Герхард Больдт 8 страница

В конце концов мы все-таки проехали в город. Дальше мы следовали боковыми улочками: большинство главных магистралей были загромождены остатками, разрушенных домов и пестрели кратерами от бомб. Колокола бывшей гарнизонной церкви Потсдама, в которой Гитлер когда-то провозгласил образование Третьего рейха и принял присягу, валялись среди мусора и обуглившихся деревянных конструкций, пустые глазницы выгоревшей церкви горестно взирали на нас. Когда мы прибыли к месту назначения — казарме в Потсдам-Айхе, — нас встретили работники штаба, выехавшие из Цоссена раньше нас, и целый ворох поручений, посыпавшихся со всех сторон. В 20.00, когда с наиболее неотложными делами было покончено, из имперской канцелярии вернулся совершенно измотанный майор фон Фрайтаг-Лорингхофен, и мы сели с ним немного передохнуть и поговорить о событиях минувшего дня. Все в новой штаб-квартире было организовано на скорую руку, мы знали: долго мы здесь не задержимся. Что будет с нами обоими теперь, когда генерал Кребс твердо решил остаться в столице, мы не знали.

На следующий день ранним утром поползли слухи, что штаб-квартира должна передислоцироваться в Рейнсберг, а оттуда, по всей вероятности, в Любек. Я просто боялся поверить в такую возможность и не отваживался даже надеяться через несколько дней увидеться с женой и ребенком. Вскоре я получил новые поручения от генерала Детлефзена, ответственного за оборону штаб-квартиры Генерального штаба сухопутных войск. Я еще не успел приступить к работе, когда позвонил генерал Кребс из имперской канцелярии и приказал майору фон Фрайтаг-Лорингхофену немедленно явиться к нему со всем необходимым для пребывания в подземном убежище фюрера в течение нескольких дней. Мы оба отлично поняли, что это означает, и прощание далось нам нелегко.

Согласно поручению генерала Детлефзена, я собрал всех, кого смог, в боевой отряд, послал бронетранспортеры в разведку и выставил надежные заслоны в Гельтове, Вердере и Маркварде к западу, северу и юго-западу от Потсдама, где час от часу возрастал поток беженцев.

Дороги за пределами городов представляли собой странное зрелище. Впервые в толпах спасавшегося гражданского населения стали попадаться люди в военной форме: сначала один или два, потом небольшими группами, затем уже во множестве. Некоторые, по-видимому, стремились к какой-то определенной цели, знали, к кому и зачем идут, но большинство безучастно брело куда глаза глядят. Они недавно побывали в гигантской мясорубке Восточного фронта и находились в состоянии полнейшей апатии. Это было заметно по тому, как они переставляли ноги, отражалось в их взглядах. Было среди них много раненых, наспех перебинтованных мужчин всех возрастов.

В 17.00 я был вызван к генералу Детлефзену. Когда я вошел, генерал, высокий и крайне утомленный, поднялся и, подавая мне руку, сказал:

— Час тому назад звонил генерал Кребс. Вам надлежит немедленно явиться в убежище имперской канцелярии, чтобы помочь майору фон Фрайтаг-Лорингхофену. Возьмите с собой все личные вещи. Надеюсь, вы понимаете, чем это может обернуться для вас. — Положив руку мне на плечо и пристально глядя на меня, он добавил: — Когда наступит решающий момент и вся эта свора бросится наутек, постарайтесь вовремя выбраться из норы и умереть, как и подобает солдату, с достоинством на Вильгельмплац. — Заключительную фразу он произнес медленно и проникновенно, будто отец, дающий наставление сыну. Под конец он спросил: — Могу ли я что- нибудь еще сделать для вас?

В комнате наступила короткая тишина. Затем, сообщив генералу адрес моей жены, я распрощался и вышел. Лишь оказавшись в полумраке длинного казарменного коридора, я в полной мере осознал жуткий смысл слов генерала. Все предшествовавшие дни и недели я находился в самой гуще событий, в центре лихорадочной деятельности и реагировал на происходящее вокруг так же, как и другие на протяжении всех лет войны на фронте; мы не задумывались над причинами и не заглядывали далеко в будущее: у нас просто не оставалось времени на отвлеченные размышления. Не скрою, в первые недели и месяцы моей работы в Генеральном штабе сухопутных войск я отчетливо сознавал, что в скором времени Германию ожидает полное поражение. Но и тогда оно не воспринималось так непосредственно близко, как в этот момент. Какое жестокое пробуждение!

Не торопясь я собрал свои немногочисленные пожитки, попрощался с сослуживцами и отбыл к новому месту дальнейшего пребывания. Не взял я с собой своего верного ординарца Гуммерсбаха, поручив ему доставить мое последнее послание моей жене. Мой путь лежал в обход Потсдама через Недлиц, Крампниц и Хеерштрассе. Прямо через Ванзее и Далем проехать было уже нельзя: по слухам, русские уже перерезали эту дорогу у Целендорфа.

Наступили сумерки, улицы опустели, гул сражения за Берлин почти стих. Проезжая по широкому проспекту, ведущему с востока на запад, мы не встретили ни души, лишь изредка мелькала тень человека, перебегавшего из одного подвала к другому. Чем ближе к центру, тем безжизненнее казался гигантский город. Наконец мы благополучно и без приключений добрались до Вильгельмплац и свернули на Фоссштрассе. На фоне ясного ночного неба перед нами высилось темное массивное здание имперской канцелярии.

Глава 6

Битва за Берлин

Когда мы подъезжали к имперской канцелярии, глухой взрыв артиллерийского снаряда мгновенно разрушил иллюзию мира и спокойствия. Перед входом в канцелярию, зарезервированным для партийных и государственных деятелей, громоздились груды обломков обвалившейся стены здания напротив. Я велел водителю остановиться перед входом, предназначенным для представителей вооруженных сил, здесь уже было припарковано несколько автомашин. Никаких признаков привычной наружной охраны. Один автомобиль был серьезно поврежден. Я невольно зябко повел плечами. Пронзительный вой и грохот разорвавшегося тяжелого снаряда, упавшего поблизости, вероятно на Потсдамерплац, вновь раскололи призрачную тишину. За руинами зданий, откуда доносилась артиллерийская канонада, поднимаясь к небу, разгоралось зарево далеких пожарищ. Через несколько минут раздался новый взрыв снаряда, но на этот раз не так близко. После долгих поисков я, наконец, обнаружил охрану: она держалась в тени подъезда. Ко мне подошел солдат-эсэсовец и поинтересовался, куда я направляюсь. Затем какой-то унтер-офицер распорядился проводить меня в убежище. Мы пошли по боковому, слабо освещенному проходу. Вдоль стен стояли и сидели вооруженные солдаты, разговаривали или курили, а кто-то спал, уткнувшись головой в колени. Приглушенное бормотание смешивалось с монотонным жужжанием вентиляторов. В конце концов мы очутились в штабе бригаденфюрера СС Монке, еще недавно командовавшего одной из дивизий СС. Теперь он возглавил добровольческий корпус «Адольф Гитлер», сформированный из волонтеров, представителей всех германских земель, еще не оккупированных советскими или союзническими войсками. Всего набралось около 2 тысяч человек, которые должны были образовать последнее оборонительное кольцо вокруг имперской канцелярии. В момент нашего появления Монке громко отдавал приказания группе офицеров СС, сопровождая свои слова внушительной жестикуляцией. Несмотря на беспрестанно работающие вентиляторы, воздух в почти пустой комнате был сперт до удушливости. Проверив через адъютантов правильность моих полномочий, Монке поручил двум эсэсовцам сопроводить меня во внутренние помещения бункера. Здесь звуки рвущихся снарядов были едва слышны.

Комнаты убежища показались мне еще более суровыми и мрачными, чем прежде. Холодные серые стены из бетона источали запах влажного цемента, характерный для всех новых построек. Наш путь пролегал через лабиринт комнат, соединенных между собой узкими проходами или разделенных лишь тонкими стальными дверями, везде одно и то же: обрывки разговоров, жужжание вентиляторов и назойливый затхлый запах влажного цемента. Всего под имперской канцелярией было не менее 50–60 помещений. Из этого лабиринта на поверхность вели шесть выходов: три прямо на улицы, а остальные — на первый этаж канцелярии и в личное убежище Гитлера, расположенное под внутренним двором. Несколько помещений были набиты до потолка консервированными продуктами, хлебом и другими запасами, среди которых мы едва протискивались. Ряд комнат был полон вооруженных эсэсовцев, многие сидели или спали, растянувшись прямо на голом бетонном полу. Рослые, крепко сбитые парни. По их внешнему виду нельзя было сказать, чтобы их уж очень воодушевляла перспектива скорой схватки с врагом, скорее они просто смирились с уготованной им участью. Преобладала полная апатия, причем не только среди солдат, но и среди генералитета. В последующие несколько дней это первоначальное впечатление лишь усилилось.

Наконец мы прибыли к месту назначения — небольшому помещению с тем же характерным запахом и переполненному штабными работниками самых разнообразных специальностей. Генерал Кребс вместе с майором фон Фрайтаг-Лорингхофеном находились с докладом у Гитлера. Я стал ждать, прислушиваясь к неясному бормотанию собеседников вокруг меня, прерываемому глухими разрывами снарядов русской артиллерии, обстреливающей центр города. Мозг сверлила одна мысль: «Как долго все это может продлиться и что нас ожидает в конце?» Ждать пришлось довольно долго, но наконец появился Фрайтаг, казавшийся еще выше в низенькой комнате. Увидев меня, он радостно заулыбался. Строго по уставу я доложил о прибытии.

— Оставим этот официальный тон. Он здесь вряд ли уместен, — сказал Фрайтаг, протягивая мне руку, и, помолчав, добавил: — Мы теперь все в одной лодке, мой дорогой друг. Следуйте за мной, и я обрисую вам круг ваших обязанностей. Генерал все равно задержится надолго.

Мы миновали уютно обставленные комнаты генерала Бургдорфа и его начальника штаба подполковника Вайса, прошли через стальную дверь и оказались в нашем рабочем помещении. С левой стороны, рядом с входной дверью — две койки, напротив — два письменных стола. Длинная штора делила комнату на две части, за ней — половина генерала Кребса. Стены, как и везде, — серые, голый бетон. После того как я распределил личные вещи по своим местам, фон Фрайтаг-Лорингхофен познакомил меня с расположением важнейших секций убежища и описал компанию людей, в которой мы волею судьбы оказались.

Убежище Гитлера включало кабинет, спальню, две гостиные и ванную комнату. К его частным апартаментам примыкала уже хорошо мне знакомая совещательная комната. Находившееся рядом обширное помещение во время совещаний служило приемной. Маленькая комнатка на низшем уровне убежища Гитлера предназначалась для его восточноевропейской овчарки Блонди и ее четырех щенят. Над нею целый ряд небольших помещений, в которых размещались телефонный узел и электрогенератор, здесь же обитали личный врач Гитлера доктор Штумпфеггер (две комнаты), Геббельс (две комнаты), охрана и прислуга фюрера. На самом верхнем уровне в пяти комнатах обитала жена Геббельса с пятью детьми. Были здесь также кухня, в которой мадемуазель Манциали готовила для Гитлера вегетарианские блюда, столовая, помещения для слуг, ординарцев, охранников.

С внешним миром подземные сооружения Гитлера были связаны вентиляционной шахтой, лестницей, ведущей на внутренний двор, и переходом к убежищу под имперской канцелярией, расположенному гораздо выше бункера фюрера. В конце перехода располагался пресс-центр, руководимый Хайнцем Лоренцем. Здесь же квартировался Борман со своими секретарями и персональным советником штандартенфюрером Цандером. Рядом с ним поместились генерал Фегелейн, полковник Клаус фон Бюлов, адмирал Фосс, посол Хевель, военный советник Гитлера майор Майер, первый пилот фюрера Байер и второй пилот Беетц, представитель министерства пропаганды доктор Науман. Бригаденфюрер Альбрехт делил комнату со своим сводным братом штандартенфюрером Цандером. В этом комплексе под имперской канцелярией разместились также несколько личных секретарей Гитлера и некоторые сотрудники спецслужб, немного в стороне представители армейской военной разведки, генерал Бургдорф с подполковником Вайсом и мы, то есть я, фон Фрайтаг-Лорингхофен и генерал Кребс.

Вместе с охранниками, ординарцами, вольнонаемными служащими, работниками кухни и другим обслуживающим персоналом в убежище укрылось от 600 до 700 человек; кроме того, в подвале имперской канцелярии расквартировались формирования СС.

Посол Хевель являлся постоянным полномочным представителем министерства иностранных дел в ставке фюрера. Это был добродушный толстячок умеренных талантов, всецело преданный Гитлеру и находившийся под полным его влиянием. Будучи кадровым дипломатом, он долгое время жил на острове Ява, пока Гитлер, придя к власти, не перевел его в Германию. Служба у него была не из легких: фюрер не очень жаловал своих профессиональных дипломатов, послов и посланников, редко встречался с ними, считая их всех зараженными пораженческими настроениями и смотрящими на вещи сквозь иностранные очки. Он просто отмахивался от любых предостережений, если вообще читал их отчеты и меморандумы. Типичным было его отношение к заслуженному дипломату графу Фридриху Вайнеру фон Шуленбургу, возглавлявшему германское посольство в Москве. В своих памятных записках Шуленбург неоднократно предостерегал от войны с Советским Союзом и даже 25 апреля 1941 г. добился личной встречи с фюрером, чтобы еще раз попытаться отговорить его от нападения на СССР. Все напрасно. А после покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Шуленбурга казнили, хотя и не было никаких доказательств его причастности к заговору.

Адмирал Фосс являлся представителем гросс-адмирала Дёница, он сменил адмирала фон Путткамера, занимавшего этот пост с 1934 г. и до отъезда в Берхтесгаден. Майор Майер был преемником армейского адъютанта Боргмана, назначенного командиром дивизии и убитого пулеметным огнем с самолета по пути к новому месту службы.

В мои обязанности входило следить за военной обстановкой в Берлине и Потсдаме и вокруг них и ежечасно докладывать результаты. Бернд фон Фрайтаг-Лорингхофен занимался всеми остальными театрами военных действий, где сражались немецкие солдаты. Чтобы ввести меня в курс дела, он рассказал мне о развитии ситуации на фронтах в последние 24 часа.

К югу от Берлина русские продвигались от Ютербога к Виттенбергу. Передовые части Красной армии, находившиеся накануне на рубеже Тройенбритцен — Белиц— Тельтов, продвинулись до пункта южнее Потсдама и юго-восточнее Бранденбурга. Основные силы 9-й немецкой армии были по-прежнему сосредоточены в квадрате меж городами Люббен, Губен, Франкфурт-на-Одере и Фюрстенвальде. Бои шли у Тельтов-канала южнее Берлина, а также в восточных и северо-восточных предместьях. На Пренцлауераллее попал в окружение передовой отряд русских. На Хавеле мы еще удерживали свои позиции, но как долго это могло продолжаться?

В этот день Гитлер снял с должности коменданта Берлина генерала Реймана, заменив его 27-летним подполковником Беренфенгером, ранее награжденным Рыцарским Железным крестом с дубовыми листьями и мечами. Гитлер и особенно Геббельс сочли генерала Реймана недостаточно суровым и непоколебимым в сложившейся ситуации. Созданные усилиями Реймана три рубежа обороны Большого Берлина — внешняя заградительная зона, внешний оборонительный обвод и внутренний оборонительный обвод протяженностью в 120 километров — уже утратили свое военное значение. На этих рубежах жители Берлина еще до 16 апреля выкопали глубокие траншеи и возвели противотанковые заграждения. Однако для Красной армии они ке стали серьезным препятствием. Единственная дорога, связывающая столицу Третьего рейха с внешним миром, вела на северо-запад через Науэн. Предполагалось, что на следующий день, 24 апреля, кольцо вокруг Берлина полностью замкнется.

12-я армия генерала Венка находилась в стадии передислокации с Западного фронта, где она воевала с американцами, на Восточный фронт, где ей предстояло столкнуться с войсками русских. Ее северный фланг на Участке Ратенов — Плауэ прикрывал значительно ослабленный 12-й танковый корпус под командованием генерала Хольсте, на южном фланге к западу от линии Виттенберг — Бельциг успешно действовал 20-й корпус под руководством генерал Кёлера, имевший в своем составе три наиболее боеспособные пехотные дивизии.

Однако в целом эта обескровленная армия, ощущавшая острую нехватку в транспорте, танках, артиллерийских орудиях, средствах связи, не могла считаться боевой единицей в традиционном понимании. Но, объединившись с сохранившимися в районе Франкфурта-на-Одере подразделениями 9-й армии, она, по замыслу руководителей Третьего рейха, должна была вызволить Берлин из вражеской блокады. Для обороны самого города в распоряжении военного командования имелись остатки 56-го танкового корпуса, пробившегося с боями во главе с генералом Вейдлингом с фронта на Одере, вернувшиеся оттуда же изрядно потрепанные дивизионы зенитных орудий и отряды ополченцев (фольксштурмистов), плохо обученных, примитивно вооруженных и едва ли пригодных для серьезных боевых операций. На всем 120-километровом фронте, опоясывавшем Берлин, почти не было артиллерии, а для небольшого количества орудий недоставало снарядов. Намечалось восполнить изрядно поредевшие солдатские ряды за счет молодых членов гитлерюгенда. В городе, кроме того, все еще оставалось не менее 2 млн. гражданских лиц. Две дивизии стояли в Потсдаме, командовать ими в этот день был назначен генерал Рейман. Защитники Берлина располагали 40 или 50 танками. В то же время для штурма Берлина советское командование выделило четыре армии, несколько тысяч танков и бронетранспортеров.

— Как по-вашему, долго ли сражение здесь продлится? — спросил я Бернда.

— Восемь, самое большее десять дней, — ответил он.

— И что можно ожидать от армии Венка?

— Ничего, абсолютно ничего. При ее численности и материально-техническом обеспечении эта армия не может существенно повлиять на соотношение сил и на ход боевых действий.

— Значит, по-вашему, нет совершенно никакой надежды?

— Вообще никакой, кроме как затянуть битву за Берлин еще на несколько дней, — заявил Бернд и с горечью добавил: — Быть может, хоть какая-то надежда и появилась бы, если бы не Гитлер. Видите ли, он по-прежнему грезит наступлением, все еще не отказался от своего плана атаковать противника и восстановить немецкие позиции на Одере!

И хотя фюрер уже однажды во всеуслышание признал, что война проиграна, он, судя по всему, был еще как будто не в состоянии в полной мере осознать, как на самом деле развивается ситуация за пределами подземного бункера. После возвращения в Берлин в январе 1945 г. Гитлер ни разу не покинул имперскую канцелярию. Потребовалось бы всего несколько часов, чтобы уяснить себе истинное положение вещей, увидеть все собственными глазами, но именно этого-то он и не желал. Гитлер боялся разрушить свой иллюзорный мир фантазий, соприкоснувшись с реальной действительностью. В тех редких случаях, когда кто-то отваживался говорить ему правду, противоречащую его фантазиям, фюрер моментально выходил из себя. Между тем снаружи шел полным ходом процесс дезинтеграции немецких вооруженных сил, распадались сами основы германского государства; но Гитлер не хотел этому верить, он все еще мечтал о наступлении и приказал вешать любого солдата и фольксштурмиста, самовольно покинувшего позиции или утратившего веру в победу и выражающего пораженческие настроения.

И в это утро на берлинцев, все еще живущих и сражающихся в городе и на его подступах, опять обрушился мутный поток лживой оптимистической пропаганды в виде плакатов, листовок и радиосообщений — плод буйной фантазии Бормана и Геббельса. Трудно себе представить, но, как видно, Гитлер после случившегося с ним накануне припадка вновь собрался с духом и даже приободрился. И хотя верится с трудом, но факт остается фактом: одержимый бредовой идеей предстоящего победоносного прорыва генералов Штейнера, Хольсте, Венка, Шёрнера и Буссе, он без всякого сожаления обрекал на тотальное уничтожение Берлин и его население. Быть может, торжественные обещания Кейтеля и Йодля вселили в него совершенно беспочвенные надежды, или же сказывались страх и безумство человека ввиду неумолимо приближающейся собственной смерти.

В первой половине дня были учреждены так называемые «летучие» военные суды, облеченные в нарушение всех существующих законов неограниченной властью и составленные из сотрудников берлинских филиалов гестапо, службы безопасности (СД), военной и уголовной полиции. Это были почти без исключения нацистские фанатики, послушные орудия в руках Геббельса и Бормана. Они вешали людей без разбора, прикрепляя к груди своих жертв плакаты с обвинениями в трусости или измене. Сотни солдат, офицеров и генералов, многие награжденные за мужество и отвагу, были вздернуты на фонарных столбах и придорожных деревьях только за то, что убедились в бесполезности дальнейшей бойни и разрушений и не хотели в них участвовать. Порой лишь минутное помутнение сознания или какое-то обыкновенное недоразумение, которое не удавалось сразу прояснить, заканчивалось в буквальном смысле линчеванием.

Кое-как приспособившись к окружающей обстановке, я принялся за работу; требовалось подготовить штабные карты к утреннему совещанию у Гитлера. Осложнялась же работа тем, что за последние три дня сменились три военных коменданта Берлина, и каждый раз смена сопровождалась полной реорганизацией порядка подчиненности сверху донизу. После отстранения, по инициативе Геббельса, генерала Реймана на этот пост назначили «человека Геббельса», фанатичного нациста подполковника Катера, а после его ранения — подполковника Беренфенгера. В конце концов я нашел собственное решение проблемы, возникшей из-за комендантской чехарды. Я стал, минуя главного столичного коменданта, получать информацию по телефону непосредственно от комендантов восьми секторов обороны города, на которые был поделен Берлин.

Этот день еще не кончился, когда мне довелось быть свидетелем занимательного спектакля театра абсурда, разыгранного в имперской канцелярии. Как мне сказали, сразу после полудня по радио было передано послание от Геринга; в нем он, ссылаясь на поступившую информацию о том, что ход военных действий не позволит Гитлеру в полной мере выполнять обязанности главы государства, заявил о своем намерении взять на себя функции руководителя Третьего рейха и главнокомандующего вооруженными силами в соответствии с положениями закона от 29 июня 1941 г. Далее в послании говорилось: если он, Геринг, до 10 часов 23 апреля не получит от Гитлера ответа по существу, то будет считать, что фюрер одобряет его инициативу. Чтобы послание не попало в руки Бормана прежде, чем его увидит Гитлер, Геринг отправил идентичные сообщения своему представителю в имперской канцелярии полковнику Бюлову и генерал-фельдмаршалу Кейтелю. Но случилось именно то, чего Геринг больше всего опасался и что старался предотвратить. Первым прочитал послание как раз Борман и не теряя времени доставил его Гитлеру, разумеется, с комментариями, сводившимися к тому, что, дескать, ультиматум Геринга — это очевидная государственная измена. Между тем послание вовсе не походило на ультиматум, а по тону скорее напоминало обычный запрос и буквально пестрело всевозможными заверениями в преданности Гитлеру. И все-таки Борман сумел убедить Гитлера в коварных замыслах Геринга. В результате интриги Бормана этим же вечером Гитлер своим приказом, переданным по радио, снял Геринга со всех постов и должностей, исключил из рядов нацистской партии и лишил звания рейхсмаршала.

Кроме того, по предложению Бормана органам СС было поручено немедленно арестовать и заключить Геринга в тюрьму.

Истерику Гитлера, вызванную посланием Геринга, и дьявольские происки Бормана воочию наблюдали рейхс-министр Шпеер, а также Кейтель и Йодль, явившиеся в имперскую канцелярию, чтобы доложить о результатах инспекционных поездок в зоны боевых действий.

На пост главнокомандующего военно-воздушными силами Германии вместо Геринга генерал Бургдорф порекомендовал назначить генерал-полковника Риттера фон Грейма, командующего 6-м воздушным флотом со ставкой в Мюнхене. О принятом решений в известность фон Грейма не поставили, а лишь приказали явиться в имперскую канцелярию.

Свою работу я окончил около двух часов ночи. Коменданты секторов сообщили о некотором снижении к вечеру интенсивности боев и о почти повсеместном затишье — к ночи. Ранним утром, около 5.30, меня разбудили оглушительные разрывы артиллерийских снарядов, пять или шесть из них упали совсем близко от канцелярии, а в 6.00 русские возобновили регулярный обстрел ставки Гитлера; разрывы следовали один за другим с интервалом в три минуты, как накануне. Не успел я закончить утренний туалет, как уже появился личный адъютант Гитлера эсэсовец Гюнше, присланный фюрером получить свежую информацию об обстановке на фронтах. Когда он ушел, я обзвонил по телефону всех офицеров связи Генерального штаба в берлинских секторах обороны и в Потсдаме. Их доклады мало чем отличались друг от друга: с рассветом, после часовой артподготовки, русские повсеместно перешли в наступление. Через несколько часов пришло сообщение: советские войска вот-вот перережут последнюю главную магистраль, связывавшую Берлин с остальной территорией Германии. Русские танки появились в лесистой местности между Дёберицем и Дальговом, а это означало: Берлин оказался практически во вражеском кольце. Подземный телефонный кабель был теперь единственным средством связи с внешним миром. Эта линия исправно функционировала до утра 28 апреля. По ней майор фон Фрайтаг установил контакт со ставкой Верховного главнокомандования вермахта, 23 апреля переехавшей в Фюрстенберг (в 60–70 километрах северо-западнее Берлина); получив сведения о ситуации в Южной и Северной Германии, в Богемии, Курляндии и в устье Вислы, я и Бернд фон Фрайтаг информировали генерала Кребса, а затем мы втроем около 10.00 отправились в бункер Гитлера.

Прямая дорога была загромождена грудами мусора, битого кирпича, обломками бетонных сооружений, и нам пришлось идти обходными путями, чтобы попасть в длинный подземный коридор, проложенный под внутренним двором имперской канцелярии. Бетонный потолок в нескольких местах был пробит снарядами и бомбами, в мрачном, плохо освещенном проходе по щиколотку стояла вода. Мы шли, осторожно балансируя, по доскам, миновали кухонное подсобное помещение и две столовых и затем спустились в убежище фюрера. Путь под землей занял немногим более пяти минут, и за это время мы шесть раз подвергались проверке охранниками, стоявшими по двое и по трое и вооруженными автоматами и ручными гранатами. В обеих столовых за длинными столами сидели эсэсовские офицеры и унтер-офицеры, пили коньяк и настоящий (не суррогатный) кофе и угощались бутербродами, разложенными на больших блюдах. Нас, армейских офицеров, они едва удостаивали небрежным кивком. В приемной рабочего кабинета Гитлера нас принял Гюнше, который попросил нас несколько минут обождать: фюрер, мол, заканчивает завтракать. В проходе, непосредственно примыкающем к приемной, находились пять вооруженных до зубов офицеров СС из личной охраны Гитлера. Мне невольно вспомнился вчерашний наш приезд на Фоссштрассе, когда мы долгое время не могли найти ни одного охранника. Так где же все-таки больше опасались врага? На берлинских улицах или здесь, в подземелье?

Можно было заметить, что кто-то постарался сгладить общее угрюмое впечатление от помещения. Справа, прямо над длинной скамьей, на стене висели шесть картин старых итальянских мастеров. У противоположной стены стояли стол и четыре стула, сработанных в псевдодеревенском стиле, рядом — дверь в совещательную комнату, слева — дверь в апартаменты Гитлера.

Вскоре левая дверь отворилась, и на пороге показался фюрер, сразу за ним — прихрамывающий Геббельс и затем — Борман. Пожав руки Кребсу и нам, Гитлер направился в свой кабинет; сутулился он еще больше, шаркал ногами еще сильнее; глаза не горели тем странным огнем, который я заметил на первой встрече, черты лица обвисли, и он выглядел больным и очень дряхлым стариком. Кребс встал у одного конца стола, слева от кресла Гитлера, Геббельс занял место напротив. Этот невысокий, щуплый человечек тоже заметно сдал. Выражение бледного лица с впалыми щеками выдавало крайнее беспокойство. Слушая доклады, Геббельс постоянно сверял наши высказывания с лежащей на столе штабной картой и иногда задавал вопросы. Его озабоченное лицо и тревожный взгляд когда-то фанатично горевших глаз были красноречивее любых слов. Как Верховный комиссар обороны Берлина, ни он, ни его семья не могли покинуть город; Геббельс, по сути, сделался заложником собственной пропаганды. Другие, по крайней мере, смогли обезопасить свои семьи, у него же не было такой возможности; его жена и пятеро детей должны были разделить с ним печальную участь.

Мне пришлось на короткое время отлучиться: принять телефонный звонок. Когда я вернулся, Гитлер продолжал разговор с Кребсом, а Геббельс, подойдя ко мне, шепотом спросил о последних новостях. Видимо, он не ожидал услышать что-то обнадеживающее или утешительное. В ответ я прошептал, что танковые колонны русских, наступавшие с плацдарма в Гарце, продвинулись на 50 километров к западу и достигли пункта к югу от Штеттина, где у нас очень слабая линия обороны.

Как только Кребс кончил докладывать, Гитлер вопросительно посмотрел на меня. Какой-то момент я колебался, мне было бы предпочтительнее сначала обрисовать ситуацию Кребсу, но генерал нетерпеливо шевельнул рукой, и мне не оставалось ничего другого, как докладывать фюреру, так сказать, экспромтом, без предварительной тщательной подготовки. Все время мне мешали как следует сосредоточиться трясущиеся левая сторона тела и голова Гитлера. Всякий раз, когда он принимался водить дрожащей рукой по карте, я боялся потерять нить моих рассуждений. Когда я закончил, фюрер некоторое время молчал, как бы размышляя, затем, внезапно повернувшись к Кребсу, стал осыпать его бранью. При этом он всем телом подался вперед, руки судорожно вцепились в подлокотники кресла.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒