Четырнадцать 31 страница

Весной иду, не видя своей тоски: " сыро, но свежо; свежо, но душисто". По улочкам только ивы и тополя, но у реки друг как персик в цвету.

Сама весна в тени персика в цвету. Вдоль реки друзья - как ивы и тополя. Свеж и душист, не вижу моей тоски.

Улочка друга: ивы и тополя, персик в цвету - душистая свежесть теней. Моя тоска не видит весны, но она осталась у сырой реки.

В тени друзей не вижу персика в цвету. По улочкам спускаюсь к реке - там ивы и тополя моей тоски.

Персик в цвету. Ивы и тополя - только тени весны. Сижу у реки: свежо и не вижу ни улочек, ни моей тоски.

Весна, но не видит улочка персика в цвету - ведь рядом сырая река. Друзья как тени... Никнут ивы и торчат тополя. " Персик в цвету, ивы и тополя, друзья! Пришла душистая весна, свежа река, а наша улочка в тени... "

Не видел персика в цвету, реки весной, ив и тополей в друзьях, улочек в душистых тенях - всё моя тоска.

Ивы и тополя у реки, а персик в цвету по улочкам - не видят друг друга моя тоска и моя весна.

Пришли друзья с улочки " Ивы и Тополя". Не заметил у них свежих теней: " конечно, весна, река, персик вон в цвету... "

Что значит весна - река как улочка Персик в цвету". Не видно теней у друзей - хорошо, а то сыра моя тоска.

Я как река, когда весной персик в цвету. А друзья по улочкам ив и тополей моей тоски. Свежий смысл: в тени сыро".

Улочки - реки весной. Сырые ивы, свежие тополя и душистые персики в цвету - мои друзья. Еще не видел моей тоски /наверное, где-то в тени/.

Весна: ивы и тополя - ранее источник моей тоски - свежи и душисты, как персик в цвету, по улочкам в каждой тени - ранее источник моей тоски - друзья. " Река сыра! Ты везде побывала - такое видала?! »

Друзья на улочке вдоль реки толпятся как ивы и тополя; есть даже персики в цвету. От весны досталась моей тоске только сырая, свежая, душистая тень.

В реке моя тоска, когда весна. То ли друг так душист, то ли персик в цвету. /Оставили пока в тени ивы и тополя - а они тоже свежи. /

Душист персик в цвету, но у ив с тополями в тени улочек любовь-весна - и снова тоска-река.

____

Мирный человек на улочках, где персик в цвету и друзья как белые овцы: " Тут весна рекой... Тут и тени не видно добычи свинца; где-то там кирка, моя тоска! ... У истоков сыро, у входа свежо, а здесь душисто - мол, на земле страдание запрещено, это знают даже ивы и тополя.

Весной, у реки персик в цвету в тени добычи свинца. У истоков страдает мирный человек, у входа друзья, у них тоже кирка. Моя тоска видит, что сыры ивы и тополя, что улочка в тени..., но вот душистая белая овца - " разве ты не прекращена?! » и т. д.

Таскать, не перетаскать «рыбу» видений из Женькиных «водоемов»! Хотя, конечно, не в любом «водоеме» можно всякое найти – всё так же, как в природе!

Ближе познакомился с «плутовским» романом – это обычные россказни, тогдашние приключенческие фильмы. Перефразируя Толстого: «меня интригуют, а мне неинтересно». Играют с читателем как с дураком.

…Русские еще любые книжки читают, потому что привыкли пресмыкаться, всякому барину ручку лизать.

Зная, что буду делать и чувствуя, что перенапряжен, зациклен и перевозбужден, педалирую чувство слабости – и ощущаю гармонию.

…Опять «начало»–гонка. Всё, «начну» «бездельничать»! /а 7-ые дни буду назначать по состоянию – сейчас вот на 5-ый день/. Обкладываю день работами как из кирпича стеной /«нет сил» – «ничего, вот тебе немецкий язык, занятие тупое, нетрудное, справишься»/. Бегу и не смею остановиться, как будто за спиной Содом /Содом действительно неподалеку, но дела – это бег на месте…/.

Есть болезни не к смерти, но в 20 веке мир заболел смертельной болезнью. И тоталитарные формы только собирают то, что разлито в демократической бесформице.

…Воюют в бронежилетах – кольчуга; профессионалы – рыцари и ландскнехты. И как в Средневековье, при таких войнах больше страдает мирное население – отчего и оно военизируется…

Снова: я большой, но слабый /т. е. рыхлый – в делах пытаюсь уплотниться внешне, а в любви внутренне/. Мне тяжело даже просто носить собственные размеры и тяжесть. Читаю, но думаю о своем. Не учусь, а только комментирую /учу/. Мне не до чужих перипетий /вообще, больше думаю о живописи и музыке, чем литературе/. Мне и собственное прошлое неинтересно. У меня подготовительное, а у них второстепенное…

«Двое будут на одной постели – один возьмется, а другой останется» – это Христос и сатана на одной постели. /Напоминает календарики с двойным изображением: например, смотришь, вроде волк, но чуть повернешь и выскакивает заяц. /

…От Христа до революционера, рыцаря и Робин Гуда действительно только один шаг – и распят Он был наравне с ними /и один из двух сатанистов сошел с креста и стал князем мира, а второй уверовал в Него, признав, что дела его были злы/.

…Богатая и верующая Америка – «смотри-ка, как богатые сквозь игольное ушко навострились верблюдами пролазить, никакие трудности им нипочем! »

В. Вульф – помойка, вроде Зульфикарова. Ну что вот таких разоблачать, когда они сами более чем разоблачены и раздеты? Для имеющих глаза и уши помойка очевидна и зрима, а слепого и глухого как спасти от этой ямы – к нему уже нет доступа, это фантом и «манкурт»!

С удовольствием читаю «По эту сторону рая» Фицджеральда – почти «Война и мир» /«Детство, отрочество, юность»! /. «Изабелла» – первый бал Наташи. Показывает гнусные механизмы карьеры и ухаживания. И в Принстоне на деле нет никаких знаний – всё узнавали помимо и жили помимо. …Догмы как средневековый замок во враждебном им мире жизни.

Листаю современных американских писателей: «пишут книги, в которых никто книг не читает! Книги для чудаков, кино для дураков, а это что? Какая-то межеумочность. Или это у них там такие чудаки? Или как у нас: есть конъюнктуры, благодаря которым можно напечатать, а будут ли читать – дело десятое /или: чудаки-конъюнктурщики! /».

Как ясный день, так на лыжи. Нельзя в такой праздник работать /если только от радости/.

В соседней темной комнате смятая подушка напомнила полулежащего папу в пижаме. «Наверное, можно специально делать такие скульптуры…. Вот умрет он, а в них останется с нами. …Скульптуры всегда темны и безглазы и ужасно выглядят при дневном свете; слишком жестки и нерасслабленны эти фигуры…»

Тоже можно делать и в рисовании: облики-намеки.

Человек так медленно входит в жизнь, потому что ему нигде не помогают обрести правильные и полные о ней представления, напротив, всюду – в школе, в детском саду и институте – вводят в заблуждение. Большинство узнает о ней в грязных закоулках – и конечно, наспех, поверхностно и узкоколейно, так что во взрослой жизни приходится камуфлировать свою несостоятельность.

То, что я знаю в 30, я должен был узнать в 10-15 лет. Люди же и этих детских знаний не узнают никогда; становятся жестки и каменны сердцем и лбом прошибают стены. Зачем знание жизни станку или танку …

Моя тяга к оценкам – это замена и денег, и оценок людей. Не надо заменять, детство кончилось…

Русская культура – это реакция на гнет, а не только отрыжка благополучия и т. к. гнет уникален по силе, то и культура уникальна. Где распинают, там христы и христовы. Всех, кого можно исправить, Бог бьет – немало благополучных, потому что они уже безнадежны и сами бьют и соблазняют других.

Убедительно Фиц вклинил «достоевское» – получилась смена света и тени. Напомнил Броха. Тонкие вызовы всем на свете.

Лучше понял то время и Америку, сочетание примитивной энергичности и примитивного – но, оказывается, столь же вездесущего – аристократизма /разговоры об арийском типе личности! /.

Фиц не эгоист и не личность – он осколок вдребезги разбитого мира /разбитого, ибо с конвейера уже сходит новая модель/. Будь у него поместье, как у Толстого или подземелье, как у Достоевского, ему было бы где уединиться…

…На фоне света, жизни и честности лучше видно как темны и жестоки «обычные люди». И с ними никогда не происходит ничего свежего, чистого и высокого – они только утомительно нечисты на язык и руку и утомительно, как тараканы, неуклюжи. Дух их воздвиг себе «памятник нерукотворный» и, как девицы, они только красятся под людей. Они вечно меняют хлеб жизни на камень силы.

Том Блэкберн /английский поэт 20 века/ - силен, когда не боится сложностей и новаций, но где-то вдруг начинается разочаровывающее мелководье, стрижка газона и друг-дрозд…

С. Дж. Литерленд – плюсы и минусы женского рукоделия…

У всех высокотехнологичная поэзия. Дух Блейка и пророков у некоторых мужчин и дух Китса у романтиков и женщин.

…Сложность комментариев /например, того же БГ/: комментируешь и человека, и мировую проблему – сложность в квадрате.

С Вовкой едем без билетов на трамвае; Вовка: «надо заранее смотреть и не спешить выходить»; я, после остановки: «не знаю, мне все кажутся контролерами – такие злые и цепкие лица! »

…Люди находятся в состоянии потенциального раздражения и всякая мелочь замыкает контакты этого потенциала. Ведь легко в грязь вляпаться и очень трудно вычиститься – крещение нужно, омовение в Иордане…

И я: чем больше у меня «творческих» успехов, тем удрученнее становлюсь – никакого удовлетворения и утоления жажды.

«Русская поэзия 18 века» /72г. /: многие понравились - для меня классицизм нов! - и легче перечислить отсеянных /это плуты-эроты, родственные нашим авангардистам/. Радищев и Державин противоречивы: у Радищева маниакальная идея, а от Державина до Пушкина один шаг /«Памятник воздвиг себе нерукотворный» – чистый плагиат/.

Вове при его появлении после долгого сна /я-то с 5-ти часов с книжкой/: «нехорошее ты дело сотворил – меня стихами уморил» /притащил чуть ли не полмировой поэзии зараз/. Выдохся я к весне и от утомления и вырождения меня тянет на всякие причуды /а начинал рисовать с классицизма! /.

Полулежа, закрыл глаза и продремал 1, 5 часа, препятствуя желанию лечь на бок – так лучше, лицо и руки не мнутся. Смотрел на смутные тени в сознании – что ж…. Нет сил – что ж, и в другом режиме соглашаюсь жить. Вот, вечером читаю «Жизнь животных» и грызу семечки – если попытался бы напрячься, то только бы разболелась душа. А так вышло ничего…. И до рая, и до ада становится очень близко. Махни я на себя рукой и мне будет так же скверно, как тогда, сразу после армии /кстати, и из армии я пришел весной/.

Сырость весны /также как свет лета и краски осени/ - пиковый зов времени года, который пьянит меня, будит тоску и влечение к скитаниям /весной и осенью недалеким, не далее городской черты – далее тоже можно, но трезвым и бодрым: пьяному же нужно где-то присесть/. И вспоминаются те моменты из прошлых лет, которые теперь осознаются как скитания. Весна ведь каждый год ударяла в голову – и забываешь, зачем и куда едешь, идешь по этим переполненным сыростью и слякотью улицам /но неприятно, что тротуары скоблят до асфальта – грязный, раздробленный лед, словно не сменявшееся всю зиму белье/.

Н. Крандиевская-Толстая – душа прекрасная, умная, простая. В молодости много восклицательных знаков. Морщусь, конечно, от поминаний Диккенса или Блока, но это уже привычная картина. …Классики как какие-то зловещие верховники. Всё тот же сюжет: «сами не входят и другим не дают, заполонив все книжные полки».

Принцип триады «город – пригород – глушь» легко прилагается и к технике: «автомат – полуавтомат – ручное управление». Обязательно нужен вкус ручного труда и дикой жизни. Кто не помнит прошлое, у того будет провал вместо будущего.

Болел глаз и я приспособился читать, закрывая его ладонью; но не плотью – он открыт и видит свет, и впечатление такое, будто читаешь двумя глазами.

«Русская поэзия 19 века» 1т. – золотой век юности! /Толстой и Достоевский – золотой век взрослости. / Всё-таки я - русский! /как просто, ясно всё/. Есть что взять у Востока и Запада, но всё же именно такое золотое сияние кажется мне центром вселенной. И поразительное зрелище видишь, когда сравниваешь, текст к тексту приставляя, начало 19в. с концом 20 /стихи Уллы Хан в ИЛ 2. 94/. Любой поймет, как обстоит дело. Сейчас доедают жизнь. А эстрада давно с жизнью развелась и истаскивает ту молодость, накрашенная растрепанная шлюха. Доедающим и такая сойдет.

Так много хороших поэтов, что легче написать список негодных; тем более, что они тоже колоритны, как персонажи лучших романов: В. Пушкин /носит человека, и хотел бы он жить весело и по-доброму, да грехи не пускают - дилемма та же, что у его знаменитого родственника! /, А. Мерзляков /червячок из «Бедных людей» и «Двойника»/, Ф. Глинка /как покушает, так тоже славный воин-гражданин/, К. Рылеев /как и Радищев, обожженная, обугленная душа; от боли по своей погибшей человечности и голых глобальных мыслей нетрудно толкнуть себя на «пан или пропал» /только панское положение может утешить//, А. Бестужев /то же самое, но, кажется, в еще более страшном варианте, потому что у него уже кликушество пропаганды/, Кюхельбекер /инфантилизм, плохая компания и итог: в Сибирь попал вместо того, чтобы туристом на Западе жить – экая нелепая судьба/, Шевырев /баптист, за Бога самозваный ходатай/, Полежаев /трагедия: белая горячка всяких войн и инвалидность /наверное, с детства//, А. Хомяков /его бы с Рылеевым на гладиаторскую арену; и не обязательно насмерть, а только чтоб звериный пыл гражданского фанатизма вышел /он и в словах выходит, но ведь неумелы они в словах, может, другим видом оружия получше владеют, раз подстрекают//, Цыганов /китч/, Суханов /китч/, Ротчев /баптист с Кораном! /, Вельтман /китч/, Подолинский /мало признания, что в тебе змея/, Стромилов /китч/, Н. Кукольник /старания немочи: «громче, громче! »/, Бенедиктов /китч, фальшь и подражательство/, П. Ершов /столько лапши мне не осилить, тем более, что сколько ее не ешь, всё равно сыт не будешь /не с дьявольской ли усмешкой он пишет об этом в конце?! Да, этот «Конек-Горбунок» не так прост /Высоцкий: «Как налево, так загнет анекдот – любознательный народ так и прет»///, Кольцов /китч и эстрада/.

Именно любовного момента не было во многих моих лежаниях, когда пейзаж был полупустынный и я вставал неудовлетворенным и пытался через силу возделывать землю…. Я против осушения болот и орошения пустынь! - как иначе человеку познать болота и пустыни своей души? Ну, будет земля однообразной как доска и еще большим - человеческий муравейник. И бессмысленно напоминать себе слово «любовь» – ты не помнишь того содержания, какое вкладывал в него еще вчера. Нельзя превратить себя в формально управляемый компьютер…

Заботься о делах и деньгах, о себе и других, но с любовью, не с гордым упорством, безнадежной инерцией, деловым цинизмом и скрежетом зубовным отчаяния. …Отвоевал я у сорняковой целины своей души лишь маленький кусочек. …Ведь только любовь умна в реальной жизни.

Я как блудный сын каждые несколько дней или недель вспоминаю, что у меня есть отец и возвращаюсь к нему. «Зачем мне быть наемником у чужих, больше свинской похлебки от них всё равно не дождешься – лучше буду наемником у отца своего» – зная, что он сделает и сыном, когда распашешь сорняковую целину.

Вместе с одеждой думы свои одеваю и не избавиться от них, как не раздеться /даже ночью думы-трусы! /. Иду на улицу, к людям и еще теплей одеваюсь – это защита. А на природе, чтобы бездумно позагорать, иногда так бы хотелось раздеться. Часто легко одет – так легче работать, подвижен, но, конечно, холодновато…

Женька встает голым – пузо, ляжки, задница: «Женька как с картины Рубенса сошел! »

Моцарт – какая-то голая музыка, голый бал музыкальной машины. Любит нежные, «пленительные» звуки, а человечности не ощущаю. …Кстати, просматривал в тот день «Паломира» Кальвино – а ведь есть параллель между тем бессмысленным буколическим пейзажем и этим сверхметафорическим! …Абсолютное одиночество, смерть в эстетизме и рационализме; одновременно с одиночеством абсолютное же растворение в коллективной традиции. Да, знание как узнавание о собственной смерти /и о том, что были они лишь безмозглыми франтами и живыми машинами /тогда машин не было, еще не создали их по своему образу и подобию, поэтому не могли сравнить//.

Да, высоко летали – с пафосом – поэтому больно падать на землю, возвращаться к варварству /питаются болью, развлекаются переливами /музыкой! / боли! / и смотреть на то, что осталось от былой розовой плоти – на голый черный хребет гордыни. И у музыки, и у повести ознакомился лишь с началом – зачем себе душу холодить, это «бесконечный тупик», ничего нового тут не увидишь, однообразно как всякая работа по методу, как голая старость /Кальвино/ и молодость /Моцарт/.

…Проекция своего познания мира на природу /сама природа такому бы не научила, но он – нарцисс и считает, что она способна быть лишь зеркалом/. Живут в вакууме чистоты и порядка - рай, но человеку плохо и тогда говорит творец его, дьявол: «плохо человеку одному – дадим ему зеркало, чтобы видел он своё подобие и давал ему имена». А женщина как главное зеркало и венец природного…

Додумался, что нет нужды печатать фотографии на фотобумаге – достаточно слайдов.

Воспринимаю своё воздержание от ТВ, радио, газет и т. д. как самый настоящий пост!

Листал «Хем в воспоминаниях современников»: его жизнь – это охота и рыбная ловля, спорт и туризм, плюс женщины и кстати подвернувшиеся войны. Пассивное пребывание во всех этих активных средах – американский вариант экзистенционализма! И никаких побед стариков над рыбой – просто пошлый автоматический хеппи-энд. Всё атрофируется, вот и применяют сильнодействующие, гиперболические средства: боевики, бои быков, спортивные бои, фильмы ужасов и т. д. Жизнь из таблетки. …Мало того, что трудно от этой зависимости избавиться, они ведь, главное, не знают, чем ее заменить.

…Каждому аристократу по буйволу и льву в сезон – вот и опустела Африка. Велика доблесть – расстрел /они бы еще приговоренных к смертной казни расстреливали – тоже, наверное, захватывающий спорт/. Лев как тирная мишень. С такой львиной гордыней им, конечно, тира мало. Ну, а чтоб наравне со львом бороться – «у тебя клыки и вес, а у меня холодное оружие» – куда им, старикам маразматическим.

…Прочел я Достоевского тогда и посеялось во мне семя Божие, увидел свет, но потом наступила ночь и я прочел Хема и других - и прельстили они меня своими благородными манерами и я укрепился в своей спортивной легковесной возбужденности.

Мысль стихов: «что в концентрате и экспрессии выражу, какое есть здесь большее в меньших словах? » А требование формальной рифмы помогает художественности тем, что приходится искать всякие нетрадиционные обороты, ибо среди штампов мало чего можно найти и они неуклюжи.

По радио всё тот же Б. Парамонов /так-то он обычный бледный слабак, но у своего всемирного микрофона раздувается, начинает вещать и пророчить/: «конец литературы» – так ведь и конец идеологий?! Но кто ты, как не идеолог?

Всё время апеллирует к народу /«к реальной жизни» – есть несколько реальностей и что с того, что «реальность» тела больше «реальности» головы! /.

Запад – это цветущая обертка без товара, цветущие и изощренные средства без цели.

В журнале Л. Наврозов, походя, кинул, что, мол, порядочный Горбачев разрабатывал бактериологическую чуму! Натуральный мороз по коже прошел от его рассуждений про профессиональное и ремесленное /он не стесняется этого слова/ искусство. Это и есть натуральный фашизм /и он отнюдь не против того, чтобы все его ремесленники провоняли борделем/.

В «Часе пик» неплохой военный договорился до того, что надо было весь город стереть с лица земли. Всё время напирал на «долг перед родиной». Я задумался, почему я не ощущаю никакого такого долга…

Скажут мне: «ругатель, человеконенавистник, маргинал, много вас таких босоногих прибабахнутых пророков, бесов и возмутителей».

…Т. е. и в живописи ищу не искусства, а еврейства. Никаких «отражений» мира вне или внутри – никаких зеркал и нарциссов.

Можно делать альбомы из серий.

Сплошные дела подобны вдохам без выдоха.

«Начать» так, как будто я пропал с головой. «Объективность» как немочь чувств: видит, а ничего не чувствует. Их «объективное» познание – это такой же иллюзион и наркотик, как и их эстрадные чувства. Умственные десантники распахали душу человека тракторами СМИ /всей разницы – другой отдел КГБ/.

…Рассуждая с Вовкой, говорю горячо, но ничего не записываю: чувствую, что всё же брак. Вдруг мелькнуло пусть небольшое, зато верное… Такие грузы, что нельзя работать безмолвно – если не петь, то стонать, охать и скрипеть зубами. /На понт взять?! / «Если не петь, то сгореть в пустоте», в пении - разрядка.

Перечитывал раннее в изумлении и горестно качая головой: воистину, начиная познавать, познаешь перво-наперво своё помрачение. Ноль – совершенное число, а все эти единицы, двойки, тройки и т. д. – червяки убогие /загадочные рыбы! /. Человек как дерево – многорук, на многие дела способен, но вот головы нет. Крепко на земле без головы стоят – голову же всякий ветр мотает. Летал, как дух над бездной, плыл, как Ной в ковчеге – не было света и суши. Видел Бога, но сам был невнятен и писал на каменных скрижалях. Вижу теперь, что от закона и правил никто не может спастись. А как дорожил этими записями! /вплоть до того, что если б пропали они, то кончил бы самоубийством /при этом никогда не перечитывал//. Сколько же здесь дурацкой наукообразности, косноязычного возбужденного бурления, самоуверенных мякинных деклараций…. «Из уродливых птенцов вырастают прекрасные птицы»…. По сути, только сейчас дистанция достаточна для того, чтобы можно было смотреть на себя со стороны /и есть на что смотреть в этой стороне – ведь в еще более раннем и смотреть не на что/. …Пробил дыру и есть соблазн превратить ее в окно и так и жить с «комфортом» в склепе, без конца обозревая окрестности – но тогда позади себя ты всякий раз будешь видеть горящий город с косноязычным населением.

Сейчас обнаруживается, что Елкин и «Память» поддерживал и евреев ущемлял в 77 году. Я уж не говорю про снос ипатьевского дома по личной инициативе. Да что там говорить – разве Лигачев не знал, кому он протежировал…

Ну, как прикажете к интеллигентам относиться? Конъюнктура – вершина человеческой мудрости, а пред Богом безумие. Ложь не бывает мудрой и выгодной /тоже, кстати, и с компромиссами – и трусость не умна и не выгодна/. «Горе тому, кто соблазнит одного из малых сих» - а они, в который уже раз, весь народ соблазнили.

Хем описывает ту бедную жизнь, для которой надо иметь большие деньги, чтобы вышло красиво и приятно – ведь лирика не дается в руки, она затонула, как разбитый корабль и стала той самой «подводной частью айсберга». Он иллюстрация к: «кто сохранит душу свою, тот потеряет ее» – сохранял, проводил время, а не работал. Похож на Сенеку! Они там, на Западе все наблюдатели, а не участники – только американцы любят записываться в участники, чтобы можно было изнутри наблюдать. У Достоевского нет наблюдателей, и не может быть – у него и Бог не наблюдатель, а участник. Они же наблюдают, воображая себя богами.

…И вот попадают люди на Страшный Суд, готовые настаивать, что им-то – в рай, в уверенности, что им ничего не докажут - как не доказали люди на земле - но вечность длинна и начнет океан доказательств точить и разбивать этот их камень. Там научат читать, и не сможешь не прочесть приговора…

По кусочку попробовал музыку:

Бетховен – театр для среднего бюргера. Патетика и лирика того же пошиба, что в эстрадной песне про «Сережку ольховую».

Р. Щедрин – гудки машин во мраке, то ли птичьи, то ли человечьи заунывные клики. Такая аккуратная жуть.

Э. Л. Уэббер – как их тянет в Средневековье, в «католическое» «коллективное бессознательное».

Опять-таки, у всех троих величье на базе отсутствия иронии.

Сатана на горе демонстрировал Христу не что иное, как Римскую империю! Гордился ею! …Уже Ирод сделал религию князем этого великолепного мира. И этот же смысл имело и его глумливое облачение Христа в голубой хитон…. Римский наместник Понтий Пилат показан человеком, находящимся в тупике, а вот «местная власть» правит со вкусом и полна идей. Пилат хочет спасти, но принужден казнить, а Ирод хочет сделать князем, но кончает глумлением, подобным поцелую Иуды…. Саддукеи и фарисеи не были экстремистами, совсем напротив, это приспособленцы и формалисты – как же случилось, что евреи подняли мятеж, сделали такую глупость? Видимо, влияние этих придворных и формальных учителей падало и без помощи Христа. …Реакция пресекла мирный выход и тем убедила народ пойти по насильственному пути. …Сатрапом /т. е. рабом императора/ быть неплохо, но нечего терять рабам сатрапа /т. е. рабам в квадрате/. Сатрап /и прислужники сатрапа, пресса сатрапа/ за «компромисс», а рабы за экстремизм.

Быстрое уверование – это всегда дом на песке, но они помещают эту фанеру в церковь, где мертвый штиль.

…Религии щедрой рукой выписывают рецепты, как вылечиться, а в случае чего скажут: «неправильно принимали»! или: «только веруй»!

«Харизматический лидер» – тут есть связь со всеми человеческими наркотиками: «я, например, знаю, что плохо смотреть телевизор, а всё же голосую «за». В конечном итоге проявляешь готовность и голову сложить за своё неправое дело.

28февр. 95г.

Комментарий к первой пачке записей

86: Это не память, это само время говорит – о ничтожности или странности, призрачности…

95: Если даже моя собственная память меня отвергает, то кем я могу ощутить себя в мире, если не призраком... Но не является ли само сознание призраком - в этом зеркале заведомо отвергается львиная доля реальности, остаются, как в могиле, лишь тающие обломки скелета… Отвергается мякина, поиски, не увенчавшиеся успехом /а всякое сильное впечатление в поиске – это уже успех/…

Христос – как человек-невидимка и все, кто Христовы – тоже… Отвергающие призраков громыхают полыми железными трамваями, торчат полыми каменными глыбами, воображают, что их муравейник дорос до неба, но именно душа-призрак делает жизнь светоносной.

86: «Внутренний мир» – это как зерно, зародыш, которому надо прорваться наружу, на свет, в мир – сам по себе он не имеет ценности, но из него всё произрастает.

95: Т. е. сознанию надо материализоваться /а материи одухотвориться/.

…Не умерши, не очистишь своё жизненное пространство – а при первых опытах несовершенного человека его нельзя не замусорить.