Четырнадцать 12 страница

А как много говорит то, что в этом Болдине не было ни сада, ни огорода, а сами крестьяне жили в «курных избах» /нечто много хуже хлева/, каких, казалось бы, уже 20 веков как быть не должно. «Эй, человек, пойди сюда» – стр. 228.

Живопись с цветных фото! /и с чужих картин/. Зачем нужно рисовать с натуры – это так неудобно /не только технически: когда ты на природе, ты должен только растворяться в ней, а не бороться или интерпретировать/.

«Прощайте не до 7, а до 77…» – Христос видит 10 грехов там, где человек видит всего один, потому что видит нюансы и подробности; т. е. там, где человек видит 7 фактов или вопросов, Христос видит 77. Христос умножил своё прощение, ибо Он увидел и грехи людей умножившимися. Если грехов так много, то жертвы за грех превращаются в абсурд: нужно было бы беспрерывно приносить жертвы.

Авангардным способом Христос сказал, что надо прощать бесконечно, дописывать семерки. До 7 еще можно было бы сосчитать, а до 77 считать слишком долго – т. е. сам счет упраздняется. /А всё-таки я говорил себе сегодня: «Буду нервничать, негодовать и злиться. Не без конца терпение мое. Не только хладнокровен я, но и горяч. Уеду от них и не возьму с собой даже Вовку. И 7, и 77 раз уже прощал их». /

Всё-таки есть мера и у Христа, только с цифрами не связанная – «сколько раз Я хотел собрать вас, как птица птенцов…». Людям кажется, что их будут прощать бесконечно, раз логическая цифра 7 уже прошла – но они не знают про цифру 77! /и про число 666! /.

Гений видит за шаг, обычный – в момент свершения /когда бывает уже поздно реагировать /только гений может успеть среагировать! //, а дурак – шаг спустя /участь более завидная, чем участь обычного человека! /. Умный живет в будущем, а дурак в прошлом. Но можно посмотреть на это и иначе: чтобы получить право на воспоминание, надо понять, что и ты дурак.

Полагаемся на «интуицию» как слепой на поводыря /надо чтоб поводырь был зрячий, но слепому и это невозможно проверить! По разговору, по поведению определяет то, кто его ведет/. Т. е. задача человека в том, чтобы постоянно рационально вычислять ближайшее будущее - ближайшие последствия - и иррационально выбирать себе поводыря - и вдаль следовать за ним.

…Кричат со всех экранов похабными и дикими голосами и не смей и слова сказать, а лучше находи и в этом прогресс и мудрость истории!

Опять наблюдая английский футбол: болельщики вовсю веселятся, шумят, руками махают, жуют, поют, после матча и на поле выскакивают. Вспомнил, как у нас: стадион полуразрушенный, напоминающий остатки древнеримского амфитеатра, невеселый футбол и невеселая темная публика в крайне незначительном количестве – у них всюду всё битком, во всем участвуют, в любом городке жизнь кипит, всем всё нужно. У них был бы очень веселый коммунизм! А у нас и на футболе как на «мероприятии», как в концлагере. Не то, чтоб сами какую-то общественную инициативу проявили, но их и силом было трудно собрать на все эти праздничные демонстрации. Если бы не цветные шарики и флаги вовне и если бы не поллитры внутри. Всё время, как тараканы, норовят по своим углам, подпольям и кухням разбежаться - только там, со своими они свойские. А когда, было время, на футбол ходили, тогда и на митинги или тусовки шли с удовольствием! Т. е. не люди виноваты, а государство – государи и судари.

Мечта о коммунизме – это был порыв к коллективной жизни, они свергли тех, кто заставлял их жаться по своим углам, собирая вместе только для рабского наемного труда. …И порыв к демократии был таким же.

Видел яхту под парусом по ТВ: какая красота! Сама не так большая, а паруса огромные. Хотел бы я быть похожим на этот парусник! Надо возвращаться к красоте, не теряя функциональных завоеваний – не читаю и не хочу жить в мире фантастических романов.

…Я хочу, чтоб кончилась зима и было лето, но революционно не тороплю таянье снегов – не растапливаю его и машинами вывозить не собираюсь /и даже бы колоть лед дворников не заставлял! /.

Когда иссякает энергия и нарастает инерция, то хочется двигаться только по рельсам.

Пришло известие, что меня из дворников уволили. Это судьба – ведь сам эту работу всё-таки не решился бы бросить. Начинается новая жизнь.

Хорошо, что я бросил дневник на несколько дней раньше, чем пришло это, убивающее дневники известие.

…Было у нас на задворках запустенье из гнилого дерева, а теперь возводят белокаменную громаду. Вот так всегда у русских: казарменностью борются с уютным захолустьем. /А они внутри этих своих казарм потом умудряются устроить захолустья! / С пятиэтажками еще деревья – и люди – справляются, но сейчас-то пошли уже откровенные башни.

…И евреи распяли Христа, и римляне убили Павла. Одни хранили свою идею, а другие своё мировое господство…

Соединение стилей в одной картине обязательно - моностильная картина подобна моноцветной. Без этого нет движения /изображают движение, но в однообразной и статичной манере! /. /Где-то бытует слово «полистилистика», но вплотную я с тем, что за ним, еще не сталкивался. /

Когда вокруг то схватят куш, то всё спустят, то как сохранить хладнокровие с тем, чтобы тоже не кинуться в эту безумную игру. Всё это и портит характер, и лишает смысла размеренную деятельность.

Читаю журнал «Родник» - «Родник авангарда»!

Если что-то назвали искусством, несмотря на его видимую дешевизну, то значит, в нем действительно что-то есть.

Камень – Бог-Отец, металл – Бог-Дух, дерево – Христос?

Исписали одну сторону и теперь, перевернув страницу, исписывают вторую. «Антиискусство» – это такое же искусство, как и «антистраница» – это такая же страница. /Реализм тоже можно назвать «антиискусством» по отношению к авангарду! / Но как же осуществить синтез, писать сразу на обеих сторонах?! Если только не писать книги. Я беру не лист ограниченных размеров и с оборотной стороной, а лист безразмерный и без этой изнанки…

Вообще, искусство зиждется на человеческой слабости: неспособности человека запечатлеть реальность как она есть. Прежнее искусство пыталось отрицать эту слабость, трактуя реальность статуарно, а нынешнее пытается отрицать саму реальность, трактуя ее как разломанную статую.

Фотография может становиться искусством настолько, насколько темнота что-то скрыла, а свет что-то высветлил, насколько интересен ракурс и композиция, насколько сам объект художественен и содержателен…

Снова о ценных материалах: людям надо что-то дорогое, что-то похожее на вещь, а не листок бумаги или картон /и это лучше рамы, т. е. вывески-объявления, что перед вами искусство/.

Искусство на простом материале превращает материал в драгоценный! Поэтому плохо глядится искусство на драгоценном материале – забивают друг друга. Т. е. либо драгоценное искусство на простом материале, либо простое искусство /какой-нибудь контур цветка/ на драгоценном материале!

…Да, это меня увлекло. Так я смогу зарабатывать. И это тоже стимул выбраться за границу – здесь рынка нет. Я же буду торговать ими не в качестве шедевров, а как массовой продукцией /т. е. буду содержать целую мастерскую с помощниками/. И это органично может перейти к разработке моделей мебели, одежды и домов.

…В искусстве корчи и ужасы, но видно, что это – игра, т. е. что-то доброе и детское, а раньше писали искусство «положительное», но отчужденное, т. е. злое. …Сейчас форма, т. е. реальность, не боящаяся быть абсурдной, т. е. нереальной, а раньше содержание, т. е. нереальность, настаивающее на своей реальности /объективности и правильности/. Всё оттого, что разрозненно действуют: склонность формы к абсурду – это ее тоска по нереальному, т. е. по содержанию, также и со склонностью содержания к объективности – оно тоскует по реальным формам.

…Одни строят, но долго и скучно, а другие ломают, но быстро и весело. Сейчас, кажется, опять строят – из этих обломков – «инсталляции» и т. п. Сначала была неудовлетворенность /в тот «серебряный век»/, а потом им стало очень весело, вот только это веселье не победителей, а побежденных /то-то они налегают на уверения, что они на мораль и на «условности» плюют, «всякий труд почетен»…/

Когда разлучусь с Вовкой, изготовлю его фотографию в натуральную величину в типичной позе - с книжкой на диване - и буду в ней общаться.

…И хорошо, что уволили: ведь не было дня, чтобы я, всю эту грязь собирая, внутренне не ругался, чуть ли не в драку бросался.

От папы всё время слышу: «специалисты, специалисты» – заменяют ими и ум, и нравственность. Знания – это только сырье. Строит только ум и нравственное чувство. Обладание набором знаний как обладание набором умений. Одни и те же факты могут обосновывать совсем различные аргументы.

Потом: «Наполеон – бесспорно выдающийся деятель» – «Если бы послушались Толстого относительно выдающихся деятелей такого рода, то и следующего выдающегося деятеля, Гитлера, может быть не было бы». …Гитлер как гримаса романтизма. Весь «Серебряный век» и революция были такой гримасой, попыткой провести мечту в жизнь. И романтизм совершенно неразборчив – так же как и пустота: могут быть воспеты и убийственные «подвиги героя», и мученичество жертвы.

Вовка сказал вдруг, между прочим: «чувствую, что есть какой-то прогресс в моем мышлении». «Кто его знает, кризисы и такие прогрессы вполне сочетаются» - подумал я тогда. А сейчас он сбрил бороду и усы и стал похож не только на бравого моториста, но и на обезьяну: маленькая красная мордашка с клоунским носом и глазами. Офонарение у него какое-то.

Какой абсурд: набрал всего на 1% голосов больше и «выиграл», сорвал весь банк /такое и в спорте не всегда бывает: нужна какая-то критическая масса преимуществ, чтобы это отразилось на результате/. Да еще явилось всего 25% избирателей! – это вообще профанация. Конечно же, должна быть система, при которой важны сами результаты…

Президенты – эти реликты царей и императоров – нужны не более, чем флаги в их кабинетах, а исполнительная власть должна быть обыкновенной технической службой. Власть начинается там, где есть произвол, т. е. не всё определено системой: «в моей власти поступить и так, и эдак».

…Культ дела, а не болтунов, иначе политика превращается в чуму. Свобода слова должна быть сопряжена со свободой дела.

Акционирование – я против богатых, которые владеют, а не работают и против того, чтобы субъектами, владеющими собственностью были организации и предприятия, а не люди. Не деньги, а труд должен быть в основе. Иначе это всё равно, что ставить телегу впереди лошади. Когда телега самодвижущаяся – за счет эксплуатации умов и природы – и даже лошадь-трудяга может на ней проехаться, то это может и хорошо /если не считать того, что умирает и природа, и ум, и развращается душа/, но ведь она затормозит /по причине этих разрушительных процессов/ и вся эта цепочка пассажиров-акционеров повалится, и окажется, что у них в жизни нет никакой основы.

Музыку, если я и смогу сочинять, то не раньше, чем наслушаюсь ее с нотами в руках – «начитаюсь». Она для меня как иностранный /немецкий! / язык.

Одни евреи ушли в отчаянный сверхформализм /Талмуд/, а другие не стали укрощать свои разбушевавшиеся в лукавстве души, захотели владеть всем миром, обращая камни в хлебы /упраздняя землю, их выращивающую без всяких чудес /это не камень был, а минеральное удобрение! //.

Без причины ничего не бывает: и немцы не стали бы убивать евреев /они пользовались ограниченностью их «порядка» так же, как и ущербностью русского «беспорядка»/.

Завод по истреблению людей – это воистину умопомрачительная революция, не меньше, чем наша Великая октябрьская. Чувствуется философская и умозрительная рука! Одни изобрели легкие способы убийства, другие тотальную умозрительность, ни к чему не чувствительную, третьи – тотальную идейность, ради которой можно пойти на эти убийства. И ведь во всех этих изобретениях и «прогрессах» евреи играли не последнюю, а первую роль – потерпели от самих себя.

…Имело причины и основания и стремление немцев к господству – пытались построить «Общий рынок»!

История Содома и Гоморры, Лота и его жены: наша загубленная молодость подлежит огню, тут уж ничего не поделаешь…

Склонность к парадоксам /так же как и немалая сдержанность в суждениях, т. е. консерватизм/ - это у меня от английских предков. Выходит, англичане обладают главным ключом к истине, но меньше всех ее ищут. Всех больше ищут русские, но они лишены вкуса к парадоксам. Немцы посередине: напирают, но используют прямую логике – занимаются ловлей себя за хвост и познанием «вещи в себе» /это прежде всего про них сказано, что мудрость человеческая есть безумие перед Богом/. /Русские так сильно напирают, что в итоге вовсе не способны мыслить логически. Лучшие странствуют по своим зеленым равнинам как по голубому небесному полю; только вот недолго бывает земное поле зеленым, а небесное – голубым. /

…Избранничество для всех, мода на все времена. … Думаю, я попадаю в точку, но всё дело в том, что в ней никто не живет. Христос: «Я пришел дать вам жизнь и жизнь с избытком» – но они не захотели менять свои обустроенные для разгула функционерства поля на эту маленькую точку.

Просматриваю современную литературу: как никогда видно, что они много знают и понимают, но видно и то, что они, как никогда ранее, уже просто «тусуются». Т. е. уже и Хемы только тусовались, но у них, с одной стороны, всё было более романтично, а с другой и более убого: одни «аперитивы», а мысли никакой не было – экзистенция их еще только захватила и ничего не породила. Знание и обладание им нужно не для движения – смысл движения они знают менее, чем когда-либо – а для нескучного застывания: когда вокруг сменяются предметы - весь этот видимый театр прошедшей мировой истории - тогда уже не надо меняться самому. Великое, конечно, время – мало кому дано быть зрителем и судьей пьесы, а не актером /рядовым, а не заглавным, как всякий раз потом оказывается, ее участником/.

В Возрождение человек узнал, что он мал, но что он деятель и актер – и эти века разыгрывалась мировая пьеса.

В Средние века землю и человека окружали Бог и дьявол, в Новую историю – «Вселенная», понятие неопределенное и расплывчатое, а с 20-го века его окружает «Космос», великая пустота. А человек умирает от пустоты – вот он и пытается застроить ее, заселить – и быть богом, чтобы заместить оставившего его Бога.

У них будет выбор: идти ли во зло, превратившееся в разбушевавшийся огонь или же находиться в невыносимой пустоте – они сами пойдут в огонь!

Письма Уайльда: сначала разнеженные изыски и самолюбование, а после тюрьмы надежда на «простую жизнь и спокойное писание», но вскоре скрежет зубовный о том, что всё проиграно и ни от чего не уйти. Но уже не до манерности и «стиль» много проще. Последнее письмо о его пьесах и деньгах, попавших в руки тех, кто двусмысленно бросил его – ужасный финал.

Я хочу как бы втянуть людей в добро – так же лукаво, как их втягивают во зло /на моем лице лукавая, но добрая усмешка/. Я лишь за великих, признанных ими самими экстремистов: за Христа и Его апостолов, за Толстого и Достоевского и им подобных. «Вкусите, что благ Господь» – понравится, и сами будете искать.

Рисование исходных портретов /с деталировкой теней и т. п. / отнимает у меня больше всего времени, а удается менее всего из-за недостаточного сходства с натурой. Рисование стилизованных графических портретов и живопись удаются лучше. …В моем таланте и подходе много совершенно механических элементов, но есть и гармонизация этих их, требующая вкуса.

Я не зол и терпелив, а зол и нервен – и поэтому я зло реагирую сразу, заранее, в уме – и получающаяся картина меня пугает, не нравится, да и запал свой на нее уже успеваешь истратить – поэтому ничего несдержанного обычно не говорю и не делаю!

Я хочу отнять у писателей имидж знающих «правду о жизни», но оставить их как простых отобразителей жизни; и я хочу отобрать у журналистов право на отображение жизни и рассуждение о ней /всегда пропагандистское/, но оставить им сообщение самих фактов, сухих, точных и детальных – превратить их в техническую службу /интересную, потому что не так просто факты отыскивать/.

Буду последним, а не первым, если буду подстраиваться…

Либо Бог, либо государство должны препятствовать укрупнению собственников, чтобы те не пожирали своих мелких собратьев. Иначе сила немногих обернется слабостью всех остальных и страны в целом. Но ведь можно препятствовать нападению сильных на слабых? Нет, для этого нужно гипертрофированное – очень сильное и за всем следящее - государство. Легче предотвратить болезнь, чем бороться с ней /да и приятнее не болеть, чем болеть/.

Дэн Сяо Пин – это пара Горби. Один выбрал гласность, но не сдвинулся в экономике, а китаец наоборот. Они в этом видели осторожность - мол, не всё сразу - но получилась односторонность. Горби надо было мягче поступать с консерваторами и жестче с демократами, а Дэну – наоборот.

…Немцы – это всё-таки мертвечина. Они и «жизненные пространства» завоевывали, потому что им душно, как мертвецам в гробу. У них слабая психика за толстой кожей. С возрастом только обкатываются и улеживаются. Есть у них и ум – как реакция на своё же безумие. …А русские приятны, но так, как приятна природа, а не как личности. Немцы вне природы живут в деле, французы в обществе, а англичане в своем доме /конечно, все во всем, но приоритеты такие/.

Леонид Афонский – «Родник» № 2 92г. – это надо видеть и читать! Вот уж без комплексов перед традиционными мнениями и репутациями! Себя он определяет также развязно и беспощадно?! И от человеческой незрелости никуда не деться. И вообще, кругом его заносит и борется он с этим трафаретной принадлежностью к самой первой из нынешних мод. Конечно, это сильнее традиционалистов по существу /но они всегда сильнее по факту! /. …С опозданием воздают должное некоторым талантам, потому что воздают-то традиционалисты, а до них как до слонов доходит. И мертвецы им не страшны, напротив: «спасибо, что новые возможности нам предоставили, сами-то мы не способны обновляться».

В конце обратил внимание на заголовок: «Путем тепла»: «опять выверт – имеется в виду тепло, выделяющееся при разложении организмов». Призыв: «тише и теплее сходите с ума». …Для него мерзость и маразм Толстой и покаяние, а для меня – они.

Отчетливо понял, что я соединяю «высокое» искусство и фольклор. Завитушкам – т. е. вьющимся линиям – я нашел место на самом объекте и лице.

После фольклора хочется делать еще более яркие и «цветочные» вещи, доходить до еще большей простоты.

В сравнении с этими цветами насколько и Ван Гог, и Рембрандт неярки! …Цвета сверкают на пределе своих возможностей - всё же есть в этом какое-то злоупотребление.

…А что, жить в деревне, писать картины…

Когда начинаешь живописную работу на изначально красивом материале, то тут уже невозможно достичь размаха, ведь это и так уже драгоценность и сахар. Если только начинаешь на простом материале /какова и бумага/, можно дойти до вершин духовных. Так дерево растет от черной земли до прекрасных цветов и плодов. /Если подражать дереву, то надо делать моноцветные работы?! / …Работы Ван Гога нередко можно счесть моноцветными /у него они либо моноцветные, либо присутствует четкое деление на зоны/. Собственно, весь импрессионизм стоит на этом.

Гравюра – немецкие радости. И сочетать механистичность с ручной работой вряд ли возможно. Механистичность холодна и отчуждена как Марс.

Землю превратили в поле для выбивания продуктов. Сами скучились в каменных городах, а на поля послали железные машины. Страшное зрелище. Ни физического труда, ни природы. Превратятся в духов.

…Поеду туда, отталкиваясь от политики, а значит, и там буду заниматься чем-то таким же…

В маминой квартире смотрю репродукции и настенные календари: Шишкин – русская игрушечность, Волков Е. Е. – русская тоска – этого на Западе нет. Даже таких, как Тропинин, у них нет. Запад склонен к классицизму - в том числе и «хэппенинговому» – т. е. к статичности, отчетливости и предельной выделке форм и к поиску новых форм, где всё дробится, упрощается, корежится, размывается и т. п. /после чего вновь обретает классицирующие черты/.

Слышу, как мальчик зовет свою маму, нашу соседку, которая моложе меня… – наверное, когда тебе так часто напоминают, трудно не убедиться в том, что ты уже взрослый. Когда слышат «мама! » или «папа! », они каждый раз испытывают тайную радость…

Они цепляются за организации так, как лианы за дерево.

Как сказал Христос: «Я ствол, а вы – ветви» - не лианы, а ветви. Т. е. для людей-ветвей земля, а значит, и небо, законно закрыты и они должны выбирать себе ствол - учителей…

Холодное и горячее как источник всего, генератор с клеммами + и -, но съедобно только теплое – оно и вырастает на ветвях.

…Христианин выше занимающегося искусством. Постижение пути преображения быта – это главная задача каждого и моя тоже.

…У меня бывают зашкаливания, когда вдруг распаляешься в доказательствах своей значимости и хоть и добавляешь при этом, что пред Богом я – ничто, но на деле этого не ощущаешь.

Все достижения и прорывы Востока лежат в сфере индивидуализма, а весь опыт – в сфере коллективизма, а у Запада наоборот. Запад застрял на индивидуализме и не в силах найти формы истинного коллективизма, а Восток поглощается природой и не в силах пробиться к личному, индивидуальному сознанию.

Надо отнять у Запада «прогресс», а у Востока «карму» и «нирвану». Тогда Запад поймет, что важны не только формы, но и сути, а Восток поймет отличие человека от животного, а не только их сходство.

Запад плохо относится к Востоку, но и Восток платит тем же: японцы терпеть не могут иностранцев, мусульмане – иноверцев, Китай – замкнутая вселенная, в Индии все чужие автоматически относятся к самой низшей касте. Запад считает Восток «развивающимся», а Восток таким же считает Запад. Ассимилируют плоды друг друга, ничуть не изменяясь: Восток перенимает материальные формы Запада, а Запад перенимает духовные формы Востока /каратэ, йога и т. п. /. Потому и позволяется заимствование, что это лишь мелочь, которая ничуть не повредит национальной сущности. Кстати, материальная «цивилизация» легко оборачивается материальными джунглями, где Восток чувствует себя неплохо. А каратэ и йога – эти формы духовного столбняка и взрыва – со своей стороны вполне сводятся к маханию руками и ногами, т. е. к понятному для Запада. Без посредника – Бога и дьявола – Восток и Запад не могут понять друг друга: объединение возможно только на более высоком уровне, чем тот, на котором они находятся…. /Восток – это тело и дух, а Запад – это душа. /

«Верю, потому что абсурдно» – вот она, вера в абсурд, в авангард и извращение! «То, что для других безумие, для нас есть истина».

«Я мыслю, следовательно, я существую» – как раз мысли тут и нет /если не считать слова «следовательно»! /. «Во мне что-то шевелится и это шевеление я сознаю – значит, я существую» – облегчение для находящегося во мраке, смотрящего сквозь стекло не тусклое, а полностью непрозрачное. И вся мечта – существовать, где уж там жить. Мысль порождает движение, а движение – это жизнь. Мысль о существовании /и смыкающаяся с ней мысль об обладании/, не мысль о жизни – в этом вся Европа. Жизнь – это отдача своего существования в движение, это жизнь мысли и тела. «Я мыслю, следовательно, я уже не существую, а живу» /хотя осознание себя – это уже столбняк и возврат к существованию и пассивному созерцанию - лучше мыслить без раздвоения и желания увидеть себя со стороны/.

Мысленно сопоставил свою «живопись» - листочек рыхлой бумаги, полный линий и подкрашиваний – и мощные, огромные картины прошлого, какой-нибудь конный портрет 5 на 5 метров, полный блеска, красок и мастерства…. «Да, от такой живописи дорога к американским небоскребам прямая». ... У меня и писание, и живопись отдельного простого человека - воспользовался эпохой разномыслия и упадка. А они заимствуют стиль, идеи и умения, им нужны большие деньги, связи с элитой…. И надо быть «талантом» /талант – это как человек о семи головах! /

Кооперация заменяет знание…

Народы вроде прибалтов действительно все века топтали империи-мамонты. Мало оставить их в покое – надо искупить свою вину: ухаживать за ними, как за ранеными, давая льготы и преимущества…

Конечно, знать «большой» язык им всё равно придется. /Все должны знать несколько языков, чтобы всегда мог образоваться мостик. /

Мучительная участь пророков: они, будучи в этом мире первыми в духе, последние не только в реальности этого материального мира, но и в духе того нового мира, с которым они вступили в контакт. Это во фразе Иоанна Крестителя: «я не достоин развязать шнурок на обуви Его» и в словах Павла: «вижу как сквозь тусклое стекло»; ну и, конечно, в словах Христа: «первые будут последними».

На стройке по соседству так называемый «шум, гам» /команды, советы, шутки и ругань беспрерывным потоком - и без длинных монологов, но с недоговоренностями, намеками и с неожиданными перескоками/. «Ведь это пьеса! Декорации как на картине Леже – и поехали, поддерживая ровность и монотонность этого «шума, гама». …С одной стороны, непонимание, вопросы, споры и долгие оклики – «никак не дозовешься» – а с другой - шутки…»

Да, в живописи не меньше жанров, чем в литературе. Есть литературность /кстати, и Рембрандта сюда можно отнести, только он преодолевает ее, улавливая суть экстаза, который естественно неподвижен /если ограничиваться душевным ракурсом – что он и делает//, есть символические видения и сны, есть реализм и поэзия, есть письмо /Ван Гог/, есть притчи и аллегории, есть «высокие» жанры и есть масскультура…

…Они начали с заимствования у Антики, а кончают заимствованиями у самих себя. Всякая традиция кончает самоедством. …Они начали с Антики в живописи, а кончают ею в реальности /так что можно уже и бытовые предметы или их упаковки выставлять как произведения искусства/ и в своих видениях, до предела стильных и статуарных. …Т. е. их картины для меня не являются живописью; хотя видения их интересны – у нас же одна душа на всех. Да, попробую и их сделать живописью – как и фотографии! /Но видений этих так же много, как и фотографий – что выбрать, чем ограничиться?! /

Рисуя, часто включаю радио, чтобы слегка размыть свою сосредоточенность и добавить бессознательности – и до того обрыдло! Думаю: «говорите только о себе, о ближнем, настоящем и буквальном – ни о «Родине», ни о Боге, ни о прошлом или будущем, ни о глобальном, идейном и духовном вы, шутники и остроумцы, не имеете права говорить». …Это постижение личное и тайное, оно не передается в школе и на него не выдают диплом. …Словесные доводы – это тоже шутки и эмоции, т. е. только одежды. Масскультура выдает себя за разжевавшую всё «высокое» - и чем больше высокое протестует, тем громче «врубается» эта музыка, чтобы заглушить протесты. Так что «высокое» уже растаяло в этом шуме и превратилось в спутника масскультуры. И, в общем-то, в этом нет никакого искажения, никакой профанации: каким был раньше поп, таков ныне и приход.