92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 28 страница

85: Понимаю же про себя многое; при сострадании и в других мог бы понять больше, чем теперешние ярлыки-определения. Ярлык скучен, а не человек. /Пусть не играют в крепышей, богачей и суперменов. И пусть не кусаются, хотя бы. /Поздняя приписка//

92:

Жадность особого типа: «понять, понять, понять! » – «хватать, хватать, хватать! » «Эх, сколько добра – понимания – пропадает». Но сострадания на всё не хватает, а только на необходимое для жизни.

85: «Все стали реалистами, признали свою ничтожность и сосредоточились только на содержании самих себя».

Что-то в человеке лежит старым хламом, не играет. Может никогда не заиграет, нет обстоятельств. Наездилась колея, но ведь это только обстоятельства.

В итоге, я только хожу по комнатам, слоняюсь.

92:

Век душевного цветения как человека, так и эпохи человечества недолог: сначала душа огромна, а мир мал, затем всё по нисходящей: душа меньше, а мир больше /и говорят о себе в мире/, и, наконец, душа маленькая, а мир огромен – все силы души воплотились в сотворенном мире. Соответственно: романтизм, реализм и модернизм. И эта малость накануне уничтожения для одних блаженство спасения, а для других блаженство безумного танца пылинок в огне.

…Игры на старом-старом чердаке, где-то между небом и землей, в тишине, в месте, которого не касалась, как бороды Самсона, рука человека. Пыль как выпавший снег. А какое здесь солнце! И можно выйти навстречу ему прямо в оконце – и зашататься от захватывающего дух простора крыши. Я помню, какое впечатление я получал в детстве от книг, где было что-то подобное. Мне достаточно ступать босыми ногами по теплой крыше, ступать в любом направлении… А как меня захватывал вид чердачных окон, светящихся по вечерам. Казалось, что именно там мог бы воплотиться совсем неземной уют. …Чердак не должен быть большим – он должен быть как кораблик на огромной волне остального дома.

…Отдача себя не форсируется, не идет «на ура», отдача не всему, а только тому, что не сбивает с ног, а напротив, укрепляет.

…Наедине с самим собой быть всё время и утомительно, и бесплодно. Я действительно пугал отца этим своим вдруг в 21 год начавшимся хождением по комнатам…

85: Я скрытен – осознаю и возвожу в принцип даже; другие, вероятно, делают тоже, а может, по некоторым признакам, у них ничего нет за душой, только серые тени.

И почему, почему во все времена о главном, наиважнейшем – молчок и приемлемым кажется только пустяковое времяпровождение? Почему стыдно? Причем кажется, что именно в последнее время эти вещи совсем сходят на нет и лишь в некоторых книгах есть отголоски прошлого века.

92:

Быть скрытным для человека так же естественно, как и жить в домах, за стенами.

Человек оперирует в жизни только пустяками, потому что только ими и владеет. Есть у него в душе большее, вплоть до чего-то захватывающего и огромного – но он этим изначально не владеет. На поверхности всегда будет мелкое, кончики веток, но чем больше под ними «айсберг» дерева, тем менее это мелкое будет пустяком. Настоящее дерево не иссякает в своих бесчисленных окончаниях, а концентрируется, заостряется и выходит в жизнь, в небо.

85: Человеку не случайно дано сознание своей ненужности и ничтожности; всем дано оно и у всех, хоть глубоко, за жиром, а живет.

Страшно, ведь это почти безысходность, раз, с другой стороны, живу среди глубоко чуждых людей и вынужден постоянно заниматься случайным.

92:

Укоризненно качаю головой: «Да, теперь я вижу, что твое плохое настроение просто неутомимо в своих разоблачениях». Опять страсти-мордасти на глубине. «Почти», однако, добавил; «почти» – это калитка наружу, а человеку калитки вполне достаточно. Узкий путь только и является путем, а широкий – это Бог весть что такое.

85: Как на очевидно здравое в рассуждениях переходишь, так и пустота, туман, потому что нет накала.

Не исключено, что назавтра же все выцветет.

Надо ли казаться очевидным, здравым? Это же тоже требует сил!

92:

В темноте нельзя никуда идти, но можно отыскивать самого себя.

…Ваши излишества и ваши войны, ваш насквозь ложный прогресс – я не желаю на всё это работать, тем более, в ваших окостеневших, не дающих свободы силам, организационных формах. Надо прекратить ложное, прекратив труд, его питающий.

85: Зло – только грязь или добро – только позолота? Слова – ярлыки и так трудно видеть венец, то, ради чего все - знаю же, что в конце видение именно такого венца будет казаться наивной мечтой.

92:

Кто не понимает зла, тот не творит добра /верно и обратное/.

Слово – ярлык, клеймо и пуля; слово – семя, импульс и звук; слово – знамя на ветру; слово – пустота, слово – пыль, слово – громада, слово и слишком неопределенное и слишком однозначное. Само слово «доброта» вполне может звучать по злому.

85: Ведь не тот же писатель хорош, который нафантазирует красивее или т. п. Пытаюсь, чтобы душа звенела в словах.

Но как бы это могло вылиться в жизни? … Только в религии?

Да и у меня есть какое-то жеманство, манеры, игра. Это тоже малодушие.

92:

Фантазия – это жизнь сна; также как твое писание – это сон жизни.

Звенящая душа сосуществующая с возмущенно и беспощадно ругающейся душой. Живут как соседи, навязанные друг другу и уже настрой не тот, чтоб звенеть и рваться. /Рвался, рвался и дорвался до своей отдельной комнаты – и на том спасибо. /

…По неотступности пробивается из сухой пыли зеленый росток… Пробился бы я легче, быть может, был бы менее ценен.

85: Я, конечно, лирик. И трагик. Не знаю, как это уживается. Лирика щемящей грусти и никому не нужной нежности, мечты и стремления. Такая музыка... Но, может, ко мне смогли бы приделать ярлык сентиментальности.

92:

…Сегодня совсем уж яркий день и впервые чувствую, что просто не хочется думать и писать. Хочется на свету что-то поделывать. Летом все дела стремятся испариться, исчезнуть в потоке солнечных лучей; хочется превратиться в аборигена, если не в негра, то хотя бы в итальянца. Как на юге вообще умудряются что-то делать – «и так хорошо».

85: Несомненно, меня чрезвычайно сдерживает то, что я ничего не знаю о том, как строится книга, форма ее – никогда не обращал внимания. Это же скелет, на который наращивается плоть.

…Пусть не достигну мечты, но до суеты не унижусь. Хочу смотреть и видеть, хочу покоя в душу.

92:

Иногда посещает мысль: а почему бы тебе не попробовать роман так же, как ты пробуешь живопись – на копиях? Тоже можешь ввести свою вариацию.

…Многолюдный отряд знаменосцев. Воинов вот мало; а пахарей тогда совсем не было. Впрочем, хороших лозунгов не бывает, это только на вид может показаться. Громко заявить на весь свет можно только несусветные глупости.

…Надрывал себе душу, а простой, тихой любви почти не имел. Т. е. она была легким, разлитым светом в буднях, но ведь я тогда был под властью идеализма и склонен к бегству в горы, где Бог, конечно, тоже есть, но огромный и страшный, неподвластный человеческому.

85: Так нельзя, друг мой! С такой неподвижностью мысли, таким надрывом ты только почву под ногами потеряешь и больше ничего.

Но что поделаешь, если нет и не было у меня чувства, что началась новая жизнь.

До того разрослась вся эта канитель в душе, что уж какое-нибудь простое заклинанье, пожалуй, не поможет. Т. е., что же это я говорю: помощи от заклинаний и не было никогда, но была хотя бы минутная вера в возможность ее.

Моя жизнь – это роман Дост., потому что кто-то внутри меня почему-то против меня.

Трудно переламывать себя, уходить с наезженной колеи, но в утешенье думаю /а утешенье не перестаю искать себе и, признаться, преуспел/: второй раз меня и силой не свернешь.

Как все в минуту вскипело у сонного еще минуту назад!

92:

Вот эту мягкость в себе я всех больше люблю и ценю; она меня и спасла. Она – моя женская половина!

…Не ключевое я старался не писать вообще.

Люди могут приблизиться друг к другу только в качестве богов! …Электричество – вот их личное, эгоистическое солнце, позволяющее «жить», будучи полностью разобщенными. Люди и не заметили, как переступили все грани и оказались в царстве смерти. Чума уже пришла, но пир еще длится, никто не хочет прерывать его на самом интересном месте, с пьяных глаз и море по колено.

Наши творения стискивают нас с боков, а земля уходит у нас из под ног – и нам остается либо провалиться в бездну, либо воспарить в небо, еще виднеющееся там, наверху между небоскребами. …Говорите, есть полно других мест, где неба сколько хочешь? Но ведь правят-то – и творят жизнь по своему подобию – небоскребы и уже всем ясно, что от них никуда не скроешься и сколько бы не было неба, его от них не сохранишь.

…Это тоже типично: люди идут мимо Библии, не веря, что там все их «велосипеды» уже проходили. Своя загадочность ближе чужого объяснения.

…Жить «обгорелым» - для этого нужна совсем другая психология, которой у меня нету.

…Счастье – вот оно, рядом, перед тобой, взгляни, но ты склоняешься над бумагой, потому что между тобой и им стоит смерть и я хочу, не теряя времени, побыстрее изжить эту преграду.

…Я, может, и несостоятельный, но дело в том, что я живу во время собирания плодов и мне надо всего лишь тряхнуть яблоню и подобрать посыпавшиеся градом спелые яблоки.

85: Не могу писать на больших клетчатых листах, хоть убей – стопорится все уже с первой фразы.

И еще: к запискам я привык и с ними не испытываю затруднений, а вот если что-то новое надо сделать, теряюсь. А надо приучать себя к разбору книг, учиться фантазировать, смотреть и видеть, да и просто складно о чем-либо рассказывать. Чтоб были не только чтение чужих книг и свои записки, которые, видимо, чрезвычайно трудно будет хотя бы и частично в дальнейшем использовать.

92:

Стоит мне отойти от своих яблонь, перейти в плоскость будней, обыденности, как я могу нести лишь вот такую ахинею. В буднях не может быть ни грамма «гениальности». Удалиться же из будней в нашем универсальном мире некуда, так что остается только духовное удаление /для которого всякие физические перемещения очень вредны, ведь душе неизбежно нужно время, чтобы привыкнуть и успокоиться – и перестать заслонять духовное – на каждом новом месте/.

85: Форма только обслуживает содержание, помогает ему раскрыться во всем своем внутреннем богатстве. Это чрезвычайно важно. И это не так у 99, 99% художников. Все просто: у них есть форма, ее они выдумали, а содержания своего, именно только своего, у них нет и его натурально, пожалуй, не выдумаешь, и не изобретешь. Разумеется, содержание – это не тема, а соль и напряжение жизни, ее нервы. Впрочем, если непонятно, прочтите что-нибудь у Дост-го, а потом, для сравнения, что-нибудь, например, современное.

92:

Мы должны искать прекрасные формы неба, не забывая о полезном содержании земли. «Это только форма»: форма - видимость, но видимость иных миров. Стартовые условия: мрак и тьма над бездною. Кстати, теперь человек вновь становится «садовником», но только не при живом саде, а при мертвом – всей этой технике, которую он обслуживает. Сдается мне, что как Ева творилась во сне Адама, так и чудо прекрасной формы возможно только при сновиденческом образе жизни /а разум возможен только в бодрствовании/. Т. е. формы я достигну не раньше, чем обрету мир и покой – т. е. условия, подходящие для «засыпания»… Душевный покой – это место, где встречаются в истине содержание и форма.

Я должен писать то, что пишется /не мной/ и я следую за своим пером, отрабатываю «входной билет».

Нельзя сказать «тонкое знание» – потому что тонкость относится к свойствам красоты и нельзя сказать «простая красота», потому простым должно быть знание. Красота /форма/ - это тонкие, сложные окончания знания /содержания/! Чем ближе к концам веток, тем больше красоты. …Ты говоришь, что у тебя мало красоты, а много знания? – теперь ты понял, что так не бывает?!

85: Даже и для пробы не стоит оживлять какую-нибудь непрочувствованную ерундистику.

Я даже не читаю сладкое!

Слово – это всегда только звук, а промолчание уже поступок. Лучше сохранять серьезность…

92:

Нужен такой путь, при котором не должно существовать самих понятий спешки и суеты, т. е. такой, который по человеческим понятиям является стоянием.

Нельзя прожить пробную жизнь и не бывает пробного дня для солнца и нет пробного кирпича в стене дома.

…Боль – это сильное воздействие, а в сильное воздействие можно верить, как в способное изменить нечто существенным образом. Так что боль – это всегда лекарство.

Не будь сахарного песка мы бы ценили сладость меда, также как не будь электричества, мы бы ценили дневной свет. Я ценю всё переходное /утро, вечер, кисло-сладкое/.

Мы все пресыщены, живя в столь насыщенном мире. Яблоня осенью готова к тому, чтобы избавиться и от плодов, и от листьев и стать совсем свободной.

Образ – это молчание. Красота в образе, а образ в молчании, значит красота в молчании. Слово дано нам для того, чтобы мы могли разобраться с миром, «познать» его, а познавший уже живет не в словах, а в образах. Образ – это совершенство; наш мир совершенен, потому что образен.

85: Человеку для того, чтобы просто прожить, не требуется затрат всех сил и всего времени - и не требовалось, я думаю, никогда. Иначе была бы бессмыслица. Силы души должны работать именно каждую свободную минуту.

Душа должна звучать как струна. Натяни струну так, чтоб звучала.

Я благословлен тем, что мне дано знать секрет натяга струны, т. е., по сути, цену всем вещам и делам… - только в музыкальном, а не цифровом их выражении!

Кстати, может, мне проникнуться идеей собственной исключительности?! Это дало бы мне легкость и крепость стали. Где-то я уже сейчас считаю, что стою выше, т. е. рвусь к наивысшему. Но где жизнь? В жизни моей это никак не проявляется и это странно, логике, во всяком случае, не поддается.

А вообще, я не писать собрался, потому что писание, что бы там ни говорили, это продукт для других. Сейчас же судьба моя решается.

92:

Дерево не может расти вполсилы – ему просто некуда будет девать вторую половину. Ведь сила - это не вещь, которую можно положить на склад, а энергия, т. е. огонь: не будет огонь делать полезную работу, значит будет делать бесполезную, обогревать воздух. Огонь сил, как и слово – это то больное, что мы должны вылечить и чем стать богатыми - либо же оно убьёт нас. «Слово – лекарство, а душа – болезнь».

Реальность грани, струны, тонкой ветви – это особая реальность. Уже реальность ножа, листа – особая: она существует в пространстве, уже летает, уже полна исчезновения… Струне не остается ничего другого, кроме того, как быть натянутой, она существует только в этом напряженном состоянии. …Струна – это один из кусочков солнечного луча, преодолевшего миллионы километров и здесь, на земле, материализовавшегося.

…Говорение в словах, а пение в образах.

Да, я благословлен здравым смыслом, благословлен видением очевидного, спасен от пагубы демагогии, от которой мухи заболевают слоновой болезнью, а слоны чахнут, превращаясь в заморышей, в насекомых. Это моя связь с миром и ни о каком своеволии в нем я и не помышляю. Это как если бы рабы своевольничали в саду господина своего.

…Вот я хорошо сижу, загорая и пиша, но стоило мне пройти мимо «чужих», когда ходил за панамой, как тут же промелькнула искра перебранки.

…В начальники всевозможных канцелярий пробиваются корифеи смерти, те люди, которые в этом малопочтенном и затруднительном состоянии чувствуют себя наиболее удовлетворительно и потому без труда управляются со своими столбенеющими коллегами /управляются, топорща тараканьи усы/.

85: Не хочу, чтоб жизнь была как серый туман. Вспоминаешь ее, а там только серый туман.

Никому до меня нет дела. Я, как и каждый, предоставлен самому себе. Пожалуй, все же только поднявшись над людьми, я смогу позитивно относиться к окружающему.

92:

Надо принять серый хлеб, серую воду, серую землю, серое небо. Всегда можно найти красное яблоко: ты ешь серый хлеб с красным яблоком и это и вкусно, и красиво. Серое – это компромисс. Серое – это когда ничего не получилось, но очевидно наличие светлой компоненты.

И держит меня всего лишь веревка – её я могу обрезать. Если бы меня любили, я бы на порвал веревки, даже если бы это было мне в тягость. А так я день за днем пребывал один на один со всеми своими озарениями и проблемами и был твердо уверен, что ни один человек обо мне не думает и не шевельнет пальцем ради того, чтобы я пришел к ним и завтра: я сам прибегу ради галочки, выставляемой машинально в каком-то никому не нужном журнале. О чем говорить, если и в соседней комнате обо мне легко и вполне забыли. Вот так и приходишь к чувству гордой свободы: вы забыли человека – человек проклянет вас: «плевать я на всех хотел, пусть отправляются вслед за своим журналом на помойку». Эксплуатируют природу, хотят эксплуатировать и человека: мол, дармовщина безвольная. Люди просто чтоб не подохнуть, не задохнуться ищут интерес повсюду, в том числе и в навязанной им работе.

85: У большинства писателей логика арифметики. Лишь Дост-ий – высший раздел, отношение к человеку, как к творению и самостоятельной ценности.

Собственно, я не искусство люблю, а жизнь, полноту ее, красивости меня вовсе не увлекают. А чтоб жизнь была, нужны поступки.

Цели надо ставить - тогда поступки придется делать.

92:

Мы слишком реально сплющены между двумя реальностями земли и неба, чтобы не уйти за грань, за горизонт.

Не надо «ставить» цели как какие-то деревянные фишки… Цель – это не точка. Это сектор нашего взгляда. Надо просто двигаться прямо, навстречу пространствам.

85: Но почему же искусство совсем не отражается в жизни?

Не жизнь, а красоту и неожиданность ищут?

И отрывками, в виде мнений многие могут говорить и писать, но все – отрывки и только. Лавины нет.

Дело делает творением напитанность чувством. Остальное – ремесло и симпозиумы.

92:

Ограниченность всегда следствие неполного контакта с жизнью, это как дерево с плохой корневой системой…

Реализм вырождается в марш в никуда, а идеализм вырождается в эксцентрику.

Подставь под свое обрывочное мнение чужое обрывочное мнение и тут же начнется химическая реакция, лавина, пучина… Просто до поры, до времени свое слишком слабо, а чужое слишком сильно – и ходишь мимо чужого в рассеянности, как вдоль стен…

Это как слишком долгий перерыв между двумя вздохами: начинаешь страстно мечтать о лавине воздуха. …Призрачный пузырек воздуха приходит, но только продлевает мучение.

Тихий час в больнице, все разбрелись, испарились, а я вдруг умираю и этот случайный медбрат стоит около меня, досадуя и порываясь уйти, пожав плечами… Вон и похоронная команда шествует там внизу у входа, освещенная и закопченная солнцем.

…Искусство не поощряет живое чувство, а напротив, может создать у него, благо оно появится, комплекс неполноценности. Это мне напомнило известную фразу из Исаии: «отрасль от корня Иессеева» - ведь речь идет о дичке! Вот так и живое самостоятельное чувство неизбежно появляется только в качестве дичка в этом перенаселенном мире. …Как тогда ждали высшего царя–спасителя, так и сейчас ждут высшего художника-спасителя. И опять ошибутся… А предпосылки были как тогда, так и сейчас: нравственный и национальный пафос налицо. /Кстати, почитается ли сейчас у евреев Иоанн? /

85: Но в том и идея, чтобы свое и только свое было в уединенье. И оттуда на все – настроение, усталость, суету – сверху! Каждый день быть там, пусть недолго. Это основное. Есть и в придачу...

В конце концов, это просто нравится. Может, это и упрощенно, точнее, однобоко, но реально, можно ухватиться.

Жить от одного уединения /непременно уединение! / до другого. Регламентов не нужно. Волен дерзать без всякой побочной всячины. Пусть даже и совершенно автономно. Потом будет наслаиваться. Пусть даже и не возникнет ничего особенного и конкретного, всё равно хорошо просто слушать себя.

92:

Вхолостую прокручиваешься во всех этих «занятиях», навязанных самому себе. Хочешь нахапать «умений» на 3 жизни – потеряешь и одну, хочешь наверстать безнадежно упущенное - потеряешь и «остаток» /а это 4/5 жизни/. …Работаешь на результат и как раз тогда-то он получается сомнительным. Результаты становятся фактами-клеймами; и можно заклеймиться на всю жизнь. Я заваливался на бок сплошного уединения, а сейчас завалился в сплошную работу.

Все семь лет мне снится свобода, все семь лет она так близко /так же близко, как и Женя-якорь и вся рутина/.

85: Возможна лишь любовь неравных; любить можно либо более слабого /любовь жалеющая, покровительствующая/, либо более сильного /любовь благоговеющая, прилепляющаяся/, равные же всегда, прежде всего – противники. Неравенство мужчины и женщины имеет тот смысл, что легко доступной становится любовь…- вот только все хотят покровительствовать!

92:

Не сила берущая, и слабость отдающая, а наоборот – таков Божественный закон гармонии… Бог дает свою силу только тем, кто готов быть беззащитным перед ним. Адам попытался защититься – укрыться, оправдаться – и потому Бог отнял у него и то, что он имел.

Не лучше ли жить свободно и без зависти на разновысоких качелях жизни – солнца и неба хватит всем, взлетающим им навстречу. Кому нужно это недоброе прилипание друг к другу с целью примерки.

85: …Какая, все же, неестественность и натужность; представляется, не так все должно быть. Поэтому неотвязно и беспрерывно думать просто не смогу и не выдержу. Так что, может, все прочее только кстати. Буду пить воду, чтоб комок в горле не застрял.

Я как в наших сенях, когда входная дверь уже закрылась, а выход еще ищу только в потемках на ощупь.

А теперь всякий завод кончился.

92:

А ты перемени пластинку; или, так и быть, приляг на минутку, аккумулируйся – и снова за дело.

Тугого завода у меня никогда и не было. Всю жизнь полудохлый. /Когда зеленый, тогда и всё прошлое «зеленеет» в представлении: партия «зеленых» пришла к власти и переписывает историю на свой лад. /

85: Крамола: если все пишут только для увода от реальности и замазывания проблем, то, может, и Дост. не исключение? Я уже никому не верю; может, у них система такая, что наверх пропускают лишь тех, что обмануть хотят?

Хорошо еще, что человек почти в каждой своей фразе раскрывается - с учетом обстоятельств, конечно. Надо только иметь охоту задумываться и присматриваться.

Но рано радоваться, ведь если ты с облегчением почувствовал, что вот, мол, хотя бы с этим у меня хорошо и хотя бы здесь можно себе позволить расслабиться, знай, что возможно ты уже подставляешься.

92:

…С одной стороны, они с возрастом выживают из ума, а с другой, приобретают «общественный вес» и срастаются с властями. Это не умысел, это инстинкт /чтоб иметь «умыслы», надо быть слишком умным человеком/.

Сколько пустоты вокруг нас, столько и воздуха. Большие горизонты присущи великим людям: крестьяне – великие люди. Город – это лабиринт, влияние стен /и это цивилизирующее влияние асфальта/: выезжаешь на природу и словно зарастает, становится цельной, монолитной и крепкой душа.

85: Учиться по аналогам и пробами – зачем изобретать велосипед, когда полно дорог проторено.

Да, кое-что осуществить непросто с технической стороны - что и делает искусство делом – с одной стороны.

Хватит « почитывания».

Я обязан суметь.

92:

Сейчас не только нет речи о литературных копиях, но и в живописи подумываю об отказе от копировании Ван Гога. Нужен свой язык /типа: берутся спонтанные пятна и т. д. и они эстетизируются – например, любовно обводятся контуры и добавляются градации цветов; или же, пользуясь фантазией, развиваешь, увиденные в причудливых сплетениях образы. Так и в писаниях есть два пути: от реальности и от сплетения слов.

В природе очень много полной спонтанности.

И меня всё более занимает использование неумелости /неровности, грубости, смуглости, корявости/ в качестве материала для эстетизации.

…Красивые фото из Израиля: шик самого фото и шик того, что на нем изображено, и шик той стены, на которой оно будет висеть – вот с чем мы боремся. «Перекрасиветь» их невозможно. Экспрессия – это, конечно, сила, но монотонная сила. Поэтому не обойтись без красоты неумелости. Нужна демифологизация и слишком красивых, и слишком сильных…

Вкус может быть и в грубом гвозде. Важна чистота /«аккуратность»/. «Вкус» – вопрос отсутствия излишеств /и это при экспрессивном цветении красоты/.

…Это против болота всяких «полу».

…Воля листа на ветке держаться, не падать, несмотря на то, что ветер его изнуряет.

85: Можно было бы всем остановиться. Просто достаточно. Истина всегда проста. Дело не в сложности теорий. Достаточно вариантов красоты, чаша наполнилась, новые мотивы не будут лучше старых. И без них хватит чего потреблять человеку. Но суть в том, что важно творчество само по себе, твой мотив важен тебе. К тому же, целью творения может быть и не нечто готовое.

92:

Уже тогда всё знал, всё имел в себе.

Чувствуется настроение светлой усталости.

85: «В лихорадке рождались все новые планы и тут же умирали от нетерпенья».

92:

У меня лихорадка и нетерпение обычно бывают при исполнении какого-либо «плана» и дела, а рождается всё невесомо /почему и исчезает вскоре/ - вон, как тополиный пух летит.

85: Человек – это тайна. Если бы и хотел, не смог бы выразить все, что во мне, в человеке. Человек всегда остается тайной и наедине со своей тайной – каждый. Как свет создает лишь тень, но не самого человека, так и слова – это только свет.

92:

Есть тайна одиночества - тайна-крылья, тайна-цель - а есть просто кишмиш, с которым вполне можно обращаться по-свойски /как лаборант на анализе мочи и кала/.

85: У меня две крайности /и их пресловутое равновесие/ - сухой, практичный и тянущийся к идеалам.

92:

Уже что-то успело стать пресловутым…