Айседора Дункан. Любовь к детям. Французский паспорт Дункан. Письмо Кусикова

18 Айседора Дункан. Любовь к детям. Французский паспорт Дункан. Письмо Кусикова

В конце 1921 года Якулов сказал, что Айседора Дункан влюбилась с первого взгляда в Есенина, да и Сергей не остался к ней равнодушен.

Дункан приезжала в царскую Россию после японской войны, когда я учился в первом классе училища и, естественно, не мог видеть ее танцев. Но я вспомнил, что в одном из журналов^{^[45]} был помещен ее скульптурный портрет и даже фотография школы Айседоры Дункан, которой, разумеется, руководили ее последователи. Там же были фотографии под рубрикой «Ритм и пластика» других танцовщиц-босоножек. Пребывание Дункан в России оставило след.

Зачем же снова приехала в Россию Дункан? Она собиралась не только сама танцевать, но и организовать школу танцев для детей. Римский поэт-сатирик Ювенал писал:

«Здоровый дух в здоровом теле». Высокоодаренная танцовщица утверждала: «В свободном теле свободный дух». Она предугадывала массовое развитие в нашей стране физической культуры, спорта и, в частности, художественной гимнастики.

Есенин рассказывал, что Изадора (так называл он Дункан) за границей заявляла, что она хочет ехать в Советскую Россию. Конечно, буржуазные газеты подняли вой, а про белогвардейские и говорить нечего. В те годы в западной печати укрепился миф о национализации в Советской России женщин. К примеру, в интервью американский сенатор Кинг говорил: «Самцы-большевики похищают, насилуют, растлевают женщин, сколько хотят». А о том, что в России – разруха, сыпной тиф, голод, людоедство, писали и в западных странах, и в США так залихватски, что там с минуты на минуту ждали «конца большевиков». Айседора Дункан, несмотря на все предостережения, все-таки приехала к нам. Это был подвиг большой артистки – революционерки в искусстве танца.

Есенин созвал нас, имажинистов, в «Стойле» поздно вечером. Он привез Дункан после ее выступления: она была одета в длинный красный хитон, а поверх него – в меховое манто. Это была величественная женщина со светло-бронзовыми волосами. Она напоминала только что сошедшую со сцены королеву. Сергей каждого из имажинистов представил Айседоре и сказал о нем несколько слов. Чтоб ей было понятно, Шершеневич переводил это на французский язык. (Она не говорила по-русски.) Потом Вадим рассказал ей об основах имажинизма. Есенин пригласил всех нас заходить к нему в особняк на Пречистенке.

В этот вечер в «Стойле» Сергей читал монолог Хлопуши из драматической поэмы «Пугачев». Как всегда, он имел огромный успех, и его не отпускали, пока он не выступил с лирическими стихами. Дункан горячо аплодировала ему и кричала:

– Браво, Езенин!

Как-то раз Сергей сердито спросил меня, почему я не прихожу на Пречистенку. Может быть, мне прислать особое приглашение? Но сам же Сергей сказал Грузинову, а он мне, что ему, Есенину, не стало житья от гостей, которые не дают работать.

Мне пришлось отправиться к Сергею за его подписью со срочным отчетом в Моссовет о выступлениях членов «Ассоциации». Дверь открыла горничная (камеристка) Жанна. С ее слов, произнесенных на смеси французско-русского языка, я понял, что Есенин работает, и, чтобы не беспокоить его, решил подождать, пока он сам не выйдет. На столике с золочеными ножками лежали иностранные журналы, я стал рассматривать рисунки и фотографии. За этим занятием и застал меня Сергей. Я пошел за ним в комнату, где почти все электрические люстры были обмотаны цветными шалями.

Сергей рассказывал об Айседоре с любовью, с восторгом передавал ее заботу о нем. Думается, Есенин своим горячим молодым чувством пробудил в Айседоре вторую молодость. Конечно, не обошлось в этих отношениях и без возникшего у Дункан материнского чувства по отношению к Сергею, который был намного моложе ее. Кстати, когда в разговоре зашел вопрос об ее возрасте, он ответил, что она старше его лет на десять. Я с умыслом упоминаю об этом, потому что в тот год Айседоре (если взглянуть хотя бы на ее фотографию) можно было дать намного меньше лет, чем было на самом деле. Я уже писал о том, как Есенин любил детей. В этом сказывалась тоска по своим детям – Косте и Тане. Скорбела и Дункан по своим детям: сыну Патрику и дочери Дердр, погибшим в автомобильной катастрофе. Она работала с детьми, а ведь делать это без любви к ним нельзя. И эта обоюдная любовь к детям сближала Сергея и Айседору. Конечно, их взаимному чувству способствовало и то, что они по существу, как все великие люди, были одинокими да еще по натуре бунтарями. С умилением рассказывал мне Сергей, как Изадора обожает своих маленьких учениц и считает каждый свой урок праздником.

Я уже дал подписать Есенину принесенную мной бумагу, когда появилась Дункан. Она пришла после урока танцев, проведенного с детьми, взволнованная, радостная. Она говорила со мной по-немецки, иногда вставляя в фразу французские слова, и расспрашивала о том, что я делаю. Я откровенно рассказал о своей работе, она хотела охарактеризовать ее, но не могла подобрать нужных слов. Есенин помог, сказав обо мне, что я разрываюсь на десять частей. Я с грехом пополам перевел это, Дункан засмеялась и сказала, что русский язык замечательный.

Только один раз я видел, как танцевала освещенная светом разного цвета Дункан «Славянский марш», Шестую симфонию П. И. Чайковского и Интернационал. Я отнюдь не считаю себя знатоком хореографии, но сила выразительности жестов и мимики танцовщицы были потрясающи.

Чтобы читателю было ясней, я процитирую строки знаменитого французского скульптора Эмиля Антуана Бурделя:^{^[46]}

«Айседора – воплощение пропорции, подчиненной стихийному чувству; она смертна и бессмертна, и оба ее лика представляют закон божественного начала, который дано человеку постигнуть и слить со своей жизнью.

Музы, изваянные мной на фасаде театра (Театра Елисейских полей.), родились в моем сознании, пока я следил за пламенным танцем Айседоры – она была главным моим источником…

Вы ведь узнали Айседору Дункан на моем фризе рядом с задумчивым Аполлоном, чья лира вдохновила ее волшебный танец…

За что судьба обрушила свой удар на ее любящее материнское сердце, поразив двух детей, в которых она мечтала увидеть продолжателей своего искусства?

«Я танцую в душе», – признавалась она; ее величие еще возрастет. Искусство – это вечная борьба. Айседора страдает за всех, гений несет ей трагедию, извечный удел поэтов».

Думаю, последние строки можно полностью отнести к великому поэту Сергею Есенину!

В начале мая 1922 года, после бракосочетания с Дункан, Есенин попросил собрать всех имажинистов в «Стойле», внизу, в самой большой комнате. Было много цветов, шампанского, говорили тосты. Шершеневич разразился речью на французском языке. Сергей заявил, что он уезжает со своей женой в заграничное турне. Его глаза сияли светло-голубым светом, он как бы упивался своим счастьем. Я вспомнил его слова о том, что он женится на такой артистке – все рот разинут, и будет иметь сына, который станет знаменитей, чем он. Но ведь «мужиковствующие» прямо в глаза ему говорили, что он женился на богатой старухе. Старухе! А он в ответ только улыбался.

Только в 1965 году, прочитав книжку И. Шнейдера,^{^[47]} я понял, в чем дело. Случилось это перед тем, как Сергей отправился с Дункан в загс.

«Накануне Айседора смущенно подошла ко мне, – пишет Шнейдер, – держа в руках свой французский паспорт.

– Не можете ли вы тут немножко исправить? – еще более смущаясь, попросила она.

Я не понял. Тогда она коснулась пальцем цифры с годом своего рождения. Я рассмеялся – передо мной стояла Айседора, такая красивая, стройная, похудевшая и помолодевшая, намного лучше той Айседоры Дункан, которую я впервые, около года назад, увидел в квартире Гельцер.

Но она стояла передо мной, смущенно улыбаясь и закрывая пальцем цифру с годом своего рождения, выписанную черной тушью…

– Ну, тушь у меня есть… – сказал я, делая вид, что не замечаю ее смущения. – Но, по-моему, это вам и не нужно.

– Это для Езенин, – ответила она. – Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана… и мы завтра дадим паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно… Паспорт же мне вскоре будет не нужен. Я получу другой.

Я исправил цифру».

С этим французским паспортом Дункан и регистрировалась в загсе и получила визу в Германию, и подала ходатайство о визе для въезда во Францию.^{^[48]}

Правильный год рождения Дункан 1878, Шнейдер поправил эту цифру на 1884, то есть омолодил Дункан на шесть лет, и по паспорту ей было всего тридцать восемь. (Она и выглядела не старше!) Влюбленный в Айседору Сергей торжествовал, понимая, что его мечта о сыне сбудется.

Конечно, можно возразить, что Есенин все-таки зная, сколько лет Айседоре. От кого он мог это узнать? Он был настолько тактичен, что никогда не задал бы подобного вопроса любимой женщине. (И какая женщина, особенно артистка, ответит на это правдиво, да еще влюбленному поэту, который на много лет моложе ее?) Понятно, что по той же причине у друзей и знакомых справок Сергей тоже не наводил. И зачем это нужно, когда есть официальный точный документ – паспорт?

Что же касается до богатства Дункан, о чем ходили слухи (у Айседоры золотой дворец в Париже стоимостью в восемь миллионов франков, у нее миллионы на текущем счету в заграничных банках и т. п.), то все это оказалось блефом. И сам Есенин пишет в одном из своих писем из заграницы:

«Изадора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки (Старцева – М. Р.). Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу и обратно в Москву».^{^[49]}

Мариенгоф в своем «Романе без вранья» представил Есенина читателям как отчаянного славолюбца. Прошло несколько десятков лет, и в посмертных воспоминаниях Анатолия Сергей снова фигурирует как непревзойденный ловец славы.

«Есенин пленился не Айседорой Дункан, – пишет он, – а ее мировой славой. Он и женился на ее славе, а не на ней – отяжелевшей, но красивой женщине, с искусно окрашенными в темно-красный цвет волосами».^{^[50]}

Женился на Дункан, и не один раз, а два (второй раз за границей), и жил с ней, не любя ее. Ведь так выходит? Для чего же Есенин это сделал? Анатолий поясняет: «Ему было лестно ходить с этим „мировым именем“ по Петровке, появляться в кафе поэтов, на театральных премьерах и слышать за своей спиной шепот, в котором сочетались слова:

«Дункан – Есенин… Есенин – Дункан»^{^[51]}

После этих слов Мариенгофа, кто же Сергей? Он выглядит пустозвоном, хвальбушкой! А вот с этим любой человек, кто знал лично Есенина, ни за что не согласится. Сергей был обаятельным, умным человеком, хорошо знал жизнь, людей, литературу, отлично разбирался в литературной политике. Нет, или Есенин что-то скрыл от Анатолия относительно своего чувства к Дункан, или Мариенгоф что-то проглядел в этих отношениях.

Да и зачем в 1922 году Сергею нужно было тешить себя близостью к «мировому имени», поднимать свою славу с помощью чужой? Еще в 1920 году он писал, обращаясь к родителям:

О, если б вы понимали,

Что сын ваш в России

Самый лучший поэт!

С. Есенин. Исповедь хулигана. – Собр. соч., т. 2, стр. 102.

Да, если беспристрастно к этому подойти, то так и было, так и есть!

Более того, в 1923 году Есенин заявлял:

Не искал я ни славы, ни покоя,

Я с тщетой этой славы знаком…

С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 129.

Нет, дружище Толя, приписал ты Сергею не свойственную ему погоню за славой с помощью «мирового имени.

Перед отъездом за границу Есенин дал телеграмму А. Кусикову (Сандро) в Берлин. Об этом мне сказал Мариенгоф.

Зря Сережа связался с Кусиковым! – пробурчал он.

Кусиков писал мне из Парижа, зная, что, как член секретариата ордена, я должен ему ответить. Основная тема всех его писем:

«Все „друзья“ меня любят, все „уважают“ и все „ценят“, а на деле получается наоборот: два года я за границей и два года мои „российские друзья“ применяют все способы к тому, чтобы только как-нибудь затереть меня и заклевать. Четвертый журнал (Имеется в виду № 4 „Гостиницы“) выходит. Казалось бы, как это так – имажинизм без меня? Кто же больше меня во всех отношениях сделал для имажинизма? А в этих журналах только дух мой витает, а меня нет. Стыдно, господа хорошие!»

О Есенине Кусиков пишет (письмо помечено мартом 1924 года, то есть спустя полгода после приезда Сергея из-за границы):

«О Есенине не говорю» только потому, что он слишком много говорит обо мне невероятного, небывалого и до ногтей предательски лживого. Проще говоря, этот озлобленный человек делает специфически-Есенинские штучки. Мне обо многом писали друзья–я же просил всех и прошу опять: ни одному слову этому человеку не верить »… (Всюду орфография Кусикова. – М. Р.)

Что писал из-за границы Сергей?

«О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французскую полицию, чтобы я не попал в Париж)».

Какую же цель преследовал Сандро?

Вот что пишет Есенин:

«Ах, какое поганое время, когда Кусиков и тот стал грозить, что меня не впустят в Россию».^{^[52]}

Значит, Кусиков хотел, чтобы Сергей остался в эмиграции!

Весной 1925 года я получил снова письмо от Кусикова. Он писал:

«Если вздумаешь на месяц-другой прикатить в рыжий Париж, и если тебе нужно будет помочь визовыми затруднениями, напиши! (текст Кусикова. – М. Р.). Использую все мои знакомства и сделаю все что смогу!» (Подчеркнуто Кусиковым. – М. Р.).

Ясно, что у Кусикова были такие крупные связи, что он мог содействовать въезду в Париж. Стало быть, мог сделать и так, чтобы человека туда не пустили.

Есенин вернулся в Москву изнуренным, больным. Чем это объяснить?

Во-первых, его замучила тоска по родине. Правильно сказал Жорж Жак Дантон: «Родину нельзя унести с собой на подошве сапог».

Во-вторых, ему не понравилась Западная Европа. Сергей пишет из Остенде:

«…Теперь отсюда я вижу, боже мой! До чего прекрасна и богата Россия… Кажется нет еще такой страны и быть не может!»^{^[53]}

Из Парижа:

«…О, нет, вы не знаете Европы!.. Во-первых, боже мой, такая гадость, однообразие, духовная нищета, что блевать хочется»…^{^[54]}

Об американцах:

«Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам».^{^[55]}

Но сама Америка с ее небоскребами, гигантскими пароходами и т. д. произвела на Сергея совсем неожиданное впечатление: он «стал ругать всех цепляющихся за Русь, как за грязь и вшивость».

«С этого момента, – пишет он, – я разлюбил нищую Россию.

Милостивые государи!

С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство»…^{^[56]}

В-третьих, жадные до сенсаций репортеры газет брали интервью у Дункан, которая говорила на иностранных языках, а о Сергее писали, что он – «ее молодой муж Серж Есенин». А ведь он считал себя «первоклассным поэтом»,^{^[57]} и это уязвляло его самолюбие. В то время он носил по образцу пушкинских широкодонный цилиндр и черную пелерину на белой подкладке.

В-четвертых, Сергей жалуется:

«Если бы Изадора не была сумасбродной и дала возможность мне где-нибудь присесть, я очень много заработал бы денег»,^{^[58]}

т. е. Есенин ездил в разные города на ее гастроли и не мог писать стихи. Если даже один день он не писал, это для него было хуже смерти.

Но Дункан не только заставляла Сергея сопровождать ее во время гастролей, она вообще не отпускала его ни на шаг от себя, в чем безусловно сказывалась ревность стареющей женщины к молодому мужу. Есенин даже пытался удрать от нее, что, между прочим, сделал вместе с Кусиковым, в первые же дни приезда в Берлин. Они скрылись в одном из частных семейных пансионов.^{^[59]}

Айседора Дункан четыре дня объезжала все пансионы и поздно ночью ворвалась с хлыстом в руке туда, где был Есенин. Она перебила хлыстом всю посуду в буфете, все сервизы на полочках, все вазочки, все люстры. Она увела Есенина, который едва успел накинуть на свою пижаму пелерину и надеть цилиндр. Кусиков был оставлен хозяевами пансиона «в залог». На следующий день знаменитой танцовщице предъявили «страшный счет».

Естественно, для свободолюбивого Сергея это была нетерпимая жизнь, и, конечно, в те дни он воочию убедился, что его жена в семейной жизни настоящая собственница.

В-пятых, за границей он узнал, что Айседора Дункан – ирландка, родившаяся в Калифорнии, ей сорок четыре года, и о знаменитом сыне не может быть и речи. Однако это не мешало ему любить свою Изадору, о чем он так прекрасно написал в «Черном человеке».

Был он изящен,

К тому же поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину

Сорока с лишним лет

Называл скверной девочкой

И своею милой…

С. Есенин. Собр. соч., т. 3, стр. 210.

А в том, что Есенин любил женщину намного старше себя, ничего удивительного нет: мог же знаменитый поэт и прозаик Альфред де Мюссе любить Жорж Санд – Аврору Дюпен, и еще как любить! А она была старше его на двадцать лет.

Еще за границей Есенин решил уйти от Дункан. По приезде в Москву он уходил от нее со своими вещами в Богословский переулок и снова возвращался.

– Это – страсть к женщине, – сказал Шершеневич, – от которой не так легко освободиться!

Да, верно, страсть, усиленная привычкой к совместной жизни с Дункан за границей…

В эти дни, зная, что я связан с административным отделом Моссовета, мне звонила по телефону Галя Бениславская и просила выручить Сергея из отделения милиции. Он мучился, не мог, как раньше, всецело отдаваться творчеству, и это было самым тяжким несчастьем для него. А кто мог ему хотя бы немного помочь?

В эти черные для Есенина дни Галя стала его возлюбленной, чтобы, как говорится, клин вышибить клином. Об этом она уведомила телеграммой Дункан, которая, надо сказать правду, терзалась разрывом с Сергеем.

Однако он очень высоко ценил Бениславскую как преданного друга, но не любил ее как женщину, о чем не только говорил ей, а и написал об этом.

Галя продолжала самозабвенно любить Сергея, заботиться о нем и его литературных делах. Достаточно прочитать письма Есенина к ней, чтоб увидеть, сколько забот легло на ее плечи и как относился к ней Сергей.

«Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами, – пишет он. – Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного… Привет Вам и любовь моя! Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам.

Вы мне в жизни настолько близки, что и выразить нельзя…».^{^[60]}

Живя на Кавказе, Сергей пишет Гале о своих литературных делах:

«Вы… моя последняя ставка и самая глубокая. Дорогая, делайте все так, как найдете сами. Я слишком ушел в себя и ничего не знаю, что я написал вчера и что напишу сегодня».^{^[61]}

И Галя делала все для Сергея: предлагала его новые стихи в редакции журналов, по его указанию составляла очередные сборники, получала по его доверенности деньги и т. п.

А мог бы это сделать кто-нибудь другой? Возможно. Но Есенин доверял только Гале, она оправдывала его надежды, и он ни к кому не обращался…

Это было хорошо для него, потому что в его поэзии наступил новый период, на который, как я уже упоминал, начались нападки. Его стихотворения подверглись жестокой критике, в частности А. Воронским, редактором «Красной Нови», опубликовавшим на страницах журнала много стихотворений Есенина. Впоследствии свою статью о Есенине Воронский перередактировал, и все равно она бездоказательна и несправедлива.

«Стансы» плохи и неубедительны, пишет он. – «Многие (не все) из его кавказских стихов посредственны и для Есенина совсем слабы. Грузинский климат для него, очевидно, был отнюдь не из благотворных. О Марксе и Ленине Есенину, пожалуй, писать рано…»^{^[62]}

Такая критика могла убить наповал любого поэта! К тому же в то время еще не было продуманных, написанных со знанием дела статей о Есенине. А, как видно из писем Бениславской, она почувствовала положительный сдвиг к советской действительности в поэзии Сергея и убедительно и настойчиво в своих письмах поддерживала его. Положа руку на сердце, надо сказать, что Галя Бениславская оказалась куда разборчивей, дальновидней и более политически чуткой, чем серьезный профессиональный критик Воронский. Более того, в одном из своих писем Галя пишет:

«Стихотворение „Письмо к женщине“ – я с ума сошла от него. И до сих пор брежу им – до чего хорошо оно!»

В этом «Письме» Есенин говорит о своем философском взгляде на жизнь: «Большое видится на расстояньи». Это подмечено очень верно. Например, у нас великого поэта Сергея Есенина разглядели спустя тридцать лет после его смерти. А простая девушка Галя Бениславская осознала величие Есенина и силу его стихов тотчас же после их написания.

Раньше и «Воспоминания о Сергее Есенине» Галины Бениславской^{^[63]} и ее «Письма»,^{^[64]} выдавались ЦГАЛИ в читальный зал. Многие заказывали перепечатать и то и другое на машинке, и все это охотно выполнялось. Теперь же ни «Воспоминания», ни «Письма» не выдаются. На мой вопрос: «Почему?» – последовал ответ: «Там очень много интимного». Но ведь воспоминания о Сергее Есенине и Айседоре Дункан опубликованы разными авторами в сборниках и отдельными книгами, а там интимного хоть отбавляй! Воспоминания Галины Бениславской относятся к тому периоду творчества Есенина, когда он становится советским классиком. Как же можно скрывать такие документы от народа, который хочет знать всю правду о великом, любимом поэте?

Да и как это можно в нашем государстве скрыть? Уже В. Белоусов в своей трудоемкой литературной хронике «Сергей Есенин» (часть II) опубликовал ряд страниц, написанных Галей. Е. И. Наумов напечатал превосходный документальный очерк «К истории одной дружбы» (С. Есенин и Г. Бениславская),^{^[65]} где приведены многочисленные отрывки из «Воспоминаний» и «Писем». (Наумова можно упрекнуть только в том, что прототипом северянки из «Персидских мотивов» он называет Бениславскую. Разве, как пишет Есенин, она лицом похожа на Шаганэ Тальян? И отношения их к Сергею абсолютно разные. Потом, как можно назвать Галю северянкой?)

Я знаю, что о Есенине будут написаны биографические повести и романы. Искренно советую авторам внимательно прочесть и «Воспоминания» и «Письма» Бениславской и письма Сергея к ней. Перед вами встанет образ девушки, полный самоотречения, подвижничества, самопожертвования и трагической любви, достойной шекспировского пера.

Спустя немного после смерти Есенина я увидел Бениславскую за столиком в здании телеграфа. Перед ней лежал чистый бланк для телеграммы, она сидела задумавшись, с ручкой в руке. Я поздоровался с ней и увидел, что она похудела, даже постарела. Я спросил, не больна ли она?

– Нет, я здорова, – тихо ответила она. – Но я каждую минуту думаю, что Сергея Александровича уже нет!

В начале декабря 1926 года Галя Бениславская покончила с собой на могиле Есенина, выстрелив в себя из старого револьвера системы «бульдог», который дал несколько осечек. Она похоронена рядом с могилой Сергея.

Весной 1925 года Айседора Дункан сделала представителям желтой печати Германии и Франции «сенсационнее» сообщение о своем бывшем муже: Есенин работает над поэмой о бандитах России и для ознакомления с их бытом и жизнью стал на Кавказе атаманом шайки разбойников.

Чего здесь больше: незнания советской жизни или, наоборот, знания американского образа жизни, связанного с бандами гангстеров во главе с их вожаками. Перед ними трепетали, понимая, что это жестокие убийцы, вроде тогдашнего «короля гангстеров» Аль-Капоне, в то же время пресмыкались, как перед крупными бизнесменами, помещая их портреты и статьи о них в газетах и журналах, сочиняя о них книги и кинофильмы.

Есенин узнал о заявлении Дункан в мае того же года из одного журнала^{^[66]} и в письме к Гале Бениславской отозвался об этом с большим юмором:

«А еще то, – сообщал Сергей, – что будто бы я ей (Дункан. – М. Р.) пишу в письме, что «все пока идет хорошо».

Ха-ха-ха!.. Вот письмо!..

А вы говорите, купаться?».^{^[67]}

Я пишу об этом ради истины, но, признаюсь, мне тяжело, потому что в голову невольно приходит мысль о трагическом конце Дункан, напоминающем страшную петлю Есенина.

Осенью 1927 года, обмотав шею длинным пурпурным шарфом с вытканными на нем солнечной птицей и лазоревыми цветами, она села в свой небольшой гоночный автомобиль и поехала. Закинутый за спину шарф сперва, трепеща, летел за ней, потом, при торможении, порхнул вниз, попал в колесо, намотался на него и с силой выдернул за шею Айседору Дункан из мчавшейся машины на мостовую, потащив ее, задушенную, за собой…

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒