Четырнадцать 52 страница

13. 3 Толстой - это нежность к живому в человеке.

13. 4 " Ничего артистического", театрального! ... Потом забавное перестало забавлять.

13. 5 " Общество - это баре и их лакеи и повара"

13. 6 " Казалось" тут не случайно.

14. Подошел вплотную к себе, имеющему " огромное природное дарование", поющему различно, свободно, с чувством меры и т. д.: " хоть голос и небольшой, но мне нравится, значит мои проблемы не в искусстве" …

Ну и т. д. Дальше о месте художника в мерзком обществе, тема весьма меня касающаяся. ... У нас с ним пока не дернешься во гневе, в возмущении сюжета не получается...

Арабская средневековая поэзия – сильная жизнь, страсти, поэтому даже средний арабский поэт выглядит сильнее европейца, как человек совсем другой весовой категории /но уже четвертым в книге был обыкновенный Пушкин, бабник и комнатный человек. Богатых белоручек полно. Влюбятся и давай строчить/.

Хочется писать, рисовать, записывать стихи музыкально, всё музыкально. На поверхности слова или изображение, а в подсознании музыка…

То ли я двигаюсь куда-то, то ли терпеливо стою у стены и двигается только моё терпение…

…Бросили в воду всех – и утонули все, кроме Христа и христиан. Всё тяжелое во мне тоже пошло на дно, а зеленый листик плавает, греется на солнышке, мечтает…

Рисование маслом поглощает всего; больше, чем обычно; словно тебя по голове ударили. Всего художества: сгармонизировать случайный набор красок и – с глаз долой.

Раз мне так плохо, значит у меня должны быть крупные ошибки, заблуждения и грехи – почему же я их не вижу?

…Вообще, у меня слишком большой крен в абстрактное мышление и абстрактное художество - а как надо подумать о неуловимой жизни, так, чувствую, не хватает духу. От засушенности бережет лишь моя страстность и отрешенность.

То, что видишь – это всё и ничего, об этом не напишешь, день рыбой молча проплывает, поэтому пишешь о том, чего не видишь – к примеру, о «подозрительности», которой не видишь или о том же «дне-рыбе» – посмотри в окно, никаких рыб, мы пока еще не на дне морском. Пишешь, пишешь, делая условно видимым невидимое, ведь пишешь слова, а не то, что видишь…. Слова – это то, что осталось от той Атлантиды, прежде чем она ушла на дно, в подсознание…. Говорящий хорошо много сильнее пишущего хорошо. А то у нас, хороших писателей, как у Павла: «в посланиях он силен, а на деле незначителен».

«Не бери близко к сердцу» – от всей души посоветовал, в сердце не беря его самого близко к сердцу…

Воодушевился, но надо поделать рутину, чтобы получить насущное – и вот в упоении мотаюсь, чуть ли не в ритме танца…

Захотел стать хорошим, подналег на себя, но только утончил и усилил свою природу – теперь зло разлилось по всем мелким веточкам…

Что за узаконенная гримаса над прошлым эти ужасные хроники, где все спешат как китайские болванчики…

Опять неудачи…; что ж, надо думать. Зачем опять ТВ смотрел без особой нужды; главное, поперек своему хорошему и стремительному настроению. Променял на «Зеленый фургон», добрые тенденции подросткового уровня. Плюнул на Саваофа в себе, мол, погодишь.

…Углубленная, изощренная писанина – качество-то качество, но сам не замечаешь, как начинаешь фантастически заговариваться…. То, что сделано в омраченном состоянии вообще надо сразу выбрасывать.

«…Держалась неприступно, говорила мало, на три телефона одна встреча воочию; довольно красивая, довольно умная, довольно культурная… Нет, в другой раз буду влюбляться только в восторженную и ироничную, ослепительно нежную и непередаваемо непосредственную…. Хотя бы одно из этих четырех качеств! »

…Труд для трудолюбивых, а творчество для ленивых!

Процесс засыпания подобен процессу гниения! Как сгнил, так заснул, растворяясь во тьме земли. «Если падши в ночь не уснешь, то завтра не принесешь плода». «Кто хочет душу свою сберечь, тот ночью не уснет».

…Актерство – шахтерство. Искусственное подстегивание подлинного в себе. Нет элементарного воодушевления, при котором ждешь следующего дня, чтобы вновь и вновь «упиваться» своими занятиями. И какую же детскую наивность нужно иметь, чтобы иметь такое рвение – ведь мир безобразно холоден. Как отвлечься от мороза…. «Топи сильнее, чтоб наконец, стало тепло на душе! »

Тютчев и эстет, и метафизик, и наблюдатель-реалист, но душу свою он прячет и ничего не дает душе. Так, что-то основополагающее, описание правил игры. Поэтому и ему предпочитаю Полонского - хоть он и увял позорно на полдороге.

«? » – «Нет! » – «? » – «Не-ет! » – обернувшись к спрашивавшему со слезой и рычаньем…

Всё снится гибель в самолете, прервавшем свой монотонный полет, этот уникальный случай гибели сразу всем коллективом, гибель в консервной банке /лезем под кресла, на потолок, а потом безумная мысль: «а может, просто сидеть, может, кресло достаточно мягкое?! »/. Парашюты каждому? /«Открываю калитку! » – «Я не буду прыгать, боюсь! » – «Дура, мы все уже прыгнули! Вот, держись за это кольцо и закрой глаза – я тебя столкну и ты, немного выждав, дерни за него изо всех сил! »/ А нельзя ли сделать один гигантский парашют для всего самолета?! Или что-нибудь гелиевое, дирижаблевое: является резиновый пузырь и под давлением он наполняется гелием…. /«Боюсь высоты» – профессиональная болезнь людей с воображением! / Иначе какой же крылатой должна быть вера в машины! - или каким безнадежным должен быть фатализм.

По ТВ про художника Ивана Новоженова – всего лишь рисовальщик, ничего, кроме ракурсов, искажений, ассиметрий и прочего не имеющий, но какой блестящий рисовальщик – почувствовал, что мне еще много нужно «новых жизней»…. У Бога на меня очень большие виды, но я пока не больше котенка. Всё время «полный вперед», а если «нет настроения», то «полный вперед» на разборку «что за дела? » Толкать себя на крест, каждую минуту толкать. Пинать себя, как только дивана попа коснется. Трудно, но на самом-то деле всегда терпимо.

Пушкин всю жизнь обосновывал, почему надо «продаваться», но так и не обосновал; веселился, но не весело. Наполовину себя убедил, вот полжизни и прожил – многим удается полностью себя убедить…

«Добиваться ли эффектов или заниматься своими проблемами, никому не интересными и не прибыльными? » …Моя уверенность в рисованиях – это уверенность в том, что уж художественного эффекта я всегда добьюсь. Я ничего не решаю, рисуя. …Нарисовавшись до беспамятства /правильнее: «назамазававши ДВП красками»/ целых два чеса приходил в себя, возвращал себе человеческие качества – начиная от мочалки. Не должно так быть – не мочалкой, а гигантом надо заканчивать.

Возмущенно: «вы говорите чистую белиберду, ничего не понимаете, всё это штампы! » – а чего ты так возмущаешься: ведь это он, а не ты говорит ерунду; молча оцени этот факт и только. Чего бросаться на людей орлом – сиди себе на вершине. Да сначала пойми его логику, может, она всё же есть – ведь не все же орлы.

…Ругаю себя, но знаю, что пока этот новый момент, который вошел с нового года, во мне сохраняется. Пытаюсь стоять на ногах, не получается, но пытаюсь. …В жесткой самокритике этот новый момент и заключается, в ней и в том, что из нее следует.

Перечитал поэтов, отобранных ранее в книжке «Стихи казанских студентов 1970-1990» и теперь показалось, что всё это только слабый романтизм, который предлагает легкий подход к жизни и поэтому на нем не усилишься. …Что ж, теперь так и бегать мне по книгам, сверять списки?! Я просто в отчаянии.

Чтобы полностью перевернуть жизнь снаружи надо всего лишь чуть-чуть передвинуть еле-еле заметный рычажок у себя глубоко внутри. И всё время следить за тем, чтобы он оставался в таком, на сантиметр передвинутом к лучшему, доброму и светлому положении.

Когда думаешь о полном перевороте всего мира или только лишь самого себя, то ужасаешься и видишь полную невозможность такого переворота – но на самом деле всё чуть-чуть не так: хотя этот переворот нужен, но совершаться он должен сам по себе, без нашего принуждения, а только вследствие передвижения этих наших рычажков.

Вовка вдруг пробудился в полшестого утра – у него подъем в девять: «Ой, я, кажется, ребро сломал. Лежал вот так…. Ой, какая боль! » /а уже было, что он шею себе свернул во сне/ - «Это называется «сон сломя голову»! А яйца ты себе не раздавил?! А глаз подушкой не проткнуло?! …»

Последние дни по утрам шляюсь по тягостным коридорам авангарда. Невеселы эти последние радости - «якобинства опивки».

…Пришел в богатый яркий дом, стал показывать свои творения, но меня стали потчевать моими же пирожками…. Вдруг стук в окно. «У нас свобода, пожалуйста, подходите, смотрите кто это». Подхожу, отодвигаю занавеску, а там, ниже, в сумраке тетя Г., но ведь она умерла и, значит, это смерть. Как болит голова…

…Как-то там бедные чеченцы, живы ли еще – так они беспечны…

Мама с папой от нечего делать и чтобы разогреться духовно в очередной раз озвучили свою программу – если б я не старался внести оживления, отклонения и иронии, то всё это походило бы на дурной сон. Мамин конек: «надо родиться свыше», папин: «кушать-то надо». У них такие понятия, что в искусстве занимаются только неким отвлеченным самовыражением, служат развлечению и украшению. Опять говорил, что надо быть конкретным и не сыпать отвлеченно правильными фразами. Они утихли – что-то дошло? побыстрее впали в равнодушие, чтобы ничего не дошло из того, что доходить начало.

Сон – это повтор одного образа; всё нащупывается и делается первый шаг и поражен я им до приоткрытия рта, и сладко мне от него. Такое кино всю ночь. Или за одним образом вдруг проклюнется другой, смежный; а то вдруг по ассоциации улетишь Бог знает куда и потом мучительно пытаешься быть одновременно в двух, а то и трех местах. …Как будто ты уже умер и в того света пытаешься вспомнить свою жизнь, какая она была. Хочешь вспомнить что-то самое важное. У кого сны сладки, тот и пойдет в рай…

Всё еще сохраняется перспектива очутиться в деревне с Женькой – в дикости и разделении. Нет уж, от добра добра искать не будем, я что-то нашу «волковскую» квартиру оценил. Слишком слабы мы и слишком неустойчиво положение наше…

Всем сегодня снились сны: я свой забыл, кажется, там было что-то условно любовное, папа куда-то вниз скользил по льду, летел и не мог остановиться, маме снился «страшный сон про Женьку»…. А еще у меня была явь: вдруг пробудившись и с удивлением обнаружив себя лежащим на спине с открытым ртом, включил свет, чтобы посмотреть время: «как, только пол-одиннадцатого еще?! » и всю ночь это вызывало у меня ужасные опасения – «хоть бы до 3-х поспать, дотянуть» – а оказалось, что у меня часы стоят.

Вот так и живем /ведь как надо день прожить, чтобы такое снилось?! /. …Встал, взглянул на результаты вчерашних рисований – опять труп, мерзкий и ничтожный. А чувств уйма – как предметов на неубранном столе. Что ж, продолжим жить, пытаться стать лучше, сильнее в лучшем. Папа, продолжая про сон: «но я вроде бы не пострадал, не упал и ни с кем не столкнулся». Да, чувствуется в полном аффекте летел, махая руками. Он ведь так неосторожен и близорук, для него всё неожиданность.

…Молчание. Шевеления. Горловые звуки…

Ох уж мне эти лыжные прогулки. Сначала мозги стали вязкими, а затем затвердели. Теперь глупо весел. Пытаюсь нахмуриться и расслабиться, чтобы вновь поумнеть! Спускались к реке по пологому спуску, а поднимались по крутому. Уходя, оглянулся и вполне оценил своё ничтожество: «слабо мне здесь съехать». С понтом грыз семечки, балдея от солнечного отсутствия ума и проблем, как будто мне раз плюнуть вот так, с лыжами на плече по городу идти. /До сих пор косноязычен и разболтан – наверное, видно, что и этот текст написан кое-как. После физических нагрузок у меня всегда белая горячка в той или иной степени. А назавтра – т. е. сегодня – похмелье. /

Я просто ничто. И в этом тоже нахожу для себя стимул и свободу. К тому же, не считаю себя хуже никого. Есть более умелые, сильные, добрые и умные, чем я, но все они ограниченнее меня – по сумме этих четырех качеств вряд ли кто-то со мной сравнится. Мало кто живет под столь метафизическим небом.

…Опять всё было также, опять солнце и балдение: «всё-таки, когда проблемы, тогда что-то не то, никогда они не кончатся, человек так и будет всю жизнь омраченным и закомплексованным. Всю жизнь бы балдел».

…Были Толстой и Достоевский и был писатель, написавший роман о любви пятидесятилетнего мужика и десятилетней девочки…

Отчасти у Толстого во всю жизнь был скверный характер: драчлив, гневлив и бранчлив – как он, например, ругался на метафизику Христа. Мол, говнист, и буду, буду. А потом сам же и мучился. Только этим и мучился, да не сознавался до конца.

Опять хочется всё бросить и уж до конца, чтобы жить свободно и метафизично, не имея преграды между собой и Богом или между собой и людьми. Нет, рисования и писания будут, но только тогда, когда действительно тянет, а не как профессия, к деятельности и совершенствованию в которой толкаешь себя вновь и вновь, без конца.

Страшное давление, всё смешалось и нарушилось, так подавлен, что ничего не понимаю…

Собственно, когда я был творцом? – всё время или потребитель или трудовик, как и все. /Там так приятно от иллюзий! / Без доброты и смелости, в безвоздушном пространстве /т. е. и захоти я сейчас проявить их, не смог бы этого сделать/. А тут еще продолжение гнусной российской истории – на этот раз в Чечне - и замороженная нами, недоумками картошка и расстройство желудка от попытки ее потребления.

Как я в отчаянии от того, чем заполняю белые дни, так я в отчаянии и от того, чем заполняю белые листы.

…Вдруг почувствовал возможность писаний и рисований на порядок более свободных – и какое блаженство жить при этой свободе, легкой, едва ли не крылатой художественности, естественной как дыхание. …Я зашорен и боязлив – надо быть по детски наивным /по детски, но не по варварски - и мне угрожает такая подмена/.

Марк Захаров, Геннадий Хазанов, Владислав Листьев и т. д. и т. п. – какая это мразь, популярная ровно настолько, насколько у всего народа популярны пещерные инстинкты. Какое чувство юмора у людоеда – у него только шутки, грубые шутки.

Сильный человек способен использовать благие намерения гуманистов и нейтрализовать людоедские намерения консерваторов /т. е. сами по себе и те, и другие люди намерений, некий эмбриональный ноль/.

У «живущего половой жизнью» роль главы начинают играть те части тела, которые подпираются ногами – верхняя же часть лишь отправляет различные физиологические потребности, помогают есть, пить и т. д. …В женщине надо видеть ангела – тогда будешь испытывать только нежность и вдохновение.

Думая о папиных «политических взглядах» /доверие к пропаганде – 90%/: «как есть люмпен-пролетариат, так есть и люмпен-ИТР».

Прочитал данные опроса на тему «Религия и армия» – оказывается, среди верующих преобладают относящиеся к армии положительно, а среди агностиков /т. е. гуманистов и циников/ - отрицательно, причем разрыв огромный! Это подтверждает моё мнение, что религиозная вера – это всего лишь вера в традиции и нацию, т. е. патриотизм и консерватизм.

Все последние дни утром появляется ощущение, что находишься в мрачной и глухой пещере, освещенной электричеством. Временами усиленно пытаюсь найти какие-то живые чувства, чтобы скинуть это оцепенение и увидеть смысл…. Огонь горит, а что сварить на нем, не знаю – и почти ничего не пишу. Но без нездоровий в новые и незнакомые недра земли не опустишься.

…Мещанин – человек заботливый /одеться тепло и опрятно, выпить чаю со сладкой булкой…/ и заботится он о своем благополучии и здоровье /«здоровья желаю, здоровье – главное»/ потому, что нездоров – столь же нездоров, сколь и субъективен /поймал эту мысль, видя своё нездоровье и свои чаи и шерстяные носки/.

…Куда как здорово покончить с жизнью, бурно хлопая всеми дверями и устремляясь на выход.

Все мои писания – это сбор капелек жизни, которые истекают из меня. Т. е. так-то я почти сухой и бесплодный и, может быть, нелеп этот старательный сбор, может, как-то иначе надо с этой земляничной влагой обращаться…

Прошли две красивые молодые женщины и я вдруг понял, какое огромное место в их жизни занимает постель. Клеопатра Первая и Клеопатра Вторая. …Разный тип лица и волос, а в остальном поразительно схожи. Такие ухоженные – и ухожены они в постели.

Показывал свою невесту всем и каждому: «если между ею и кем-то возникнет симпатия из-за сходства характеров или по каким-то другим причинам, то пусть это случится до свадьбы».

Все большие народы инстинктивно находятся на стороне большого народа, а все малые народы – на стороне малого, потому что и тем, и другим многократно приходилось попадать в сходные ситуации.

Не исключаю, что конец евреев будет таким же, как в Египте и Риме: бегство из земель, где когда-то были Иосифами и смерть от народа, который, казалось, несет одно благо, «мир и безопасность».

…Всего два приличных царя: Александр Второй и Горбачев – и одного убили, а второго затравили.

С воодушевлением и возбуждением мажу «Грибы» – как будто на малину попал! Впрочем, 7 из 9-ти уже намазанных считаю сомнительными; да и лучшие всего лишь «воистину намазаны». Но, конечно, ставка крупная – с лукошком таких грибков можно соваться куда угодно. С опаской будут спрашивать «почем грибки»! А потом и землянику буду «собирать»! Вообще, тут пахнет кардинальными переменами, другим стилем и в самом существе моей жизни. Не буду тратить время…

А тут еще папа возбуждает своими спорами /а может, и он возбудился от «Грибов»? / - в итоге, хоть водой холодной обливайся; ведь у пламени, раз уж оно разгорелось, есть потребность гореть и дальше, до изнурения и головешек; уже и хотел бы остановиться, а не можешь – зудит.

В парке на лыжах. …На щеках румянец, а под глазами цвета желто-зеленые. Потом этот цвет распространился, овладев, в частности, почти всем носом: «мне плохо».

Явно становлюсь «крутым» – перестаю мельчить и копаться. И это совершается под влиянием Америки. Теперь на меня сильно влияют некоторые явления масскультуры: вот мелодраматический боевик «С меня хватит! » - тут даже БГ выглядит провинциальным, традиционным и риторичным - зациклился на самом себе, как я раньше зацикливался.

Раньше я был бесформенным, существовало только содержание, в котором имелось что-то доброе, а теперь я обретаю эффектную форму /но трудно богатому и я это чувствую/.

Ад – это когда алкоголик лишен алкоголя, наркоман – наркотика, «мужик» – «бабы»…

На кропотливое «искусство» тратили время еще сравнительно положительные люди. «Эх, нам бы их положительность! Или им наше свободное время – тогда бы мы, их сыновья не были такими пресыщенными и разуверившимися…»

Вовка верит в свою счастливую звезду, понимает, что имеет счастливый характер…

Собирается жениться. Да и я бы не против.

…Я рисую абстракции в движении, развитии, расцвете – в жизни.

…Ван Гога заели мелкие дивизионистские пятнышки и крупные плоскости яркого цвета.

Прочел пару рассказов Буццати: таких писателей читать, всё равно что с туберкулезными больными общаться. …Спектакли разыгрывает, делает музыку из собственного умирания.

Когда Ирод строил свой храм, религиозные, наверное, «славили Бога» на манер Давида, а когда римляне разрушали его, говорили «Бог дал, Бог взял» на манер Иова…

«Буддизм» – от такой жары нетрудно в колоду превратиться. Где много солнца, там не может жить умный писатель: на солнце надо делать, а не думать.

По ТВ передача в защиту тюленей - забивают колотушками 30 тысяч младенцев ежегодно на бельковые шапки: мол, надо туризмом деньги зарабатывать, а не этим древним кровавым побоищем, но ведь и туризм -–это извращение.

А глава той забойной деревни говорит: «нет, нет, мы не можем отказаться». Да, он откажется, если только ему самому той колотушкой по макушке ударить – сучье племя.

Галушин, ведущий передачи про животных на ТВ с уважением произносит фразы, типа «поскольку никакой другой добычи не подвернулось, то зверь довольствуется и тем-то» – чувствуется, что он и сам так же себя ведет! Животных и скотов ему объяснять одно наслаждение! /а я им любуюсь: «ну и конь в пальто! »/.

Понимать трудно, потому что нельзя понять половину или 1/10 – не будет машина работать, если целиком не понятна.

…Блейк – тщетные мудрености и детские забавы.

Читаю Исайю…. «Кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои»! «Осел знает ясли господина своего, а Израиль не знает, народ Мой не разумеет».

Связь между моими бешенствами и нехваткой воздуха в комнатах прямая: когда тебя душат, тут ты уже вне себя и если еще подворачивается объект, который тоже давит собой…

У меня две главные болезни: ноги болят от ревматизма - «значит, нельзя жить в деревне» - и задыхаюсь из-за слабого сердца - «значит, надо жить в деревне». Вообще, если чувствуешь себя очень хорошо, то жди плохого - пришел сегодня в ярость и расколотил мольберт. В общем-то, нет ничего странного в том, что я неустойчив на вершинах - а падения оттуда «великие».

Открыл философа В. Несмелова – жил в Казани, на улице Достоевского 100 лет назад!

…Нападать духовно у язычников практически некому…

«За» и «против» смертной казни: я за пожизненное истязание, но для этого такого преступника достаточно наглухо замуровать, чтобы он не на что не отвлекался от содеянного им. И срет, пускай, пожизненно в собственной камере. …Да, бумагу и рисовальные принадлежности можно давать – тут поневоле каждый за этот шанс ухватится и, значит, станет гениальным писателем или художником?!

Февраль устойчиво морозен, но в воздухе уже разлилась весенняя легкость и нежность. Еще с января кот наш перестал ночевать дома. Где-то на юге уже сейчас оттепель, почки…. Вдруг чувствуешь Бога там, где всегда было сурово. Явными стали некие невидимые электромагнитные волны…

Важнейшее обстоятельство, сделавшее меня почти убогим и неподвижным, заключается в том, что я замерз в конторах /учебные заведения, гос. учреждения и предприятия, и даже магазины – всё это для меня конторы/.

У меня такое чувство, что этой весной для меня может начаться вторая молодость /а по сути, первая/.

Шедевры рисуются сами, а вот раздвоенные и второстепенные работы мучают да и исправить их невозможно – но этим причиненным мучением они тоже по своему дороги.

Вспомнил Шемякина, который рисует уродцев, но окрашена бумага как-то специально, с разводами – чтобы вызвать уважение того же рода, какое вызывают денежные знаки.

Каково настроение, таковы и картины – прямо как рентгеновский снимок. Начнешь убиваться, пытаясь улучшить картину, но нарисуешь лишь свои убивания!

Нарисуешь неважно – хочется нарисовать лучше, исправиться, а нарисуешь хорошо, хочешь нарисовать еще что-нибудь такое же – вот и выходят большие серии!

Фото в журнале… - вот большевистский митинг, вот поволжские бурлаки обедают, вот купцы начала века вкруг стола… - жили как ни в чем не бывало, а ведь все уже сгинули, вымерли как мамонты. Так и мы. Это точно такие же люди, только фасон одежек немного другой: хоть ты с компьютером, хоть с копьем – это ничего не меняет…

От античного здоровья к истинному путь лежит через долгую болезнь – т. е. они и не подозревают, за какой они гранью и в каком беспределе.

В декорациях наслаждаюсь своей отвязанностью и свободой, с удовольствием впадаю в детство…

…Холодно и пусто на душе: «чаем, что ли, согреться и заполниться? »

Сначала о чем-то интуитивно с трепетом догадываешься, а потом твердо знаешь и уже прахом стал весь трепет.

Да, цивилизация готова расстаться с природой, свести ее к зоопаркам и аквариумам, паркам и заповедникам – а остальное: поля и строевой лес, пляжи и дачи. Ведь они уже теперь живут не за счет нее, а за счет нефти и газа – исчерпав и их, полностью перейдут на атомную энергию…

Ничего не поняв, нельзя строить – развалится всё – я уже вижу, что наш мир вновь будет первобытным и диким…

В каждой женщине секрет жизни, а в каждом мужчине секрет Бога…

Пробудившись, долго не хотел вставать, придавленный тяжелыми снами, скованный тягучей резиной; встал дрожащим, ничего не желающим делать; ну что ж, возьму себе больничный!

Опять пробовал перечитывать старое и опять горестное изумление. А есть ли силы и желание стать лучшим и большим – ведь на той пробуксовке потерял лучшую часть своих сил и желаний. Годами – даже столетиями! - можно буксовать, если нет никого, кто, как специалист, подсказал бы тебе в чем суть дела. …У меня был к абсолютно конкретной жизни абсолютно абстрактный подход – очень странное сочетание, у людей нет ни того, ни другого: узкий диапазон, тонкий слой плодородного гумуса…. Ведь слово само по себе абстракция, поэтому и стремятся люди использовать его в заземленном, жизненном варианте, чтобы оно не давило, а пахло, к примеру, яблоком. Используют разумные слова для выражения своих чувств… Слова, жизнь, Бог – это такой пробный камень, что тут, конечно, легко впасть в сумасшествие только при своих собственных усилиях – но легко и впасть в банальность при своих инерциях, а одно стоит другого… Цивилизацией некоторые сумасшествия узаконены, а некоторые банальности возвеличены, но мне этот заповедник, зоопарк и аквариум не по нутру.

Всё-таки, такому грешнику, как я трудно не оскотинеть от успехов – вот и попал в лечебный мрак. Вроде Толстого, думавшего о самоубийстве после «Войны и мира». Просто надо отдавать себе отчет в том, что если делаешь хорошие вещи, а ведешь себя пошло, то за это надо платить. Бояться минора – это всё равно, что бояться смирения: без минора, будучи богатым только мажором, трудно войти в царствие небесное гармонии.

Богом человек должен называть то высшее, к чему он стремится, но что остается загадкой – если нет стремлений, то нет и загадок; и не может быть Бога, потому что Он становится фикцией. Христом же надо называть то из высшего, что стало твоим.

Засыпающему /посреди дня/ Вове: «интраверт погружается в свои глубины». Немного спустя: «вставай, не наводи тоску своей позой бомжа, лтпэшника, притулившегося, скрючившись». Что называется, интраверты разошлись по домам и кроватям, а экстраверты разошлись по делам.

Смотрю я шикарную западную жизнь и снова думаю о том, что надо делать качественные картины - на холсте, качественными красками с добавлением лака, приличного размера… - тогда это товар, а не только предмет для чьих-то диссертаций.