Как заселялась Сибирь сто лет назад(Записки переселенца из Белоруссии Степана Иосифовича Самойлова) По материалам Государственного архива Новосибирской области

Немного родословной. Мы — белорусы. Дед наш Тимофей Самойлович был крепостным, 25 лет служил солдатом. После службы женился и имел двух сыновей — Осипа и Семена.
Мой отец Осип Тимофеевич Самойлович (впоследствии Самойлов) родился в 1847г. Когда точно женился мой отец — я не знаю, но мне известно, что он вошел в дом (как говорили в Белоруссии «вошел в примы») к Елене Яковлевне Борейко, будущей моей матери. У них в семье было трое детей: Иван 1883 г. р., Марфа — 1884 г. р. и я — Степан 1886 г. р. В 1888 г. моя мать умерла, оставив нас малолетними детьми с отцом. Отец женился во второй раз, в этой семье было шестеро детей, но трое умерли в детском возрасте…
Немного расскажу о том, как мы жили в Белоруссии. К концу ХIХ столетия отец имел в д. Погорье три морга земли (1 морг — это примерно 0,6 гектара). Но какая это была земля? Суглинок, который требовал удобрений, а где было их взять, когда скота было мало? Поэтому и урожай был плохой. В хозяйстве у нас была одна лошадь, одна корова, одна овца да одна свинья. Вот и весь скот. Своего хлеба никогда на год не хватало и всегда его приходилось прикупать, а не то чтобы продавать. Был, правда, еще один выход, чтобы с хлебом продержаться подольше: ко ржи добавляли ржаной и льняной мякины и такую смесь мололи, а затем выпекали хлеб. Этот хлеб с мякиной тяжел был для желудка, от него болел живот, но от нужды некуда было деваться. Отец и мать ходили на заработки к помещикам, чтобы добыть лишний пуд хлеба.

Отец на лошади зарабатывал до 35 копеек в день, работая от зари до зари, а мать на уборке хлеба и картофеля у помещика до 25 копеек А пуд ржи стоил 40 копеек. В то же время делались и свои домашние работы. Бывало, мать берет в поле ребенка с люлькой, где Марфа нянчится, а мать работает. Иван тоже чем-нибудь помогает, а я домовничаю, прибирая в избе, накопаю в огороде картофеля и начищу к завтрашнему дню, приготовлю корм скоту, который встречаю от пастуха и загоняю в хлев. К вечеру мать с детьми возвращается с поля, подоит корову и еще похлопочет по хозяйству. Наконец, ужинаем и спим до раннего утра. А утром на целый день готовилась пища, варить в обед и вечером было непозволительной роскошью.

Сжатый хлеб в снопах свозился осенью с полей в гумно, находившееся на усадьбе. В гумно же свозился и весь укос сена. В зимнее время хлеб на гумне обмолачивали цепями. Для молотьбы вставали ранним утром, часа в два и молотили до рассвета и так в течение двух месяцев, пока не заканчивали обмолот. Отец на всю зиму уезжал работать на лесозаготовки, на погрузочные и разгрузочные работы. Следует заметить, что отец обладал незаурядной физической силой, что давало ему возможность зарабатывать иногда больше других, но и это нашу семью не спасало от нужды. Все зимние заботы по дому ложились на мать.
В Белоруссии мы жили в избе, крытой соломой. Здесь очень редко можно было встретить дом с несоломенной кровлей. Пол в избе был земляной, печь у нас была без трубы, так что дым из печи выходил в избу и в дверь наружу. Для выпуска дыма в дверях делалась специальная поддверка. Печь в избе примыкала к стене, в которой была входная дверь. От печи до противоположной стены тянулись нары или как их называли в Белоруссии «лавы». На этих нарах, застланных соломой и дерюгой, спала вся семья, одеваясь верхней одеждой, так как одеяло тоже было роскошью. Подушка была общей, причем редко перовая, а также набитая соломой наволочка. Под нарами зимой помещалась овца с ягнятами, а иногда и теленок — после отела коровы.
Одежда шилась дома из холста, лен для которого сами выращивали, мяли, ткали и белили. Женщины всю зиму пряли лен при освещении лучиной.

С 1898 г., когда подросли Иван и я, жить стало несколько лучше. Иван работал зимой на помещичьем винокуренном заводе, а летом — на земляных работах. Я в другой деревне пас скот, за что в лето получал от 11 до 14 рублей на общественных харчах, то есть поочередно питаясь у хозяев, которые имели коров в стаде: день у одного, завтра у другого. Сестра Марфа также кое-что зарабатывала на разных работах у помещика, а обязанности няньки перешли к брату Гавриилу. С 1903 г. даже хлеб стали есть без мякины. Кроме своего покоса еще косили у помещика. Стало больше корма, появилась возможность больше навоза для удобрения поля, а отсюда и урожай стал лучше и хлеба больше.
В 1901—1903 гг. летом я работал на разных работах у помещика, зарабатывая по 15—20 коп. в день. А зимой учился в церковно-приходской школе в д. Остухово, которую и окончил…
Я как мог описал, как жили мы, Самойловы. Но если бы так жили только мы, а другие лучше, то это было бы, быть может, печальным исключением. Но так бедно, в беспросветной нужде жило громадное большинство крестьян, более 90 %. За ту землю, которую мы имели в течение 40 лет — с 1861 по 1901 гг., выплачивались вынужденные платежи, наложенные на крестьян после так называемого освобождения от крепостной зависимости.

И вот от плохой жизни люди стали искать другой выход — переселяться туда, где есть земля. Но как переселяться? Это дело сложное, связанное с трудностями и неизвестностью…
Революция 1905 года повернула в другую сторону переселенческий вопрос. Если раньше запрещали выезд из-за потери рабочих рук, то теперь правительство старалось избавиться от крестьян-бунтовщиков и разрешало свободное переселение — кто куда хочет. Более того, переселенцам предоставлялись льготы на проезд по железной дороге, обещалось, что на новых местах переселенцы не будут платить в течение трех лет налога. И вот в 1907 г. у нас началось массовое движение переселенцев, большинство из которых поехали в Сибирь.
И у нас в семье было решено ехать в Сибирь, но не сразу, а сначала кому-нибудь ехать ходоком, найти место, приписаться, а потом уже переезжать. Выбор ехать ходоком выпал на меня. Собрали в семье 25 рублей мне на дорогу, и я — 20-летний парень, вместе с соседями отправился в дальнюю неведомую дорогу. На проезд мне в Щорсовском волостном правлении выдали удостоверение и паспорт.
Мы направились в Томскую губернию, Каменскую волость в деревню Плотниково, что в 30 км от современного Новосибирска. Ехали мы от станции Замирье через Смоленск, Тулу, Пензу, Самару, Златоуст, Челябинск, Омск до Новониколаевска. В дороге на железнодорожных станциях нам, переселенцам, давали по удостоверениям бесплатно горячую пищу, хлеб, кипяток, так что больших расходов на питание не было. Приехали мы в Новониколаевск в апреле 1907 г. и нас разместили на ночлег в переселенческих бараках, в бору около реки Оби, теперь там ул. Фабричная. А на другой день мы отправились в д. Плотниково, через д. Луговую, Барышево, Издревую. Деревня Плотниково расположена на р. Иня, и на нас произвела хорошее впечатление.

В д. Плотниково жили мои знакомые, даже товарищи по школе, семьи которых переселились уже два года назад. Я прожил у них около недели, дольше жить не мог, надо было зарабатывать на жизнь, а денег у меня было мало. Я пошел в Новониколаевск искать заработка. По дороге в город заходил на мельницу в д. Издревую, где мне давали работу с заработной платой 8 рублей в месяц. Я не остался и пошел дальше. По дороге из д. Луговая меня нагнал ехавший на паре ямских лошадей поп по фамилии Покровский — из д. Барышево. Он расспросил меня куда и зачем я иду. Когда я объяснил ему, он пригласил меня сесть в ходок и ехать вместе с ним, так как ему нужен работник и дорогой мы договорились с ним об условиях. Он обещал мне платить по 10 рублей в месяц и на его питании. И вот в начале мая я стал работать у попа: пахать, сеять, боронить. По окончании посева, на время праздника св. Троицы я отпросился у попа на 4 дня — на поиски места приписки семьи к какому-нибудь обществу. Мне говорили, что за рекой Обь есть такие места, где и земля лучше, чем в Барышево или Плотниково. И я отправился в путь на поиски. Доехал до ж.-д. ст. Чик и зашел в с. Прокудское, где увидел, что здесь крестьяне живут зажиточнее: имеют большие дома, крытые тесом и даже железом, перед окнами стоят с/х машины: косилки, конные грабли, жнейки, молотилки, чего в Плотниково, например, столько не было.

День был праздничный, люди были одеты нарядно, молодежь с гармошкой гуляла на улице, а кто постарше — мужчины и женщины — группами сидели против некоторых домов и вели разные разговоры. Вот к одной такой группе подошел и я, чтобы расспросить про места, где есть земля и где можно было бы приписаться к обществу. Мне рассказали, что здесь места действительно лучше, чем за Обью, но что на излишние места уже много переселенцев принято, что свободной земли в с. Прокудском уже нет, а вот по слухам есть еще земля в с. Грязнуха, через д. Буньково, Чик, Катково, Крохалевку. Но оказалось, что приход мой напрасен, так как в с. Грязнуха приписку уже закончили. Однако мне сказали, что в деревне Подволошной есть еще надел на шесть душ, и если я поспею, то может быть что-нибудь и выйдет. Опять расспросив про дорогу, я тотчас отправился в д. Подволошную через с. Тырышкино. По дороге меня застала ночь и пришлось ночевать в соломенной скирде. Только на другой день утром я дошел до д. Подволошной. Эта старожильческая деревня насчитывала до 150 дворов. Но один конец деревни был уже заселен переселенцами из Пензенской и Тамбовской губерний. Праздник Троицы и здесь еще продолжался, на улице также были нарядные люди. Я подошел к одной из групп и завел разговор о цели своего путешествия. Действительно, мне подтвердили, что есть еще свободная земля на шесть душ, конечно, душ мужских, так как женщины землей не наделялись. Среди крестьян, бывших переселенцев, нашлись добрые люди, пригласившие меня позавтракать, а затем обедать и рассказали, как вести дело. Михаил Иванович Бочаров, пригласивший меня к столу, рассказал мне, что сейчас ничего сделать нельзя, так как народ гуляет, а завтра надо пойти к старосте и попросить его собрать сход по этому делу, а мы на сходе твою просьбу поддержим. Еще Бочаров сказал, что земля здесь хорошая, урожаи большие, около деревни течет речка Оеш, из которой население пользуется водой. Вокруг деревни много леса, только его пока не рубят, выращивают. В двух верстах село Тырышкино, в котором есть церковь, базары — в г. Колывань (25 верст), станции Коченево (30 верст) или в Новониколаевске (50 верст). Послушав его, я пошел посмотреть речку, лес и меня застала ночь, я снова переночевал в скирде соломы. Назавтра утром, в третий день Праздника Троицы, я пришел к старосте — крестьянину Вандакурову В. И. Тут подошло время завтракать и меня тоже пригласили к столу. Василий Иванович был из старожилов, а у них был такой хороший обычай, что кто бы к ним ни заходил в дом, не уходил без приглашения к столу. Я рассказал старосте о цели своего визита, и он обещал, что к вечеру соберет сход по разным общественным делам, и вместе с сельчанами обсудит и мою просьбу.

Здесь следует заметить, что все вышеназванные мною деревни, по которым я проходил, а также другие деревни Томской губернии не имели собственной земли, а были поселены на землях, принадлежащих Кабинету Его Императорского Величества, т. е. царю. До введения наделов на мужские души в начале 1900 г. землей пользовались захватным способом, т. е. кто, где, сколько запахал земли, тот тем и пользовался. После введения наделов этот захватный способ перестал существовать и вместо него каждый крестьянин имел определенный участок, которым он пользовался до определенного периода. Земля была царская, за нее платилась подушная подать. А распределяла землю среди крестьян земельная община, состоявшая из крестьян данного села или деревни. В д. Подволошной первый раздел земли был в 1908 г. на 12 лет...
И вот вечером сход был собран. Сначала писарь Тихонов опрашивал и записывал сведения, кто из крестьян сколько имел земли, скота, такие сведения запрашивало Чаусское волостное правление. А затем староста поставил на обсуждение мой вопрос. Он подтвердил, что имеется в обществе свободной земли на 6 душ, а Самойлову надо на 5 душ. Он хорошо отозвался обо мне, говоря, что хотя я и молодой еще парень, но видать трудолюбивый, из крестьян и что видно и семья такая же трудолюбивая, поэтому Самойловых следует принять в общество. И если мы этого не сделаем, то начальство может прислать неизвестных нам людей, не то хороших, не то плохих, да не дай бог еще каких-нибудь лодырей или чего еще хуже — воров или жуликов.

Вот тут и поднялся галдеж: кто кричит принять, кто не надо. Но предложение старосты активно поддержали переселенцы-пензенцы и было вынесено решение — принять Самойловых в Подволошинское сельское общество с наделом земли в 5 душ.
После схода писарь Тихонов написал мне удостоверение, что мы приняты в общество и сообщил об этом в Чаусское волостное правление, как это требовалось свыше. Так состоялась приписка, я нашел наконец-то землю для своей семьи. За приписку мне нужно было уплатить по 25 рублей с души, т. е. 125 руб., но таких денег у меня не было, и платеж был отсрочен до осени, пока мне из дому не пришлют деньги. Надо было возвращаться на работу к попу, и я ушел пешком до станции Коченево и поездом доехал до Новониколаевска, а там пешком и до Барышево. Здесь я работал на заготовке дров на зиму, убирал сено, а после сенокоса, получив расчет, вернулся в д. Подволошную — к месту будущего нашего места жительства.
В Подволошной работал у крестьянина Бочарова, косил ему покос и даже стожок сена заготовил себе, полагая, что к приезду семьи будет свое сено. Затем работал на хлебоуборке у разных крестьян, зарабатывая в день от 75 коп. до 1 рубля.
О приписке в д. Подволошной я написал отцу, и он продал один морг земли за 100 рублей и выслал мне деньги для расчета с обществом. Я добавил еще своих 25 руб. и в сентябре 1907 г. рассчитался.
В октябре 1907 г. я уехал в Белоруссию и 12 ноября прибыл домой. Слушать мои рассказы о Сибири собралась полная изба народу. С этого времени вся семья стала готовиться к отъезду в Сибирь. В нашей семье за это время произошли серьезные изменения: вышла замуж сестра Марфа, одновременно женились старший брат Иван и я.

Когда все было подготовлено к переезду, получено проходное свидетельство, то начался отъезд в далекую Сибирь, никому в семье, кроме меня, неизвестную. Тяжелы были проводы и расставания с родными и соседями, ведь люди расставались навечно. С плачем и причитаниями проводили нас за околицу родной деревни Погорье. Вся наша семья, разместившись на двух подводах, потянулась к ж.-д. ст. Замирье Полесской ж.д.
25 апреля 1908 г. мы сели в товарный вагон специального переселенческого поезда и поехали в Сибирь. В вагон был погружен немудрый домашний скраб: кадушки, ведра, коромысла, горшки и другая домашняя утварь, продающаяся дорого на больших станциях. Переселенческое управление снабжало нас горячей пищей за умеренную плату. На ст. Коченево мы приехали 8 мая, где и сошли с поезда. Я ушел пешком в д. Подволошную за подводами. Крестьянин Аникин А. Г., у которого я работал, дал бесплатно четыре подводы и 9 мая мы прибыли в деревню всей семьей со всем домашним скарбом. Своего жилья у нас поначалу, конечно же, не было. Мы поселились на квартире крестьянина Левякова П. М., где и прожили до осени. А летом, купив в г. Колывань амбар за 110 рублей, перевезли его «помочью» и сделали из него избу на краю деревни. К зиме перешли в свою хату и стали жить. С весны же купили коня Бурку за 70 руб. и серую кобылу за 40 руб., подводу за 30 руб., семян на посев яровой ржи и пшеницы, картофеля, льна. И на это израсходовали все деньги, что привезли из Белоруссии. Но мы не горевали, деньги и хлеб зарабатывали, батрача у кулаков. А осенью и свой посев убрали, так что хватило почти на целый год.

Летом же 1908 г. отец с матерью и братом Гавриилом готовили хлев для скота. Хлев строился из плетня, который обмазывался глиной и утеплялся соломой. Я подвозил глину и колья для хлева и пахал в поле. Старший брат Иван с женой Еленой и моей женой Анной батрачили: жали серпом хлеб, вязали снопы, зарабатывая до одного рубля в день на каждого. В страду хозяева платили дорого — лишь бы убрать хлеб, а уборочных машин почти не было. Хлеб жали серпом, вязали в снопы, сушили в кучах «суслонах», свозили в скирды и обмолачивали лошадьми. Зимой 1908—09 гг. брат Иван заготовлял молоко, а я по найму собирал по деревне молоко, сепарировал его и возил сливки в с. Крутые Лога хозяину маслозавода Рубановичу И. Л. Остальные домочадцы занимались домашними хозяйственными делами. А женщины, как и в Белоруссии, много пряли и ткали холсты.
Первая зима в Сибири показалась лютой против зим Белоруссии. Избу, которую отец сделал в белорусском стиле, все время приходилось отапливать железной печкой. Тепло быстро улетучивалось из хаты, так как дверь выходила прямо наружу, сеней не было, и в семье пошел ропот, который возглавила мать: «В Сибири плохо — назад в Белоруссию» — вот смысл недовольства. Отец был нрава крутого, он взял бич (кнут) и, пригрозив недовольным, сказал: «Если еще услышу про возврат… всех отлуплю, а мать больше всех». С тех пор все умолкли и принялись еще дружней работать и жить.

В 1909 г. уже сеяли свой надел земли. Купили еще одну лошадь, корову, овец, поросенка. Получили от казны безвозвратно 80 рублей на поддержку хозяйства, да еще заработали и сами. Работали мы дружно и много. Даже старожилы говорили, смотря на наш покос: «Смотри, как „хохлы“ (нас чалдоны хохлами звали) много скосили, скоро весь свой пай выкосят. Дружная семья!». А пай наш был восемь десятин лугового покоса…
В общем, в Сибири мы прижились и начали жить самостоятельно…

Подготовила к публикации
Алёна Алексейцева

Прим. ред.: на старых фотографиях отражен быт переселенцев из России в Енисейской губернии на рубеже XX-XIX вв.