Четырнадцать 32 страница

Но мир полон уже материализованным сознанием и одухотворенной, бесовской материей. И всё это совершается через крестные муки разврата-мазохизма, через смерть-помрачение, выход на высшие уровни зла, на новый чистый – черный – лист /старается закрашивать серым, но в итоге придется пожрать и самого себя, исчезнуть во мраке – нельзя не повышать густоту цвета/.

Вот и стал сильным, оставшись неразборчивым, косноязычным. …Ведь «духовная любовь» – это такой далекий, высокий призрак; тем более, что именно он в наибольшей степени перекрыт соблазном реальной плотской любви /хочешь думать о духовной, но это томительно, трудно и переключаешься на приятные плотские мысли. Барьером - знание, что это приятность на час и на миг, а дальше одни «скорби по плоти»/.

86: Как сглажено наше восприятие чужого – я не раз поражался этому за собой.

Но, вероятно, и сам «стиль» большинства писаний – гладкий – не будит, а завораживает.

Мертво то, что вокруг тебя – мертв ты.

95: Опять забота о силе /о проницательности, только не холодной, а горячей /«достоевской»//. …Волнующемуся трудно понять хладнокровие других.

…Палач как трагический персонаж /раз уж человек казнил самого себя, то других жалеть ему нет резона – напротив, он жаждет «коллективного братства»! //

…Предельные стремления – и склеп оживить /мертвых воскресить/ - сейчас утомился и стал мудрее, но и слабее: и притязаю на меньшее /но реальное/ и рад, когда окружающее оживляет меня /а не только я его/ /не только навязываю своё – которого не было! – окружающему, но и наоборот /т. е. я познавал мир вслепую, интуитивно, не видя мира, находясь в склепе некоего чрева///.

Соблазненные соблазняют, завороженные завораживают. /Вспомнился БГ: вроде будит, но только чтоб сказать «спокойной ночи» – будит во сне, чтоб спали со снами, мечтами. / …Т. е. жалею слуг зла /все мы где-то служим: «жить-то надо»/, но никак не его начальников /начальников и нельзя жалеть – их можно или любить или ненавидеть. /Все они требуют определенной любви – и потому не уклониться от выбора и от креста//. И слуг, которые очевидным образом делают карьеру /чувствую еще не ненависть, а только неприязнь/.

86: Снова: нет иного восприятия /т. е. понимания/, кроме личного. Ты настолько личность, насколько индивидуально, личностно твоё восприятие.

95: Если собирается несколько личностей /ставших таковыми через своё понимание/ и их понимания одинаковы, то естественно говорить об общем понимании. Т. е. написано: «я одинок и нет иного» /не ведал тогда, что и помимо далеких высоких гор Баха, Ван Гога и т. д. существуют вершины и некоторые из них совсем рядом/.

…Штампы, догмы – это отрицание личности, это общее, которое никогда не было чьим-то частным живым дыханием /такова и догма демократии, индивидуализма! /.

…Плохо быть только личностью, ибо плохо быть человеку одному, ибо состояние, когда ты понял, но не сделал, не стронулся с места, мучительно.

Верьте только той силе, в которой чувствуется личная слабость /видел Солженицына – в нем эта слабость есть. У Сталина нет – бюрократическое государство не убеждает, не соблазняет, а заставляет силой /вождя же скрывает, делая тайной//.

…Догма фразы о вреде догм – клин клином вышибают!

Описывать истину – это всё равно, что описывать запах и вкус.

…Нешуточен этот спор Богов, в который мы оказались вовлечены: что есть истина…

86: И еще раз – «отложу»! Не удалось! /прочитай как крик с кровью стона/…

95: …Вместо пугающего ослепительного храма, Вавилонской башни /на строительстве которой люди, как известно, надорвались и разругались /раздражение – это следствие усталости! //, мной теперь строятся, по мере сил, удобные, по мере сил, притязательные духовные «дома» /перед этим была другая крайность: не дома, а рабочие бараки/. …Хотя без храма нет цели, без бараков нет средств.

И по сей день меня тянет вот так взять и взлететь на небо – к совершенству. …Тогда такой перенапряг запросто мог кончиться сумасшествием. Об этом и пишу, о дыхании гибели. /А значит, и родители были правы – ведь сейчас, например, они уже так не говорят. /

…Душевный человек ничего не понимает, он только инстинктивно делает свой выбор…

…Хотелось чудес, но, видимо, от эры к эре чудеса всё убывают: при Моисее даже море расступилось /и Бог являлся лично/, Христос делал весомые, но уже локальные чудеса /хотя и сделал странное пророчество: «будете и горы свергать в море»/, а сейчас не будет чудес, но будут дела-чудеса /вплоть до этой самой передвижки горы/. Вспомнил про всяких экстрасенсов и харизматов – и во времена Христа было много подобных чудотворцев /но и при Моисее их было много – египетские чародеи/.

Опять три размера: обычный рассказ, рассказ о мгновении и рассказ обо всей жизни /и такие же взаимоотношения, как всюду, где «дух, душа, тело» /и дух, и тело – это некое целое, состоящее из атомов, мгновений//.

«Еще до…» – не назвал слова «начало» – настолько оно пугает, наводит тоску, навязло в зубах /всюду такие психологические тонкости/.

И по сей день дремота – это туман, где не управляешь собой: или плыви, или вставай, заводи мотор. /Я бы плавал – ведь устал – да климат уж больно нездоровый – или лучше не бывает? Бывает – бывал…/

Мыслить – это значит, лепить кирпичи /а их еще обжигать надо в деле/ из глины чувства: трудно тогда было рассуждать /зато энергии было много/, потому что чувств-растений /мысль – обмолот зерна; а нужно еще и в деле хлеб выпекать/ было немного…

«Усни» – это опять же как у БГ. Нет, не избежать креста бодрствования. /Отличие от него: спать и видеть мысль, а не образы. …Выверты инвалидности. /

…Великие намерения /«начало» как старт космической ракеты! – с тем же отсчетом времени/ в пустоте /все эти веревочки/ - вот мой первый крест /додумывался, доизобретался до петли безумия, но я этого даже не очень и чувствовал/.

…Т. е. это был период моей молитвы к Богу – сейчас получаю просимое.

86: Погрузился – но там иногда нехорошие облака на мгновенье приходят; что-то нехорошее… или кто-то – в том облаке; или тень облака или тень в тени… Важно, что разом облезают все предыдущие – равно: мелодичные или диссонансные – звуки…

95: Сон – это когда пускают в иной мир, но предварительно завязывают глаза… Во сне мы сами творим мир из материала своей души – если не получается ничего вразумительного, то значит, ты слаб, а если к тому же появляются неприятные ощущения, то значит, ты еще и плох… У одних во сне отдохновение как в раю, а у других мучение как в аду – у большинства же что-то неопределенное, блики добра и тени зла /когда смешиваешь красный и зеленый цвета, получается серый/.

…Это типичное ощущение: что-то нехорошее пробирается в тебе очень далеко, берет за самое горло, за самое сердце.

В последнее время меня очень занимает этот вопрос – нельзя ли сделать свои сны счастливее. Конечно, сны – это зеркало реальности и помимо изменений в реальности вряд ли много изменишь, но всё же… Ведь мы не только во сне вспоминаем реальность, но и в реальности вспоминаем наши сны – счастливые сны воодушевляли бы в реальной жизни /т. е. и реальность – это зеркало наших снов! /.

Возможности сна велики – ведь в реальности мы не способны обновиться за период с 10 утра до 5 вечера.

86: Замечай всё, кроме того, что ты переживаешь, думаешь, пишешь.

95: «Замечай всё, не замечая, что ты замечаешь» - нельзя себе такие искусственные команды давать. Как можно не замечать усилие собственной воли?! Опираюсь на воздух. Написал бы: «хорошо бы видеть всё, оставаясь при этом естественным человеком, не вырождаясь в подзорную трубу /или хищную птицу/» /«хорошо бы быть сильным и счастливым»! /. Приказы себе – это волюнтаризм и эгоизм – т. е. уже самим этим приказом уходишь и от силы, и от естественности. У меня такое часто: то средства без цели, то цель без средств. Широк и в тумане – с одного конца не видно другой. Эгоизм нельзя обойти или в карман спрятать, или выбросить – это камень, который нужно износить /в работах, а не в самоистязаниях/. Это скорлупа – именно внутри нее жемчужина. /Если это яйцо, то его надо не изнашивать, а насиживать?! Камень изнашивать можно всю жизнь, а яйцо насиживается 40 дней искушения в пустыне. Яйцо остается камнем, если его насиживать по паре дней, постоянно бросая. Изношенное яйцо – это какое-то жалкое, юродивое зрелище – уже лучше нормальный, гладкий, округлый, блестящий эгоизм. Надо 40 дней подряд делать по одному шажку вперед, 40 дней подряд прогрессировать – тогда дойдешь. А все перерывы отбрасывают назад. / …Если остаешься на освоенном, то это уже, конечно, топтание. /Изнашиваешь освоенное? Как животное, ежегодно линяешь? Вот и выходит вместо 40 дней 40 лет – по году на день…/

Призыв сатаны обратить камни в хлеба – это призыв сделать из яйца яичницу…

86: Чтобы родить жизнь, надо любить женское начало, а быть мужчиной. Еще: жизнь рождается только в муках и безобразии – вот что я думаю о прекрасном вдохновении и художниках, душевно холодных, работающих «по методу».

И еще: великий взрыв – зачатие зерна – из ничего – это первый этап, а потом: все периоды «взращивания» жизни…

95: В единственный миг взрыва видим всю полноту, предел и безобразия, и красоты. На мгновение осветился сосуд, в котором мы оказались.

Я «рожаю», творю, имея совсем немного тепла и света – это, скорее, только внимательность ко всему. Не брезгаю и «методом» /только всё время его меняю/. Безобразие прочно срослось с прекрасным вдохновением – получился сложный состав… У прекрасного нет опоры на земле /пытаюсь махать крыльями целыми днями/, а у безобразного нет опор на небе – без крыльев и ходить трудно: переходят на ползание, на четыре лапы, на спячку.

Как не любит любовь слово «надо». Речам вообще трудно не быть эдакой мелкой трясучкой. Солнце безмолвно – ему не надо хвалить себя или давать советы другим. …Идешь по пути /всё более понимаешь, что это путь, что есть логика/ на земле, но веришь, что если ориентироваться на солнце, то придешь на небо! /печальный смех/.

…«Любовь» – это во многом для людей еще слово-пароль: один аспект любви они частично познали – и это позволило им размножиться и устроить свой быт – а другие нет… Мы – земля каменистая, засоренная, затоптанная. Нельзя начинать с призыва «любите! » /как делает БГ/, надо начинать с призыва «покайтесь! » /и кайтесь всю жизнь, когда будете чувствовать, что всё равно любовь не растет/. …Солнце сияет вовсю, а мы чувствуем себя так, как будто осень или ранняя весна: едва пробивается свет сквозь тусклые стекла наших душ; и солнце в нашем мире не светит! /так, потусторонне куда-то катит, устраивает какие-то абсурдные – во время чумы – карнавалы/. …Покайтесь и сразу начинайте любить /разденьтесь и сразу начинайте греться! /. …Гордыня просто тяжела и громоздка обычно – вот и начинается топтанье на месте, самообман и «психоанализ».

86: А ведь в армии, если погрязнешь /а с какой легкостью ты даже дома погрязал/, то уж не выберешься… Они уведут тебя так далеко и так надолго, что ты потеряешься, забудешь, где дом.

95: Вот уж где не место рассеянным философам, так это в армии! …Армия – это тайная глава мира. У каждого за пазухой, поближе к сердцу - наган.

В армии ночью: как я жалел себя, пытаясь отогреться душой, стараясь снова стать человеком уже в следующую секунду после команды запрыгнуть в постель – ведь и спать хочется. Лежал в белом и отрешенно смотрел на прочих /ни одного не помню по имени – обычный человеческий материал/, не дожидаясь, пока выключат свет. …В армии, если затосковал, то пиши пропало – не выйдет робот. В армии надо быть веселым /иначе тоска/, злым /иначе съедят/, умелым или умным /иначе будешь ущемлен/ - если даже одного качества не хватает, то уже будут проблемы, а у меня не было ни одного! /т. е. те же качества нужны и в их жизни/. …Когда тебе уже очень больно, не думается. …Если бы я был сильным, то не был бы предубежден, идеологичен – везде можно жить /не забывай про ревматизм – мне просто-напросто невыносимо трудно было весь день находиться на ногах/.

Такой отрыв от дома навсегда привязал меня к дому, отбил охоту иметь дело с миром без особой нужды. Без нее в отношении к миру было бы больше прекраснодушия и инфантилизма.

86: И не скроешься в теплом углу – ведь люди сейчас научились убивать на расстоянии…

Или это мы стали так ранимы?

/«Сейчас»! – всегда. /

95: Бояться жить даже в теплом углу – это последнее дело! /не пуган просто давно, ведь стеснительность-то осталась, а это тот же страх/. …А всё же о пиковом твердо говорю: «не боюсь ни темноты, ни высоты, ни страшных щупалец, ни пасти".

86: Что-то мелькает, насчет художественности… - замелькало, стоило мне только всмотреться. Но бессловесно, сам не пойму, что такое.

Быть может, в этой сфере меня ждет радость? И плод? Всё же, какое-то сложное отношение у меня к этому «саду»; неясно…

95: Художество – это именно духовный сад. И удобрять деревья надо – иначе быстро высосут душу…

Чего-то всё же не хватает. Тепличное всё, жидковатое и недозрелое. Уж очень с большим размахом всё затеяно – трудно поставить на ноги такое хозяйство. Т. е. с художеством всё так же, как с любовью…

86: И ласковый, и строгий»…

95: Тоже в своем роде единство противоположностей: звери, питающиеся тортами. …Жизнь Богом устроена так, что в ней сущности комбинируются всеми возможными способами, образуя большое разнообразие…

86: «Потерять себя» – это ведь совсем иное, чем «самосовершенствование», но в записях моих не преобладает ли второе?

95: Успеха в самосовершенствовании достигаешь, лишь достигая глубины в своем самоотречении. …Нужно не меньше всего мира, чтобы растворить себя в нем полностью.

3апр. 95г.

86: Многие явления, понятия, могут, в зависимости от конкретных обстоятельств играть роль как позитивного, так и негативного начала; например: «свобода», «спешка», «ускорение», «убийство»…

95: «Убийство как освобождение; освобождение как убийство". В любом явлении спрятаны все слова /к примеру, спор - в нем и попытки убить друг друга и освобождение, и многие спешки и ускорения и т. д.

86: То, что евреи отвергли /и по сию пору отвергают/ Христа совершенно закономерно: среди будней избранного народа вдруг является бродячий проповедник, каких много, что-то толкует…

95: Кто озабочен общественной жизнью, тот не бывает озабочен своей личной жизнью – поэтому безнадежно личности апеллировать к обществу /оно молится одной личности – вождю/.

…Истоки добра и зла – в сердце ключевых личностей…

…Атеизм – всегда свидетельство расцвета общества: «сильны настолько, что отделились от Отца». Религии же преобладают при подъемах и закатах, когда цель или еще не достигнута или уже потеряна и велика неуверенность в своих силах. …Христос явился в начале спада Рима, когда атеистическая республиканская революция закончилась религиозной монархической контрреволюцией.

86: Сплю в «группировке» – это ведь о характере говорит: я – неженка.

95: Замучив себя, пожалел себя и испытал нежные чувства к подушке.

86: Начинаешь голову чесать и спохватываешься: где почесал? Как дурак или как умный? Часто как дурак.

95: Дурацкие суеверные рефлексии.

86: Как с физической силой? Чем больше людей, тем сильнее сумма. Не так с духовной силой…

95: Неточно.

86: Религиозники берут Христово и смешивают в удивительную смесь со своим житейским мироощущением…

95: Смесь гордыни с мещанством как смесь цемента с песком – добавь еще душевной водички… Ничем их не пробьешь.

Хочется, чтобы проповедники сошли с пьедестала, перестали говорить за Бога, стали сомневающимися людьми и хочется, чтобы ожили люди в зале. Чтобы начались какие-то живые дела, упраздняющие эти «торжественные богослужения» – обрядовые чтения и песнопения.

Религии считают, что познали Бога – это грех не меньший, чем грех атеизма. «Не достиг, но стремлюсь». «Отца же никто не знает…» Если б понимали насколько человек отлучен от Бога /«все согрешили, все до одного»/ было бы не до «торжественных богослужений» /не знали бы того, а смотрит ли Бог их представление/. …Жрецы египетские, оракулы дельфийские, иезуиты испанские!

86: Как бы только тело своё со стороны увидел…

95: Ничего особенного: сейчас даже танцы такие есть, а уж в искусстве этих манекенов…

Да, манекены мне не интересны – но, странно, что мне не интересны и их антиподы – живые характерные лица /вспомнил прекрасных портретистов Левицкого, Кипренского и т. д. /. Не интересны ни романы, ни авангардные тексты. Человечность для меня ни в коем случае не самоценна. Человек рождается не в раю, не в аду, а в чистилище. Всякая завершенность противоречит самой сути нашей жизни.

86: «Широта» /Достоевский/ - это открытие 2-го измерения…

95: …Не вместить это новое ни религиозному молитвенному залу, ни какому-нибудь литературному салону.

…Кажется, всё пространство вариантов задействовал, а на самом деле там свободно поместились и укрылись многопудовые обманы.

…Он широк за счет своей тонкости /если километр в метрах мерить, то будет 1000 рабочих единиц, а если в миллиметрах, то их уже миллион/.

86: Очередной спор с папой. Я сам «нарываюсь» – это разрядка…

95: Человек, если и оказывается способным обрести свободу /став нищим – без морали/, чаще всего демонстрирует неспособность этой свободой воспользоваться, изобретая собственные пошлости. …Надо постоянно вибрировать душой, танцуя парный танец. Путь узок потому, что широка амплитуда его диалектических колебаний, извивов.

…Они выбирают большие слова и маленькие дела. Их слова вытесняют их дела, если они когда-то и были /а ведь дела-то те и породили эти слова! /. …Большие слова должны стать частью большого дела – в остальном же должны упраздниться /часто еще получается так: малодушие согласится на малые дела, а «большедушие» начнет терзаться этим – и говорить большие слова/.

86: Несчастный, несчастный ты человек! Пнул Женьку…

95: Помню и те порывы, и те корчи, и ту грозу, и то наше бездарное, почти преступное обхождение с Женькой /не могли догадаться на дверь замок повесить – какой ужас! / - с тех пор всё стало ровнее, где-то на глубине глуше звучит «несчастный, несчастный ты человек! ». Приучился в отчаянии видеть вдохновение /так вдохновение стало будничным, приглушенным, закрытым капотом, как мотор у машины/.

…Сколько в каждой решимости злобы и судорог. Решимость выжить, проползти - воля не поможет запеть, поможет только стиснуть зубы.

Когда действительно любишь себя, нетрудно полюбить и других, когда ненавидишь себя, нетрудно ненавидеть весь мир. …Но чем ты лучше, тем неуязвимее – и свободнее от закона ненависти. …Они любят других на порядок меньше, чем себя /поэтому должна быть велика любовь к себе – иначе другим ничего не достанется/, а ненавидят других на порядок больше, чем себя /мало надо, чтоб мы " возненавидели весь белый свет" /.

86: Эти два дня оформлял обходной лист… Новое-старое положение, новые-старые ощущения… - теперь я никто; нечто во Вселенной…

95: Всё-то контакты с новыми людьми у меня на голых нервах, а старым знакомым никто не удостоился чести стать. Сил нет, но есть разгон – вот и кувыркаюсь, вспоминая «придите ко Мне все труждающиеся и обремененные». Сад моего блаженства еще слишком слаб, чтоб, как ни в чем не бывало, цвести в любых климатических обстоятельствах.

86: Чувства пришельца, когда он идет по улице – огромный, непостижимо огромный мир, у него нет ни начала, ни конца…

95: Европейские экзистенционалисты тоже ощущали пустоту и неподвижность, но размеров средних, европейских, а не российских.

86: Пожалуй, можно сказать, что я нашел страну, где текут молоко и мед, но пока не дана мне будет девушка, они никогда не будут для меня таковыми…

95: Красота и обаяние девиц – это как с красивой живописью /также требует массы трудов на себя – я делаю «неказистую» живопись и мне нужна «неказистая» невеста /я делаю разнообразную, остроумную и т. д. живопись! //.

86: Неподлинные люди, способные поверить в неподлинное. Впрочем, и сама их вера неподлинна.

95: …Россия как тот Иов в проказе, а Запад – как те Адам и Ева, променявшие рай на плоды…

86: Много в последнее время читал религиозной литературы, Библию…

95: Всё это уже «прокомментировано» в последующих моих писаниях.

86: В религиях высокое звучит специфически, а не как живая вера…

95: Трудно быть прочным в живой вере. Надо плавать, а они хватаются за камень – который не спасает, а топит их.

86: Во мне: какая слабость и какая сила!..

95: «Сила Моя проявляется в слабости» – читайте вы, повышенно сильные люди…

/Нет, сегодняшние комментарии /«чтоб закончить»/ - это поражение. /

Применил к разоблаченным мною «великим» евангельскую фразу: «всякое сквернословие и празднословие не должны и именоваться у вас, как то прилично святым»!

…Паганини – типовой Моцарт-Бетховен, приятный, старательный /однако, не без причуд и резкостей/.

Щютц – видимо, религиозен, суров и необщителен: все в хоре заняты только своим немного монотонным делом.

Монтеверди – любитель изящно попраздновать и повеселиться в толпе. Иногда старается и Богу десятину отдать, но нечего весельчакам отдавать – напоминает обычную возрожденческую живопись.

Горные страны имеют большие размеры, чем то видно на карте: ведь складки увеличивают поверхность! /одним самолетам всё равно/. И как велико разнообразие возможных местонахождений – почти как в городе. …Они там как моряки на качающейся палубе – и как морякам, им, наверное, нелегко привыкнуть ходить по нашей обычной плоскости!

«Сытое брюхо к учению глухо» - у меня наоборот. Сытое брюхо глухо к предельным напрягам. …Тупые и брюхо слушают всерьез, и учителя! …А так-то сытость дает иллюзию силы, а силы готовы работать, учиться.

Весна в феврале, всё развезло, в сегодня еще и град пошел - «когда град, это значит, что погода совсем свихнулась! »

Еще один начальничек по ТВ, радетель о народном благе. Им важно не перестараться с благом, лишь совершить торжественный казенный ритуал. И римские рабовладельцы, и русские помещики, и советские большевики – все «радели». /Опять человек с мягкой аурой и рыбьими глазами. /

Русские, мало того, что освоили всю свою огромную равнину, еще и до Аляски, до Калифорнии и Харбина добирались. Монголия, Афганистан и Восточная Европа – т. е. все соседи – их тоже очень интересовали. Но Америка их переплюнула: на полном серьезе говорят о своих «национальных интересах» применительно практически к любой точке земного шара - так было только в Римской империи.

Европа же временами с ума на этой почве сходила – Наполеон и Гитлер.

Острая тоска по качеству одновременно и уничтожает меня и рождает новые жизненные импульсы. Это как с водой: если только в одном месте ее гнать, то она просто уйдет в другое и получится не изменение, а «буря в стакане». А силы есть – но всё же скрипы, трещины и течи.

Опять же, вспоминается один второстепенный персонаж из «Подростка», это его самозабвенное валянье на нищем диване. Можно написать множество романов – вариантов его жизни /моя жизнь – один из них! /. Достоевский избрал какой-то боковой и тупиковый вариант /кстати, он и в последующей истории случился – мечтали о жизни, а получился уход от нее и у Сталина большевики загремели на очистительную каторгу. Но интересней проектировать утопическое счастливое будущее, чем пророчить несчастную реальность. /

Казалось бы, народы должны быть так же свободны, как и люди, но ведь и люди в своих организациях не свободны: государство – это организация и народы в ней на контрактах, которые очень трудно расторгнуть. И ведь отпусти их мы, их завербуют в другую «организацию».

…Бог тоже творил сериями: цвета – серия, народы – серии, животные – серии /и подсерии/...

Представил христианство по формальному признаку: «блаженны нищие»: церкви – сборища нищих!

У меня и горячность, и холодность заняты делом…

Поняв, что глуп /и насколько это безысходно/, начинаешь дурачиться – и БГ, и я в живописи. Не кукарекаю, конечно…

Еще один том Антики /некоторых проверяю уже по 2-му разу – успев забыть первую оценку. «При двух или трех свидетелях будет верно всякое слово» – раз я забыл прежнее, значит, я уже новый свидетель/ - из всех не осудил лишь троих: Тибулла /напоминает романтика; проскакивает и экзальтированная искренность и нежность: плачет/, Федра /трудно быть глупым в баснях/ и Тацита /очень хороший психолог/. А Сенека и Марк Аврелий, сосредоточившиеся на разработке своего языческого христианства, очень несостоятельны в писаниях и двусмысленны в делах.

Катулл – блудливый таракан.

Цицерон – мелкий политический деятель – сейчас таких цицеронов пруд пруди /вообще, «высокая литература» почти отсутствует – одному Вергилию дали общественное поручение сподобиться, ориентируясь на Гомера: развлекаловка, речи об общественном благе и т. д. /

Вергилий – придворное, академическое, мертвое искусство.

Овидий – солдат любви, интересующийся эстетикой /Дон Жуан, как и Пушкин/.

Гораций – воевал против цезаря, но, побежденный, со вкусом мирился с ним /«памятник я воздвиг» – это, оказывается, еще Гораций! /. Кстати, у А. Толстого, наверное, есть похожие мотивы…

Ювенал – обличения нравов. Что сечь сорняк, он от этого только гуще растет, когда корни в земле целы /гуще, но мельче?! /.

…Ритм и варварство – это синонимы /ритм как монотонный стук телег приезжающего варварства! /, а башня из слоновой кости – это последнее убежище для чистоплюев-умников.

…Рим погиб, потому что не смог «цивилизовать» варваров своей культурой – и это свидетельство ее ничтожности. Точнее, всего-навсего шел обоюдный процесс: варварские цари заимствовали римский эстетизм, а римский плебс заимствовал варварские ритмы.

Т. е. Антика для язычников сильна, просто «не могли вместить всех написанных книг».

…Римские императоры-цари немало куролесили в качестве частных лиц, потому что вся бюрократия была налажена и могла обходится без них. /Волюнтаризм от ощущения своей ненужности?! /

Крандиевская-Толстая: «и новый сеятель летит в лазури» – пророчество о БГ! /он, наверное, как раз в это время разродился в Ленинграде! Может, на соседней улице! /.

«Три цыгана»: все три – это А. Толстой.

«Гроза» – о власти: «комоды двигают на последнем этаже»!

«Венок сонетов» – попыталась «воздвигнуть памятник нерукотворный».

Живу, подчиняясь чувствам, которые больше меня. Слушаю их внимательно, стараясь помочь разродиться тем, чем они беременны – хотя в перспективе они вытеснят меня нынешнего. Всё это такое легкое мучение, но не думать сейчас о качестве своих плодов – это значит, всю жизнь мучиться потом, когда окажется, что мякина задавила всё.