92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 20 страница

Споры о переезде… Из этого нового дома, что строят напротив, могут быть большие последствия.

Мама смотрит «Богатые тоже плачут» /дребедень, которую стыдно и называть по имени/, а папа сел у сарая погреться на солнышке с очередным детективом. Старый пень в телогрейке в конце мая.

…Дом отцовский, материалов нет, умеешь ты мало, да и просто не знаешь, чего ты хочешь дальше этой капли. Только задним числом можно будет всё сразу осмыслить /и будет казаться: «эх, сколько времени потеряно, ведь можно было сразу всё сделать, и так просто/.

У Женьки именно то зло, которое у него было и до сумасшествия… Каждый сходит с ума на почве своего зла. Зло всегда сумасшествие и затемнение сознания - «да не зайдет солнце во гневе вашем». Не было бы его – не было бы и сумасшедших. Не случайно современный мир выглядит сумасшедшим.

Азиатов много и они бедны, а европейцев мало и они слишком богаты – история человечества говорит, что финал ясен…

Неужели и на меня, и на наше время посыпятся сотни, тысячи других поколений… Будут ходить вот так же по солнечным улицам, в Бог весть какой жизни… /Сыпется сверху и я заслоняю рукой голову и кричу: «не надо! »/

…«Отрасль от корня Иессева» – это же о дичке. Я такой же по отношению к современному миру.

Душа столь же реальна, как реально слово, говоримое про себя. Как реальна мысль. Какие же тут могут быть сомнения? Ведь это чудо: язык лежит неподвижно, а мы говорим и слышим.

Многие пророчества ведь и до сих пор не сбылись – потому и умалились, и съежились евреи, как люди, вроде бы не сдержавшие слова, как люди, чьи потуги оказались напрасными.

Специализация способна повысить количество и качество продукции при наличном низком качестве людей. Духовные же все не дубовые, а значит, можно вернуться к натуральному хозяйству, тем более, что количество теряет смысл и решающим становится качество, понимаемое как человечность. «Возлюби ближнего» – верно и обратное: близость /«сделал сам»/ порождает любовь…

Диалог в газете. Псевдодиалог: каждый высказал свою «позицию» и только. А ведь всё проблематично и изъяны в любых рассуждениях всегда есть и таковы, что нельзя не сомневаться. Представил абсурд: вдруг один переубедил другого /«А ведь да, ты прав…» - «Точно, точно, не сомневайся» – уже по-отечески, как другу. «Выпьем по такому случаю?! »/! Или загорячились, ушли в какие-то дебри!

Нормальную немецкую речь на слух пока совсем не воспринимаю. Столько усилий, а всё почти на нуле. Утешаю себя тем, что потом будет легче, буду учить слова методом «пулемета» /кстати, этот метод, возможно, и всюду хорош/. …Каспаров «пулеметный», Ван Гог «пулеметный» …Нет, где-то нужно и углубляться, быть медленным и любовным, но где-то хочется быть быстрым и ловким.

…Учить немецкий язык – это всё равно, что жить на чужбине: сначала всё непривычно и только со временем осваиваешься. Да, язык – это привычка.

Средневековье – это сплошной елкинизм: тираны, самодержцы, самодуры - феодалы–губернаторы. А ведь мечтательные воздыхания древних производили впечатление и думалось: а может они действительно «благолепно» жили.

…Старики уже на пенсии, у них лето, отдых - а тут уже новая зима. Новые абитуриенты входят во всю ту же зиму. Старички расслабились, а мы сурово напряглись…

…Мелкие народы кусаются между собой тоже будь здоров, но разница в том, что от их свары земля не трясется.

…Израиль не мог быть большим народом.

…Одни народы в качестве Бога имели подобие человека – истукана, другие – миф, рассказ о человеке – зевсы - и только Израиль – самого человека. Христом здесь пахло с самого начала – а потом их Бог перестал проявлять Себя и осталась только оболочка. Христос – это Бог, вновь возродившийся в народе, где в безыскусности Он никогда не умирал, бродил между людьми, разве только не так заметно, как это стало, начиная с Христа.

…Пишу о каком-то там Бог весть для чего нужном немецком и прочих чупуховых «занятиях», а потом вот о Боге; впадаю в пафос – а до того грешил – и всё это один и тот же человек. И мелок, и велик, и добр, и зол. Раз есть стремление к добру, значит, есть и зло – иначе откуда бы ты стремился к добру… Можно было бы успокоиться на таком неоидиллическом выводе, но, видимо, это ещё не всё, потому что неудовлетворение и горечь преобладают, а не скомпенсированы. Всё-таки пока количество преобладает над качеством, а это проблема воскресения в новую жизнь…

Гайдар – это любитель ябедничать и сваливать на других. Это просто животное, живущее одним инстинктом, понукающим его: «урви, толкайся». А так, по всем «нормальным» критериям – это более чем случайный человек, вдруг оказавшийся у руля… Не таким ли был Керенский? У него страха как у шакала, но это не мешает ему, хрюкая налегать на доставшуюся жранину.

А китайцы, оказывается, ещё в древности реки поворачивали. Великие страны – великие почины.

…Я ещё со школы смутно чувствовал, что Великая Китайская стена – это неслыханный сюр. Это не хуже Вавилонской башни. Впрочем, незримые дурдома кругом – весь мир наш таков. Кстати, это мне напоминает американский «зонтик» – эти вовсе небо решили поймать.

…Вот прижимают прокравшегося было врага к этой слоновьей стене и те заметались как тараканы, ища потерянный выход, воровской пролом или насыпь!

С унынием: ведь зациклился на рассуждениях – откуда же эта уверенность, «великолепная детская уверенность», что будешь художником? Где доказательства – это не доказательства, а выкрутасы какие-то.

С унынием: ведь зациклился на рассуждениях – откуда же эта уверенность / «великолепная детская уверенность»/, что будешь художником? Где доказательства – это не доказательства.

Но поэзия – это «перекрутка»: естественный человек – это проза. Жалею, что на концерте не задал БГ вопрос: «не надоело в рамках этого узкого жанра? » …Что-то все они, стремящиеся вроде бы «ввысь» перепутали и получаются не христы, а поэты.

…БГ сидит сейчас предположительно в Голубом заливе. …Пустынный, грязный, дурно пахнущий пляж, вечный ветер открытого пространства и сырые, необжитые до конца домики.

Трудно что-то менять, когда ты заехал так далеко, когда вокруг тебя полно людей и обязательств перед ними, когда ты одинок не цельно, а размыто – неприкаян. И болеть в хорошую погоду – в этом есть что-то противоестественное и нереальное…

Ездили в Крым /я всё о БГ и его рокерах/. И ведь это было нетрудно: сел на поезд и приехал. Но я на такое не способен. Да и просто жизнь не в этом беззаботном направлении пошла… Всё впереди или этот якорь мертв и никогда не отпустит? Я от пустынной скудости и стал видеть видения. А путешествовать, странствовать с духом – это уже нечто Божественное, подобное Христу.

Шмотки – это разряженный истукан, чурбан, а слово – это разряжен ты сам. …Идешь, богатый словом, богатый сознанием по вечерней пустой улице: фонари торчат уныло, а я несусь как светящийся ком.

Папу уважают не только за его объективные рабочие характеристики, но и потому, что подсознательно видят его немцем.

После раздела страны спорт развалится окончательно – это последний для нас крупный футбольный турнир. Ведь спорт – это высокотехнологичная, интенсивная и культурная сфера деятельности – всего этого нет у нас. Сейчас узнают горечь похмелья и в этой сфере. Нет денег, нет залов, нет оборудования, нет системы.

Ван Гог оптимистичен и экспрессивен как солнце, но как солнце-подсолнух. Вся середина уже вымерла. И это последнее солнце, которое мы видели - потом было всё ночное. Религия /в том числе и отец/ при более близком знакомстве оказалась трупом, искусство свело с ума, потому что само обезумело, дружба /брат/ оказалась непрочной и недостаточной опорой…

Иду пригородным лесом на закате солнца. Сквозь деревья блеск воды и веселые крики. Странник по теплым местам, где пахнет водой, песком и хвоей, в тишине, по песчаным лесным дорогам, пешком.

Нет, хорошо всё-таки, родившись и выросши на севере, жить потом на юге. Это похоже на тренировки с отягощениями: после них игровые трудности кажутся пушинкой – как бы взлетаешь. Север накапливает потенциал, а юг его воплощает.

Подобное происходит и в размерностях дня и ночи, и зимы и лета, но человеку нужно добавить свое, рукотворное: неделю и всю жизнь.

Один портрет – это как один эпизод романа: по нему ещё трудно всесторонне судить о человеке.

…Нет никакого чуждого людям «Божественного грома» и непонятной людям «Божественной воли»: «приблизьтесь и приблизится к вам»! Ещё ближе! «Возлюбите приближение! »

…Никого «постороннего» не впустят в дом /«оденьте тапочки! »/, потому что хрупки дома: лакировка, обои и т. п. А надо, чтоб всё было железно практично. Главное ведь, чтоб было чисто и духовно сильно и красиво.

Немецкий /я, кстати, не немец, а «дойче» /попробуй, привыкни хотя бы к одному слову! //: существительные – статика, опора языка и, т. к. они легко запоминаются, их надо учить в первую очередь; а глаголы – действие, и они так многолики, что тут навык нужен.

Почему я вдруг злорадно удовлетворен тем, что Филарета отлучили?!

…Только одна зимняя комната – из камня; в ней всё ценное /на случай пожара/, а так летнее и полулетнее легкое жилье. Тоже экономия. Естественно человеку заодно с природой сжиматься на зиму и распускаться на лето.

Если природное ломается, то это естественно, а вот повреждение лакировки – это нечто недопустимое. Природное ничего не боится, никаких воздействий…

…Наплывает множество /абсолютно со всех сторон и никто не хочет уступить/ и всё это мучительно совмещается в одном пространстве и ищет гармонии, как болеутоляющего средства. Это неказистая гармония битком набитого троллейбуса. Зато в нем все едут по делам и опоздание, связанное с непопаданием в троллейбус для них было бы трагедией…

6 сент. 92

О, как странно начинать, если даже это простое возобновление. Все эти твои прерывы – это падения, если даже ты и подверстывал их к каким-то полубезумным планам, полным суетной торопливости, упускающей, уничтожающей возможность думать. Итак, ты был повержен, а сегодня говоришь: «стоять! стоять, хилый ствол! » /«Может быть, хватит – разрядил уже немножко этот извечный стресс? » - «Кто знает, кто знает, что будет…; как отнесется к этой «новой реальности» пространство и время…»/

Но к делу, осеннему делу /в 5 утра, по крайней мере, как полагается, темно и дай Бог, чтоб пошел дождь, пришла крепкая прохлада/. Накопилась куча заготовок – не на одну неделю.

Но слова упакованные в шрифт, в строчки, в чугунные обложки, испеченные в несъедобный, неудобоваримый, клейкий пирог просто гибнут, становятся неподъемными для нашего слабосильного и нетерпеливого времени.

…Слишком много всего в эту эпоху сбора плодов. Приди, прохлада осени и овей утомленные бесконечной гонкой тела и головы, приди, сумрак осени и скрой изможденные тела и головы, давая им свободу для отдохновения и раздумья…

/Комментарий от 1ноя 93: Речь о новых возможностях жизни слова и о новых возможностях в оформлении и трактовке домов. Можно написать мелко, но много – так что читать можно, лишь приблизившись вплотную, а издали это только линейный узор. Можно встроить фразу в другие элементы рельефа стены.

Дом как дневник /конечно, только о самом важном – следующие поколения сотрут, замажут своим, если посчитают неважным.

Дверь открыта – и полнадписи не видно: а ведь есть такой прием в поэзии, когда звучит то фраза целиком, то ее половина.

Но ведь дом должен быть фактурным, а не безжизненным оштукатуренным полотном. /Надписи на таком «диком» доме, как фанерные щиты золотоискателей. Т. е. это метод в основном для имеющихся – безжизненных – домов. /

Слово нужно писать вручную /как прекрасны древние книги; и пусть они стоят дорого/.

Активно должна идти и вторая сторона процесса – ужимание, кристаллизация литературы – а не одно только разбухание. /

Позади жаркое, жаркое лето, когда люди сгорали на солнце как дерево, оставляя черные головешки теней, когда люди истаивали на солнце как лед, оставляя лужи теней. Голова пылала, а черная вода стекала по ногам. Не веришь в прохладу собственной тени – это не вода, это головешки; это пот струится по ногам. Белое, белое солнце неба, черная, черная тень земли – а я между ними как между молотом и наковальней. Тень прячется за мной, прикрывается мной от молота солнца. Солнце парит как коршун, но у тени тоже есть свои преимущества – например, такие дурачки, как я всегда под рукой.

Еду в трамвае – до и после дела - и здесь тоже погружен в свое – безостановочно читаю. Не ощущаю ни себя, ни окружающих - лишь краем глаза, уха, как тела. …Отчуждение было настолько полным, что привлекло таки к себе мое внимание и я подумал смутно: «вот сейчас в каждом из этих тел живет своя жизнь и они так же нахлобучены ею и рассеяны по отношению к окружающим телам, лишь условно с ними соприкасаясь. Вагон статуй, вагон спящих, вагон мягких тел».

Странность, художественность, самый смысл запечатаны намертво, навечно печатью повседневности – и напрасно ты или кто иной пытается эти печати сорвать. Да вы и не пытаетесь всерьез, а просто играете на них, как на чугунных площадках. И кажется, что есть только реальность вашей игры – странной, художественной и полной смысла. /Нет, играемся лишь для отвода глаз, а сами открываем эти чугунные люки – лихие ребята! /.

Растроился, растворился в дефинициях представлений, в делах, в книгах, в окружающих телах… Одновременно смотрю шахматы – на столе – и теннис – по ТВ: «шахматы как теннис – тоже обмен ударами; и гроссмейстеры каждым своим ходом не только нейтрализуют предыдущий ход противника, но и сами нападают. И задача стоит та же самая: нападать как можно резче и неожиданнее, играть на грани «фола», ближе к «линиям». А то видишь только полубессмысленное копошение и толкотню, туман вместо яркого горения новых реальностей. Туман безликой общности вместо лиц тысяч конкретностей. Мучительность надежды на интуицию и благодать знания. Ночь и день…

«Что первично /«что первичнее»! / бытие или сознание? » – вопрос-роспись в невежестве. В тумане для людей умозрительное. У них же разные сферы, в которых они главенствуют и они взаимодополняют друг друга, нуждаясь друг в друге. Бытие «первично» в сфере бытия и «вторично» в сфере сознания, а сознание первично в сфере сознания и вторично в сфере бытия. На самом деле существуют две реальности и одна ирреальность /от соприкосновения этих реальностей/. В этой ирреальности – которую мы называем «жизнь» – всё текуче и «диалектично», т. е. сейчас ты «первичный», а через секунду «вторичный» и т. д.

Бытие определяет доводы, мироощущение, но и доводы, «соображения» определяют бытие. Всегда определяют: всегда за доводами стоит бытие приводящего доводы и всегда за бытием стоит мироощущение бытующего.

Все наивные, «варварские народы говорят, что бытие определяет сознание – и это действительно так, только не вообще, а у них, в реальности их жизни, а все «цивилизованные» народы уверяют в обратном, опять-таки черпая основания для утверждения в своей собственной жизни.

…Для ирреальности /человека/ ирреальность /жизнь/ есть реальность, а реальности как таковые /бытие и сознание/ есть ирреальности. Минус на минус – плюс, минус на плюс – минус.

…Бытие определяет доводы, а те тут же в свою очередь определяют бытие – и бытие получает то, что заслужило, награду или наказание. В этом и состоит Божий суд: люди сами себя наказывают и награждают. От Бога только само существование пряника и розги /как и всего остального – «Сущий»/. Так же вознаграждается и наказывается сознание. Желающие остаться с одним бытием коснеют и деревенеют, а желающие остаться с одним сознанием темнеют и растворяются.

…Время – дядька, ведущий нас по жизни. Остановиться, чтобы этот дядька, возникший ниоткуда не утащил тебя в никуда… /Но что мы можем… Мы можем плавать, если нас бросить в море, а мы окажемся легче воды, мы можем летать, если нас бросить в небо, а мы окажемся легче воздуха, мы можем стоять деревом, если нас укоренить в земле…/

/Получилась какая-то четкость путаницы. Ничего, держитесь за ориентиры /«Догмы?! » - «А что вы думаете, у всего ложного есть свои истинные прототипы»/. /

…Не точки начала и конца пути, а точка начала и полнота сферы конца.

…Муж – сознание, а жена – бытие… /Не случаен парадокс: женщины прекрасно осваивают уже известные области науки, но вот прибавить, открыть что-то дальше не могут. /

/Комм. 93: Земля и небо – это единая система; вопрос о добре и зле нельзя ставить изолированно от данной конкретной формы, конкретных условий – так суть превращается в химеру.

Собственно, дальше представления о гармонии начал этот вопрос меня и не занимает. /

Песок не под ногами, а перед носом – я лежу на песке, сливаюсь с ним /с землей это труднее сделать: грязная, заросшая, колючая/. Жар желтого песка и желтого солнца – и легкий, детский ветерок. Видна каждая песчинка, словно с огромной высоты смотришь на неведомый населенный мир; паря, снижаюсь, в готовности довериться и приземлиться, ведь желтый цвет – это цвет радости и любви. Безгрешный рай в миниатюре. Таракан на песке – черт на райском курорте. Пробегом – ведь там пищи нет. …Поваляюсь в этом сухом масле и буду безгрешным.

Положил голову на руки, закрыв ими глаза – оказался в такой темноте, что сразу же перестало вериться в то, что вокруг по-прежнему всё залито светлым светом и песком.

Взглянул на воду – рябь на воде. Вот что бы перенести на стены – бездарны окрасы мертвой цветной краской. Или тот же песок – найти бы способы прикреплять его как-нибудь, черт возьми… Чем устраивать дома пляж, ты лучше устрой дом на пляже. Проклятый рубон вяжет нас по рукам и ногам – видите ли, ты обязан находиться всё время невдалеке от него – не далее нескольких часов пути. У человека несомненно давно бы уже выросли крылья, если бы он не был посажен на якорь своего чрева.

…Свои главные силы люди подставляют под главную для них воду и эта главная вода выедает их главные силы и остаются одни разрозненные края и «причуды»… Жизнь – это вода, полная камней, бьющихся друг о друга - разбивают друг друга в песок.

…У папы есть состояние смертельной усталости – не оно ли предтеча моей экзистенции…

А с другой стороны, я ем так же, как он: не ем, а скоротечно поглощаю пищу - и не в силах замедлиться /если есть аппетит/.

…Получает сервис санаторный, но не как личность, а в потоке. Только поток делает «рентабельными» все дела, добрые и недобрые… Поток людей в потоке дней – тут дни идут потоком, а вы хотите, чтобы людишки не шли. Так что, махни рукой, не пытайся выхватить кого-то из потока, если даже это твой отец.

Всё навязано и всё случайно и нет угла, нет продыха: тотальное путешествие в аду. Адское терпение этого путешествия – сплошной ад от того, что ад восстал на ад. Улыбнись, ты, ужасное лицо…

Вот видите, более слабые люди имеют более активное исповедание веры – она является дополнительной силой.

А мысли о славе – это приятная и, по-видимому, безобидная щекотка. Это детские мысли, способ достичь детства, попасть в розовый мир, где тебя все гладят по головке.

Исключений быть не должно, как не может быть предмета, видимого отдельно и крупно при большом удалении. Мы все подчинены тотальным законам времени и места /читал Льва Гумилева/. Надежды на «собственную исключительность» и свободу от этих законов – это всегда путь к «освобождению» себя от самой жизни. Людям кажется, что это они пожелали бежать за локомотивом истории в качестве вагона – а то и мнят себя паровозом – тогда как на самом деле всё, от желания до результатов действий определяет для них история.

Лес в 6 вечера, в солнечном июле - явная, явная благодать. Так же будет и в августе – вспомнил «Свет в августе». Лес прожил этот день опять-таки в истине, поэтому и достиг благодатного покоя. Это чистый, безмятежно белый лист, а на нем отдельные сильные знаки – поступки.

А люди стараются не избавиться от рабства, а сделать его почти приятным.

И всё-таки: вот мухи вьются, а вот у деревьев грубая кора и сучья – неужели сотворенное зло? Прекрасные цветные плоды в высях и тотальное поедание друг друга при корнях.

…Я говорю «расслабься! » – а ведь то же говорил и Будда. Я иду лесом и медитирую – пусть не в позе лотоса, а внутри жизни, но суть одна.

…У папы в Васильево: какие-то нереальные разговоры в случайном, чужом месте под слепящим и оглушающим солнцем; на разных языках: я о «доме в деревне», а он о «профессии». Плодим странности, воспоминания, похожие на дурные сны.

Читаю Гумилева: открытый, раскованный стиль – это хорошо, это знамение времени, но получается анекдот, получаются новые перекосы, потому что, по сути, налицо всё тот же уровень понимания слова и работы с ним. Такое слово не способно дать сложный синтез, которого требует истина - только «элементарные истины» и новый учебник. Нужно не слово-кирпичик, а слово – горячее, гибкое, нежное, личное существо…

Летом и у нас вполне можно было бы ходить в шортах и майках /а то и без маек /тем более, что подобную мелочь можно носить на поясе/. Виной зимнее рабство: вроде бы сейчас ты «свободен», а всё спина сгорблена. Человеку всё время не хватает гибкости; удар мгновенен, последствий никаких, а стресс, тем не менее, остается надолго - а там уже новые трудности.

Капитализм порочен, но только наши на собственном примере это «блистательно» докажут. Зловоние всех этих роков, наркоманов, гитлеров и буржуев очевидно уже давно, но тогда всех пугали нашими коммунистами - а сейчас наши-то и доказывают – это конец!

…Я тоже продукт «атеизма СССР» – в правоверной стране не мог бы появиться человек, столь презирающий религии.

К сожалению, почти всегда бывают облака – садовые работы, скандалы в семье, болезни, плохая погода, неудачи и т. д. Не пытайся навсегда разогнать тучи…

Чувство нереальности окружающего и исчезновения себя самого усиливается по мере удаления от дома – места наибольшей реальности и полноты ощущения себя самого. В пути остается лишь тонкая нить смысла. Вот почему, если прервать путь или убрать цель пути, так легко рождаются катастрофические коллизии…

Так же, как в этом мире для нас реальностью является наше тело, а наше присутствие в сознании кажется нереальным, так и в том мире наше присутствие в сознании будет реальностью, а в теле – отсутствием ее.

/Комм. 93: «Мертвые восстанут» – это похоже на прорастание растений. И каждому надо будет слепить нечто из того, что из него проросло: человек будет творить самого себя и важно, чтобы это оказалось похоже на человека. /Детская песочница! /

Ничто ценное не умрет навсегда. Всё ценное захочет воскреснуть /оно уже сейчас не хочет умирать/. А то, что погружает нас в сон, то умрет навсегда. Воскресение не более удивительно, чем просыпание. Сон и смерть – это черный космос, куда мы сваливаем весь свой мелкий и крупный мусор. Так и летает он там или перерабатывается и растворяется?! …Вот идешь ты во мраке и во мраке сознания пытаешься представить, что же в тебе осталось неубитым, что тебе позволяет утверждать, что ты вроде бы существуешь. …Притча о десяти девах: не спите после смерти, иначе уснете навечно. А может наша земля – это тоже место обитания после какой-нибудь смерти?

Кто работает и привык лишаться своих сил, тот не болезненно относится к вопросу о смерти и о том, будем ли мы «на том свете» теми же, кто мы есть здесь: знаешь, что делаешь, делая, знакомишься с миром и видишь, что он устроен мудро и справедливо и потому, усталый без сопротивления засыпаешь.

Поднявшись духом, открыл вечный мир в своем сознании – там и будем жить.

…Мир сплошных причин для возбуждения – каковые здесь, на земле только во всяческих боях: дух возбуждает, побуждает тело, а горячее тело горячит дух. Резонанс – вот великое явление, когда из двух возникает третий, много больший своих родителей. Мы должны породить сына в себе! /

Любовь женщины нужда мне, как смазка машине. Да, да, прозаические «удобство, уют». /Но женское своеволие для меня так же страшно, как палки в колеса той же машины! /

Оруэлловская фантасмагория: ГБ тайно подменило «Би-би-си» и «Голос Америки», заглушив «подлинники» – и никто не заметил подмены, настолько у нас наблошились использовать демократическую демагогию и развязный, «антитоталитарный» жаргон.

Человек – это полое ведро с душой плюс механизмы: «ходули» /внизу/, «руки-дельцы» /по бокам/, голова-котелок /вверху/. И всё это скреплено и залеплено мясом. Шагай, махай, размышляй чудо-юдо!

Мой спортивный инстинкт приводил меня к устроению соревнований бегунов, подгоняемых костяным кубиком!

Резюмируя Л. Гумилева: итак, на горизонте земной жизни всё предопределено, а значит, и не интересно; и только на вертикали отношений с Богом – проблема, а значит, и захватывающая жизнь. У них же на вертикали скучным и отвратным столбом стоит религия, а вот у подножия её есть мелкий, подножный и подлый «интерес».

Призыв Евангелия отречься от себя и «своего» – это просто призыв к объективности. Объективность – это синоним духовности.

Рассматриваю дачи по пути на водокачку, держа в уме туманности «идеального жилища»: «…кирпичная кладка, но швы планочками – раствор и по виду, и по цвету отвратен… Нет, тогда будет слишком культурно, надоест этот привкус… Привкус всё время, от этого не избавиться… Каюты уютны… Ведь большие квартиры строят потому, что люди не хотят высовывать носа ни в мир, ни в природу…»

Наши собственные слабости - вот главный повод для задействования наших сил. Не заедай их едой или телевизором – мол, мне нужно развлечься. А то ведь часто кажется, что измениться невозможно и что даже зацепиться не за что. Когда ты слаб, ты должен напрячь все силы для борьбы с малодушием, а когда ты силен, ты должен привлечь всю свою слабость в борьбе с гордыней и её стрессовыми напрягами.

Теневое отражение видеть приятнее и легче, чем слишком реальное зеркальное.

Зеркальная комната для некой терапии: всё время видишь себя снаружи, а не изнутри, как обычно!

Таких «терапевтических» комнат можно много придумать /лечат или калечат? Многие лекарства способны и лечить, и калечить при неправильном применении/…

Елкинисты и горбачевцы могли бы составить два вполне разных народа! Быть может, от невозможности разделиться – все территории заняты – уже давно в каждом народе намешано по нескольку совсем разных менталитетов. Государства по партийному, идеологическому, мировоззренческому, а не географическому признаку!