Четырнадцать 27 страница

Снова о «медлительности» Хрущева и Горбачева: ведь тоталитаризм подобен пребыванию на больших глубинах - только с длительными остановками можно подниматься, иначе грозит страшная смерть от перепада давления /смотрю «Кусто…»/.

…Чечня как медленная пытка. Уже в третий раз эта сволочь на танк залазит.

Сны: с далеким другом стою с краю перрона, причем дальше полно «наших» – видимо, был какой-то групповой выезд и теперь мы, возбужденные, возвращаемся домой. И тут вдруг подходит страшная мафия с цепями и мимо нас устремляется к «нашим». Далекий друг сразу стал близким: мы стоим, почти прижавшись друг к другу и, якобы мирно беседуя, боимся повернуть голову – а там с обрыва кого-то сбрасывают и доносятся жалкие крики из центра кучи…

Потом вижу, что я в поезде с отцом – но темно, а он ушел в общую суету искать места… - и вот иду искать его и место по битком набитым вагонам, где все еще устраиваются в шуме, гаме и телодвижениях, виднеясь смутными тенями, но явственно ощущаясь соприкасающимся телом. Прошел до конца и не высмотрел его, пошел обратно и, оставив стеснение, стал звать: «папа! » /мог бы: «Вильмса нет здесь? »/, но снова не нашел, снова тупиковый сон – и тогда, опять же испугавшись, я насильно переиграл его, представив, что кто-то в темноте откликнулся /слабо и невнятно/ и я нашел в темноте свое свободное, им занятое место /но это был только краешек и тот, кто возился рядом, норовил занять всё – он только разборку оставил на потом /«а может, он еще более робок? » – подумал я и ощутил родство со всем вагоном неробких//…

Опять лечу поездом без примет – только стук колес и свист ветра, рвущегося в открытые двери – и людей – только какие-то полутени из-за спины иногда что-то комментируют и советуют. Всё моё внимание наружу, потому как я не пойму, где еду. Нет, я хотел заехать далеко, но это уже несусветная глушь и мешанина – всё леса и поляны, странные деревни и станции – и везде вечный сумрак.

И снова: большая станция, много путей и составов, и я пробираюсь к своему поезду, но нет моста для перехода и опять-таки темень. Мечусь, ощущая себя задвинутым в лабиринт, и идут уже последние минуты перед отправлением и слишком немыслимо опоздать, ведь меня «родные и близкие» с нетерпением ждут на перроне. «Вместо счастливого пути этот железный, воняющий машинным маслом лабиринт и, того гляди, одна из стен его стронется с места. Опять заставил себя взлететь на нужный перрон и заскочить в вагон вместе с закрытием дверей - их шум слился с моим испуганным вздохом.

То рыдания, как на похоронах, то преображение в радости и почти что полет…

Снова Вове: «писать легко /я уж не говорю о ТВ и радио-болтовне/ и издавать книги с помощью машин тоже легко /по рублю эта кипа бумажек/ - а вот читать трудно и долго – а жизнь коротка и без того трудна. Поэтому важно отсеивать второстепенное…» /он меня не слушается и читает прозу Толстого, роман Э. Бронте, биографию Тютчева и т. д. /.

«Волонтерство» в Америке /например, добровольно украшают елку в Белом Доме/ - ведь это голубая мечта коммунистов, т. е. чистый коммунизм! Где крайний капитализм, там сама собой возникает и противоположная крайность, ведь у людей есть потребность в выходе за мертвый прагматизм.

Надо бороться не только со злом, но и с той туманностью, из которой оно возникает: к примеру, с примирением с паузами, серостью и невнятностью – мол, это только на срок /до понедельника, до Нового Года/, а уж потом…. «Начала» мне не удавались именно потому, что им всегда предшествовал такой период легального малодушия. …Борьба со злом определенна, но на самом деле уже невозможна, а вот борьба с истоками, хотя и неопределенна, зато, возможно, эффективна…

Пришел на ум дядя Г. – баптист: вот он, праведник; и разве грешникам такие праведники не ближе, чем Христова метафизика: крепкая рука, твердые принципы, простая рабочая жизнь. /А может, просто он и его образ жизни слишком далеки от меня и потому кажутся монолитом, а на деле это не так…/

Сенека «Письма к Луцилию» – близость к христианству, начиная с названия: «Послание к Тимофею», «К избранной госпоже»… – буквально, каждая фраза имеет параллель в Евангелии, причем как по форме, так и по содержанию.

Но упор делается на государственной и общественной деятельности и созерцательном философском досуге: первое заменило отношения с людьми, а второе – отношения с Богом. Т. е. общественная деятельность – это ложь и гипертрофия в отношениях с людьми, а философия – ложь и гипертрофия в отношениях с Богом.

Ужасная дилемма: либо писать правильные, но отвлеченные слова, либо участвовать во всегда сомнительных делах, пытаясь смягчить их. А может, он был как Иоанн Креститель при Ироде?! Где богатство, там избыток позитивизма в суждениях и компромиссов в делах. Разум – это слабого человечка вещички в рюкзачке. Из неудач не выводится большое понимание, и неудачник не может стать мудрецом.

У древних антиков не было злых и добрых, а были ошибки и доблести – так и в Ветхом Завете.

Киники, эпикурейцы, стоики – тело, душа, дух; крестьяне, люди искусства и люди науки.

«Страдания закаляют» – задубеешь без преображения энергии страданий.

Надо быть на таком удалении от мира, при котором ваших сил хватает на то, чтобы сохраниться от зла, но не большем - «золотая середина»! …Пусть не упрекает меня в гордости малодушие: сил прибавилось и пора противопоставить себя другим ещё на одну ступень больше.

Письмо 1. …Ведь мы должны любить свое ближнее и вкладываться в него – и вот, если ближнее скудно или его вовсе нет, то какое уж тут богатство «во мне самом».

Письмо 2. «Довольствуйтесь малым» – в чем-то это так, а в чем-то блаженны вечно нищие и алчущие всё большего и большего, ибо это и есть путь на небеса.

Письмо 3. Я бы написал: «не только любите ближнего как самого себя, но и испытывайте ближнего, как самого себя».

Письмо 4. Смерть никогда не будет позади! «Равнодушие к жизни и мужество к смерти» - тень Нерона…

Против избытков – но: «да преизобилует благодать».

Письмо 5. «Не будьте как фарисеи». …«Будем жить лучше, чем толпа, но не наперекор ей»! «Будем хуже, чем мы можем, чтобы не отпугнуть толпу»! Стоит начаться «компромиссам», как оказываешься даже хуже «толпы». «Недорогая и общеупотребительная» философия. /Но как и сам я ей поддаюсь. /

«Приглядись к себе пристрастно и, несомненно, увидишь, что ты лучше других»! Но и я сейчас не против изысков – и абсурдно серебро использовать как глину.

«Надежда содержит в себе страх» /а вера - сомнение, а любовь - ревность/ - из-за того, что горек хлеб жизни и нераздельны в ней добро и зло, он отказывается от неё! Конечно же, в нас есть и страхи – только боязливый боится признаться в этом! Вот и вывод «смелого» страуса: «приноравливайтесь к настоящему и не смотрите далеко вперед» /хотя и в Евангелии: «не заботьтесь о завтрашнем дне»? Нет, это о победе надежды над страхом: «не бойтесь завтрашнего дня, а надейтесь на него»/. …Несчастный, для него и прошлое и будущее ассоциируется только с муками и страхом.

Письмо 6. У меня тоже постоянно были иллюзии, что я прогрессирую и становлюсь другим человеком. … «Исправлю, поубавлю, приподниму и выздоровею» – это ещё болезнь; ещё не понял насколько болен.

Опять против надежды – это мне напоминает филиппики против половинчатых добродетелей Горбачева: ожидая Мессию - великолепного царя, пропустили скромного сына плотника.

Одинокий не может быть мудрым: так «плохо одному», что тут уж не до мудрости.

Друг себе – это нарциссизм, а друг всем – это общественный деятель…

Письмо 7. Мудрено не стать более жестоким на человеческой бойне. «Надеялся отдохнуть» – раз тянет к развлечениям, значит, тягостен труд, а не таково служение Богу...

Сейчас в зрелищах тоже нагнетание жестокостей и темпа. …Увидевшему убийство в принципе надо бы умереть от боли.

Нельзя уйти от народа - как и рыбе от моря - нельзя устраниться, мол, «не люблю, не ненавижу - наслаждаюсь жизнью сам по себе».

Итак, значит, ещё Демокрит написал, что народ подобен одному человеку /«все за одного»/, а один человек - целому народу /«один за всех»/ - что толку, по сей день этого никто не понял.

И третье изречение с привкусом, типа: «мне моя рубашка дороже чужого корабля с золотом». Дружба на почве презрения к «толпе»! «Мне мой маленький театр дороже чужого большого»!

Как не ненавидеть китч, источник легкой славы. Это просто зависть. «Люди так неблагодарны – всё, уезжаю на Олимп».

8 письмо. «Лечу себя, леча других». Подозрение и страх перед всяким благом: «ведь оно случайно и непрочно».

«Стань рабом силы и она сделает тебя свободным».

Отвращение к случайному – а я, напротив, понимаю, насколько на этом всё стоит, насколько я «пар, поднимающийся поутру». И где случай, там и закономерности: мы не трамвай, но и не скачки в чистом поле, а улицы. Нет ничего случайней и закономерней смерти.

Многие отрицают рай, потому что чувствуют, что он им, конечно, не светит; и они очень верят в своё неверие!

…Евангелие вбирает в себя Сенеку как большее - меньшее.

Дружба – это всегда смесь неопределенной симпатии и утилитарной пользы того или иного вида – если есть что-то большее, то это уже братство, т. е. христианство.

Если бы Сенека знал про буддизм, то он увлекся бы им так же, как современные интеллектуалы!

11 письмо. Где рост, там и неясности, и душевное нездоровье. И я люблю дождливый климат. /И возможно ли молить /т. е. лить слезы/ о сухой погоде?! /

15п. Философия как утешение больной души, как наркотик или алкоголь для нее. /Кстати, по многим признакам Христос не был хилым – начиная с того, что много ходил/. …Занятие физкультурой подобно занятию философией: такой же праздный тренинг для одного себя.

Большое сходство с Соломоном – тот тоже просил у Бога мудрости, но ради политических благ и процветания государства шел на сомнительные дела, и тоже кончил «радостью» понимания того, что всё, мол, «суета сует». Мудрость мертвит, когда нет чувств.

16п. Без своих занятий я бы тоже не чувствовал себя уверенным в жизни, хотя и они какие уж рули. …Философом слишком легко быть в словах и слишком трудно в делах; легко быть философом только наедине с собой, т. е. для самого себя. Словеса – это слишком зыбкая ткань и дела жизни – это слишком зыбкая ткань и они могут слиться, но не могут быть опорой друг для друга. И не разобрать, где реальность, а где наше представление о ней и даже мечта. И поэтому не лучше ли жить не различая, не разделяя реальности дел, философии представлений и художества мечтаний, затрачивая свои небольшие силы в потоке жизни лишь на то, чтобы всё время корректировать курс его вправо, к добру и свету.

23п. Отвращение к внешнему и замыкание в себе, «довольно пожили» – это голос не одного Сенеки, а всей Римской империи. Всё большая яркость достигается за счет всё большей мишурности – пока, наконец, не перегорает лампочка /у нас на задах строят дом и без нужды покрывают крышу блестящей фольгой/. К блестящему невозможно быть равнодушным: оно либо притягивает так, что завладевает тобой, либо активно отталкивает - замыкая в себе.

Он жизнь делает частью смерти, ее преддверием, к ней приготовлением, а я хочу, чтобы смерть была частью жизни.

24п. Страх невозможно заклясть сентенциями, типа: «пытка либо легка, либо коротка».

И страх, и смелость превращают нас в гигантов. Мы подступаем к испытанию делом не с доблестями, а со слабостями, иначе и быть не может. Случай с Сенекой похож на то, как если бы зверь пожрал своего укротителя. Чем более значительно дело, тем более значительной будет смерть /с вершиной во Христе/. …Ведь дело – это делание несуществующего существующим – тут путь к вере в воскресение после смерти.

…В конце концов, философия для Сенеки – это хорошо сделанные фразы; содержание его монотонно и оно как ток для станка, который вытачивает свои не то чтоб мудреные, но искусные изделия.

…«Откуда зло в мире? » – оттуда же, откуда и сам мир!

«Рок или случай правят миром? » – роковой случай! /или: сначала рок, потом случай и, наконец, роковой случай/.

25п. «Старайся взять у других, когда не имеешь и старайся не отдать, когда имеешь»?

…«Совесть» – у Иуды была совесть /она начинает работать только задним числом/.

…Всё-таки, как приятно читать про спокойствие и мудрость – он испытывал наслаждение и покой от своих фраз, и я их испытываю /но и желание спокойствия – это тоже возбуждение, ведь такова природа всякого желания! /.

26п. Свой крестный путь. Может, потому Нерон оттягивал развязку, что хотел «насладиться» такой «философией»! Для Сенеки смерть действительно момент истины. Она ценна для тех, кто не успевал в жизни с помощью средств жизни…

28п. Не узнаешь своих изъянов, если не испытаешь себя во всех сражениях. …С какого изъяна начать исправляться, если они распределены равномерно?! /Сенека – это непутешествующий ветер и невоюющий храбрец. /

29п. Ничего не докажешь ни имеющим кумиров, ни тому, кто сам кумир – «трудно богатому кумирами» /причем часто речь идет о Боге-кумире! /. Это подобно изгнанию бесов Христом – но: «всё возможно Богу» /«с верой скажете горе-кумиру «сойди с места своего и бросься в море» и будет так»/.

30п. Бог топит наши корабли, чтобы дать нам стимул к покаянию и преображению в эти последние годы, а не для того, чтобы испытать наше «мужество и стойкость

…Жил, обсуждая темы жизни, а теперь умирает, обсуждая темы смерти - пожрал всё, что было дано; последний плод очень горек, но он уже искусен в поедании.

32п. «Бог никому не ведом» – Павел: «Неведомый Бог, которому вы поклоняетесь…»

…Не убеждай словами заранее предубежденного против тебя: что бы ты ни сказал, это будет неверно уже потому, что ты избрал слова.

36п. …Чтобы исправиться, надо жить спокойно, но чтобы успокоиться надо исправиться! /Киники считают, что лучше всего ползать на карачках, эпикурейцы – лежать, стоики – стоять, а христиане – идти и даже бежать. /

37п. Откуда ты знаешь, глупость перед тобой или безмятежность человека никогда не терявшего гармонии? Пример с быком /где-то ранее/: бык сильнее, но у человека не только сила, но и ум /не умом он побеждает быка, а умом и силой/. /А слабый мудрец – это тот же глупый бык! /

…Искусство – это всегда отклонение от середины, поэтому оно терпится только как развлечение.

36п. «Круговорот вещей» – «перерождение» в буддизме!

40п. «Говори медленно» – совет для бонзы. Почитал бы Достоевского! Хотя и в писании, и в рисовании я тоже часто видел пользу в замедлении.

Всё о том, как делать и ничего о том, что он делает.

43п. «Мы живем так, что внезапно увидеть нас – значит, поймать с поличным» – внезапности всякий испугается, но всё же да, сдаюсь, поймал с поличным; «будьте же всегда готовы дать отчет в вашем уповании».

44п. Философия всякому умнику светит так же, как солнце светит каждому крестьянину.

45п. Они все идеалисты /а материалистов приспособили делать изобретения, увеличивающие и улучшающие досуг – потребный для идеализма/.

…Почему же одни избирали чувства, а другие разум, одни – науку, а другие – жизнь, когда ясно, что всё важно? Во-первых, ими двигало честолюбие, а во-вторых, не отдавшим всего себя нельзя и вместить в себя всё.

В стоиках можно увидеть истоки места науки в нашей эре, истоки морализаторства и монашества…

Всё иллюстрирует самоочевидными примерами, а это значит, что и сама философия столь же примитивна.

О стоиках: «наши» – т. е. сектантство!

Пространство избушки – темно, тепло; а то светло и шумно, так что глохнешь – слишком большая труппа актеров Рабочие Руки – Подвыпившие Головы на такой маленькой сцене. Окна и заоконье всегда совсем близко. Слышишь шум дождя и видишь, как от него вскипает месиво земли. Это ее отдых, она чиста и прибрана; лишь картофельная ботва на огородах. Уют малых пространств, их гармония с Огромным Миром холмов и облаков. Тебе тепло и ты под защитой, а ведь рядом Мир. Когда дом велик, то он отчуждается от мира, как бы пытается заменить собой Огромные Величины. В нем нет остроты жизни, в нем скучно - и беспрерывно нужно делать какую-то прозу – а в малом можно лежать неподвижно и чувствовать себя переполненным жизнью – она вливается через окна, через звукопроницаемые стены и ею пропитано всё внутри. Вот осязаемая материя полена – в свете приветствующего его пламени похожее на драгоценность – превращается в волшебный эфир тепла. Вот тишина, в которой слышишь ветер; и, кажется деревья и кусты вкруг дома недовольны тем, что в их компанию затесался дом. Собранные, как скотина в загородку, они мотают гривами своими, говоря «нам нечего есть; и уж лучше бы мы жили в Вечности». Деревья полны жизни, но не могут сойти с места из-за своего эгоизма. Полк слонов берет приступом малую избушку – но они полны разногласий и к тому же подвластны прихотям ветра. И шумит бесконечный псалом на музыкальных орудьях тоски. Во всяком камне Авраам, во всяком ветре Давид. А Моисей пишет на том камне ту музыку – камень ее превращает в Закон для людей Рабочие Руки: «пить в меру».

В эту пору не хочет бодриться природа и каждодневно сходит на нее мрак и сумрак; небесные глыбы чернеют, словно в них отражаются черные комья земли с потом и в нужде вспаханного поля. А золото листвы в тени дерев и туч как клад под двойным укрытием. Отблагодарили дерева, покрыв золотом, свою землю, сжалились и над дорогами тоски в ухабах неудач и лужах слез, скользких от уныния. Шаг в сторону и сердце стучит уже во сне, в котором дюжина толстых стволов и сотни тоненьких веточек и сухих стеблей безымянных растений. Это стена вкруг или туман – когда и небо посылает туман, то получается туман в тумане – или картина, где цвета земли, черный, коричневый, серый, цвета листвы и трав, лишающихся жизни или уже успокоенных и кое-где синеватости и белые пробелы всепроникающего неба. Земля звучит мощно, желтоватое и зеленоватое то ли радует, то ли вызывает жалость, а вылитое блюдечко неба как знак и печать то темно-синей потусторонности, то бело-голубой надежды на выход и просыпание. …Мне всё равно пустынно, спускается туман и я ищу места, где всех более сгущается это получившееся разноцветно-бесцветное ирреально-материальное мыло, но вновь выпадаю на дорогу, говорю «ну и черт с ним» и вижу, как деревья, распадаясь в тумане на части, то ли парят, то ли готовятся упасть мне на голову. Удара бы не было слышно. Я иду быстро, и ветви мелькают так, будто поднялся ветер. Моя одежда мощно чернеет, лицо то ли радостно, то ли жалко, в кармане лужица с неба. Чист весь, только ноги надо омыть и просушить. Мой карман чист, но это великая редкость. Это великая тайна. Вот листья понеслись мимо лица – «в тумане я не могу успеть прочесть все ваши послания! » «Возлюблю ближних» – нашел я выход и тут же угодил ногой в лужу. «Дерево, ты и объятия и объятия Иуды, ведущие на крест и сам крест. Разгадать тебя, значит, узнать то, что было миллионы лет назад».

…«Да был ли здесь кто когда-нибудь? Или, напротив, эта разруха-тоска оттого, что здесь ходили огромные полчища разорительным походом? » - нет ответа ни на один вопрос: одинокий желтый лист одинокого дерева дрожит, готовясь обломиться и упасть-взлететь, черная стая птиц неизвестной породы молча машет крылами, отражаясь в луже на дороге, вышедшей из леса. Здесь в сыром сумраке ярко блестит мокрая земля, огромная как небо, чьё тело благородно бледно и задумчиво. Ветер обвевает как слуга и толкает как соперник, ветер прямо в лицо и рот сует свежие куски своей пищи. Здесь тоже по-своему не чуешь ног – и они будут болеть, переживая свою растерянность, когда дойдешь до дома. …Там я вспомню свой детский сон о том, что я живу в избушке рядом с лесом и людей не будет, если они не станут скромно молчаливы. Я бы вспоминал долго, без конца, но всегда надо уместиться в несколько мгновений – сменится сезон и придет зима и очнутся завороженные было люди. Поздняя осень-страдалица, ты отмучаешься и ляжешь под белый саван, а я не вспомню тебя, дела и люди лягут бревнышком к бревнышку в доме без дверей и окон. Они и не нужны, там ветер теперь сошел с ума и воет монгольским игом, а хлеб-земля обратилась в камень. Ничего не было, всё приснилось, а сны невозможно вспомнить, если накануне был ими заморочен, болен или бодр, жесток. На асфальте вечная зима, в океане вечное небытие. …Но всё же я не уважу зеркала – будуарный предмет – надеясь, что небо отразит меня и все меня увидят.

Снова: когда не можешь сосредоточиться на занятиях, тогда /и только тогда/ нужно сосредотачиваться на себе /или: когда не можешь сосредоточиться на познании, тогда и рассосредотачивайся в искусстве /нет, и в искусстве, и в познании нужно сосредоточение на рассосредоточении, на путешествии /помимо сосредоточенного «бурения» в избранных точках///.

Плохо себя чувствовал, но боролся – значит, минимальный минус; хорошо себя чувствовал, но тщеславился – значит, минимальный плюс.

Христа в пустыне искушал брат-сатана, тот самый Иаков? «И отошел от него брат до времени»…. Ведь не призрак это был. И кто чужой мог приступить к Нему в ту пору, когда никто, кроме ближних родственников не знал Его? …Ведь Он и Петра называл сатаной /причем не сказал: «как сатана»/. …И это же типично: влиятельность по наследству, по формальным признакам /с одной стороны брат самого Бога, а с другой благообразен/ - вся история /не только религий/ на этом замешана. /Павел: «если и я буду говорить не то, то да будет мне анафема» – подразумевал: «если и брат Христов будет говорить не то…»/

…Бабушка Таня искала /переходила от религии к религии/ и можно зачесть ей в плюс неудовлетворенность религиями, а мама не изменяет своим и в этом тоже есть плюс – верность! В бабе Тане больше революционности?! /В ней больше сталинизма, а в маме брежневизма?! /

Когда церковь религиозная, а не братская, то критерием оказываются только внешние пороки и добродетели – ведь внутреннее твоё знает только тот, кто тебе как брат. А где внешнее, там Ветхий Завет; в том и открытие Христа, что «изнутри исходят все пороки», что «прелюбодействуют и в сердце своем». Даже языческая «дружба» более походит на братство, чем то, что у них: их «брат» звучит тоталитарным «товарищем».

…Кто-то остается в истории как временный владетель пространств /например, цари народов/, кто-то как ограниченный владетель времени /например, цари искусства/…

…Давид – это создатель расцвета, а Соломон – его потребитель. Давиду было хорошо в раю-аду земли, пока его не соблазнила женщина – тогда и он стал зябнуть. Первородный грех – любовь Давида к Вирсавии…

В первый раз не ставим елку – я рад, никогда мне это дело не нравилось. Какое-то темное загромождение в китчевых блестках посреди комнаты /китчем заговаривают свои самые темные, дремучие страхи и инстинкты – они сами подобны такой елке! / Почувствовал прибавление свободы!

Надо писать ряды: серии мгновенных образов и свои впечатления от них. Каждая фраза – это образ. /Вот, например, по ТВ реклама: борзые летят по лугу; очень приторный голос…/ Можно делать упор на длину серии, а можно – на фантазию в комментариях к образам.

Я проповедник интенсивной жизни…

Папа: «не делаешь, не живешь, а читаешь что-то и пишешь что-то» – «Вы не знаете, что такое жизнь. Я бы делал – ведь мне интересно всё и у меня буквально руки чешутся – да ведь нет в этом вашем якобы деловом мире места настоящему делу! »

Не раз замечал, что, как придешь в их «античную» квартирку, ощущения поначалу приятные, потому что способствуют отдыху уют и стерильность – но вот ты отдохнул и тебе очень быстро становится и скучно, и душно. Тут невозможно заниматься творчеством! И это как с женщиной!

Кстати, стал крайне слаб физически; худ настолько, что страшно щупать свои ребра. Т. е. надо выбираться на природу…. Чуть ли не весь этот месяц были близки к обмену нашей однокомнатной квартиры на дом в Юдино. Сорвалось, сами отказались /затратив уйму нервов/, но в итоге я еще сильнее убедился в том, что менять стоит только нашу большую квартиру…

…Только сейчас дошло, что от отцовского треста осталось 20 избранных и они во многом живут за счет своего здания, отгроханного при Горби: сдают его под офисы. Золотая жила, доходный дом!

Кстати, папа на работе может доставать древесные отходы: обрезки и те полосы, что остаются от бревна, когда его превращают в брус – и то, и другое я могу использовать для отделки комнат!

…Цветная живопись лучше выглядит на черно-белой /или серой/ стене, а графика наоборот, на цветной /это уже сделано в столовой/.

…Что-то невероятное происходит: хороших авторов очень много!

Я, как наркоман, потерял ощущение самого себя – залил океан жизни, хлынувший изо всех книжек…. Что же, всё буду читать?! Ведь и моя жизнь, ее любое движение – это роман и детали романа. Пожить за миллион человек! Не радует это обилие хлебов, а подавляет.

Всё это приплюсовывается к полям дел моих. Да, полная фантастика: хочу быть всем во всем. Невероятный список: начиная от рыбок, птичек и цветочков, езды на велосипеде, роликах, яхтах и авто, через владение домами особого образца и садом к деятельности в политике, искусстве и религиях, ведущей к переустройству всего…. И это, не говоря о духовном ряде: занятиях всеми искусствами, осмыслениях всего, что было или есть!?

…В дневнике можно писать естественный ряд: то, что вспомнится и так, как вспомнится…

…Пьяного шатает независимо от его силы, но если бы я был физически сильнее, я не был бы пьян…

…Если ты не в зуб ногой в литературе, то ты заведомо имеешь уровень второстепенного персонажа, а не автора!

Ближние – моё преткновение /падаю и рассыпаюсь в суете/, а ведь любовь к ближним – глава учения Христа. Слепну, нахлобучив на глаза шляпу дел. «Возлюби свой первый – ближний - шаг к любви». Каждый как камень на дороге у другого строителя с камнем в руке /хоть бы упал, но не был камнем у других на дороге! /. Разрушают семью, чтобы не претыкаться на первом же шаге при таком-то «громадье планов». Молодые хотят лететь, но претыкаются о женщину, семью и быт и остаются на земле. Зачем вам обессмысливать небо вавилонской башней – вот вам бессмысленная женщина…

«Нет семьи без первородного греха, но нет такого Христа в нас, который был бы не в силах искупить его» /некоторые считают семью мелочью – ходят в халате, относясь к ней халатно! /.

Мы – рабы Бога, друзья Христа и господа Духа /который исполняет закон Христов: «кто хочет быть первым, будь всем слугой»/. …Всякий сын должен быть рабом, если хочет наследовать отцу во всем. …Т. е. мы сыновья Богу, братья Христу и отцы Духу /который есть плод непорочного зачатия, совершенного нашей женственной душой и Христом в нас. «Где двое, там и третий среди вас»/.

Иаков и Иоанн просили «дай нам первенство», но уготовано было Петру и Павлу…. Я тоже, когда силен, чувствую, что по праву стремлюсь к первенству, а когда слаб /как несколько дней назад, когда ставил плюсы обычной теплой литературе/, тогда со страхом начинаю чувствовать, что не мне уготовано, да и суетно это, быть бы среди плюсов, пусть и одним из многих.

…После предательства Иуды разбежались все – показав, что и они могли оказаться предателями. Павел не убежал, но ослеп. Он видит много, но как сквозь тусклое стекло, а те видят немногое, но ясно. У простых наклонности к страху, но и к смирению, а у Павла к смелости, но и к дерзости лишней. …Мудрость – это и благолепное смирение перед своей судьбой, со всеми ее ограничениями и юродивое служение своим дарам. Мудрость – это и Христос-босяк и Христос-царь во славе. /Преображение Христа напоминает детское тщеславие: «что у меня есть, давайте, покажу»! /