Четырнадцать 69 страница

" Недобрая молва" вполне может быть молвой недобрых людей о хорошем человеке. ... Злорадуются недобрым молвам собственного производства, мол, ну, что скажешь против суда народного? " Мы, народ" любят говорить не только худые правители, но и худые людишки.

" В творчестве ограничиваюсь притчами, " штудиями", образами и всем тем, что естественным образом творится в один прием, потому что если запрягать целую колесницу, то когда жить-то? ведь времени не останется. Это уж, батенька, будет профессионализм, а профессионализм и смерть - это синонимы. И ни одно из учреждений не воскрешает мертвых, хотя вроде бы они все в них оживают и каким-то боком передвигаются... "

Жил один в большом доме и наконец, пожелал обменять большой дом на маленький: " это ужас, входить в темные необитаемые помещения, опасаясь, не поселилась ли в них какая-нибудь потусторонняя сила! "

С одной стороны, я тоже " постмодерн", а с другой, он вызывает у меня горестное изумление, уныние, разочарование: " это не " пост", это настоящее " прощай, молодость и ум, и совесть", нижайший, неандертальский уровень разборчивости. Этих бестолочей никакой учитель и никакой Христос ничему не научит. Знай, копают себе коренья " метафор".

Хлеб, местами черствый, местами вкусный. Птица, местами летучая, местами певучая. Человек, местами бодрый, а местами просто в отчаянье...

Одиночество. Мальчик. Книга.

Одиночество мальчика - это знак его избранности, не принадлежности к стаду. Ему надо помочь найти нужные книги.

Испугавшись чужих людей за спиной, мальчик сделал вид, что углубился в книгу, лежавшую перед ним. Но книга тоже была чужая и дрожал вид, как вывеска, что обстреливаема и готова сорваться. " Ты очень прилежен" – «Нет, я очень одинок".

Ко мне подошел мальчик и спросил: " Вам очень одиноко? " - " Да, нет... " - ответил я, рассеянно листая книгу.

Мальчик всё читал книги, а когда наконец оторвался от них, то обнаружил, что очень одинок: " живут в книгах, живут вне книг - а я? что я и где я? "

" Такому одинокому мальчику, когда он вырастет, без Бога жить будет нельзя - его мир пуст и прозрачен и он, двигаясь мимо всех книг, достигнет Абсолюта".

Одинокий мальчик: " нет интересных людей. Точнее, есть один, но в книге и к тому же он бармен".

Мальчик быстро листал книгу - не с деловым видом, а потому, что задыхался от одиночества.

" Твое одиночество надумано и похоже на болезнь. Ведь ты же еще мальчик... " - " Но ведь уже написана эта Книга! "

Рассказы сексуальных американцев:

" Сегодня спал на шоколадном торте" - " А я на чем-то из обычного сливочного масла, но с такими милыми розовыми бутончиками".

" Сегодня покрывалась шоколадной плитой" - " А я куском масла из холодильника. Растаял на мне, как на горячей сковородке.

Каждый сон длится столько же времени, сколько падает вверх подброшенная из подушки пушинка...

Вспомнились, заново приснились старые сны: лестница вверх, но очень, очень жуткая и некое огромное подземелье, еще более страшное... Но как описать, в чем жуть, в чем страх... Лестница очень, очень глухая, в доме в котором страшно шуметь, а в подземелье явно запретная зона, пробираешься из одной, как бы умершей, окончившейся фантасмагории в другую через какие-то проломы; не пахнет ни землей, ни штукатуркой, ни железными трубами, всюду цвет пожелтевших костей... Видишь мало, а идти далёко - вечный жизни кошма.

Днем крепился, а ночью снились горькие обиды, недоумения, бремена, вызывающие отчаяние, постыдные унижения, тоска по недоступному и прочие мучения и страдания - и где отдушина, на чем сердце ободрится и успокоится, пока тону я, а не взлетаю.

Нелепо сначала ехать на машине, а затем имитировать велопробег на велотренажере.

" Ливень. Пью кофе в потемневшем доме"

Оглушительный ливень. Молча пью кофе в потемневших, отсыревших, опустевших комнатах. " Куда все разбежались?.. " Дом выглядит разоренным и оставленным... Или это только кажется и он по-прежнему настроен дружески. Вообще, всё пройдет как ливень - все вернутся, а я пойду к своим занятиям. Но пока все комнаты кажутся проходными и очень глухими. Струи дождя текут по окну как лианы в глухом нездешнем лесу. От всего прежнего уюта на этот час остался только этот горячий, сладкий кофе. " Может, еще что-то придумать, что я как придавленный? расшевелюсь, дождя не видал, что ли... Но почему я всю жизнь впопыхах? - только этот ливень посидеть заставил, да и то, чтоб время не терять, решил уже сейчас кофеем подзаправиться... Э-э, да ты и сам уже отсырел?! Да, всё сам себя согреваю беготней, всех смывает ливень…

" Сумасшедшая уверенность".

Покажите мне уверенность в которой бы не было сумасшествия.

" Крепость, колодец... " - представил их себе почему-то в игрушечно маленьких размерах. И как это возможно, ведь колодец - это яма, а стены крепости врастают в землю. ... Много есть предметов, которых я не видел, которые требуют слишком больших затрат сил для нас, диванных людей. " Жизнь - игра" - говорит диваном умудренный прохиндей.

День мучался, уснул мгновенно, а на рассвете в блаженной дреме и истоме обнаружил в себе явный плюс - и на радостях решил позволить себе явный минус /кажется, что-то вроде безделья и болтовни/...

Учил хорошему, но плохим способом и будучи, собственно, в неважном состоянии...

Решил быть добрым, но первым делом почему-то к одной весьма сомнительной вещи…

Снова читаю главу из послания апостола Павла... /не перечитывая что писал не далее как зимой - интересно будет сравнить. /

к Римлянам.

... На христианстве исполнилась притча Христа: быстро взошло /апостолы и их послания/, но, как не имело под собой доброй почвы, а одни камни Римской имперской общественной жизни, засохло. Причем именно в засохшем виде оно оказалось весьма годным для мира.

Они проповедовали еще слишком абстрактно /лишь там, где " я ничто, делаю то, чего не хочу" понятие о реальности/. Они успели только заложить фундамент. Только утверждали имя Иисуса Христа - но ведь это и о Себе Он говорил: " если зерно не умрет, то останется одно": фундамент должен «умереть», скрывшись под строящимся домом. Пока остается только фундамент, Христос действительно совпадает с Иеговой, которому можно только поклоняться, уподобляя фундамент жертвеннику. Когда же будет дом, Христос будет в нас, в доме и отпадет необходимость повторять Его имя как заклинание. Будет Дмитрий Христос, Владимир Христос, Федор Христос! Мы все послания, мы все здесь с миссией...

/Сияет солнцем кто-то до предела углубившийся в себя! /

2. 4. " Покайся разок" - зло в себе зараз не убьешь, не победишь.

…Правила, если даже они наполнены благими намерениями, подразумевают принуждение, а где принуждение, там смерть.

2. 8. " Предаваться" неправде можно только считая неправду истиной.

2. 9. Но, конечно, скорбь и теснота не только от твоего собственного зла по отношению к самому себе, но и от зла других, причем не только непосредственного, но и косвенного: вот, живу в четырех стенах, как запертый, слушаю шум машин, дышу газами и т. д.

2. 17-24. Все их " проповеди" такое хвастовство. Ругают язычников, что хулят Бога, но сами дают к тому повод.

2. 25- 29. А раз речь о внутреннем, т. е. невидимом, то по сути, и церковь Христа может быть только " внутренней", невидимой, тайной: " вот мы собираемся здесь, но кто из нас истинен знают только сами истинные и Бог.

1/ Одиозная ария, моль в моторе, монстр в пробирке, штабной кол, кудрявый клапан.

2/ Кожура в кустах, кино на уборке.

3/ После арии - сало, после кола - урюк...

4/ Изгородь из глобусов и прокуроров.

5/ Раздрай в кустах - кричат, что пропал газ пропан;

управа в окружении вокзалов, кабаков и возов.

6/ Известия о плеске воды под мотором. О плеске и блеске.

Рецензия на прокол колом флага над штабом и салом.

7/ Умиление при виде кожуры

8/ Обмен изувера на старовера, прокурора на папиросы, пятки на прятки.

9/ Не битва, а обмен бритвами, не бой, а волн прибой.

10/Концепция превращения брода в дзот, кабака в плот.

11/ Прокурор в роли вокзала для президента в прострации.

12/ Прокурор и президент, а между ними монстр на возу с пробирками; изувер и старовер, а между ними вокзал инсинуаций, из окон шумок, а над трубою дымок.

13/ Раздрай на уборке между изувером и одиозным старовером - будет темным вечером разборка, такое кино!

14/ Кино в моторе, кожура в моторе, старовер в моторе, флаг президентский и тот в моторе.

Ледышки в комитете. А когда друг с другом разговаривают, слегка оттаивают для лучшей спайки, для лучшего смерзания.

Маленькие дети в большом детском саду как в лесу - целый мир.

Страшилки в пустом кинозале глухой ночью. А может кто-то и притаился тут?

На вокзале люди набились как в трамвае в час пик - все поезда отменили, но никто не верит.

В конторе раньше всегда пахло штукатуркой и бумагой, а теперь какой-то серой - решили переименовываться.

В больнице в рамках борьбы со смертностью включили бодрую музыку и всюду наставили вазы с цветами - меж гробов и цветов ходят расстроенные хирурги с окровавленными ножами, на одного больного упала ваза.

В школе ученики выяснили, что математичка не знает, что такое пестик, химик не слыхал про древний город Тир, историк не ведает про Майкла Фарадея, а физрук не владеет и русским языком. Всё знал один географ, он даже в Африке бывал...

На заводе, грохоча, трудился один старый агрегат. Директор сидел тихо в кабинете, спокойно пил чаек, листал газеты. Нужно было только позвонить разок, но это через два часа.

/Знакомого черного хлеба съел кусок, чтоб вспомнить вкус, проверить ощущения. Кислоты глоток. Почти непереносимо, почта не переваримо... /

Продажа. Свобода. Обман.

Распродажа свободы, душами, но с обманом пополам и с ударом в качестве довеска. Половине достался один обман, а одному один довесок. Вытащили его, бедного из душной очереди, положили на асфальт, расстегнули ворот; прежде чем скончаться, ему на минуту стало хорошо и он прошептал: " свобода". А все стояли вокруг и растерянно хрустели бумажками в карманах. А туши – видели - с грузовика на " броневик" перегружали ночью. Запоздалый веселый прохожий мельком подумал: " наверное, обманы... - свобода! "

" Свободная продажа обмана во всех пунктах обмена". Вхожу в холл. Там всё мраморно и гулко. Иду: " хоп, хоп, хоп". Подхожу к окошечку: " А обменять обман можно? " - " На что? " - " На свободную продажу, на все пункты обмена, на продажу пункта..., да на что угодно, на всё? " - " Сейчас посчитаем ваши дивиденды". Стою, согнувшись коромыслом, как приставленный к кормушке, ловлю ее лицо в окошечка прицел. Чую: " нехорошо щас обменяет».

В доме серо и, взяв скакалку, девочка пошла на улицу. Но там тоже серо. " Скок - только пустая улица скакнула вместе с девочкой. " Скок - скок - скок" - только пустая улица скакнула вместе с девочкой...

Женщина под черным мужским зонтом. Изнутри - он был как черная крыша, блестящие спицы казались инструментом хирурга с черной душой: " ну, и муж у меня. Ну, и операция мне предстоит".

Я родом из детства!

Я родом из детства,

Там мое небо и звезды.

И елка жизни нарядна

Там, а не здесь,

где только запах дыма приятен.

Лето 96г.

Уважаемая Р.

С огорчением узнал о ваших «демократических взглядах». При ваших-то благих намерениях /выраженных в ваших стихах/ идти по этой дороге… Ведь Ельцин – это: 1. Пьяница 2. Убийца-фашист 3. Вор 4. Демагог, сбросивший страну в пропасть /«прыжок через пропасть» – бред полоумного/ 5. Душитель свобод /свободно разрешается только талдычить о наступившей демократии, о ее великом кормчем и проч. 6. Маньяк, психбольной, помешанный на любви к власти как таковой 7. Просто больной, недееспособный человек. Разрушение огромной страны, расстрел парламента и тотальное истребление целого народа, со всеми его городами и деревнями – это деяния столь редкие в мировой истории – со всеми ее Сталиными – что о них и через тысячу лет напишут. Говорят, что не сажает – но тюрьмы битком набиты /до превращения в душегубку/, а т. к. преступный мир жирует, то кем же они набиты? И человеку безразлично, за политику его посадили или нет, важно, что ни за что. Так что опять строительство «светлого будущего», опять комиссары-горлопаны, опять «цель оправдывает средства». Как мы не видали никакого коммунизма, так мы не увидим и никакой демократии – отсталая страна с мускулатурой гориллы, вывоз сырья и трезвон о своем госвеличии. Но, конечно, прошлый опыт настолько горек, что хотя им, нынешним большевикам и удалась эта поистине смехотворная игра слов /«коммунизм» – «демократизм»/, всё же немало число людей /в том числе и политиков/, которые о нем, так или иначе, помнят /если даже формально вынуждены поддерживать «генеральную линию»/ - и это не дает скатиться на самое дно черной пропасти. /Помните, вы писали о птенце, карабкающемся из пропасти? /

Вы ищете романтики, коллективных упоений, куда б шагать, не думая, «голову не ломая» – это всё комсомол, «Пашка Корчагин». «Московский комсомолец» – казанская капсомолка.

Вспомнил описания бедных жителей нашей страны, живших после той революции: нищета, вместо зарплаты галочки, весь навар у тогдашних «новых русских», а о товарище Сталине – с великим благоговением, как о Боге. Так и с нынешней бонзой, чугуном азиатским.

А на Западе спокойно, без шума построили и социализм /механизм социальной защиты, профсоюзное движение и т. д. / и демократию – но это не дало им подлинного блага, одни иллюзии; ими построен кошмарно искусственный мир.

…Закаляли сталь, а получили металлолом – на что 70 лет человеческой жизни /Бог с ней, с жизнью государства/ ухлопано? /.

3окт. 96г.

Комментарий к стихам Бар.

Сказочное королевство инвалидов. Сказочные инвалиды в королевстве сказочных неудобий. Если уж живописание /«Колокола домов», «пузыри дерев» и т. д. /, то сказочное. Но сказки ведь всё же детям? У каждого есть право быть взрослым человеком, а не школьником, пишущим сочинение ли, стихотворение ли. А для этого главными должны стать ум и чувства, конкретная личная жизнь, а не отвлеченное живописание. А если уж сочинять, то тоже напрямую. А так отвлеченное и личное спутано в такой узел, что и личность становится инвалидом /«ботвой», «медяком» и т. д. и т. д. / и отвлеченное понятно только в той части, что нужно, мол, обновление мира, чтоб в мире мы, инвалиды-снежные львы /БГ/ задавали тон. Обычный клич революций: «всем в баню, икэбану на веники! » – в баню для чего? чтоб огрубеть и озвереть /«спаримся, всхрапнем»/ или чтоб очиститься, одуматься, покаяться? Искусственность и вырождение и я бы выкинул, то тонкость, нежность, лирику – оставил. Огрубление не лучше вырождения. Вы грубите сложно, с отчаяния, оттого что не справляетесь вот с этой реальной сложностью диалектики хорошего и дурного. Хочется быть новыми маяковскими? Нужно проклясть /молча/ эту женоподобную цивилизацию, эти детские рифмы, а не обновлять ее. Вы человек зрячий, но с обычными предрассудками: не покинете «коллектив», если даже будете видеть всех мышами и червяками. Только христианин может пойти против мира, со всеми его искусствами и религиями, которые «сами не входят и другим не дают», возлагая «бремена неудобоносимые». И веники будут казаться богатством, когда рядом не будет икэбан для сравнения. Так что никакими формальными переменами ничего не изменишь /«как ни садись…»/, червяки потеют явно наугад. «Перемен! » – кричат, скрепив гниль рифмой. Лошадь в ручных часиках, пламень в колодце. А попробуй, отбери часики – тебя же и лягнут. «Во мне и ласточка и волк /ворона/» - зачем сдруживать, спутывать в узел чистое и нечистое? «Особая пикантность признак высокого искусства? » Всё это обманы гомосеков. «Не должна, братья мои, из одного источника течь и горькая и сладкая вода». «Широк человек, есть в нем и добро и зло, иногда и большое добро и зло» – так это поле битвы, а не пейзаж. Бейся, ищи Царствие Небесное и «книги приложатся вам». А так в книгах смесь сердца с деревяшкой: написано про боль, но что-то больно гладко. Да и темно, неприятно. Я-то жалею осень, грязную землю, терплю грязь… «Смарагд в грязи грязь украшает» – пикантно, но спорно. «Кругом собаки за ноги хватают – хорошо еще, что у меня протезы! » «Я не боюсь, я ничего не боюсь: налетит саранча как раз тогда, когда меня схватит падучая – моё деревянное сердце не дрогнет и перед жизнью волчьей, сучьей» – всё, конечно, чтоб ласточку спасти. Можно и носорогом стать ради комарика. Ну, это Апокалипсис; а так: пришел домой с работы и давай, строгать искусно: «стихи – это ужин /вечеря/, пельмени на ветру; или клякса на промокашке, я – промокашка…» И ругаться можно на пользу цивилизации. «Всё любя, до гробовой доски». «Не спасти никого, ни стихи, ни себя самого: никуда от искусственности не уйти, как не грусти вроде бы по человечьи». У неплохого человека плохо на душе: «поругаюсь матом на ветер для разрядки, для нормализации цивилизации». Может ли быть хорошо в плену живому человеку? – только пока радуешься новизне, красоте обстановки. У тебя болит, а тебе говорят: «сделай из своей боли красивую /красиво некрасивую/ позу, красивую обстановку» /а еще говорят, но негласно: «стань свиньей и тебе будет уютно в грязи»/. Толпы Венер Милосских и Аполлонов Бельведерских. От мраморного идеала до инвалида из сплошных протезов; не мраморных, конечно, и это уже полегче, получше – мраморный-то тоже инвалид, только уже совсем безнадежный. Атлантида утонула, осталось этого закопать. Народ поглумился над ним, а закопать поленился. Злые ленивы. Такова судьба незадачливых воспитателей, если хотите, интеллигентов – далеки они от народа и здравого смысла: не воспитывали других, а грабили, чтоб устроить себе самим жизнь хорошую, воспитанную; т. е. они таким образом самих себя воспитывали – а народ за дураков держали, не понимающих ни воспитания, ни ограбления…

Все революции делаются то ли ради спасения, то ли ради забвения – спасения в забвении, во тьме. «Несем вам тьму, во тьме светлее! Звездочки виднее, свечечка нужнее… Сделаем такой мрак, что и деревяшке станет совестно и просохнет она, наконец. Человечность ушла почти отовсюду, ушла, например, человеческая радость – осталась только человеческая боль. Победи меня, Змий, чтоб жила эта боль, т. е. человечность, способная победить всё, даже тебя». Вот такие победы в игре в поддавки. Дивное искусство осени, клонящей в зиму. В иные дни осенью кажется, что это не осень, а весна и снова будет лето, детство. Но всё строгаются игрушечные протезы. Потом останется куклу в постельку, в гроб уложить. Только сказка может утешить, успокоить, заворожить таких неслыханных инвалидов – и зовется змий, он кот ученый.

«Сучья» откровенней, естественней, свободней и эффектней /от эффектов успех, а успех кружит голову и мешает видеть даже откровенное/ - «сучьей» и ветреней. А то какой-то завод по строению «колоколов домов», «пузырей дерев» и тому подобных коленец. «Станцовано до дыр», как говорится. …Я перед обществом не пляшу и не играю. Люблю игры/? /, люблю людей/? /, но не игры с людьми… Я-то схоронился и не знаю, что вы там, в мире ходите такие искалеченные, что танцы эти так вас искалечили. …Вы инвалиды, но вас ватага, «общество» /«собор»/, у вас есть занятие /строгание/ и есть веселый злорадный смех над консерваторами, чьи души девственно невежественны за толстой корой и они ничего не стругают, а всё копируют и копируют одну и ту же болванку /зато она весомей – с нее ничего не состругано/ - такие вот девушки-антидевушки; если хотите, женихи… Они вечная смерть, а вы вечная гибель – разница невелика /впрочем, и она существенна/…; так вот: а я один. Тут много надо; не: «у меня медяк, у тебя медяк – уже денежка» /а это один и тот же медяк, еще и подеретесь/. …И инвалиду, бедному нетрудно быть богатым гордостью: «живучестью горжусь. И вообще: моё время и моё место – хозяин. Где орлы? – они уже давно те лопухи…» …Я не новый человек, я еще кентавр. «В муках рождения, чтобы изобразился во мне Христос». Иногда хочешь помочь другому и пытаешься оказаться способным на это, а иногда просто с детьми в песочке ковыряешься – ну что это за взрослый? Мечта о местах, где не ступала нога прежних людей, где на закате нахлынет великая сила. Вот только как с постелью и насморком быть… Или иронизирую: «деревянные инвалиды строчат деревянные книги. Снаружи суперодежды и суперобложки, а внутри гниль, да и та корявая. Ударь его, чтоб он лучше заругался». Я ведь не пуп земли: сначала показалось, что ничего не понятно, всё нелепо, потом – всё понятно и смешно и только после этих грехов вроде ухватил суть проблемы /т. е., как и с Алд., было предубеждение – чистоплюйства много и привычки всё /и себя! / чихвостить почем зря/. Но и тогда /теперь/, как ни сосредотачивайся, всё равно «Змий» где-нибудь раз 100 обманул. Но по мелочи, надеюсь. А иначе он меня б сразу накрыл – и всё: «иди, гуляй, свободный /демократии радуйся/». Ведь всякий раз как ты похвалился /хотя бы незаметно выставил себя в тот или иной момент в «более благоприятном свете»/, раздражился /хотя бы и сохранив внешнее спокойствие/ и т. д. и т. п., у тебя уже не только чувства, но и разум набекрень. Так что надо смотреть в оба на все 360 градусов, не благодушествовать, начистя передок /а черная спина/, собеседуя с прочими шкафами и столами и не паясничать-ругаться, спрятавшись за собственную спину в собственную тьму. Когда ничего не понимаешь, земля круглая, человек круглый и всё вращается и Бог его знает, что относительно чего, тогда: «спокойно, спокойно, расставь пошире ноги и ни к чему не прислоняйся, не надейся ни на что…» И, кстати, тут уже не надо специально стругать, ловить – без этого сети от улова рвутся.

Что-то я всё о себе! Видно что-то во мне происходит, а происходящее я осмысляю и прочувствую везде и всюду. …Общаясь с другими люблю учить и учиться; презираю не учебу, а людей, у которых нечему научиться и которых ничему не научишь. Вы для меня интересный персонаж /для меня авторы как персонажи, в интересных я подолгу вникаю – на того же БГ, кажется, уже 5 комментариев написал /и все сомнительны, значит, и это не конец/, помимо текущих замечаний/, в одном ряду с Достоевским, Кафкой… «Сразу за кожей – обрыв; везде, где нет тела моего, нет меня. Как спуститься в пропасть, подняться на вершину?.. » Вам эта жизнь дорога? Что ж, она уже хорошо зафиксирована. Какой смысл всё в одну точку долбить: вы памятник себе выдолбили нерукотворный /охота рукотворного, воочию?! /, на нем надпись: «я гнилой, но я велик».

…Сказки для бедной души. Богатые ведь уже не рассказывают сказок, у них уж всё сбылось и они уж знают, что в итоге от злости просто скулы сводит. А бедному чем еще согреться? Только пусть греется после дня прожитого чисто, униженным и оскорбленным, а не инвалидом на пиратском судне /с боцманом БГ/.

Богатого легко обмануть, но за ним стена /он про стену знает и поэтому просто равнодушен. «Ты мой, тебе никуда не деться» – и ему самому никуда не деться/, а бедные чутки как собаки, они «внюхиваются, вщупываются, вкапываются»… Поэтому и люблю писать такие комментарии: когда пишешь без контакта с другими, невольно начинаешь иметь дело с полувыдуманным миром и удовлетворяться полуубедительными выводами. Конечно, и так не полнота, но всё же лучше, много лучше. …Тоже вот всё уцениваю худшее – а жалко. Дней ушедших жалко. …Я, например, за всё лето ни разу не вспомнил, что можно вот так напрягаться. Сваливаешься куда-то, барахтаешься, висишь соплей и напрочь отшибает память. Только честный напряг оправдывает человека. Если нет ничего, то не будешь осужден, просто и будет тебе – ничего в награду. Большее упраздняет меньшее, меньшее уже ничего, важен только рекорд; и преданность рекорду – чтоб ставить новые. На вершине, ей Богу, уже не земля, а небо. Ниже вершины уже можно огород городить, а внизу одна земля…

«Дворами и рассветами» – хорошо, точно сказано, был, но опять с коленцем. «Серыми рассветами шли серыми дворами от черных снов прочь, спросонок как обморок…»

Милая девочка-скакалка, страшный инвалид-скакал!

Кисель монументальный рыдал перед распятьем: «как распяться? – я больше и я кисель…»

Кормить с ладони деревянной ветер – вот участь сучьев. А раньше: облепили инвалидов русалки, как сучья листья на ветру.

«Бах шуршит» – ну у вас и уши! /Вот и я «поскребусь»! / Гремит, наверно, чья-то жесть, через нее не слышно.

…До сумасшествия надо стремиться быть разумным! Пусть меня Бог хранит и вера. И ради чувств надо допустить любые положения – в удобной пустыне даже сны без снов.

…Откуда у вас уважение к цивилизации, если не от того, что вы стоите в очереди? К начальнику, что награждает самых цивилизованных самой цивилизацией? А очередь большая – отсюда уважение и страх оказаться недостойным в сравнении с другими. Лояльность – вежливость подчиненных. А я не стою в очереди… - «Тебя просто не ставят. И ты думаешь, что тебя, ругателя очереди без очереди пустят. Найдется такой, всё понимающий тонкий ценитель, схватит бесцеремонно, по-дружески под белые руки и буквально потащит к высоким дверям: «пойдемте, пойдемте, прошу вас… Расступитесь, товарищи! …я ведь всё понимаю». А ты будешь брыкаться и плеваться: «Что это вы понимаете?! На что это вы намекаете?! » – «Вы еще забыли про перо в бок». …Цивилизацией правят скоты и дураки и это явно не случайно, чтоб можно было думать что-то исправить – по иному не было никогда. Но умные и чистые не имеют права даже на ненадолго, на время революции уподобиться скотам /«грязная работа»/ и дуракам /«чтоб смелости набраться»/ - мол, раз им можно, то уж нам – тем более. Надо только не помогать им, не служить: без нас скот сдохнет, дурак убьется. Ведь у зла нет ничего своего, это стопроцентный паразит. Надо жить помимо мира, изживать из самих себя проникшие в нас грязь и глупость, которыми они нас наградили. Ведь они всюду, я под ними как под дождем. «Пусть моё зло падет на злых, а моё добро на добрых, но только так, чтобы я сам не ожегся о своё зло и чтоб от моего добра не раскиселели люди». Отними у цивилизации Баха, БГ, Достоевского, Толстого и еще пару человек и уже настала б в ней смертная тоска. …Сколько добрых, которые не знают про свое зло /но они не сомневаются, что добро – это хорошо, а зло – плохо/. И они спокойны, а спокойный, пассивный человек почти и не злой, почти действительно добрый. А укажи ему на его зло, так он только разозлится /т. е. активизирует зло в себе/, а не исправится. А авангардисты понимают сколько в мире зла, но они уже сомневаются и в том, что зло – плохо, а добро – хорошо. «Да и существует ли добро? » Погрязли в этих сомнениях-уверенностях с такой же прочностью. А где прочность, там и мещанство заводится: можно мебель купить, всё обставить…