Живое русское слово. Многие слова сегодня истрепались, потеряли свою силу из-за слишком частого употребления по поводу и без повода. Ведь функция их в современном мире сводится к сугубо утилитарной - то есть информативной. И начинает казаться, что настоящ

Живое русское слово

Многие слова сегодня истрепались, потеряли свою силу из-за слишком частого употребления по поводу и без повода. Ведь функция их в современном мире сводится к сугубо утилитарной - то есть информативной. И начинает казаться, что настоящее живое слово потеряно безвозвратно, тщательно забыто ввиду своей ненужности в современной жизни, в которой для коммуникации достаточно рекламных слоганов и сообщений, набранных из «смайликов». Но открываешь книгу Михаила Тарковского и понимаешь - живо русское слово! Яркое. Весомое. Емкое.

Новое издание общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» - настоящее произведение книжного искусства. Книгу «Три урока» отличает триединство в оформлении и триединство в содержании. Его внутреннее пространство создал талантливый художник книги Иван Лукьянов. Первая составляющая – текст автора. Вторая – черно-белые фотографии создающие окружающее пространство для текста, «природу, в котором он обитает». И третья - дух, который рождается в соединении текста и фотографических образов, осмыслении и переживании их читателем.

В книге три раздела: «От автора», «Рассказы» и «Повести». А еще листья, деревья - необычные, светлые на темном фоне, лица и облака.

«Лес, река, ветки, листья, трава – вот те ноты, на которых исполняется музыка книги. Черный цвет – поле иллюстраций – фотографий, разделяющих рассказы. Белый цвет – бумага на которой напечатан текст, в белом идет жизнь слов, образов невидимых», - поясняет Иван Лукьянов.

А точно подобранный шрифт окрашивает текст тембром доверительного рассказа.

Часть первая - автобиографическая, точнее - исповедальная. В ней Михаил Тарковский рассказывает о своих ориентирах в литературе и выборе пути в жизни. Она - своеобразный ключ к повестям и рассказам, вошедшим в эту книгу. Здесь Тарковский делится с читателем уроками, которые ему преподали русская литература и сибирская тайга. Да, для него они связаны неразрывно.

«Урок Бунина был прикладной, учил зачину с языка, будто говоря - пока не поставишь, не наладишь перо, не смей и рта открывать. Учись изъясняться лаконично и точно. Да будет твое слово крепко стоящим на земле, но устремленным ввысь и прозрачным, как бутыль, стеклянный кувшин. А судьба его сама наполнит». И урок этот в идеале стоило бы принять к сведению всем пишущим.

Еще один урок - урок Астафьева: «если Бунин в ремесленном смысле учил строгости и прозрачности, то Виктор Петрович - докапыванию до смыслов, обильному и красочному живописанию, которое как весенний горный ручей обязательно промоет дорогу к вещей прозрачности»

И урок сибирской тайги: «Урок тайги силен уважением к людям, напрочь выбивает дурь и каприз. Он направлен внутрь человека. Приучает жить, каждую минуту отдаваясь настоящему, питаясь им, как милостью. Появляется привычка жить, находясь в смысле, и другое воспринимать как болезнь, нелепицу».

С осмысленностью в современной жизни, равно как и в литературе сложно. Потому вдвойне радостно читать такие строки

Тарковский подчеркивает схожесть литературы, особенно прозы, и охотничьего промысла. Когда пишешь, также как при сборах в тайгу важно ничего не забыть. Иначе получится не повествование, а просто набор слов и фраз. А еще он смело говорит о том, о чем сегодня решаются говорить немногие: «Нет русской литературы без народности и религиозности».

Именно поэтому в текстах Тарковского, вне зависимости от литературного жанра, к которому они относятся, нет места банальностям. Они восхищает своей свежестью.

«В поэзии - или попал в цель или не попал. Один выстрел - и соболь в руке! А проза - это как ловушками работать, широко и постепенно. Охватом. Есть время подумать - насторожить ли оба берега или только этот, где избушка. И никто никуда не убежит , все в руках, и знаешь, что законы совершенства полдела за тебя сделают, только не ленись сверяться». У кого еще можно встретить столь нетривиальные некабинетные сравнения?

Абстрактные понятия у него становятся яркими и конкретными. И внезапно очень понятными.

«Рисовалась рыбина - картинка, схема повести, осетр такой, и слоями, штриховыми, белыми, черными - сосуществовали в стремительном теле параллельные составные, слоились линии героев, и голова означала вступление, въезд в повествование, а хвост - финал». Живая рыба ведь куда лучше абстрактной схемы…

И самое главное: «Если действительно в тебе дар теплится, то и обходись с ним не как с собственностью, а как с Божьей ценностью, неси осторожно, затаив дыхание, не дай Бог, стрясешь. А лучше замри, осмотрись и, затаив дыхание, направляй. Знай силу слова, чтобы ни промашки, ни неточной цели, ни рикошета….». Да, слово обладает огромной силой. Ведь каждое - отражение, отзвук того Слова, бывшего в начале всего…

Автобиографический очерк не случайно носит название «Бабушкин внук»: «Пожалуй, всем главным в своей судьбе я обязан бабушке, под надзором которой прошла главная часть моего детства… Бабушка заложила во мне основы, открыв три двери:

- в русскую природу

-в русскую литературу

-в православный храм»

Именно она - Мария Ивановна Вишнякова с детства приобщила внука к русской классике. А еще устроила Мишу в кружок при зоологическом музее. И были выезды в выходные в леса в окрестностях Солнечногорска, орнитологические и следопытские - «я жил от выезда до выезда», «лесная нота моей жизни все крепла».

Потом случилась экспедиция в Сибирь - «после нее я Сибирью уже бредил». Далее Михаил какое-то время пытался заниматься научной деятельностью, но потом перестал вымучивать из себя будущего ученого и с биостанции «Мирное» переехал в Бахту, стал охотником-промысловиком. Потому что «Занятие литературой стало моим жизненным делом».

Таежная литература Тарковского завораживает яркими красками, и возможностью увидеть действительно невиданное: «в одном месте на припорошенный лед вылилась вода и застыла кристаллами. Слетелись толстые красные клесты и грызли эти зеленые звезды своими, похожими на испорченные ножницы клювами». И как наяву чувствуется «горьковатый запах тальников, дрожащих под напором течения», слышен «нежный колокольно-звонкий клик лебедей», и не устаешь дивиться на «серебристых пахнущих огурцом сигов»…

В книгу вошли семь повестей и столько же рассказов. Их герои очень отличаются от любимых современными литераторами рефлексирующих бездеятельных персонажей.

Рассказ «Васька» повествует о том, как происходит охотничье таинство и завязывается особая мужская дружба. Как сообща занимаются древним как мир промыслом в тайге сирота Васька, которого воспитывает бабушка, и его напарник - битый жизнью, желчный Николай. И о том, какая она - «морозная радость на сердце».

Описание возвращения домой с охоты легко и естественно сворачивает в эпос: «А потом показался дом на угоре, и на крыльце стояла бабушка в красном платке и фуфайке, с охапкой дров.. а над огромным Енисеем ветер гнал синюю пыль и ехало по зубчатому горизонту сплюснутое сказочное солнце». Уезжал из этого дома мальчишка, а вернулся охотник, сумевший добыть тридцать соболей..

А вот героиня другого расссказа тетя Надя - единственная жительница разрушенной заросшей лопухами и крапивой деревни. «Маленькая безбровая старушка с птичьим лицом» рыбачит, ходит зимой на лыжах в тайгу проверять капканы по отцовскому путику и очень любит угощать.

«Есть такой обычай, когда тронется Енисей, зачерпнуть из него воды. Ледохода все ждут как праздника… И вот пополз огромный Енисей с опостылевшим потемневшим льдом с вытаявшими дорогами, с тычкой у проруби , появляется длинная трещина с блестящей водоой, с грохотом и хрустом лезет лед на берега , и вот уже тетя Надя, что-то звонко выкрикивая и крестясь , бежит с ведерком под угор, кланяется батюшке-Анисею в пояс . Дожила».

И становится ясно, что эта смешная одинокая старушка живет по-настоящему и она куда богаче городских жителей, у которых «квартира-машина» и все прочее…

Еще один рассказ «Осень» начинается с забавного описания сборов на охоту -эпопеи с поиском потерявшейся крышечки от бачка которая в итоге неожиданно окажется в кармане потерявшейся фуфайки. Но продолжение будет совсем иным. Оно о том, что охота - это таинство. «Помню, что еще в первый год охоты не покидало меня ощущение, что я чему-то служу, хоть сам и не знаю чему. Шагая по Бахте на лыжах, обвешанный снаряжением, с понягой, с топориком за поясом, с лопаткой в руке, я представлял себя рыцарем.. Когда я спускался из избушки по воду длинная пешня с плоским лезвием представлялась мне копьем, а заросшая льдом прорубь - веком огромного богатыря, которого я подобно Руслану, будил уколами копья до тех пор, пока не открывалось темное подрагивающее око, живой хрусталик которого я уносил с кусочком льда в обмерзшем ведре». И одно другому не помеха.

Природа у Тарковского - не фон, а активный участник действия. Она не статична, находится в вечном движении, живет своей особой жизнью: «Подъезжая к порогу издали видишь: там что-то происходит. Кажется, будто отчаянно машут впереди чем-то белым. Привстав из-за груды мешков, глядишь на приближающуюся ослепительную кашу и сбавляешь обороты. Лодка переваливается через волны, ходят борта как живые».

Правда, произошла в результате досадная неприятность - утонул сундук с книгами. Михаилу пришлось обходиться «Повестями Белкина» и книгой леса. Но и в том была несомненная польза.

Не случайно в финале автор приходит к выводу: «А может быть, природа – это самый простой язык, на котором небо разговаривает с людьми? Может быть, нам не хватает душевной щедрости на любовь к ней, и потому она часто видится нам равнодушной или враждебной? Она кажется нам наивной и бессмысленной, потому что, быть может, мы сами ищем смысла вовсе не там, где надо: всё стараемся чем-то от кого-то отличиться и всё сердимся, что никак не выходит. Может потому и презираем её: мол, как можно так повторяться из года в год, что сами стыдимся в себе вечного и гонимся за преходящим?».

В отличие от многих современных авторов Тарковский не боится длинных предложений. И как драгоценности щедро разбрасывает по тексту неповторимые образы - украшения. «Минеральная синь бахтинской воды, рябь бегущей гальки под бортом», «картина, которая и в старости будет волновать меня до озноба: в синеватом воздухе мыс с нависшей елью и далекая нежно-желтая сопка», «меловой яр с гранеными откосами и черными языками тайги»… Ведь его любимая Сибирь очень щедра.

Он пишет о том, что хорошо знает: «И вековая драная фуфайка и ватный зуд в перетруженых ногах - именно они и дают право на этот алмазный снег, рыжую икру в мятой алюминиевой чашке и красно-зеленое зарево северного сияния, набранного из фосфорно светящихся иголок - точно таких, на какие по весне рассыпаются громадные обсохшие льдины».

Оживляют повествование яркие забавные детали. Колоритный старик Николай Афанасьев по прозвищу Бог, который колючих застревающих в ячее ершей называл «гощударством», крашеная в зеленый цвет лодка под названием «Крокодил», «сплавленный доисторический комбижир», давно уже ставший частью обстановки охотничьей избушки…

Повесть под безыскусным названием «Стройка бани» откроет читателю множество интересных подробностей, которые действительно касаются строительных работ. Но прежде всего это повествование о человеке, который остается созидателем, даже когда вокруг рушится привычный мир.

На охотничьем участке Иваныча все связано с воспоминаниями о дорогих ему людях, все прожито - это действительно его земля, его лес. Но единственный сын Сергей уехал в город - все то, на что Иваныч положил жизнь, ему попросту не нужно. Сын, для которого вся эта «деревянная сыромятная снежная потная жизнь была не всепоглощающим потомственным делом, а лишь чудаческим дополнением ко всему остальному» на отца совсем не похож.

Как же отличается их поведение в форсмажорной ситуации… После неприятности с лодкой Серега мечется, потому что «его волновало все сразу». А « Иваныч был спокоен, потому что знал, что надо просто все делать по очереди».

Увы, они очень разные.. «По Иванычеву выходило, что свобода - это когда все умеешь и ни от кого не зависишь, а по Серегиному - когда просто много денег».

Серега далеко и «вся жизнь Иваныча рассыпается» И не в радость уже любимая погода - «ясная холодная с водяной пылью над взрытым ветром, синим, налитым металлом Енисеем и рыжим ночным небом». Потому что здоровье подводит…Ишемическая болезнь сердца заставляет отказаться от многих прежних лесных радостей. Остается «единственно прочное ощущение - это ощущение достойно прожитой жизни и необходимости такого же достойного конца»

Потому он понемногу - насколько позволяет пошатнувшееся здоровье - строит баню, выкладывает печку своей особой конструкции. И наконец первый раз затапливает - «чувствуя почти детское волнение, как перед долгожданным событием». Парится вволю и понимает - «не зря горбатился». Никогда прежде он не испытывал такой почти детской чистоты. «И так хорошо и ровно дышалось Иванычу его освободившимся от копоти нутром, что как он был без рубахи, так и вздремнул на диване…. А потом встал и выйдя во двор вдруг упал как подкошенный и ручейком расплавленного воздуха отлетела в небо душа Иваныча, никогда не бывавшая такой чистой как сегодня».

Но это не финал - в финале сосед Колька с сыновьями, которые в отличие от непутевого Сереги не рвутся прочь из деревни, едет на покос: «Горько пахло тальником, пряно - отцветающими травами и сеном, и маленький Колька бежал по покосу и волочилась соломина на отрывающийся подошве мокрого ботинка, и блестела роса на солнце, и брызгала в еще сонное лицо вода из скошенных дудок, будто говоря: все действительно продолжается - пока текут реки, шумит тайга и гонит русская земля таинственную влагу жизни». И так будет, пока есть люди, которым нужна эта земля и эта тайга.

Знаковая повесть «Енисей, отпусти» начинается как сказание: «один человек был женат трижды..» Ее герой Прокопич - человек тайги, который попытался стать городским жителем - именно в городе нашел он семейное счастье. С негромкой Зинаидой Тимофеевной было тепло но «просторы брошенной жизни заявляли о себе неумолимо», Енисей не отпускал.

И Прокопич отправился в путь по Енисею, чтобы побывать в родной деревне: «И чем зримей густела округа, тем сильней ощущал он собственное разрежение и тем сильнее манила заострившаяся знакомость жизни».

И снова - масса колоритных деталей. Чего стоит один только рассказ старовера, который ездил к родственникам в Боливию и они с братом на охоте добыли «тропическу чушку»!

Все в родной деревне оказалось немного другим, но больше всего «плотный раздавшийся» Прокопич беспокоился, примет ли его тайга. И вот на базе он остается наедине с собой. Точнее, там у него «строгие собеседники - река и тайга».

Эта повесть, кстати, тоже построена на триединстве - там три главы. Глава первая - про путь. Вторая - повествование про всю прежнюю жизнь Прокопьича, в которой «все главное протекло в этой тайге» - «в пору, когда самыми синими были великие дали». Высокое и земное друг другу не противоречат. Быть может, потому что «в деревне каждый больше, чем просто мужчина и женщина».

Именно в этой главе перед читателем разворачивается история его жизни, только намеченная в начале. Первая жена Людмила, у которой все сводилось к «накормить-обстирать», не похожая на нее Наталья.. Ничего не получилось и с этой милой и легкой женщиной - быть может, и потому, что Петровича в ее доме «тяготила отдаленность Енисея». Единственный сын Андрей… Все они описаны так, что быстро начинают казаться давними знакомыми.

Третья глава повествует про охоту, точнее про то, как тайга приняла блудного Прокопича.

Здесь раскрываются тайны: «В Сибири по какому притоку не едешь, тысячью километров восточнее, западней ли, всегда кажется, что это только край самого главного, и черты, которые так привораживают, лишь за горизонтом достигают своей полноты».

Здесь все лесное великолепие - «сахарно-снежный соболиный след», добытый соболь и абсолютное счастье, удивительный вид с горы и возвращение в избушку - не без приключений, потому что зашел слишком далеко. И «пожилой человек, приехавший просить прощения за свою неловко прожитую жизнь», «придумавший разлуку, которой не было» понимает, что тайга приняла его. Теперь «Прокопич знал, что навсегда его душа в том серебряном утре и не будет вовек ей остуды». Это повесть о возвращении домой - возвращении к себе. И о том, что сделать это никогда не поздно.

В конце книги помещен словарь, приобщающий читателя к особому охотничьему миру, где глубокий снег имеет собственное название - брод , ветер называют верховкой, стог - зародом. А охотничью суконную куртку именуют азямом, и история идет ее из глубокой старины..

Кстати, именно из словаря становится известно, что портрет тети Нади написан с натуры - там, где автор объясняет, что такое бродни и упоминает тряпичную тесемку, которой матерчатое голенище подвязывается под коленом: «У меня до сих пор хранятся вязочки, сшитые подаренные мне тетей Шурой Денисенко».

А вообще, каждая страница этой книги - как глоток воды из лесного ручья, что несказанно вкуснее привычной бутилированной. Напоминание о настоящей жизни - нам, городским жителям, привыкшим к жизни идентичной натуральной. И повод задуматься.

Елена Мачульская