Четырнадцать 18 страница

Маяковский – это уже не серебро, а почти медь.

…Бесперспективно с «великими» устанавливать личную связь: каждый из них в плену своей сверхзадачи.

Если дух выше тела, то мудрее поступает крестьянин и рабочий, чем «умник»: отдает низшее, тело в рабы работе, оставляя дух свободным. … «Умники» имеют в награду холеное, но недееспособное тело, а народ холеный, но неработоспособный дух?!

О современной «классической» музыке: они слушают музыку подземелий, а не сфер. И разве случайно, что как сферы, так пошлость выходит /так что сферы стали компетенцией пошляков эстрады! /. Ад как место истинных подземелий и фальшивого неба…

Д. Андреев «Роза мира» – с одной стороны понимание роли этики и роли «умников», а с другой такой несусветный утопизм, строительство идеального с крыши, с какой-то руководящей Лиги, полной некой решимости и чистоты – как будто их можно пощупать /и как будто миру на них не наплевать/.

Одни душевнобольные теряют логику, а у других идея-фикс. Конечно, всё это носится в воздухе и, к примеру, то же самое «мировое правительство» – американское – они получат…

…Религии, от самых старых, консервативных и традиционных до самых новых и модерновых объединяет одно: они полны тщеславных мечтаний и рассуждений о Божественном, Небесном, Загробном и т. д. при полном отсутствии понимания жизни земной, нынешней, а соответственно и при низком уровне пользования словом. Как можно не зная нынешнего знать будущее, не зная основ знать вершины – ведь они пишут так, словно и не было Достоевского и Толстого, а Бах писал музыку только для услаждения слуха.

Хоронить близких людей – видеть их мертвыми – это хоронить свою память о них живых. В Библии считается нечистым всякий человек, прикоснувшийся к мертвому телу /я бы добавил: «даже и посмотревший на труп нечист»/…

Один насрал и не смыл, другая стирала и не слила грязную воду – прихожу я и смываю грязной водой одной говно другого!

В саду украли яблоки: «а возрадуюсь-ка я – ведь это же мне облегчение! »

Мама о моей женитьбе: «ну что же ты, ведь без этого с головой будет плохо». Тут прилетели мухи и спарились на моей руке. «Вон, смотри, даже мухи»!

Затем она ляжет на диване /«Если уж в женщине что-то шевелится, то она не полежит»/ и ногти у неё на ногах как лопаты – такие же, как у папы: «Вас бы рядом положить – вот два сапога пара! Вы как парочка дикобразов! » Она оправдывает это тем, что у неё ногти плохо стригутся, а он тем, что быстро растут.

Лежит и рассказывает: «Иду, значит, я… да не иду, а как муха ползу, как мышь мокрая…»

Все взрослые находятся на колее и в этом смысле они все неподвижны и жизнь их одинакова, но все взрослые находятся и в беспрестанной конкуренции, борьбе друг с другом и со своим делом – т. е. по колее можно уехать и далеко и близко. Поэтому они совсем не тратят сил на выбор пути - все силы уходят только на эту звериную борьбу…

Взрослые объединяются только вокруг какого-нибудь дела - через дело. Идея способная объединить взрослых – это идея, превращающая их в детей или стариков /революционеры напоминают детей, а консерваторы стариков! /

Не только других, но и меня самого измучила эта моя «противоречивость»: то тих, то ору…. Но секрет гениальности именно в сопряжении противоположных начал / «широк человек Достоевский»/.

Штукатурка стен – это ведь то же самое, что грунтовка холста!

…Можно обыграть возможность рисования на фанере с 2-х сторон.

Пассионы Баха – это не нечто супервдохновенное или сокровенное или страстное/! /, напротив, это спокойные пробы, делавшаяся в рабочем порядке мозаика…

Бог – это первый антисемит: ведь почти одни проклятия беспрерывно сыпались на евреев с Его стороны и проблески единичны.

Я в тоске и хотел бы включить приемник или телевизор для того, чтобы услышать что-то утешающее, ведь там столько голосов, но знаю, что не найду ничего…

Почитываю «Войну и мир» – хорошо им заполнять паузы, не вгоняет в лихорадку и не навевает скуку – а ведь тут, собственно, виден весь поздний Толстой: тот же настрой, только ещё не обобщает и не борется, а только показывает и иллюстрирует. Реализм – это показ, а дело всегда не в самом показе, а в цели его. Сила книги в истинности этих его целей и взглядов, а не в каком-то особенном способе показа их. Способ естественный и ясный.

Вечно мещане воюют с революциями, но те всё же не проходят бесследно: осталась и свобода, и социальность. Ловили журавля, а поймали синицу, но и синица – это не воробей /воробьев ловят те, кто пытался поймать синицу/.

…Безухов как подобие князя Мышкина!

Буду пытаться искать денег /в плане «коммерческая» живопись – стильные портреты или пейзажи на толстой фанере с мебельной лакировкой вместо фона/ и буду пытаться искать хороших людей – тотальное одиночество мне уже ни к чему.

Сады стали для меня нестерпимы. Крестьянский труд, особенно в ручном варианте, и без того очень тяжел - что его ещё отягощать этой многочасовой ездой с ношами и всеми этими неудобствами, связанными с нахождением участка для работ в 30км от места проживания работника. А ведь ещё есть работы по обработке и хранению урожая, которые мне тоже не нравятся.

Так что, снова сказал им, что этот год был последним. «Хождения эти подобны графоманству. И потом: да, я люблю физический труд, но только в определенной его разновидности, а так меня заставили писать чужой текст! Больше я не участник этих нелепых пенсионерских забав! »

Мама слаба – посадит, а дальше у неё дело идет через пень колода - а папа - инвалид и вся его шустрость уже в основном в речах; да и не очень толков он: ему лучше всего удается простейший вид деятельности: марш. Вовка слаб, Женька инвалид – т. е. у нас нет ни лишних сил, ни лишнего времени.

Легко по-молодому оптимистично по поверхности лететь, легко, будучи зрело разочарованным, углубляться в нюансы /вспомнился почему-то Битов/, но трудно совместить одно с другим, движение с углублением.

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – они ничего и не знали, кроме сказок и были…

…А ведь «Война и мир» тоже напоминает нынешние «мыльные оперы» - сериалы: то же деление героев на положительных и отрицательных, то же сочетание персонажей из высшего света с персонажами из народа и т. д.

У Баха много покойной музыки. И он учил ей, сочиняя учебные вещи, потому что знал, что этому можно научиться.

«Увидел в жизни некую позу или выражение лица, или сцену - и вскоре же восстанавливаешь её искусственно и фотографируешь».

И за тела наши страшно: никогда не знаешь, не будет ли уже сегодня разбит сосуд твой Государством или Мафией, или просто Несчастным Случаем, которых много свершается при таком устройстве жизни. А в сосуде том ещё только вода, а не драгоценное вино.

Толстой до экзистенции, а Достоевский после. Толстой видит её, но как бы со стороны и удивляется ей /все эти случайности в битвах, в браках и т. д. /, и она у него только делает тщетной всю официальную суетность, а Достоевский жил в ней, стараясь определить эти новые смыслы. У Толстого воробей в руке, а у Достоевского журавль в небе! У людей же только тщетная официальность, догматичность и организованность - это похоже на огромный амбар, в котором ничего не хранится!

«Кто заказал мне именно такую жизнь? … Сам себе я бы заказал иное: там было бы много юной любви, веселья, теплоты и умной плодотворности. …А что: ведь люди умудряются заказать себе и это – но слишком дорогой ценой: одни веселы, но вульгарны, другие умны, но в боковых сферах и исполнены конформизма. …Из-за того, что мир холоден, трудно мне вырасти в то, чем предназначено быть мне составом зерна моего. Плод будет северный – неяркий, кисло-сладкий.

Я часто говорю как бы не конкретному человеку с его конкретным составом, а то ли абстрактному объекту, то ли идеальному образу, который хотел бы видеть в нем.

Христос хотел бы быть в мире женихом на пиру, но пришлось пойти на роль страдальца на кресте.

А всё же: не подобно ли мое желание сесть на землю стремлению заземлить молнию своего дара? Может, надо обретать не небо и землю, а небо и себя? Но я между небом и землей. Я не раздвоюсь, а плавно повернусь за год - как шар земной.

Комментарий к сочинению школьников на тему «Мои мечты» /«Октябрь» 2, 94/

1. Функционеры и потребители по преимуществу.

Елена – люди гладкие, как дельфины.

Александр – типичная смесь национализма и американизма, прагматизма и романтизма.

Андрей – «широк», играется с монстром.

Вера – так и надо их рисовать: женщину с её семьей, девочек с их подругами, девушек с их влюбленными. Мужчину на его работе и на фоне его собственности.

Елена – строгая позитивистка.

Владик – не пойму, самоирония это или честолюбие?! Отравили техникой. Впрочем, все функционеры и потребители отравлены.

Кристина – без изюминки неинтересно, поэтому: «Америка».

Наталья – не слабо для 3-го класса.

Николай – собака для дрессуры и чужой зависти.

2. Душевные, неплохие люди, исполнители.

Яна – мелкота, но всё же речь о красоте, т. е. искусстве!

С. М. – любознательный романтик, но что всё же будет узнавать: машины или человека и природу…

Д. Ш. – трудно мне понять «космонавтов». Может, публицистом или ученым будет.

Александр – не грех мечтать о деньгах, когда живешь плохо.

Антон – собака, мотоцикл, девушки.

Э. Л. – получше кукла – на человека похожа!

Дмитрий – сон с ядовитым мультфильмом.

Нелли – тот 6-й класс, где все пишут под копирку. Но она хоть помянула волшебную палочку, да и копирку написала вкратце.

3. Настоящие люди.

Яков – и это в 7-м классе. Ведь он мог бы говорить со мной на равных, а в делах так, конечно, много лучше меня.

Вита – это тот самый «Яша»! Они из одного класса.

Анастасия – доброта и талант, дар. И это 2-й класс!

«Меня обманули» - ты виноват в том, что тебя смогли обмануть, ведь обманывали тебя грубыми и дурнопахнущими вещами /такими же, как ты сам/. Всякая «кучка» «злодеев» только вершина пирамиды. Даже тот, кто в фашистском государстве только растил хлеб виновен – ибо он кормил солдат и т. д.

Говорит, что воевать можно, но вот геноцид – это уж слишком! /я войну оцениваю так, как он оценивает геноцид, а геноцид для меня это такое безумие, после которого нельзя жить/.

Как бы сделать так, чтобы злым и бездушным людям было запрещено работать с людьми /т. е. врачами, учителями и т. д. / - пусть работают с механизмами и материалами, пинают их, шипят на них /при том, конечно, что ломать и халтурить было бы экономически невыгодно/?! Например, завести инстанцию, куда бы принимались жалобы на таких людей…

Постоянно раздражает то, что мама бездумно покупает много продуктов и мне надо ухитриться сделать так, чтобы они не пропали.

Всё это вяжет: есть целые цепи и есть тысячи нитей – паутина. Ведь человеку и одного комара довольно для того, чтобы выйти из равновесия.

Какое благо не иметь! Пользуешься каждой вещью немного, а все остальное время она - груз. Это и нерентабельно. Т. е. я за всеобъемлющие салоны проката на каждом шагу /библиотека – это ведь тоже салон проката! /.

Надо честно надевать одежды безумия, настаивая, что ты живой, хотя и пребываешь в стране Странностей. Зная всё, не иметь ничего и быть честным, ироничным и умным в ничём.

Т. е. улыбка и теплота по ту сторону добра и зла: византийский призрак.

Сочетание поразительной хаотичности и запутанности с поразительной упорядоченностью и рационализмом характерно для эпох инерции: с одной стороны всё распадается и инверсирует, а с другой движется плавно и ровно, как пароход, когда он подходит к пристани с выключенным двигателем.

Сказка: лес, в котором каждая ягодка – земляничка, черничка и т. д. – поспев, начинает звенеть как колокольчик /у каждой ягоды свой звон /у малины малиновый! //. Едешь мимо леса, а он звенит. А грибы пусть трубят!

Само духовное богатство неизменно, а вот твоя душа, к нему прилагаемая, должна постоянно обновляться и возобновляться. Ограниченный срок памяти подобен ограниченному сроку сохранности продуктов. Каждое состояние забывается и изглаживается после 3-4 перемен /сравни: «Бог мстит до 3 и 4 колена»/.

Как голодный наслаждается пищей, так усталый отдыхом. Но я всё накладываю труд на труд – не считая его качественным…

Уж осень на носу и начинаешь щелкать выключателем, включая желтый свет – непривычно, снова надо привыкать! Ощущение подполья – мы в комнатах только тогда, когда в них дневной свет.

Универсальной считаю только разговорную речь. Бытующие литературные, философские, поэтические и т. п. варианты языка нельзя рассматривать иначе, как странные отклонения от этой нормы.

Уходят в параллели и ассоциации с тем, чтобы хоть как-то продлить свое пребывание в поле жизни. Нет позвоночника смысла и они «растекаются по древу».

Читая Д. Гро / «Дружба народов 2, 94/:

Для Европы характерно стремление к свободе и секуляризация – но ведь это противоречие: разграничить – значит, лишить свободы. Т. е. свобода им нужна как компенсация. Т. е. дело не в самом преобладании свободы – европейцы проповедуют истинность своего варианта сочетания свободы и несвободы /которые равны и компенсируют друг друга/.

И Россия, и Америка – варвары, раз им несвойственно кропотливое накопительство и свойственно экспансионистское движение.

Мессианизм Европы – это его плоть и кровь: ведь именно это означает сама претензия на то, что они являются христианскими государствами. …Вот некто Лейбниц пишет о «способствовании царству Божиему» – тут до мирового коммунизма полшага - о «распространении настоящей добродетели и мудрости».

Я, конечно, более несчастлив, чем счастлив – но спокоен, когда не грешу и от этого спокойствия иногда могу прорваться к ощущению мира и благодати в своем отдыхе и вдохновения в своем труде. Минор задан Христом. «Всегда радуйтесь»: «всегда старайтесь радоваться – быть может, иногда вам это удастся». «Стараюсь, подвизаюсь: не достигну ли и я, видящий мир сквозь тусклое стекло несчастья».

Есть всё время одни и те же блюда – это то же самое, что говорить всё время одни и те же речи или делать всё время одни и те же вещи. А люди как раз так и живут.

А обжорство подобно болтливости.

…Лесков спасался по одну сторону оврага, а Пришвин по другую.

Парадокс моих писаний заключается в том, что я в них предлагаю рассматривать себя не только как умного философа-универсала, до некоторых высот не знающего ошибок, но и как романического «персонажа», т. е. как совершенно случайного и частного человека, а персонажу можно быть и слабым, и ошибающимся, и грешным, не правда ли?!

Вещи надо продавать не с клеймом фирмы, а с ярлыком, на котором имеются имя и фото того человека, который эти продукты вырастил или эту вещь сделал.

Да будут занятия 2-го ряда лишь подспорьем в заполнении пауз: немецкий язык – когда едешь в транспорте или когда очень устал, или когда смотришь ТВ; физкультура – когда смотришь ТВ или учишь тот же немецкий язык; варка вместе с пением...

«Тысяча и одна ночь» – масскультура того времени. В периоды развитости у народа появляется много свободного времени…

Реклама стирального порошка: «Не просто чисто – безупречно чисто» - «Не просто чисто – болезненно стерильно».

Приснилось, что в занятиях своих я лишь изживаю тот запас счастья и смысла, которым меня одарил Бог. Вот нарисую ещё столько-то картин и напишу ещё столько-то текстов, воплощая свои варианты счастья и смысла, и всё – нечего будет рисовать и писать. Где-то вне, «под небом голубым» возобновляются эти запасы, но я уже превратился в какой-то двигатель. И вера в людей пропала.

Смерть на кресте: зафиксировали вознесенность и раскрытые для объятий руки – памятник! Если бы Его повесили, расстреляли или если бы Ему отрубили голову, то не было бы Христа. Христос – это скорбная весть о медленной смерти в полном сознании. В сознании того, что стоит тебе раскрыть руки для объятий, как сразу найдутся люди, готовые, шутки и высокой политики ради, пригвоздить их к кресту.

Перефразируя БГ: «Кто знал, что он ток, пока не приделали провод».

Талант – это разность потенциалов, это раздвоенность. Нечто могут породить только двое. Всякий творец раздвоен сам в себе и обретает единство в своем творении. Всякое напряжение для чего-либо годно. У женщин не бывает напряжения выше батареечного – но его достаточно для бытовой техники /искусства/.

Новая напасть – бешенство /как у Наполеона! /: теряю власть над собой, ненавижу с силой огня и начинаю пинать мебель. …Бешенство усмиряет либо настоящая любовь, либо настоящее битье бешеного. …Ведь ничто в мире не греет, а работы не клеятся, обременен и бесплоден и т. д. и т. п. …И это связано с тем, что и под поезд тянет кинуться, когда стою на перроне /если бы жил на высоте, то, наверняка, тянуло бы спрыгнуть/. …Или я укреплюсь в прекрасном мире или сорвусь в ад.

…Нужно бороться и со злом, и с «умеренностью», но часто только меняешь зло на умеренность или по злому борешься с умеренностью.

…Снова всё запуталось и какие уж тут правила – опять надо только марать бумагу.

На Вовкином пароходе ездил на Свиягу: неприятны люди на пароходе и в деревне /пытался купить яблок/, неприятны сами деревни, их нищета и безвкусица, неприятен и пароход – не случайно есть выражение «корабль-призрак» /«что делает это железо в безмолвных просторах? »/ - но в глубинке была приятна природа /даже «дичь» летает! /, приятны были ветер и солнце, и синее небо с белыми облаками, и зеленая земля с желтыми полями /так что устал улыбаться/.

…То устал, то замерз, то проголодался, то переел, то перенервничал, то оглох от шума мотора, то затекла нога…

…На таких реках можно было бы устроить рай /настоящий, конечно, а не сиропно сладкий, теплично теплый, попугайно цветной/, а у них всюду нищета – только «нэпманы» строят свои вычурные хоромы, да «покорители природы» - огромный мост.

…Как глаза-то у меня разгорелись: «Хочу дом, хочу вот такой катер, хочу любимую девушку... » – а тут тягостное чувство, что картины ты, собственно, рисовать не умеешь. В мастерствах слишком слаб, а в философии слишком силен – вот и нет контакта с миром.

…Это был сон. Когда сидишь, ничего не делаешь, почти не разговариваешь и свистит ветер в ушах, и слепит солнце, и тело качает волна, то это не может быть не сон. Ведь думать нельзя… Призрачно утешался, что не было плохого – был сон - призрачно омрачался, что не было хорошего – был сон. В целом, туризм бессмыслен и выводит в состояние прострации.

На примерах Дорохова, Анатоля, Элен, князя Василия и т. п. персонажей Толстой показал уровень своего понимания людей: то, как мерзость мимикрирует под приличное и даже благородное. Один подлец имеет вид человека смелого, другой – красивого и доброго…. И то, что добрые душевные люди /Ростов, Мария, Безухов и другие/ не способны понимать правду, наивно доверчивы к этим маскам.

…«Милый, милый Лев Толстой! – сказал я, как Наташа, подбежал к деду и чмокнул его в щеку.

…Пьер доверчив, но мягок и горяч, а Андрей трезв, но холодноват и жестковат /или: Пьер умен, но доверчив, а управляющий глуп, но хитер – вот коллизия на все времена! /

Обанкротившийся Николай Ростов – всем душевным эта участь.

…Покаяние на грани самоубийства – только такое покаяние ценно.

Карикатурные - потенциально зловещие - «божьи люди» – не их ли Достоевский бросился защищать?!

«…Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет, да разжигает меня, старика» – сравни с тем, что у Достоевского в «Преступлении…»

Высмеивание свойственного русским обожания своих царей, императоров, генсеков и президентов! Высмеивание многозначительной таинственности самой власти; высмеивание института «гениев»…

…Первая стадия признания «великим» – это действие интуитивное /так ведь в жизни и со всяким пониманием/.

Всякий «великий» – пророк, ибо уже тем «предсказал будущее», что содержал в себе элементы, которые не устарели при всей скорости и всех поворотах «паровоза истории».

«Делай другим то, что хочешь, чтобы делали тебе» – но человек обычно хочет много чего скверного и стороннего. Или же не знает, чего он хочет.

Поссорился порознь, но в одно время с мамой и Вовкой, и вот я мрачен, а они разговаривают: вражда к кому-то как повод для сближения! Причем, мама хочет быть доброй и потому весело разговаривает. Хотят сразу и легко стать добрыми – и находят такие легкие «дела», делая которые кажется, что это у них выходит…

«А пока остаются сии три иллюзии: вера, надежда, любовь». Жизнь плоха, но люди неизменно во всякие глупости верят, на что-то надеются и, улыбаясь, думают, что любят.

…Одиночество плохо, но жизнь среди чуждых людей – это сущее бедствие. Когда не полностью чужды, тогда не полны и эти мучения, но зато полны мучения от соблазна выбрать хорошее и выкинуть плохое – это всё равно, что есть гречневую кашу с камнями.

Только тогда, когда появляется в жизни новое знамя /новое ощущение/ стоит рисовать - его.

…Вообще, я не понимаю, как можно творить, не имея в себе оптимизма /т. е. веры, надежды и любви/, как можно проповедовать пессимизм /всякое печатное слово – это проповедь уже по факту обращенности к многим/.

О «стоянии на краю» можно только прокричать и упасть с этого края – это человеческая трагедия, а не творчество.

…Высоцкий скандирует свою распрю с самим собой и с миром.

…Выходит, я сам должен выбрать, где мне закруглиться с моим даром – не «чем выше, тем лучше». Бог нигде предела не ставит – всё сам. И надо уже закруглиться, чтобы обрести покой и освоить то, что имеешь.

Буржуазия изживет себя, когда потеряют цену экономические факторы, когда люди будут напоены каким-то новым вином. Т. е. экономика будет иметь свою реальную цену, а не завышенную – королевскую и божественную - из-за чего люди готовы терпеть явные несправедливости. …Разложилась монархия, и освободились две силы: низкий народ с возвышенными понятиями о свободе, равенстве и братстве и возвышенная буржуазия с низменными представлениями, что выше брюха не прыгнешь…

Какой радости полна золотая листва на небе и на земле – им кажется, что они уже в раю. «Какая радостная смерть! »

Компьютер обыграл Каспарова: в физической сфере сколько угодно сил, которые сильнее человека, а в духовной их пока почти нет. В физическом мире сколько угодно объектов, которые можно использовать как посредники, рычаги и усилители человеческой силы, а в духовном таких посредников нет и только делая духовный мир специфическим и специализированным, удается в этих побочных сферах создать некий относительный и частный перевес над отдельным человеком.

В физическом мире мы заведомо аутсайдеры, а в духовном - лидеры. А в душевной сфере мы слабы – как наше тело в природе - но одиноки, а потому вне конкуренции – как наш дух.

В наших руках чаша дня – и мы пьем из этой чаши медленно и непрерывно; и у каждого из нас огромный запас этих чаш. Если бы вся вода была слита в одну бочку, то мы бы не ощущали размера нами выпиваемого за минуту или даже за целый день.

Можно жить или в наступающем времени, или в утекающем времени.

«Человеческая жизнь как высшая ценность» – конечно, я понимаю, что было слишком много ложных высших ценностей, во имя которых было перебито бесчисленное множество людей, но сам по себе человек – это только минимальная из высших ценностей. Ограничиться этим минимумом – значит довольствоваться прозябанием в тупике, копя различные парадоксальные проблемы /вроде демографической и «супердемократической»/ и, по сути, разлагаясь изнутри. У Востока, конечно, в этом вопросе позиция более естественная и здоровая. Надо быть не жестким к человеку, а добрым к высшему – и тогда человеку придется /и будет интересно/ мобилизоваться – а без этого не может быть здоровья.

Суета – это гниение; что в суете строится, то сгниет! Суета – это избыток движения при недостатке смысла.

Снова: я занимаюсь делами – и вот я нищий, надо снова делать, «зарабатывать», старые заслуги проедены, старые дела уже отчуждены от меня. И очень мучительно переходить от практического состояния к творческому.

Вновь начинаю ходить по улицам медленно, возвращая в суете и спешке потерянный вкус к художеству и всему духовному. Раз сейчас всё мучительно и трудно, значит, идет какой-то процесс.

Отказ от дневника – это отказ от себя. И это мучение – и надо пойти на это мучение, потому что оно истинно. Истинно именно сочетание предельной механистичности – отчужденной и объективированной, делающей тебя частью людского сообщества – с предельной тонкостью и индивидуальностью – позволяющей тебе раствориться и исчезнуть в дефинициях и воплощениях. Механистичность как покойные рамки, внутри которых я могу без оглядки отдаваться разрешению всех бесчисленных диалектик моей текущей жизни и деятельности. Оправдали себя «уроки» /«вот столько-то времени сегодня буду заниматься тем-то и тем-то»/. И хорошо иметь широкий спектр начатых дел, чтобы была возможность маневра.