92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 17 страница

Хорошая мебель - это как члены семьи, способные умиротворить, если не осчастливить /что возможно только в момент приобретения/… А в таком виде прямо отравляют тебе жизнь!

Опять зачастило скверное ощущение, что многое из написанного в последнее время я уже писал либо недавно, либо когда-то… Впрочем, мне не впервой мириться с второклассным – начиная с второклассного существования в целом… Такова уж человеческая задача: всю жизнь молоть одну и ту же муку и есть всё тот же хлеб. Только путем затруднения, а не облегчения регулярностью, ты мог бы повысить качество, изменить соотношение качества и количества в пользу качества. Тут, конечно, ничего форсировать нельзя: тяжести требуют осторожности! Когда сила вылилась, снова переходи на «чистое», открытое существование…

«Я начинаю в чистом поле! » – это радостное открытие - после тысяч лет существования людей! Я предпочитаю эту всем изначально дарованную радость сомнительному удовольствию взбираться по телам бывших на сомнительную гору «загадочного и прекрасного» искусства, чтобы добавить что-то ещё более загадочное и прекрасное – чего уже и представить нельзя, потому что перенапряг полный.

Да, например, мама, погрязла в ложном и оттуда её не вытащишь – но ведь осталась часть живая, непораженная.

И надо с этой частью общаться, на неё влиять, а не стараться очистить всё: пораженное не вылечится, если живая жизнь в той части не станет прибывать.

А то, что ничего не выходит, когда мы устанавливаем правила – это ведь жизнь побеждает.

То, что ты воюешь с их догмами – это значит, что в тебе есть свои антидогмы! Воюя с чужими догмами, ты только актуализируешь их - им только это и надо. Они – железо, которое всего лучше себя чувствует как раз на войне.

Животные, особенно собаки очень напоминают сфинксов. У них, собак слепое, жесткое, механическое туловище и получеловечья грудь с умной головой. Смешно: умник, а на четырех лапах. Интуитивно Гете угадал с превращением сатаны в пуделя…

Женька орет и больному папе это повод /«нет, нельзя его дома держать»/

…Чем отличается плод от семени, его породившего? Тем, что семян /духа/ становится больше и тем, что появляется прекрасная, радужная, вкусная материальная оболочка. …Семья, возникающая из меня одного, ученики, возникающие из одного моего духа – это и есть умножение семени в плоде…

Бывают периоды, когда с наивысшим удовольствием именно ложишься спать в белую постель: днем тягомотина, а здесь настоящее убежище, тепло. Можно вдохнуть освобождение, единым движением растянуться, расслабиться, забыться, поплыть, живя сначала в приятных, выбранных тобою мыслях и образах, а затем в таких же снах…

Новая мысль как прорастание на моем поле нового зерна – прибыло полку колосьев. И не нужно его силом вытаскивать: колосьев и так много, а само оно лучше вырастет и определится, если сейчас ещё что-то слабо и неопределенно. Не я сею, не я и выращиваю - не мои и плоды.

Рисование: а нельзя ли такие же странные образы добывать не из трещин и т. п., а из кусков /многие объекты часто видимы только частично/: когда сидел за сенями, в щель показалось, что там кто-то в черной шапке стоит, а оказалось, что это край черной крыши, а двор пуст.

Кулинарные продукты тоже классифицируются /овощи, фрукты, молочные изделия, мясо, рыба, мука и т. д. / - а где порядок, там должно быть и знание.

Прочитал у древних индийцев: «пахтать разумом-мутовкой молоко сознания, чтобы получить масло высшего смысла» – не только шахматы и немецкий, но и всякое занятие может дать плодотворные сравнения.

«Знаменитый врач» – в этом определении есть что-то отвратное. Как будто мало быть хорошим врачом, как будто можно быть и в медицине кем-то загадочным, чудодейственным и великолепным. Опять «гении».

И у Баха вечный соблазн «величественного» и «патетического». Куда лучше, когда человеческому началу позволяют быть самим собой, творить нечто очень простое и подлинно захватывающее – не в «храме искусства» только, а в самом сердце жизни.

…Истинный звук один – и ложная тирада! Соблазн творить «великое» – и он как бы поддался этому соблазну, но не может не выдать себя во всей своей прекрасной сущности.

Холод скопился за день в костях – ноют, не согреваются и под одеялом, причем жалуются и на жесткость дополнительного утеплителя-покрывала. Откуда, когда, как, куда и сколько влилось этой зловещей антиэнергии, от которой теперь придется искать убежище в скалистых пещерах полусна, словно ты спишь на улице…

Я не нахожу выхода своему чувству лиризма…

Уметь, слыша музыку, видеть ноты и наоборот.

Лиризм может просто не дожить до той поры, пока я всё освою.

А ведь с немецким языком дело обстоит точно так же, как и с другими занятиями: рисованием, писанием и т. п.: слушать и понимать намного легче, чем самому говорить – «творить».

Кто знает, возможно, это занятия, где я буду творить только к старости, когда писание себя исчерпает. Ведь сейчас я смиренно возвращаюсь в детство – только в то, которое мне мечталось задним числом: тихое учение под благодатным солнцем; постигаю азы. Работаю на свое будущее, чтобы не прекращалось детство и не прекращалась плодотворность.

Читал им Евангелие как-то по-особому, и очень сильно: быстро, без всякого старательного, искусственного выражения, но с большим, я бы сказал, аффектированным чувством. Простота и экстаз какой-то обугленности.

Когда ты будничен, то, как ни старайся, эта будничность будет присутствовать и в твоем чтении. Ведь переживания и чувства прорываются повсюду.

Знают, что пишу, но не видят и этого уже довольно для того, чтобы молчали. Ведь всё на инстинктах, как у быка с красной тряпкой.

…Блюдут заговор молчания. Я не говорю, сцепил зубы – и это поступок, и их это впечатляет и удерживает. Поводов я не даю, идеалистически ничего не педалирую – и они спокойны.

Автоматизм ходьбы /со всеми этими лавированиями в толпе, мгновенными переступаниями помех и мелких препятствий под ногами/. Нечто становится твоим – в том числе и истина - когда доходит вот до такого автоматизма. Автоматизм – как знак совершенства, позволяющего освободиться от утомительного труда, контроля со стороны сознания, чтобы перевести данную сферу в некие глубины «подсознательного», некую копилку - или на дорогу в другой мир.

Например, не хочется что-то делать, но есть духовная опора – не силы – и превозмогаю, опираясь на неё, и встаю, отвердевая: «ну что там, давай».

…Духовные времена всего выше, но они обращены назад и зависимы от прошлого. Они поднялись всего выше только для того, чтобы иметь силы завершить свою эпоху.

…Цой пел как потусторонний дух, как робот - эдакая безжизненная медитация. Растяжение, почти что распад слова; все эти впечатляющие «те-бе»…

Я хочу говорить им «мама и папа», когда их люблю, а когда не люблю, не хочу говорить «мать и отец», а уж лучше «папандра и матурам». Это как новая порода людей: порода одров, людей с волосатыми ушами и душами, загрубевших, закосневших так, что их теперь, пожалуй, ничто не в силах размягчить, сделать гибкими и гладкими, как полагается людям. Их мурыжила жизнь и они приняли странную форму – а потом подморозило и они так и застыли в нелепых позах. И, видимо, после осени не будет весны… Это смешное и страшное зрелище. Любители поразглагольствовать, поболтать – и они же участники неслыханной трагедии /устраивают друг другу черную жизнь/.

Сначала леденящий, пугающий своей огромностью космос, затем открытие Бога, говорящего человеческим языком – и небо становится ближе, теплее. Затем открытие, что Бог повелевает, любя – это уже совсем тепло, совсем близко, так что можно спуститься с небес на землю, а затем подняться на небеса.

В темноте углубление, а на свету воплощение – и то, и другое требует жара и самоотречения. Воплощение с той глубиной, которая достигнута перед этим, в темные полгода. Так что не беспокойся сейчас о глубине, а работай, стараясь, чтоб, наконец, всё шло ровно, без срывов и изживалась пустота: пустословие и т. п. Всему свое время, несмотря на вечную насущность «воссоединения». Сочетай железное, природное благоразумие с полнотой жара. …Летом обновляется дело и материя, а зимой – душа и дух. Если уже обносился – что ж, терпи.

Сознание окончательно рассветает только к 28-30 годам, возрасту Христа. В 21 год солнце еще только что взошло и всё это время оно ещё было полускрыто человеческим и природным.

Елкин, как магнит, выявляет и поднимает наверх подобных себе, так что это уже похоже на целый зверинец, который человеку не то что не уничтожить, но и подойти к нему смертельно опасно. Они настолько злы и опасны, что и друг друга кусают – но нам от этого не должно быть большой радости: что бы ни сделали друг с другом пяток тигров, в итоге всё равно эта местность останется за ними, за кем-то из них. Просто ощущение: вот говорит депутат, и говорит умно, и даже зло, но всё равно видно, что он всего-навсего человек. А это уже не люди. У них нет никаких достоинств: обыкновенный бездарный алкаш, по многим своим интонациям родственный, например, моему бывшему начальнику-милиционеру. Бездарей так много, что одного из них выперло на самую вершину.

Карл Великий в 5 веке в христианство силой обращал, а Владимир в 10-ом. Формирование буржуазного общества в Европе началось в 13-14 веках, а в России - с Петром Первым, в 17веке. А наш коммунизм – это последователь французской революции.

Мир сжимается через коммуникации и всё более близкое соседство различных, антагонистических объектов приводит к всё большим деформациям и перегрузкам их «нервной системы». Теперь они вынуждены искать что-то общее, воюя душами, духами, а не телами /атомная бомба – запрет/. Когда было два конкурента, ещё были какие-то щели между ними, а теперь власть будет одна.

Полтора суток было плохое настроение: усталость, подавленность. Но вот прошло – беспросветность не вечна! Главное, не заниматься бегством от себя.

День служит для роста плода, а ночь служит для роста неявного – для удобрения земли.

Итак, после смерти наше тело уходит вниз удобрять землю, наш дух поднимается вверх удобрять небо, а наша душа движется вдоль – в потомстве физическом, после излияния семени физического и в потомстве духовном, после излияния семени духовного – удобряя этим человеческий род.

…«Я! » – это чисто душевный вскрик…

«Народный» готов гнить в земле с такой же радостью, с какой ты стремишься на небо?! Твоё «я» переселяется либо в дух, либо в тело. Мы считаем, что это очень мало: подумаешь, вырастет трава и дерево снизу, прольется свет и дождь сверху. …Итак, в жизни мы, люди, на земле, а после смерти, чуть ниже и чуть выше.

Но это и есть сохранение нас - в таком разобранном виде - до конца этих земли и неба – после чего будет новая «сборка»?

…«Я» – «индивидуальное» лишь как песчинка на песчаном берегу или как листик на огромном дереве. …Итак, всё-таки, как «я» не было раньше, до «моей» жизни, так его не будет и после неё? Да, но только до нового дня /эти «жизнь»–трава и «жизни»–дождь и «жизнь»–потомство для нас как сон/. А значит, мы существовали и до этой жизни. Что «сон» не помним – это обыкновенно. Т. е. «дней» будет не череда, а только троица: 1-ый и 3-ый - вечные, а 2-ой – вот этот наш мгновенный проблеск.

Мы – это песчинки, которые рассматривают себя в микроскоп, любуясь отдельностью и отличиями.

…Мы не боимся сна, а боимся смерти только потому, что ко сну привыкли.

…Сотворение мира – как акт милосердия к падшим ангелам: Бог сотворил условия, модель, в которой можно очиститься.

Опять чувство опустошенности и потеря вкуса… Как земля пустеет и вымирает без солнца, так и душа без любви. Т. е. какое-то время после ухода солнца продолжается накопленная инерция жизни, автоматические реакции чувств. /А ведь размер этой инерции – это и есть вместимость наших душ!!! И точно таков же и предстартовый отрезок, когда ты воскресаешь. /

Где есть тело и дух, там автоматически появляется некое «я». Мы – точка соприкосновения, эманация борьбы этих двух сфер; эманация, свидетельствующая о победе или поражении. /Любовь – это нечто требующее приложения, а значит и нечто ограниченное, а счастье самоценно. /

Кто был ребенком в детстве /а не были, наверное, только те, чьи родители прокляты: тот самый случай проклятия до 3-его колена/ – все те и избраны Богом… Надо вернуться в свое детство, отматывая намотанное жизнью, растапливая снега, нанесенные жизнью. Мы были непосредственны, но потом начались трудности и мы огрубели, начались страдания и мы ожесточились, начались сомнения и мы стали циниками. Теперь понятно, что быть ребенком – это захватывающая задача?!

У кино-то, оказалось, есть вторая серия: дьявол, недобро насмехаясь, избрал именно нашу несчастную страну для того, чтобы показать, что с точно таким же «успехом» можно идти и к светлому будущему капитализма, опять уверяя, что туда устремлена «прогрессивная часть человечества»; опять с тем же размахом пропаганды. Это ужасно: вместо отрезвления антикоммунизм вырастил новое поколение зачумленных пропагандой.

Эти самые 24 млрд. они дали не от восхищения, а совсем наоборот. Стабилизировать нас хотят хотя бы на уровне госкапитализма, фашизма, общественной реакции, елкинской диктатуры – лишь бы самим не было угрозы.

…Права рабочих действительно стали тогда знамением времени /я у Толстого читал про то, как тогда на заводах работали: 12-14 часов тяжелейшего труда 6 дней в неделю – ну разве это не скотство «буржуев»? Как сейчас эксплуатируют саму природу и её недра, так тогда эксплуатировали ещё здоровую человеческую природу/.

Утро. Одеяло на Вовке, лежащем, как всегда напротив, лежит по диагонали – он его вправо сдвинет, влево сдвинет – везде убывание; а где верх и продольная сторона одеяла, наугад не хочет определять – как и ворочаться по крупному, теряя остатки сладкого сна – так и лежит одеяло точно по диагонали. То же и с ногами, потому что есть еще большая складка…

Зевнул: сначала быстро щелкнуло, словно глухо открылся замок, затем откинулась крышка – до упора, до дурного запаха и выжимания традиционной слезы. Затем несмущенно: «хлоп», и словно что-то проглотил, словно только открыл глаза, только вернулся на землю. Словно сама пустота раздирает рот.

Пусть пробавляется детскими радостями – это лучше, чем если бы он болезненно самолюбиво реагировал. Если же таковые взрослеют, то они становятся темными – как от обиды, и в чертах и в цвете лица их словно проступают изъяны.

Только с помощью техники можно всё переделать из того, что ею же и наделано. Нефти и газа чураться не надо, как и кладовых духа.

…Можно облететь на самолете земной шар, а можно проехаться по лесу на велосипеде и если такие облеты для человека чуть ли не норма, то фактически он испытывает не больше приятных и полезных эмоций, чем велосипедист за свой час езды. Одному всё «пофиг», а другой всем, и травинкой восхищен…

Увеличивая добро, мы можем преодолеть высоту их зла и достичь той их сферы, где всё же начинает откликаться их добро. Жить добрым просто-напросто приятнее, чем жить злым: это как солнечная и бессолнечная погода. Никто бы не отказался сам по себе от добра, но зло, когда оно сильнее, навязывает человеку свое. Теряя солнце из виду, он перестает верить в него /часто теряя понимание того, что любой дневной свет всё же от солнца, от сохранившегося где-то там за облаками добра. Зло не в силах полностью истратить добро и свет, паразитируя на нем и такое положение дел всегда оставляет шанс на спасение.

…Ты один будешь пробуждать в человеке доброе, а все остальные его «знакомые» во все остальное большинство времени будут возбуждать в нем злое – и что ты сможешь изменить? Поэтому и нужна Церковь. Трудно начать, трудно увеличиться больше одного человека.

…И нельзя расточать любовь и «хорошее настроение» на пустое, чуть ли не откровенно в пустоту, лишь только зашевелятся мохнатые волосы в ушах – это же весь твой запас и он должен принести плод.

…Чем ближе к границе между добром и злом /которой как таковой нет, а есть плавный переход/, тем больше в этой зоне примерного, зыбкого равновесия и «влияния минуты».

Гегемоны сменяются как цари на престоле. Испытание богатством – жестокое испытание, которого почти никто не выдерживает. Появляется новая свежая и сильная нация и добивается немалого - но чем дальше, тем меньше сил, тем больше извращение и падение от самих этих достижений, тем сильнее и завистливее соседи, которые подпитываются от гегемона – и результат предопределен. Такова и обычная человеческая история.

Так что можно идти по Нью-Йорку и кричать, как Христос: «видите эти громады? – всё будет разрушено! »

Есть большая разница между рисованием с фото и с натуры. С натуры сама рука так берет, что рисуешь массами и объемами /потому что таково ощущение/, а с фото изображение получается бестелесным, одни педалированные контуры и тени. С натуры свободнее и быстрее рисуешь /и свободнее выбираешь интересующее тебя выражение – а когда фото, то ты жестко завязан на то, что есть//.

Весь рельеф на глобус может быть нанесен буквально! Также и в морях, удерживаемая пленкой, могла бы быть настоящая вода. …Хорошо бы иметь макет своего города, например. Навсегда покидая дом, где ты жил захватить с собой макет своей улицы, своего дома. Это же всё равно, что превратиться в Гулливера или взлететь!

А ведь глобус можно использовать в качестве часов. Во-первых, мы наглядно видим то, где относительно света находится наша местность. А точное время можно было бы обозначать по той местности или стране, над которой в данный момент 12 часов дня. Например, где-нибудь в 3 часа ночи у нас был бы «японский час». Так видишь, ощущаешь как реальность свой вращающийся шарик. Возможны и обобщения: например, целый отрезок времени летом может иметь общее обозначение «Русское время». /Т. е. вращаются не «стрелки», а сам «циферблат»! /

Я ошибаюсь, желая любить-понимать, но эти ошибки не опасны. Так, рисуя, я от первых неверных, приблизительных и неосновательных в своей дерзости линий отталкиваюсь с тем, чтобы нащупать верные.

Я хочу понять все народы в мире, чтобы они превратились в малую и ближнюю семью. Сейчас преодолеваются физические пространства, всемирной эпидемией стала масс-культура – пора преодолевать и духовные пространства. Всё станет близко, как в глубокой древности, когда считалось, что земля – это вот эта местность, а дальше ничего нет, а если и есть, то там не могут жить люди, а только чудовища.

Факт как таковой – это тот же объект: их может быть много. Они могут быть разными, так что это ещё никакая не опора, а только материал для интерпретации. А интерпретация частного зависит напрямую от твоей интерпретации «всего», т. е. твоего мироощущения. Так что при одних и тех же фактах десять человек с различным мироощущением увидят десять картин.

Восток «небо» определяет как «не-земля», т. е. как нечто, для чего нет слов, чего не понять земным, а у нас небо земное /все эти Зевсы, игры, пиры, войны богов и т. п. /.

Три представления о Боге: материальное – идол, икона, крест и т. п., душевное – «великий человек», небожитель /«житель, но только неба»/ и духовное – Бог как «невесть что», «нечто». …Христос и Израиль – это центр, а остальные все субъективны – уже по самому своему положению на земном шаре.

Китай – это огромная равнина. Климат мягкий – вот их и много. Индия – это азиатская Африка, а мусульманский мир – это азиатская Европа.

Перефразируя Павла: «умею жить и в скудном настроении, и в изобильном». «Кто не может терпеть и хранить свою деву, тот пусть иногда спускает» – бесполезно упираться, раз уж накопилось. Надо было внутреннюю чистоту блюсти, тогда только соблюдается и внешняя. Нельзя «исправить», перечеркнуть накопленное.

Читал статейку про Ивана Грозного: был развратник, - как и его сын – и схватили они тогда ещё новую болезнь: сифилис. И стали лечиться ртутью, не зная, что это страшный яд, который действует медленно, незаметно и приводит сначала к нервным расстройствам, а затем к смерти. Вот причина его буйств, его подозрительности и т. п. И как замаливание, так и лечение приводили лишь к усугублению, к ожесточению.

Фашизм – это идеология людей, которым кажется, что всё можно сделать очень просто. Когда она, простота, теряется - когда ничего не выходит – тогда фашисты выдумывают новый поход по прямой – за простотой. В век «всеобщего образования» люди всё также дичают.

Читал подборку из двух статей, специально сведенных вместе: одна за поставангардизм, а вторая за реализм. И оба пишут не просто умно, талантливо, но, что главное, выстраданно, подлинно от души, от убеждения, а не казенно. Итак, две правды? Вывод же очевиден: их надо сводить /они-то и до неочевидных вещей – в поддержку своего убеждения – додумываются/.

Не им собирать урожай: с края в центр не переходят. Соберет кто-то третий – без традиций за спиной. Чувствуя равноценность краев, он, наконец выросши, пойдет по середине. …Т. е. я уже сейчас мог бы суетиться, хлопать, крича «я первый; вот она, искомая разгадка! Не отнимай! Чур моё, не покажу заранее, выведите меня на официальное чистое место! » Ведь почетнее, когда далеко забежал, а не чуть-чуть. Преждевременность – это гибель. Плод обязательно должен упасть сам.

Итак, я отчетливо вижу, что можно писать нечто совсем невероятно прекрасное по своей мощной и не скованной силе – но как часто, будучи утомлены буднями жизни, мы теряем желание, волю, делаем только минимум для успокоения совести и, в конце концов, нежданно-негаданно примыкаем к традиции – например, хотя бы и ради 1-го места в ней. 1-го, которое, вскоре становится 2-ым, затем 3, 10, пока не исчезает в истории.

…Постмодернисты в одном схожи с реалистами – они тоже общественники.

«Рефлексия» – это норма жизни. У меня этих откликов так много – отклики порождают отклики – что они образуют целый мир, который, как водой, покрыл первоисточник и стал почти самостоятельным.

«Сутки» /у немцев нет такого слова/ - суть-ки: рабочие суточные сути.

Да, без силы тяжести я бы уже сейчас взлетел на небо. Хочешь жить – терпи, глупо представлять себе иное. Т. е. я к своей высоте приду, но в размерности времени всей моей жизни. Принцип растянутого удовольствия. Принцип жизни с отягощениями, пути с препятствиями. Видимо, наша, человечества предыстория – нам неведомая – такова, что мы обречены на это. Грех не прощен, но дан шанс исправиться.

Повышение концентрации, и отдачи – это и приводит к сокращению пути к пониманию, выправлению его, так что оно, понимание, становится ближе. «Я близко от каждого из вас, вот только путь извилист» – вот, оказывается, каков этот путь и каково движение по нему! Я прихожу, не трогаясь с места!

Где слабые душевные дефиниции, там, конечно же, легко сбиться и начать кружить на одном месте /я стоя двигаюсь, а они двигаясь стоят/.

Итак, не надо искать этого извилистого пути и изобретать технические инструкции для движению по нему. Так и во всяком деле или отношениях с людьми. Каковы мы, таков и путь. /А то смехотворным образом начинаем ссылаться на объективные обстоятельства – они, мол, вынуждают нас быть таким-то. /

Немецкий язык, с одной стороны, слишком жесткий /обилие твердых согласных, свирепое «унг», шипения «ш»/, а с другой стороны, слишком мягкий – «ль». За этим - соответствующие черты характера. Охота ли тебе приобретать их?!

Боб состриг бороду и превратился из семинариста в арлекина - не стал прежним.

Лицо и изменчиво, и насыщено содержанием.

Лицо как пейзаж, как философский камень, как нечто уникальное, что может, варьируясь бесконечно, каждый раз оставаться многозначащим. Значения, информации в нем скрыто так много, что, умея её расшифровать, можно по одному лицу узнать о человеке всё. Конечно, интересно и рисовать…

…На общественное у них, наверное, осталась только дрема…

Мы порождены землей – наше тело, мы порождены и небом – наш дух. Мы существуем на земле, ходим по ней – ногами – мы существуем и на небе, ходя по нему головой, её содержанием. Так что очевидно абсолютное равенство. Надо уравнять понятия «мы живем на земле» и «мы живем на небе»!

Значит, космос сулит то же, что и бездны земли.

Солнце – плазма, и в центре земли – плазма. Попытка термоядерной реакции – это попытка стать богами.

Травкин, поехавший «поднимать деревню» – копия «движения двадцатипятитысячников»!

Для них реформа – это «топтание на месте», а вот революция – это реформа так реформа. Все сразу почувствовали: «аж без штанов остались – вот это да! »

«Чрезмерная политизация» – это и есть революционное настроение.

…Деньги отлично гармонируют с бездарностью. Бездарь дальше этого не видит, ему нужна утилитарная наличность.

Снова старый зуд «начала». «Я же не живу сейчас, а влачусь, одурманенный и подавленный заботами-делами».

В принципе, тоска по совершенству и есть мой главный багаж – но надо воплощать его, по каплям в буднях, в деле, а не питать иллюзии, что всё можно изменить одним революционным махом. «Кто не берет креста своего…» Т. е. то, что мною движет и меня спасает, может меня и погубить, сбить с пути /да так уже и было: я ведь по этому поводу 3 года не писал/. Всё, как и в политике: потакая порыву, ты вредишь воплощению.

Вся так называемая «чистая философия» – это и есть схоластика: очищенное – выхолощенное.

…Один древний грек открыл, что всему голова – мозг, другие, софисты – что люди имеют разные мнения на один и тот же предмет. …Люди, которые пишут о жизни, но которых невозможно читать – для меня это крест. Платон, открыл душу, зайдясь в экстазе, но тут же, уже обогащенный этим открытием, Аристотель переоткрыл тело и т. д.

Ещё не родился Христос, а уже было готово ложное, догматическое толкование христианства! «Христианский мир»! – они так и сидели на Платоне, лишь в редкие разумные времена переходя на Аристотеля. Бог им предложил жить на земле, а они, как дети неразумные и избалованные говорят: «не хотим на земле, а хотим на небе» – и так всю жизнь стоят, клянчат, между нудным этим стоянием пробавляясь гнусными своими делишками.

…В догматизированных сферах всегда вверх брали платоники, но в жизни всегда побеждали аристотелевцы – потому что на их стороне здравый смысл и они деятельны.

Европа имела наследием и Антику, и христианского Бога – и была жесточайшем образом подавлена и тем, и другим - а арабы расцвели словно бы на ровном месте, из ничего. Магомет – как не догматизированный человек, человек-интерпретатор. И Европа расцвела, когда нашла свою интерпретацию…