РОССИЯ НА ПЕРЕЛОМЕ. Самодержавие и реформы 1861—1874 гг.)

РОССИЯ НА ПЕРЕЛОМЕ

(Самодержавие и реформы 1861—1874 гг.)

Отмена крепостного права в России в 1861 г. и последовавшие за ней реформы (земская и городская, т. е. местного самоуправления, судебная, военная, народного просвещения, цензуры и др.) — крупнейшее событие, «перелом», «поворотный пункт» отечественной истории. Таковы оценки, в которых сходятся сами законодатели, их современники, исследователи, классики русской литературы и основоположники марксизма-ленинизма. Эти реформы дали не только новый отсчет истории России, свергшей 300-летнее крепостное иго, но они также определили путь ее исторического развития, сущность аграрного вопроса, уже в начале XX в. чреватого революционной развязкой. Эти реформы «сверху» во многом определили революции «снизу» 1905 и 1917 гг.

Интерес к истории реформ, называемых в дореволюционной историографии «великими», а в советской — «буржуазными», никогда не исчезал, но на определенных витках пройденного с тех пор страной пути он приобретал особенную остроту и общественно-политическую актуальность. И совсем не случайно наше время пробудило живое и пристальное внимание к эпохе реформ прошлого века. Историки, философы, экономисты, публицисты, писатели, современные государственные деятели пишут или высказываются об этих реформах — не только в нашей стране, но и за ее пределами. В мае 1989 г. в США в Филадельфии в Пенсильванском университете состоялась советско-американская конференция историков «Великие реформы в России 1861—1874 гг.», а спустя год, в мае 1990, в Вашингтоне в Институте Кеннана — «Реформы в России и СССР 1861—1990», объединившая специалистов разных стран — историков, политологов, журналистов.

Послушаем двух современников эпохи кануна реформ. Князь Д. А. Оболенский, служивший в Морском министерстве («министерстве прогресса») под началом великого князя Константина Николаевича, брата Александра II, свой человек в «верхах», вместе с тем подружившийся с вернувшимися из ссылки декабристами Е. П. Оболенским и И. И. Пущиным, оставил в своем дневнике характерные записи. 16 октября 1856 г.: «Вообще есть сила, на которую я начинаю возлагать большие надежды,— это сила вещей, она неоспоримо начинает действовать... Люди начинают свободно дышать, уже это большой шаг к выздоровлению. Хотя дико еще кажется многим это отсутствие постоянного гнета, хотя еще правительство не составило плана и не определило образ действия в новом направлении, но... всеобщее окоченение начинает пропадать, и как в отдельных лицах, так и в обществе начинает проявляться некоторое сознание». 30 декабря, подводя итог истекшего 1856 г.: «Он, однако, ярко отличается от предшествовавших годов, как перед наступлением весны бывают дни хотя еще холодные, но с весенним запахом, предшественником наступающей оттепели. Свободно дышала Россия в этом году».

В 1860 г., в самый канун отмены крепостного права, Лев Толстой в романе «Декабристы» обобщит свои впечатления о той оттепели: «Как тот француз, который говорил, что тот не жил вовсе, кто не жил в Великую французскую революцию, так и я смею сказать, что, кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь». Оба одинаково видели рубеж, отделявший в 1856 г. Россию казарменно-палочного режима от грядущей — новой, пробуждающейся к общественной жизни и самосознанию. Интересна и возникшая у Толстого ассоциация с европейской революционной историей. Так чем же знаменателен 1856 г.? Александр II вступил на престол в феврале 1855 г.: 18-го — манифест о восшествии, в день смерти Николая I; 19-го — присяга Государственного совета новому императору и его наследнику. Смена царствований, не в пример 1825 г., прошла мирно. Однако со смертью Николая I совпал и обнажился кризис просуществовавшей 30 лет военно-полицейской системы, созданной в противовес декабризму, прогрессу.

Первый мощный удар николаевской системе был нанесен извне. Поражение в Крымской войне (1853—1856 гг.) показало действительное состояние крепостнической России. Она не только вышла из войны побежденной, но и оказалась в международной изоляции. Реакционный Священный союз России, Пруссии и Австрии, созданный в завершение эпохи наполеоновских войн, фактически распался. Николаевский внешнеполитический курс оказался несостоятельным.

Забота о престиже страны в европейском общественном мнении, идущая вразрез с амбициозной идеологией официальной народности, проявилась с первых же шагов правительства Александра II, еще до постановки крестьянского вопроса. В середине 1855 г. создается заграничное издание — газета «Le Nord» в Бельгии. Цель ее, по словам министра внутренних дел С. С. Ланского, «ознакомить Европу с действительным положением России», «стремиться к уничтожению неосновательных, ложных понятий о нашем отечестве». И тут же последовал циркуляр начальникам губерний с указанием поддержать распространение «столь полезного издания», организовать подписку на него дворян и чиновников губернских и уездных учреждений. Пройдет немного времени, и новому самодержцу и его правительству станет ясно, что выход может быть найден только в радикальном пересмотре всей политики. В ряду стимулов, толкавших к изменению курса, соображения престижа были могучим двигателем.

И не случайно, что первая заявка правительства на предстоящие реформы, хотя и очень размытая, неопределенная, прозвучала в манифесте 19 марта 1856 г., огласившем бесславные для России условия Парижского мира: «Да утверждается и совершенствуется ее, России, внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных». Через несколько дней, отвечая на распространившиеся среди дворянства слухи и страхи по поводу именно этих слов манифеста, АлександрII произнес известную речь перед предводителями дворянства в Москве 30 марта 1856 г., в которой сказал об освобождении крестьян: «Гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».

Недовольство охватило все слои общества, вызвав к жизни поток обличительных рукописных записок и проектов реформ, «подземной литературы». Как будто вся мыслящая Россия взялась за перо. Запрет, наложенный Николаем I на печатное слово, доведенный в 1848— 1855 гг. до «цензурного террора», был сметен страстной, неудержимой потребностью общества выговориться. Возвращавшийся в это время из ссылки М. Е. Салтыков-Щедрин, попав в Москву, а затем в Петербург (на службу в Министерство внутренних дел), был поражен свободой, с которой заговорили все обо всем и везде: простой люд и чиновный, интеллигенция и начальство, на улицах, в домах, в кабаках и салонах. «Севастополь ударил по застоявшимся умам» (В. О. Ключевский), и после мертвенного оцепенения слово превратилось в общественную силу.

Гласность возникла стихийно, снизу. Правительство шло в хвосте событий, отказавшись от чрезвычайных цензурных запретов, но в дальнейшем взяло гласность на вооружение. Чутко уловив потребность родины в правдивом слове после длительного молчания и фальши, А. И. Герцен начал издавать «Полярную звезду» (1855 г.), «Голоса из России» (1856 г.), наконец, «Колокол» (1857 г.), известные всей читающей России — от царя и высших государственных сановников до провинциального дворянства и духовенства самых отдаленных уездов и, конечно, студенчества. И в самой России «как грибы после дождя» (по выражению Толстого, вернувшегося из Севастополя) стали выходить издания, олицетворявшие собой оттепель.

Гласность — это еще одно слово-символ неповторимого 1856 г. Гласность обличала, но пафос ее был в созидании, она несла заряд оптимизма и светлых надежд, побуждала правительство и общество к действиям, вытесняла страх, пропитавший николаевскую систему. Раскрепощение духовных сил общества предшествовало реформам и явилось их предпосылкой.

Действовал и мощный экономический стимул. Осознание того, что вольнонаемный труд выгоднее крепостного, что крепостничество, как было известно правительству и раньше, тормозит развитие земледелия и товарного производства хлеба, побуждало к отмене крепостного права. Интересны впечатления на этот счет личного секретаря великого князя Константина Николаевича — А. В. Головкина, который по его поручению отправился летом 1860 г. в поездку по России «собрать для его высочества как члена Главного комитета по крестьянскому делу местные сведения и замечания по этому предмету». В своих записках «для немногих» Головнин пишет: «Более всего поражает в настоящее время в средних и южных губерниях России истощение их и медленность всякого развития народного благосостояния. Доказательством тому служит, что между двумя последними ревизиями население почти не увеличилось, что в городах и селах весьма мало видно новых построек, а часто встречаются каменные дома... которые теперь стоят пустыми и разрушаются. По общему отзыву жителей, в последние тридцать лет уменьшилось значительно число скота и даже домашней птицы, и все предметы крайне вздорожали, особенно в последние годы... Все сие становится весьма понятным, естественным, если вспомнить, что в последние 40 лет извлекался из помянутых губерний возможно больший доход и брались усиленные рекруты и между тем ничего на эти губернии не издерживалось... Самая плодородная почва истощается при таком хозяйстве».

Головнин призывал обратить внимание на Центральную Россию. Правительство «только тогда будет сильно на окраинах империи и влиятельно за границей, когда средняя Россия, настоящее ядро государства, будет богата и спокойна». При всей основательности этих суждений подобные кризисные явления не характеризовали конкретно именно данный момент, относясь в целом ко всему периоду царствования Николая I. К тому же экономика России не разваливалась и 1856 г. был урожайным, страна вывозила хлеб. Но симптом несостоятельности всей системы хозяйствования грозно заявил о себе в сфере, особенно чувствительной для правительства,— в финансах.

Уже к январю 1857 г. правящим верхам, Александру II открылось истинное, крайне тяжелое, угрожающее положение финансов. За время войны, с 1853 по 1856 г., дефицит бюджета по обыкновенным расходам возрос почти в семь раз (с 9 млн руб. серебром почти до 61 млн), а общая сумма дефицита — в шесть раз (с 52 млн до 307 млн руб.). Более чем на 50% уменьшилась золотая обеспеченность бумажных денег. Среди статей дохода вырос удельный вес винных откупов — с 1/3 в 1845 г. до 43% в 1853—1856 гг. Известный экономист Л. В. Тенгоборский в записке на имя царя пришел к заключению: «Необходимо принять неотложно самые решительные меры к сокращению расходов... ибо в противном случае государственное банкротство неминуемо». Угроза финансового кризиса стимулировала «верхи» к поискам и преобразованиям и особенно волновала Александра II, который делился своей тревогой с братом, великим князем Константином Николаевичем, тоже видевшим катастрофическое положение финансов.

«Прежняя система отжила свой век» — таков был приговор одного из ее идеологов, М. П. Погодина, произнесенный им через три месяца после смерти Николая I.

В силу особенностей российской действительности, недостаточной развитости классовых отношений движение вперед было возможно лишь при импульсах со стороны самодержавной власти. Вера в ее способность содействовать процессу обновления и освобождения, свойственная накануне отмены крепостного права почти всем прогрессивным направлениям общественной мысли (на какое-то время даже Герцену; таких, как Чернышевский, было немного), являлось своеобразным отражением этой реальности.

Александр II стал императором, будучи вполне сложившимся человеком. Еще наследником он принимал участие в государственных делах, в работе секретных комитетов по крестьянскому делу. Он не был ни либералом, ни фанатиком реакции, до воцарения не имел своей программы, не выработал определенной политической системы. Однако, вступив на престол в момент кризиса старой системы, пробуждения общественного мнения, требовавшего реформ, он сумел это осознать и начал искать новые решения и новых людей.

На первых порах, особенно в 1856 г., новизна внутренней политики выразилась в снятии множества запретов: последовали отмена стеснений, введенных в университетах после 1848 г., уничтожение военных поселений, генерал-губернаторств в Харькове и Витебске, разрешение свободной выдачи заграничных паспортов (выезд увеличился в четыре с лишним раза с 1856 по 1859 г.— с 6 тыс. до 26 тыс. человек), ослабление цензурного гнета, предоставление возможности «упрочить торговые наши связи с иностранными государствами и заимствовать оттуда сделанные в последнее время в Европе усовершенствования в науке», сокращение армии, прощение недоимок и освобождение на три года податных сословий от рекрутских наборов и др. Что особенно важно, к коронации в августе 1856 г. была объявлена амнистия политическим заключенным — оставшимся в живых декабристам (о смягчении их участи Александр просил отца еще в 1837 г., увидев их в Сибири), петрашевцам, участникам польского восстания 1831 г.; 9 тыс. человек освобождались от административно-полицейского надзора.

О восприятии этих первых мер царствования Александра II европейским обществом сообщил известному государственному деятелю, будущему военному министру Д. А. Милютину Головнин, сопровождавший великого князя Константина Николаевича в его заграничном путешествии осенью 1858 г.: «Я виделся в Париже с некоторыми из моих прошлогодних знакомых французов, выбирая тех, кто поумнее... Они поражены многими мерами, которые у нас приняты... Они чрезвычайно хвалят это и предсказывают России в будущем необыкновенное развитие. Видно, что в настоящее время именно это внутреннее развитие , дает ей вес в делах европейской политики». Милютин,. посетив Петербург после годичного отсутствия, 22 октября 1857 г. писал на Кавказ своему начальнику князю А. И. Барятинскому: «Здесь вообще нашел я поразительное, явление: стремление к преобразованиям, к изобретению чего-то нового обуяло всех и каждого; хотят, чтобы все прежнее ломали тут же, прежде чем обдумано новое».

В своих действиях Александр II в первую очередь опирался на бюрократию. Последовали перемещения, отставки, новые назначения из среды той же бюрократии, которая срослась с прежней системой и оставалась в большинстве своем верна ей. Но без ведома царя Ланской, в молодости причастный к первым декабристским организациям и недавно назначенный министром внутренних дел, во время коронации вел переговоры с предводителями дворянства ряда губерний, пытаясь инспирировать в высшем сословии инициативу к освобождению крестьян — подачу адреса на имя царя. Переговоры натолкнулись на молчаливое сопротивление дворянства. Один только виленский генерал-губернатор В. И. Назимов, личный друг Александра II еще в пору его молодости, откликнулся на предложение Ланского и обещал склонить дворянство своих губерний к выступлению с нужной правительству инициативой. Он сдержит слово, и через год именно с северо-западных губерний начнется подготовка крестьянской реформы. Большинство же дворянства и бюрократии не хотело уничтожения крепостного права и коренных перемен. Однако если поставить на этом точку, то реформы Александра II будут необъяснимы.

В царствование Николая I численность бюрократии возросла, военно-полицейские функции ее укрепились, ее роль в государстве усилилась за счет ослабления поместного дворянства с его заложенными и перезаложенными имениями и оппозиционных сил, подавленных расправой над декабристами. Вместе с тем в среде бюрократии сначала в 30-е, особенно же в 40-е годы стал складываться слой прогрессивно мыслящих, интеллигентных людей, объединенных сходством взглядов, программ предстоящих преобразований и методов ее исполнения — так называемая либеральная бюрократия. Очагами ее формирования были министерства (в разные годы лидерство в этом процессе принадлежало разным ведомствам). Либеральная бюрократия не была отгорожена от общественных сил страны, она формировалась в содружестве с либеральными общественными деятелями, литераторами, учеными. Связь поддерживалась через личные контакты, общение в кружках, великосветских салонах и непосредственно в совместной государственной службе. В среде бюрократии в разное время служили Ю. Ф. Самарин, К. Д. Кавелин, В. И. Даль, М. Е. Салтыков-Щедрин, П. И. Мельников (Печерский), Н. А. Серно-Соловьевич и многие другие.

В середине 40-х годов это содружество укрепилось и нашло выход, в частности, в создании в 1845 г. Русского географического общества под председательством великого князя Константина Николаевича, который поддерживал либеральную бюрократию. Общество это состояло при Министерстве внутренних дел, в котором с особенной энергией проявлялась как активность либеральной бюрократии, так и реформаторская деятельность в целом. Из этого Министерства вышел и лидер либеральной бюрократии Н. А. Милютин (брат Д. А. Милютина). В 1856 г., когда наступила «оттепель», он был уже готов к решению основного из насущных вопросов — крестьянского. Свои взгляды Милютин изложил в записке об освобождении крестьян в Карловке (Полтавская губерния), имении тетки Александра II великой княгини Елены Павловны. Его записка в дальнейшем послужила как бы моделью реформы 1861 г. Важно то, что в самом аппарате власти имелись люди новой формации со своей программой; они объединились и были готовы при благоприятных условиях взять дело преобразований в свои руки.

Среди дворян тоже были сторонники либеральных преобразований, хотя они и составляли явное меньшинство. Они имели много общего по программным вопросам с либеральной бюрократией, однако между ними были и расхождения. Либеральное дворянство более непосредственно отражало свои классовые интересы, чем это делала либеральная бюрократия, для которой «государственная необходимость» была на первом плане.

Продолжало развиваться общественное движение. Формулировались программные требования либерального лагеря. Шла консолидация революционно-демократических сил вокруг «Современника», на всю Россию (и Европу тоже) звучало свободное слово А. И. Герцена — «Колокол».

Роль крестьянских движений в подготовке отмены крепостного права советская литература по традиции, восходящей к 30-м годам, нередко преувеличивает. Преодолевая этот перегиб, не следует впадать и в другую крайность. Призыв правительства в конце Крымской войны к созданию морского и сухопутного народных ополчений вызвал в крестьянстве надежду на освобождение и повлек за собой грозное для власти перемещение масс крепостного населения: в июне 1856 г., через несколько месяцев после окончания войны, подогреваемые слухами об освобождении крестьян, 12 тыс. крепостных направились в Крым. Не меньшую тревогу вызывало общее для крестьянства, напряженно ожидавшего свободы, «трезвенное движение», начавшееся в 1858 г. И хотя не было непосредственной угрозы восстания, память о пугачевщине, об участии крестьянства в европейских революциях многократно усиливала страх «верхов». Такое настроение отразилось в афоризме Погодина: «Мирабо для нас не страшен, а Стенька Разин — лишь кликни клич».

Подготовка реформы началась вполне традиционно — открытием в январе 1857 г. в Зимнем дворце очередного Секретного комитета. Но в условиях «оттепели» старая традиция дала вдруг неожиданный эффект. Уже на втором заседании государственные мужи николаевской эпохи решили, что правительству следует издать для всеобщего сведения указ по крестьянскому вопросу, отпечатать его, оформить в рамочку под стекло и разослать во все губернии, уезды, отдаленные утолки империи, чтобы «успокоить взволнованные умы». За эту меру высказался даже шеф жандармов. Указ не состоялся, но эпизод этот показывает, как неожиданно врывалась жизнь в «святая святых» правительственного механизма. Потребовалось еще 10 месяцев, чтобы секретность была снята и с самого комитета, и с крестьянского вопроса.

Опыт конца 20—30-х годов XIX в. показал, что преобразованиями сначала в удельной деревне (принадлежавших императорской фамилии около 2 млн крестьян, реформы Л. А. Перовского), затем в государственной (20 млн крестьян, реформа П. Д. Киселева) не разрешился этот страшный для монархии вопрос. Центр его тяжести находился в помещичьей деревне (22 млн крепостных, НО тыс. дворян-душевладельцев). Учитывая это, с нее и начали в 1857 г.

Реформирование помещичьей деревни в первой половине XIX в. включало, не считая указов о вольных хлебопашцах и об обязанных крестьянах, еще два варианта локального характера: освобождение крестьян без земли в трех прибалтийских (остзейских) губерниях и введение в трех юго-западных губерниях инвентарей — правительственной регламентации наделов и повинностей при сохранении крепостного права. На начальной стадии подготовки реформы это учитывалось.

Когда в октябре 1857 г. Назимов привез обещанный еще во время коронации адрес дворянства северо-западных губерний на имя Александра II, царь потребовал срочно подготовить ответный рескрипт. Он и был одобрен Секретным комитетом 20 ноября 1857 г. Со стороны столичных дворян инициативы так и не последовало. Тем не менее, воспользовавшись их прежними ходатайствами (и не о том предмете), правительство все-таки приписало эту инициативу им, и 5 декабря 1857 г. был издан рескрипт на имя петербургского генерал-губернатора П. Н. Игнатьева. Это указывало на неизбежность распространения реформы на другие губернии.

Сразу же после подписания Александром II рескрипта Назимову текст его был набран типографским способом и на рассвете срочно, поездом отправлен для рассылки всем начальникам губерний и губернским предводителям дворянства. Как свидетельствует Мельников-Печерский, Ланской боялся, что наутро члены Секретного комитета могут одуматься и отказаться от этой меры. Так оно и случилось, но рескрипты были уже в пути. Через неделю рескрипт Назимову был опубликован в «Le Nord», а еще спустя месяц оба первых рескрипта (Назимову и Игнатьеву) — в «Журнале Министерства внутренних дел». Всем газетам и журналам разрешалось их перепечатать.

Они не отличались радикальностью, в них еще не говорилось об «освобождении крестьян», а только об «улучшении быта», хотя из сопутствующих рескриптам документов ясно, что этим выражением обозначалась отмена личной зависимости крестьян. Еще более неопределенной, противоречивой была постановка в рескриптах главного вопроса — земельного. За помещиками сохранялась собственность на землю, крестьянам предоставлялись права выкупа только усадьбы и пользования наделом. Но каковы условия этого пользования, как надолго сохраняется надел и в каких размерах, и, главное, какова конечная цель — «вечное» пользование аналогично инвентарям юго-западных губерний или обезземеливание по остзейскому типу,— эти вопросы оставались открытыми.

Рескрипты были «высочайшими», т. е. обязательными для исполнения. Дворянство получало право создать на местах губернские комитеты и на основании рескриптов разработать проекты реформы для данной губернии: допускалось, что каждая из них будет иметь свой проект и свой закон, и вводиться они будут постепенно, с запада на восток.

Потрясенные гласностью крестьянского дела и конкретностью приступа к реформе, дворяне в массе не откликались на меры правительства, побуждавшего их к действиям. Только нижегородское дворянство, где губернаторствовал А. Н. Муравьев, в прошлом участник первых декабристских организаций, связанный с либеральной бюрократией из Министерства внутренних дел, прислало «всеподданнейший» адрес с просьбой дать рескрипт, который последовал незамедлительно. Московские дворяне молчали, несмотря на нажим правительства, конфиденциальные письма, циркуляры. Противостояние продолжалось два месяца и сломлено было, не без труда, 16 января 1858 г.

После этого один за другим начали поступать адреса местного дворянства и принимались ответные рескрипты, создавались губернские дворянские комитеты. Видимость «инициативы» дворянства соблюдалась. В 1858 — начале 1859 г. открылись 46 губернских комитетов в Европейской России. В выборах этих комитетов и составлении адресов на имя Александра II участвовало около 44 тыс. дворян — владельцев крепостных (40% общего их числа). Так стал создаваться механизм реформы. Чтобы контроливать деятельность дворянства, явившегося по зову верховной власти на арену государственной деятельности, были назначены в каждый губернский комитет по два «члена от правительства».

Секретный комитет с опозданием на три месяца после фактического рассекречивания был переименован в Главный комитет. И хотя состав его оставался прежним, условия деятельности, темпы и методы работы изменились. Мертвящий, канцелярский стиль засекреченного учреждения был отчасти нарушен (но пока еще не уничтожен — для этого нужны были другие люди). Главный комитет по крестьянскому делу оказался связанным с борьбой, развернувшейся на местах в среде дворянства из-за определения предела уступки крестьянам. В состав дворянских комитетов вошли амнистированные декабристы и петрашевцы, славянофилы и западники, либералы и реакционеры. Образование фракций в губернских комитетах («меньшинство» и «большинство») выявило в дворянстве помимо сторонников и противников отмены крепостного права носителей различных представлений о путях развития страны, о вариантах реформы. Главный комитет оказался втянутым в водоворот событий, на которые обязан был реагировать. В Петербург летели телеграммы, ехали гонцы от «большинств» и «меньшинств» дворянских комитетов, кого-то надо было поддержать, кого-то одернуть; поступали запросы по поводу туманных программных положений рескриптов.

Одновременно на местах, не дожидаясь инструкций, вводили публичность заседаний губернских комитетов, во время которых происходили бурные сцены с нецензурной бранью, потасовками; у лидеров группировок появились телохранители. Ю. Ф. Самарин носил при себе оружие. Между комитетами стали налаживаться связи. Учились обсуждать и решать государственные вопросы, учились приемам политической борьбы, начаткам конституционности. Декабрист И. И. Пущин, вернувшийся из Сибири, в 1858 г. послал лидеру тверского либерального дворянства А. М. Унковскому конституцию Никиты Муравьева, принятую Северным обществом, для использования ее губернским комитетом. 5 ноября 1858 г. А. П. Елагина писала Г. С. Батенькову, поселившемуся в Калуге: «Что-то у Вас в Калуге происходит? В Твери стенографируют и литографируют каждое заседание комитета, это очень эффектно, и выходит гласность, чего все желают. Нельзя ли то же учинить в Калуге: ну-ка, господин декабрист, учи парламентским штукам».

Гласность облекалась в неожиданные для правительства формы, давала непредвиденные последствия. Пресса набирала силу, подчас забывая о рамках, поставленных рескриптом, цензура не успевала ориентироваться в событиях. Но правительство бдительно следило за ситуацией в стране. После рескриптов, с декабря 1857 г. до отмены крепостного права в феврале 1861 г., министр внутренних дел еженедельно докладывал Александру II о настроениях дворянства и крестьян, о слухах и толках на местах, о деятельности губернских комитетов и всех случаях крестьянских волнений. Доклады, содержащие наиболее важную информацию, поступали в Главный комитет. Традиционные отчеты III отделения собственной его императорского величества канцелярии были уже недостаточны. Сводки министра, составленные на основе донесений начальников губерний, поначалу не внушали тревог.

Опасность возникла внезапно и с неожиданной стороны. В конце апреля 1858 г. в Эстляндии, где крепостное право было отменено 40 лет назад, начались крестьянские выступления, длившиеся более грех месяцев; они стали массовыми и перешли в вооруженную борьбу. Первые сигналы о происходящем поступили именно в тот период, когда в столице приступил к занятиям губернский комитет и началась подготовка реформы. Из Петербурга на помощь эстляндской администрации были направлены военные силы, но Александр II захотел выяснить причину протеста и послал доверенное лицо. Генерал-майор свиты Н. В. Исаков пришел к заключению, что все дело в освобождении крестьян без земли и что крестьянство нуждается в подлинном, а не мнимом «улучшении быта», и, конечно, с землей. Выступление эстляндских крестьян было подавлено, но оно вызвало в «верхах» замешательство, пошатнув авторитет «остзейского образца», лишив его сторонников уверенности и силы. Этому способствовал и «Колокол», который осуждал приверженцев «остзейской системы».

Правительственная политика колебалась между «реаками» (реакционерами) и «прогрессистами» (либеральной бюрократией). Весной 1858 г. Главный комитет склоняется к безземельному освобождению крестьян и одновременно к проекту повсеместного введения военного управления в форме генерал-губернаторств. Именно в это время журнал «Современник» подвергается гонениям: изымается из продажи и запрещается апрельская книжка со статьей К. Д. Кавелина, в которой конечная цель pe(|)opj мы формулировалась как выкуп крестьянами полевой земли в собственность. Кавелин попадает в опалу, лишается места наставника наследника престола и отстраняется от явного участия в подготовке крестьянской реформы. Вместе с тем по цензурному ведомству 15 и 22 апреля рассылается циркуляр, запрещающий обсуждение крестьянского вопроса в печати.

Царь предпринял попытку освободить удельных крестьян без земли, но из этого ничего не получилось: только ничтожное число «облагодетельствованных» воспользовались такой свободой, в массе же удельное крестьянство не приняло этого указа. Эти две бреши в «остзейском опыте» (волнения в Эстляндии и неприятие безземельного освобождения удельными крестьянами), видимо, развенчали «остзейский вариант» в глазах Александра II и ослабили позиции его сторонников в правительстве и Главном комитете.

В официальной правительственной политике начинает пробиваться и завоевывать признание новое направление: конечная цель реформы — превращение бывших крепостных в собственников своих наделов, уничтожение вотчинной власти помещиков и приобщение крестьянства к гражданской жизни и правам. Этот поворот в правительственной политике, происшедший в октябре — ноябре 1858 г., связан с деятельностью члена Главного комитета генерал-адъютанта Я. И. Ростовцева, которому Александр II полностью доверял. За полгода стремительных сдвигов в общественно-политической ситуации Ростовцев, многое продумав и прочувствовав, отказался от варианта безземельного освобождения крестьян и фактически признал либеральные идеи и цели реформы, которые еще в апреле 1858 г. правительство запрещало и преследовало.

Ростовцев как начальник военно-учебных заведений принадлежал к военной бюрократии. В молодости он был близок с руководителями Северного общества декабристов, однако вступить в их организацию отказался. Накануне восстания, 12 декабря, не скрывая своего намерения от друзей, он сообщил Николаю I о готовившемся выступлении, а 14 декабря участвовал в подавлении восстания декабристов, был ранен и получил повышение в чине и награду. Возвращение декабристов из Сибири в конце 1856 г. напомнило современникам о прошлом Ростовцева. «Колокол» в 1858 г. много писал о его неприглядной роли в 1825 г., о реакционности его позиции в крестьянском вопросе, что действительно было характерно для Ростовцева в 1857 — первой половине 1858 г. Однако летом 1858 г. он круто изменил свою позицию и, как отмечали современники, «из реакционера сделался ревностным прогрессистом и эмансипатором», сблизился с либеральными деятелями, став убежденным сторонником освобождения крестьян с землей за выкуп.

В этой метаморфозе Ростовцева существенную роль, по-видимому, сыграли мотивы сугубо личного характера — стремление освободиться от тяжелых обвинений и реабилитировать себя перед собственными сыновьями и вернувшимися из ссылки декабристами, в прошлом друзьями Ростовцева. Он переписывался с одним из них — Е. П. Оболенским, спрашивая советов и наставлений по крестьянскому вопросу; многие из этих писем прочел Александр П. Особенно потрясла Ростовцева предсмертная просьба младшего сына (лето 1858 г.) «помочь делу освобождения крестьян» и снять тем самым тяжкие обвинения с их фамилии, запятнанной участием в подавлении восстания декабристов.

Свои взгляды на цели крестьянской реформы Ростовцев изложил в четырех письмах царю в августе — сентябре 1858 г. Александр II повелел их обсудить Главному комитету. На состоявшихся бурных заседаниях столкнулись две принципиальные позиции: либо сохранить всю земельную собственность в руках помещиков и развивать после отмены крепостного права крупное помещичье хозяйство, либо отдать полевую землю крестьянам в собственность за выкуп, и тогда будут сосуществовать в пореформенной деревне два типа хозяйства: крупное помещичье и мелкое крестьянское. Сначала Ланскому удалось провести ходатайство либеральной фракции Тверского губернского комитета о распространении выкупа, кроме усадебных, и на полевые земли крестьян; затем под нажимом Александра II, согласившегося с Ростовцевым, была принята новая по сравнению с рескриптами правительственная программа крестьянской реформы, утвержденная монархом 4 декабря 1858 г.: выкуп крестьянских наделов и образование класса крестьян-собственников. Большинство членов Главного комитета было явно против, но царь пресек дебаты и объявил вопрос решенным.

Принятие новой программы, которую правительство, однако, не решилось опубликовать, усилило позиции либеральной бюрократии. Ростовцев не был знатоком крестьянского вопроса, не имел проекта реформы и дальше самых общих формулировок ее целей пойти не мог. Только либеральная бюрократия во главе с Н. А. Милютиным, олицетворявшая творческий потенциал самодержавной системы, создала к этому времени в содружестве с общественными деятелями и учеными новую модель реформы. Это был упоминавшийся выше проект освобождения крестьян в Карловке. Отказ Александра II одобрить предварительный план этого проекта (октябрь 1856 г.) не остановил Милютина. Работа продолжалась два года с участием попавшего в опалу Кавелина, и к концу 1858 г. проект был готов, обсужден в Главном комитете и подписан царем 1 февраля 1859 г. Новая идея начала воплощаться в жизнь. Теперь либеральной бюрократии предстояло самое трудное — внести локальную модель в общее законодательство. Это требовало завоевания новых позиций в «верхах».

Пока в правительстве утрясали программу реформы, губернские комитеты начали посылать свои проекты в Главный комитет. Поскольку фракции «большинства» и «меньшинства» составляли отдельные проекты, ожидалось поступление не 46, а почти вдвое большего числа губернских проектов. Дело осложнялось и тем, что комитеты работали, все еще руководствуясь рескриптами, а правительство уже приняло новую программу 4 декабря 1858 г., параллельно отказавшись от идеи отдельного законодательства для каждой губернии. Требовалось подняться над этой грудой разрозненного материала, создать общий закон, рассчитанный на реализацию по всей Европейской России. Такая работа была непосильна Главному комитету. Для ее выполнения нужны были новые люди и идеи.

Главный комитет принял поэтому предложение Ланского и Ростовцева, и Александр II 17 февраля 1859 г. санкционировал создание специальной комиссии — с единственным условием, чтобы в ней председательствовал Ростовцев. Ее скромное название — Редакционные комиссии — вполне соответствовало представлению членов Главного комитета, что создается как бы его подкомиссия, и это на первых порах совпадало с мнением Александра II, который сообщил в письме брату Константину Николаевичу за границу, что создана «второстепенная комиссия». Между тем вскоре к Редакционным комиссиям было приковано общественное внимание всей России и Европы. По словам французского историка А. Леруа-Болье, первого исследователя деятельности Редакционных комиссий, «никогда, быть может, в Европе ни одна законодательная комиссия не имела перед собой столь нелегкое дело». Современник и активный член К

12 Следующая ⇒