92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 26 страница

Типовое – а значит, заемное – «быть самим собой» имеет явственный привкус эгоизма – это воинствующее самоутверждение, заявка именно по отношению к другим, а не в себе. Желание сменить подчиненность разнообразным влияниям, исходящим от других, господством. …Надо не нападать снизу вверх на огромную жизнь, а жить под этим дождем влияний – пусть иногда холодноватым, но и благодатным тоже – превратиться в рыбу, найти себя в водах; ты не исчезаешь – не таешь, не тонешь - в них, ты Ной на корабле, для которого чем больше воды, тем он выше и только. Никто никогда не поднимался так высоко как Ной во время потопа, ведь он был выше самых высоких гор! …Ты перестаешь быть самим собой, когда начинаешь противостоять чему-то естественному, что разлито в мире и есть у всех других. Ты будешь самим собой, когда ты будешь со всем тем лучшим, что в других!

Я ведь в поисках удачи, огня маяка в тумане. Я сознательно иду на это беспокойство, когда раз за разом оказывается, что всё мимо, всё пусто. Сигналы поиска идут беспрерывно, с частотой вдохов, а каждый выдох как ковш, поднятый с глубины – полны ковши туманом, но плавает в них и золотая рыбка. …И я просто и радостно – авангардно /потому что традиция всегда уже усложнена и притушена/ - ставлю ту плавающую рыбку - вместе с ковшом, вместе с туманом – вместо аквариума.

…Желание того, чтобы всё-таки было воздействие на людей /желание это доходит до жестокости: «пригвоздить бы подлеца»/. Я и прокурор и защитник на вечном процессе.

…Знаешь толк в дерьме и нытье. «Ой» – жалость, почти слезы – а ведь на поверхности воинственно решителен.

…Что же удивляться тому, что никого не прельщает перспектива очутиться в помойной яме и, вооружившись в придачу выданной сомнительной решимостью, учиться из этой ямы вылезать, заранее настраиваясь на то, что сразу это не удастся: будешь срываться с громким плеском, ведь склизко – а иначе зачем бы тебя вооружали решимостью. Вот такое крещение.

«Физические упражнения угнетают дух» – всплеск идеализма; всего-то, наверное, переборщил. Т. е. и здесь противоречие: я – молодой парень, всегда любивший спорт и я же прельщен образом хрупкого, неземного, духовного создания /«ну не совсем так, зачем же говорить тоном подначивающего своих «цыплят» учителя физкультуры? »/

Про «кухню», «делание наоборот», «истеричность» и критика будней – это всё влияние хемингуэйевской глубокомысленно меланхолической философии.

Про «кухню» – голос практичного аристократа, засучив рукава пишущего свои прекрасные «блюда».

Наоборот часто делать просто невозможно, потому что мы не знаем, где верх и низ, мы повисли в неопределенной точке координат – именно поэтому нам всё едино.

«Заснули на стадионе, сидя в полумраке и такая стояла странная тишина – на футбольном-то матче. Нахохлившись сидели, погруженные, придавленные своими тяжелыми пальто и шубами из искусственного меха. Это я просто забыл дописать – наверное, потому, что действительно дело было уже рядом со сном, лежа в постели и не хотелось отвлекаться от погружения в глубины ради подробностей.

/«Ну ладно» - сказал напоследок, обернувшись с нездоровым жаром, «а теперь пошли, там дела рутинные скопились. Вместо слова за словом, теперь дельце за дельцем будет». /

85: …Ощущение, что большинство рассказов высасывается из пальца. Нет ни правды, ни искреннего чувства. Именно высасывается, наверняка не имея ничего общего с жизнью даже самого автора.

Скука - это когда есть только ты и время и это время томительно и бесконечно, как стук капель ночью; или же у него есть фигура, но нет лица…

Хорошо, что у людей мало фантазии, иначе спящие были бы мертвецами.

Я живу мечтой: да, сейчас я ничтожен, я был ничтожен от рождения, но то, что дремлет во мне, когда-нибудь найдет себе выход и тогда все будет иначе.

Неправда, что это для всех несбыточно и всегда кончается банально.

Но, конечно, счастливы люди, у которых уже сейчас есть возможность ухватиться за что-то получше. Они могут смеяться, имеют право…

Это странно и этому можно не поверить /я бы не поверил, если бы это было не со мной/, но я не нахожу ничего общего между собой в миру и собой в душе. Это ощущение скорее мучительно, чем удивительно…

92: Рождается человек и уже кричит в страхе. И открывая этот страх и эту вездесущую смерть, ты постигаешь себя, но от этого еще далеко до замены фантазии страха фантазией любви.

Но смерть, принимаемая понемногу, действует как противоядие – я теперь мог бы выжить и в царстве теней.

Мне присуща мысль о смерти и мне присуща вера в любовь, понимаемую как счастье свободы – так жизни присущи ночь и день.

«Всё будет иначе» – эта фраза прошибает до слез.

Я просто не имел понятия, что искусство именно высасывается из пальца-души, высасывается с помощью некоего наработанного инструментария. Искусство – это код души, запечатленный на подручном материале жизни /а я хочу сделать обратное: код жизни на подручном материале души/. Приходится именно «высасывать» из себя, из всех своих членов.

…Но вот сказаны все «откровения» и хочется большего и тогда твой «избыток» сил куда-то девается: ему, творению расти, а тебе умаляться.

85: Бог и музыка.

Бог и искусство.

Бог и дьявол…

Эти темы такие глыбы, что вряд ли уже все решено.

Бывают дни, когда мне очень плохо. «Ой, не могу, что делать» - шепчу.

Есть чувства, на которые ты имеешь право и есть - которых не признают.

Мне так больно, что я им про них не тихо прошепчу…

92: Вот там, в той темноте я чувствую Бога, а вот там, в другой темноте находятся влекущие меня, как и Бог, искусства. И я надеюсь, что здесь нет противоречивого раздвоения, ведь нельзя с одним и тем же чувством относиться к противоположностям. Я надеюсь, что в темноте искусства есть и Бог, а в темноте Бога – искусство. И в этом кроется еще большая проблема и надежда: проблема высших человеческих устремлений за всю прошедшую эпоху, надежда, что они всё-таки помилованы будут, не сгорят в Его гневе вместе с остальными человечьими делами.

…И они мне представляются полями заглохшей пшеницы.

Кстати, вот эта лаконичность, чем дальше, тем больше, испарялась - под влиянием не столько порока многословия, сколько достоинства многомыслия. Может, я когда-нибудь, в года умудренности, снова приду к ней; так получалось у многих. …Это как хождение по жизни с полными ведрами воды, которой еще нечего поливать. И я, например, подметал пол, наклоняясь вместе с этими ведрами, так что они кренились и я чувствовал как плескалась во мне их вода.

…Раз ты решил шепнуть, значит, ты решил жить. Ты уже превозмог крик агонии. Этот шепот – это жалоба, обращенная к жизни – с подсознательной просьбой: посочувствуй, вступись, подтверди, что ты рядом, что ты меня не покинула; обращение к жизни, у которой всё несерьезно: мол, скажи, ведь эта дикая боль – это несерьезно, это временно, это вообще всё призрачная случайность, ее нет, поморщишься и забудешь. …Жалость к себе – это и есть те чувства, которых не признают.

85: Сколько вокруг ненужного и лишнего - одни безделушки.

И в душе, как в квартире.

Понял, и буду избегать этого.

Отсечь весь хлам, все излишества…

Если не знаешь, что сказать, т. е. что нужно сказать, то лучше молчи, будь молчальником. Не говори пустого и, тем более, пошлого.

Кесарево - кесарю, Божие – Богу, а людям… людям я, в принципе, ничего не должен – даже говорить.

…Люди есть большие, и есть - маленькие. Есть большие, которые маленькие, есть маленькие, которые большие. Действительное разнообразие плюс всякие обманы…

92: Подобные намерения возникают в очень тяжелую, смутную минуту и они подобны утреннему желанию поскорее умыться. Я болезненно морщился, потому что уже чувствовал, что нечто придется отдирать от себя.

…Ты вызвал противника и плюнул ему в лицо, но он лишь усмехнулся и ты уже не нашел своего плевка на нем и тогда понял, что эта борьба будет долгой и странной: вам придется бороться, дружа.

Ненависть к духовному хламу развивалась во мне параллельно с ненавистью к хламу физическому.

Я вынужден идти на компромиссы, потому что я пленник своей «семьи». Христос, и тот освободился от нее только в 30-ть. Нельзя оказаться в одиночестве, в пустоте, нельзя, чтобы никто за тобой не пошел.

Вроде бы просто: «держи язык за зубами». Но для этого нужно постоянное усилие: стоит забыться, как ба - уже что-то ляпнул /а после ляпсуса уже психологически трудно вернуться на исходную позицию/. Нельзя же вести специальную слежку за ртом.

…Пришел в ярость и заорал на слона: «ну ты, клоп! » Пожалел малого: «да ты не унывай – я ведь сам такой; мы с тобой вместе, знаешь, какие дела провернем – им и не снилось! »

85: Вода с неба, тепло с неба. С моего любимого неба.

92: Удивиться совсем простому – вот дар, мне данный; детство в 22 года, когда всё понимаешь - а значит, и принимаешь плоды этого дара.

85: Может, от того тоска, что потолок вижу свой.

Если еще вырасту, то совсем прижмет меня к потолку?!

И что несовершенство в глаза бьет - без сомненья. Вроде и примеры для подражания есть, но гляжу вниз с потолка и вижу у себя такую разруху, что и нагибаться не хочется!

Да и немногого примеры стоят.

Вообще, дела человеческие обесцениваются.

Слаб, потому и невнимателен, потому и раздражителен, потому и груб. Все оттого. Грубость – низкокачественная сила.

Немного даже любовь ближних стоит. Меньше миски молока – я возразил ближнему – матери - и она мне теперь его не нальет.

92: Вот таких дней с чувством тоски, острой пикой возносящейся к небу отчаяния в дальнейшем будет очень много. Всё кругом, обесценившись для меня, предав, начинает бить по глазам легионами своих несовершенств. И вот всё – дела, люди, книги – как на вечно незавершенной стройке, валяется кругом в демонстративно разложенном, обнажающем своё гнилое нутро виде…

85: Тебе говорят: выключи свет.

Вразумляют: наивный, когда у тебя свет, а у них его нет, они тебя видят, а ты их - нет.

Слишком это безрадостно и просто – выключить свет.

92:

Включенный свет как запруда от напирающей тьмы за окном.

У меня нет этих цветастых, грудастых занавесок, я не имею права отгораживаться от живого страшного чудовища. И я не имею права снова выключить свет, отдаться тьме, уже узнав свет, и почувствовать себя в безопасности – ведь не только другие меня не найдут в темноте, хотя и войдут вместе с нею в комнату, приступят, будут ходить совсем рядом, даже прикасаться, но и сам ты себя не найдешь, а значит, уже никогда не узнаешь кто ты и что с тобой было. Так что только в первый момент испытываешь облегчение, а потом начинается беспокойство и прозрение: ты оказался в могиле и пока ты чувствовал тихую радость, сверху насыпали два метра земли.

Но для меня нестерпимо, что на меня может смотреть хотя бы один насмешливый глаз – что же мне делать? Дождаться рассвета, дневного света и, познав себя в нем, а не в этом чудовищном сне, раствориться для всех, уже и без того тем светом рассеянных.

85: Многие высокомерные писатели до наивности все разжевывают не от недостатка ума, а от недоверия к читателю - не поймем.

92:

Это не самое плохое: видеть мир в коротких штанишках, как детский сад – есть места и похуже.

Недоверчивость слишком умных или доверчивость слишком глупых? Как всегда о вере, надежде и любви можно спорить, особенно если предмет спора не определен более конкретно. Ум вообще вещь загадочная, абстрактная, вещь в себе и поэтому от него веет холодом.

85: Блаженненьким быть хорошо. Злобное удивление. Ничего, мол, нет. Чавкает. Животное и есть. Чувствует, что за ним сила, испытует - куда, мол, от меня денешься. И ведь не смутишь, потому что деться не то, чтоб некуда, а трудно.

В сущности, потом у меня началась злоба на себя!

92:

Животным только Женьку мог назвать. И это в тот период, когда он каждые полгода попадал в больницу. Он у нас бегал по всему городу наравне с нашей дворняжкой.

В раю и в аду разум не нужен. И он, также как мы, бывает то добр, то зол и имеет для этого свою, достаточно сложную мотивацию. Большой разум – знание – заставляет жить в объеме, малый разум – незнание – заставляет жить на плоскости, а безумие, когда не затронута психика – заставляет жить на линии. Вот он и ходит по ней взад-вперед. Мы тоже иногда по ней гуляем и тоже совершенно бездумно.

85: …Такие люди живут с одним ощущением: «все это было». Кисло!

Раньше читал это же и те ощущения были свежее - вспоминаю их, пытаясь срочно посвежеть!

«Стремление к совершенству губит» – есть такое ощущенье, но я верю, что это нелогично, что губит оно только лишнее и плохое…

92:

Про «хемовские» ощущения мне уже надоело писать. Вообще-то, это же было первое, пусть и заимствованное воспринятое мной мироощущение. Это была великая перемена, сразу же сделавшая меня принципиально равным самому Хему. Мироощущение как открытие дальних стран; большинство людей так и обходится без этого. И пусть первоначальное представление об этих странах совершенно не соответствует действительности, полно романтических фантазий и пусть ты смешным образом, отправляясь в Индию, попадаешь в Америку, считая, что уже всё, обогнул землю. Открытое далекое вступает в отношения с близким, привнося в него безмерно много, так что далекое становится способным делаться близким, а близкое, в свою очередь, далеким и почти неоткрытым…

Что читал раньше? Уже тогда начал кивать и указывать пальцем неведомо куда, словно все кругом в курсе и без конца употребляя своеобразное словообразование «это».

…Истинный считает себя равным Богу не на высотах, а в жизни – равным Христу – и он считает себя большим других только тогда, когда служит им.

Раньше я был уверен в беспредельности своих стремлений и их всесокрушающей мощи. Так до драки грозишься в ярости, но потом уже не остается сил яриться, да и удары ты получаешь нешуточные, воистину вразумляющие.

Со стремлением ты обязательно будешь расти, невзирая на отсутствие каких-либо данных, а без стремления – никогда.

Какова разница потенциалов между тем, где ты находишься и тем, куда ты стремишься – таково и стремление. Как в электричестве, есть и сопротивление, и разность потенциалов, и определяемая ими сила тока. Ведь само слово «стремление» вовсе не специфически человеческое, скорее, речное или подобное инстинкту животных.

85: Длинные описания природы всегда утомляют. Нужны ли они в чистом виде? Лучше выйти на воздух и живьем посмотреть!

На описательствах люди учились пользоваться словом…

92:

Стараюсь писать предельно длинно – я все эти годы страдал от слишком утилитарного стремления к смыслу и «сути».

Длинные описания природы могут вселить покой подобно длинной прогулке по лесу. Утомляет? – ну это просто твоё плохое здоровье, и физическое, и нервное. Ты хотел своевольничать в том лесу, переделать, напрячь его своими стремлениями – это было иллюзией, здорово потрепавшей тебе нервы.

85: «Амебы». Но, чтобы никого не обидеть, спрячу в себе это короткое слово!

Я же только ночная птица…

Я же никто и вынужден слушать попреки, советы…

Скажем так: они просто люди с трамваев.

Хотя и хотел бы, чтобы обыватель, читая, поперхнулся своим чаем!

92:

В своем лаконизме дошел уже до одного единственного слова. А что? – в нем многое сказано. Это всё та же злоба на «животных», но здесь даже не указан конкретный адрес: их, видимо, так много и называть их так не хочется, «глаза бы мои вас не видели».

85: Толстой: «Не говорите мне о людях, которые никогда не болели. Они ужасны, в особенности, женщины; да это настоящий хищный зверь! »

Он же: «Искусство есть ложь… прекрасная ложь».

Толстой, по-моему, сама неподкупность и искренность века. Он воин.

Сможешь ли ты воевать со зверями и статуями?

92:

По этим цитатам из Толстого не искренность и неподкупность интересно изучать, а характерность, как у человека «рука берет».

По сути, в подсознании он имел фразу: «не говорите мне о людях, они ужасны, в особенности женщины».

…В искусстве лжи не больше, чем в любом другом человеческом проявлении – не больше, чем в самом человеке. Ложь манит так же, как и искусство… Толстой был не в состоянии ни отделить доброе от злого, ни терпеливо мириться – и вместе с плевелами выкидывал и пшеницу. Затем снова засевал поле и снова вырастали и плевелы и пшеница…

85: Жизнь моя - только моя!

92: В хорошую минуту хочется остановить мгновение, а в плохую, напротив, хочется избавиться от самого себя.

85: Когда я читаю в романах холодные обвинения, типа: «Он был лентяй, брюзга и бонвиван», мне почему-то мерещится, что это про меня. Очень чувствителен к обвинениям!

Наивный, навесил ярлыки, будто сам лишен пороков!

92:

…Я всегда сомневаюсь и всегда ищу предмет сомнений, за спиной или ещё где.

«Наивный» - пожалел и гордого, придав ему человеческие качества.

85: Сколько несложившихся судеб и никчемных жизней. Они кругом.

Одной больше, одной меньше.

Не надо только думать, что отличников это не касается.

92:

Ты то думал, что ты жил весело, а, оказывается, что ты просто вилял хвостом, как животное.

Это как шахматная позиция: чтобы судить о ней, надо знать расположение всех, до последней пешки задействованных фигур, а мы зачастую не знаем даже про ферзей, потому что они до поры, до времени остаются на своем месте.

И мы, конечно, не знаем, зачем играется такое большое количество партий, зачем мы как песок морской. …Наверное, Бог должен вмещаться в нашу совокупность целиком и приходится увеличивать наше количество либо по причине увеличения Бога, либо по причине уменьшения удельной вместимости человека.

…Почти как папа: 1. Ты не уникален 2. Ты плохо кончишь.

85: Светлячки глаз - улыбчивые развлекатели. Смотрит на тебя, как на бабочку, которая обязательно полетит на огонек.

92:

В этом есть что-то демоническое. Развлекают для чего-то, а у самих в буравящих глазках что-то такое ночное, спрятанное светится, фосфоресцирует, прямо горит зеленым огнем.

«Мы маленькие, мы женственные, мы светлячки, а не светляки – пятаки – мертвяки».

И они всюду, они среди нас, эти улыбчивые развлекатели. В Америке, например, это общенациональный лозунг: «Улыбайтесь! »

То, что там, в телевизоре подается так по домашнему, здесь, в реальности выглядит совершенно иначе, так что даже кажется, что речь уже идет совсем о другом.

85: «Мы живем сегодня так, как жили вчера. Что тут такого!? » Всего разговору.

Человек должен быть либо мужественным, либо очень глупым.

92:

…Воссоединился с некой компанией и для убедительности заговорил хором.

В поисках без ответа, задумчиво и рассеянно обозреваешь эти всё возникающие и тут же уходящие, уплывающие, навсегда тихо скрывающиеся за новыми цветами и формами, движениями и светом дни. Они отзвучали и теперь тихи, если что осталось, если в них что и было, кроме звука. А потом тем же взглядом недоуменно смотришь себе под нос, на сегодня. Поэтому-то у тебя ощущение, что ни вчера, ни сегодня не может служить обоснованием для чего-либо – это частицы мощного и нераздельного потока времени, в котором все мы рыбы.

…Ум – чтобы идти, мужество – чтобы стоять.

85: Уберите из мира звуки и он станет совсем странным.

В телевизоре без звука ты уже не обнаруживаешь жизни и видишь только некую изнанку…

Без приправы эмоциями жизнь выглядит совершенно ничтожно, но в реальности даже наше молчание эмоционально.

92: С самого начала играл со странностями. То убираю что-то одно, то убираю всё, кроме одного. Вроде бы один и тот же мир, а совсем разный, если смотреть с разных точек зрения. Словно бы он, мир – точка, а «точки зрения» в своем множестве образуют целый мир.

85: Я читал Х.. Настроение, видимо, было из самых скверных, потому что не помогало. Но потом одна глава представилась мне живо и дело наладилось.

Все мы готовы огорошить вопросами воспаленного ума своего, а вот ясного, чистого понятия нет, потому и дорого оно.

Вообще, сбить с панталыка легко…

92:

А это что за «штиль» мелькнул? Достоевского почитал? Восприимчивость была полная, так что до смешного доходит – до попугайства.

Сломать, огорошить, сразу с грубыми топорами подступить действительно легко. Психология потребителей ответов.

85: Почувствовал презрение к пустячкам и красивостям - ими, оказывается, лишь занимался, безделушками. Сейчас сущности захотел – и благодарен за это Дост..

Но что интересно: опять так загордился, что эффект, видимо, совсем даже обратный.

Гордыня как палка, ее ломать надо. Гнуть – мученье.

Или же любое ожесточение есть лишь продолжение гордыни?

…Правда есть низкая, и есть - высшая. Интересно, «палка о двух концах» – какая? Чудится высший смысл, но и отдает чем-то, как все поговорки – низкая правда. Низкая правда, она для низких и действительна – хотя это тоже гордыня.

92:

Я и до сих пор то «сущности захочу», то, устав, опять перебираюсь на безделушки. Это только «моментик». Всё уже расписано и пора бы, братец, что-нибудь новенькое придумать.

Всё смешалось как во время большой драки: презрение, смирение; я, они, мой хвост, их грязные души. Довольно долго подобное было интересным. В презрении – гордость, в обнаружении гордости – нехороший тягучий смешок. Тут же воинственное намерение – совет ломать гордыню. Рисуются, представляются перпендикуляры.

85: Человек начинает ценить, только теряя – в этом вечное мученье. Руку ценит только однорукий, а ум только горемычный дурак. Я почти убежден, что 90 процентов академиков – ослы, раз горя не мыкали.

Материальное соединяет людей, а духовное – разъединяет: кажется, например, что я уже навсегда разъединен с академиками!

92:

Неужели к тому времени ты еще не столкнулся с этой общеизвестной истиной? Или бес попутал: принял за своё витающее в воздухе. Изобрел велосипед. Пример только какой-то изуверский, а ведь есть множество самых банальных: здоровье ценит больной, деньги – бедный, дружбу – одинокий.

Всегда ли, что-либо не имея, стремишься восполнить данный недостаток? - да плевал я, допустим, на деньги.

/Комм. к комм.: не могу пропустить эту запись, ведь именно на ней я в последний раз подорвался и потому в ней только следы катастрофы, а не комментарий.

Тут ценна для меня сама атмосфера, сама вечная, неизбывная тема потерь и мучений – потери доверчиво протянутой руки…/

85: Через нежность к девушке просыпается тоска по прекрасному. Всё это волшебство разговора глаз…

92:

Тоска по прекрасному, живущая в душе, двоится на тоску по прекрасному телу – женщине – и на тоску по прекрасному духу – творящему духу.

Процесс накопления духовного семени идентичен процессу накопления спермы: копится от помыслов, а при соприкосновении с объектом /с женщиной или с духовной темой/ спорадически изливается в процессе тоски по прекрасному.

85: А сколько в мире таинственного – уже то, например, почему что-то западает в душу /случайно оброненное: «не записанная мысль – потерянный клад»/, а что-то, чем восхищаешься несравненно больше, тем не менее, тает, как тают облака?

Что-то не вмещается и потому не может стать актуальным для меня.

92: …Я говорил и восклицающее «О», и спрашивающее «А», и скорбящее «У»…

85: У Женьки также была склонность к самоанализу.

Вообще, что остается? Мятая фотокарточка?

92:

…От детского «волшебства», через юношескую «таинственность», к взрослой «закономерности»!

Как зубная боль, хватаешься уже не за лоб, а за челюсть, под дых лица. /Глубокие причины легкого вздоха! /

85: Все хорошее тут и не тут – рядом.

92:

Абсолют не как нечто таинственное, а как конкретная точка. Либо ты стреляешь точно, а она блуждает где-то рядом, либо она совершенно ясна, а размыта твоя «стрельба».

Нет, я теперь не стреляю по истине, как по мишени, не гоняюсь, как за бабочкой, с сачком – мне достаточно того, чтобы я шел, а она, тем не менее, оставалась рядом, может быть, и ближе становясь - это ведь трудно определить, как изменения в собственном характере со временем, потому что процесс очень медленный. А это значит, что она и близко, и далеко – как, например, солнце. Куда хочешь иди – солнце всё равно там же по отношению к тебе? /«Авария в сравнениях, боевая тревога! »/

85: Когда мы юны, здоровы и веселы, то кажется, что все впереди, но немногие осуществят даже долю своих замыслов. Как итог нам всегда достается только высохшая щепка старости - после чего даже хочется умереть.

92:

Мы идем по улице смеясь, мы, молодые студенты, захлебываемся свежим воздухом, мы поднялись над грязью под ногами, над «серыми зипунами», которые рядом, над нищими буднями, но рассеянно я продолжаю созерцать всё это зрелище и оно постоянно будит, возобновляет во мне смутную тревогу. Ходьба наша бесцельна и я уже устал – такая слабость; улыбки наши пропадают вхолостую и после будет опустошение, разочарование. Томишься, слабеешь, тело потеет, задыхается, на простуженной голове морщится лоб/! /: время дорого, а я всё в бесцельности, всё повязан другими людьми и занятиями. Так было тогда. И, я уже чувствовал, моя смертельная слабость чувствовала, что воплощение не будет легким, что сначала будет вовсе больно, а потом трудно; я становился всё более замкнутым, моя улыбка была слаба, лицо бледно, впрочем, мне нравилось слушать здоровый смех других. Слушать напоследок. В армии я увидел никогда не смеющихся людей и вспомнил, что ведь и в институте было полно таких.