Гермиона Грейнджер

Гермиона Грейнджер

Теперь, когда его нет, уже глупо говорить, что мы все сделали не так. Что не пытались вникнуть в его жизнь, которую он вел уже без нас, за стенами Хогвартса. Хотя... теперь каждый из нас найдет себе сотню оправданий. Когда не хочешь чего-то замечать, этого не разглядишь и в упор. Если сейчас начать все вспоминать... меня иногда настораживала его веселость — всегда какая-то чересчур, через край, как будто он все время пытался забыть о чем-то. Или убеждал себя и нас, что все в порядке. Даже когда я увидела его посиневшие губы, там, утром, в доме Уизли, услышала, как он дышит — словно у него в груди кто-то раздувает огромные кузнечные меха — он и тогда прохрипел, что все в порядке, что он всего-навсего простудился. А потом, наверное, он очень мучился, он усмехнулся как-то криво и сказал: "Герм, я не жилец. Позови Снейпа. Хочу успеть с ним проститься".

И вот тогда он признался, я не знаю, как я смогла разобрать, он еле-еле выталкивал слова: он был болен уже два года, он не просто так сразу после Победы попал в Мунго, это какое-то последствие заклятия Волдеморта. Тогда его спас Снейп, они связаны, это из-за легилименции, и тот смог вытащить Гарри с того света. И все время — и пока мы учились, и потом — Снейп варил для Гарри зелья. И им было необходимо постоянно находиться рядом, поэтому ему пришлось остаться в Хогвартсе. А теперь... когда мы уехали, мы же никому не сказали, где нас искать, это же наш чуть ли не первый взрослый отдых. Оторвались... И Гарри тоже: у него с собой был запас тех самых зелий, как раз на две недели, а когда он решил остаться, он сам подписал себе смертный приговор. Я так и не поняла, насколько он был в этом уверен, но то, что Снейп перед отъездом предупреждал его, это точно. Профессор мне потом сам сказал: всё прямо в лицо, без обиняков — Поттер сам убил себя, он прекрасно знал, на что шел, когда исчез, когда перестал принимать лекарства. И теперь ему уже не помочь.

Почему я раньше не замечала, что с ним что-то не так? И эта работа... это же было совсем не его, его не интересовало ни преподавание, ни Маггловедение, он и рассказывал про Хогвартс как-то скупо, односложно, что-то бубнил про расписание. Ему даже не с кем было сойтись там поближе: все же намного старше его. Он их стеснялся, а отлучиться не мог... якобы из-за уроков. Он оживал, только если речь заходила о Снейпе, но мы профессора не очень жаловали, поэтому со временем Гарри перестал вообще о нем упоминать. Трудно сказать, может быть, у него было чувство, что все мы живем какой-то полноценной жизнью, Джинни играет в команде, пусть и не очень успешно, Рон учится, я пытаюсь пробиться в Министерстве. И нас это занимало, а он все больше выпадал из нашего круга, он как будто застрял там, в прошлом, для него школа так никогда и не закончилась. Все те же стены, те же занятия, только теперь ему приходилось не писать, а проверять чужие эссе, я не знаю, что веселее...

Наверное, из-за этого он стал реже видеться с нами: мы ушли куда-то вперед, да и не было ничего особенного в этом нашем "вперед": тщетные попытки сделать карьеру, школа авроров, к которой Рон потерял интерес, думаю, уже к концу первого семестра. Но мы надували щеки, делали вид, что у нас все хорошо. А он слушал нас, и ему, должно быть, казалось, что он отстал от поезда. Из-за болезни он был привязан к Снейпу, отдалиться от него означало умереть. А Гарри и исполнилось-то всего двадцать, нет, девятнадцать, до двадцати он так и не дожил.

Получается, для нас всех наступило будущее, каким бы оно в итоге ни оказалось, но мы строили планы, мечтали, а он... И все время молчал. Только те три последние недели на море веселился от души, отпустив себя на волю. Просто сказал себе, что ему не страшно умирать.

Когда Снейп позволил мне подняться в его комнату чтобы проститься, Гарри обнял меня и сказал... глупость полную, конечно. Что, мол, не горюйте, не поминайте лихом, простите, если что не так. Держи хвост пистолетом. И даже попытался подмигивать, но мышцы его уже не слушались.

Если бы Министерство разрешило нам присутствовать на похоронах, я не знаю, какие бы цветы я принесла с собой. Может быть, белые, потому что никого чище и честнее его я не знала. Или алые, как языки огня, потому что он горел, как самое ясное пламя. Или желтые... как солнце.

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒