Что такое глобализация? 15 страница

рушено индивидуализмом и оценивается с точностью до наоборот: высокая ценность самоидентификации и самореализации той или иной деятельности заменяет ничтожный заработок.

Нишевая культура и нишевое производство могли бы породить контр-модель к господствующему крупнокапиталистическому остервенению рациональности. Здесь возникают трудоемкие виды деятельности (продуктов, услуг) с ограниченной, но в перспективе – высокой содержательной ценностью, при ничтожной производительности и ничтожном доходе, что компенсируется многообразием дополнительных деятельностей. Нишевое производство делает возможными три вещи:

во-первых, культурную лабораторию будущего и изобретательный способ производства; а это,

во-вторых, при ничтожных производственных затратах, по собственной инициативе, т. е. без бюрократических законов поощрения будущих мастерских, которые, одновременно,

в-третьих, предполагают и укрепляют региональные особенности и транснациональную самоорганизацию гражданского общества.

И наоборот, все попытки не терпящих возражений взрослых, защищающих старые ценности и старый мировой порядок, подстричь артистическое поколение самоиронических искателей своего «я» (внуков экономического чуда! ) под одну гребенку и втиснуть его в функциональное существование в качестве колесиков и винтиков в иерархических и бюрократических машинах, – эти попытки сводятся к бессмысленному принесению в жертву культурного богатства креативности жизненного мира, которую олицетворяют и продуцируют «молодые кроткие». И тогда эта столь необходимая среда общественного самообновления может иссохнуть и исчезнуть.

9. Общественные предприниматели, трудящиеся-для-себя

На место социальной фигуры наемного рабочего и работо-получателя как противников капиталиста и работодателя выступает на одной стороне фигура трудящегося-для-себя, а на другой – фигура общественного предпринимателя. Трудящийся-для-себя знает, что он уже не обязан или не может быть только исполнителем работы, которую ему подсунули другие во исполнение их чертова долга и принятых обязанностей, – и если они этого не делают, то это их несостоятельность, не его . Он знает, что «свою» работу он всегда должен находить (изобретать) и обосновывать в плане социально расширенной потребительной стоимости (здесь учтены все три компонента – социальный, эффективный и стоимостный), и действует соответствующим образом. Это предполагает сильную идентификацию как с потребностями других, так и с работой. Работа-для-себя подразумевает в этом смысле всегда работу и на себя, и на других.

Однако существует также капиталистическая сторона значения предпринимателя-самого-по-себе, который руководит собой на манер менеджера и управляет своим рабочим состоянием. Это показывает Андреас Цильке:

«Массовое превращение работающих по найму в работодателей уже идет полным ходом. И оно показывает, что с новой ведущей компетенцией рынка, какими бы жесткими ни были последствия, не связан откат к Дикому Западу раннего капитализма. Сегодняшний капитализм применяет существенно более изощренные, сложные и циничные методы увеличения стоимости капитала, чем могли бы представить себе его довольно неловкие отцы-основатели.

Ранний капитализм был рассчитан на эксплуатацию труда, сегодняшний – на эксплуатацию ответственности. Прежде коллеги должны были участвовать в предмете труда, теперь

они должны соучаствовать в результате предприятия. Прежде они должны были только соучаствовать в труде, теперь они должны соучаствовать в мышлении и в опасениях. Прежде они были подчинены процессу изготовления, как простое колесико в машине, теперь процесс изготовления подчинен их вовлеченности. Всегда ненадежная и вызывающая сопротивление эксплуатация иностранцев заменяется снятием сливок путем принципиально безграничной самоэксплуатации. Крупные предприятия на широком фронте расчищают в настоящее время внутренние пути между инстанциями, чтобы раздробить власть принятия решений и перераспределить ее среди имеющихся голов. При этом образуются не только децентрализованные прибыльные группы; даже отдельные рабочие команды уже должны не просто выполнять свой рабочий план, а думать о своей экономической рентабельности.

Можно ли изолированные рабочие стадии делегировать путем “ outsourcing” (перемещения за пределы источника) исполнителю заказа или субпредпринимателю или, наоборот, обязан ли внешний поставщик делать все вплоть до предоставления собственного ленточного транспортера – и над тем и над другим тяготеет все тот же нивелирующий ответственность примат. Так же обстоит дело с «франчайзингом»: мировое предприятие типа «Макдоналдс» состоит только из небольшого твердого ядра. Торговые точки его сети, опутавшей весь земной шар, переданы в собственность бесчисленным отдельным вторичным предпринимателям, которым центральное руководство уступает только лицензию на пользование торговым именем, ноу-хау и соответствующие продукты питания в обмен на участие в обороте. Работодатель становится лицензиодателем, работополучатель – лицензиополу-чателем. Более высокую прибыль из этой комбинации объединения и атомизации, как утверждает новая философия

фирм, извлекают обе стороны, дающая и принимающая, крупный и мелкий предприниматели.

Все эти синхронные процессы расщепления ядра и внутренней приватизации, происходящие в недрах самих предприятий, позволяют уже сейчас накапливать поразительный опыт связанной с фактическим доходом, собственной ответственности в серой зоне между зависимостью и независимостью. Крупные предприятия в растущей мере продуцируют

уже не только массы товаров, но и массы виртуальных пред-принимателей»¹.

10. Общественный договор против эксклюзии?

Но не является ли все это сделанными в хорошую погоду фотографиями некоего общества в нише благоденствия, общества, которое в непогоду – почти пять миллионов зарегистрированных безработных в Германии летом 1997 года – имеет на редкость запыленный вид? Не относятся ли разговоры о творческой «нишевой культуре» и транснациональном «гражданском обществе» только ко вчерашнему дню, а не к сегодняшнему, когда налицо растущая нищета и запущенность городов? Разве эти города не предполагают обеспечения элементарной безопасности, где бы тебя не ограбили или не зарезали на ближайшем углу? Не кроется ли здесь причина плохо скрытого иррационализма, приверженности к насилию – не только на периферии общества, но и в его сердцевине?

Во-первых, расширяется вилка доходов. За последние 15 лет доходы от труда (практически не) выросли в реальном исчислении на 2%, тогда как доходы от капитала за тот же пе-¹ Zielcke A. Der neue Doppelg ä nger, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung, 20. 7. 1996, ¹ 167.

риод как бы взлетели на крыльях на 59%¹. И это указывает лишь на начальную фазу, в которой растет производительность капитала без труда. В глобальную эпоху считается: труд растет и дешевеет. Капитал уменьшается и дорожает. В соответствии с этим снижающийся фактический доход от труда и растущий фактический доход от капитала ведут к обостряющемуся расколу мира на мир бедных и мир богатых.

Во-вторых, все больше групп – по крайней мере временно – охвачены безработицей и нищетой. В промышленно развитых странах Запада возникает новый «люмпен-пролетариат» (Маркс), постоянно растущая группа отверженных. Эксклюзия – социологическое понятие для этой ловушки бедности, которая раскрывается в центре современного общества. Без жилья нет работы. Без работы нет жилья. Без работы и жилья нет демократии.

В прошедшие два десятилетия стоимость мировой продукции выросла с 4000 миллиардов долларов до 23 000 миллиардов долларов, а число бедных за это же время – более чем на 20%. Доля беднейшей пятой части человечества в мировом доходе снизилась в период с 1960 по 1990 год с 4% до 1%. На этом фоне 358 долларовых миллиардеров имеют сегодня больше, чем зарабатывает половина человечества². Даже если на это мало кто обращает внимание, стоит отметить, что ежедневно во всем мире умирает более 35 000 детей, и не от тайфунов и наводнений или других природных катастроф, а в результате цивилизационных болезней, причем таких, которые при соответствующем уходе и питании сравнительно легко предотвратить или излечить (пневмония, диарея, ветрянка, малярия, стол-¹ См.: Komission f ü r Zukunftsfragen 1996/1997; а также: Eckardt T. Arm in Deutschland. M ü nchen 1996.

² Все данные взяты из доклада Организации по экономическому сотрудничеству и развитию, лето 1996 (цит. по: The Independent, 4. April 1996).

бняк, коклюш). За два дня умирает больше детей, чем погибло американцев за все время войны во Вьетнаме (58 000)¹.

В Германии в настоящее время более 7 миллионов человек живут в тени благосостояния – даже на первый взгляд обеспеченная середина общества находится под угрозой упадка. В США, как и в европейских странах, перед лицом этого едва ли преувеличиваемого по своему социальному и политическом драматизму расширения вилки между доходами бедных и богатых внутри и между странами крупные экономисты и политики начинают гадать: сколько бедности вынесет демократия?

В-третьих, бедность и безработица все меньше следуют классовым стереотипам, и потому их все труднее идентифицировать и тем самым организовать как политическую силу. Не только безработица, но и развод, внезапная болезнь, лишение доступной по квартплате квартиры или кредита суть типичные люки, через которые проваливаются в бедность, в жизнь без крыши над головой.

В-четвертых, в индивидуализированных формах существования то, что прежде преодолевалось сообща как классовая судьба, люди должны теперь приписывать самим себе как личную судьбу, как индивидуальную неудачу и часто в одиночку преодолевать ее.

«Мы уже не люди. Потерю лица невозможно описать» – так говорит о своей беде один безработный из Восточной Германии. В новых федеральных землях этот призрак безработицы прямо или косвенно держит в настоящее время в своих когтях большинство людей. То, что потеря работы означает «потерю лица», справедливо там в еще более глубоком смысле: ГДР была буквально «обществом трудящихся»; здесь люди

¹ Bradshow Y. W., Wallace M. Global Inequalities. London 1996, p. 16 f.

обобществлялись в гнезде труда – зачастую и после своего ухода, в пенсионном возрасте.

Важно различать ситуации биографической неуверенности, которые еще кажутся индивидам поддающимися расчету и контролю, и те, которые кажутся уже неконтролируемыми. Первые я называю биографией риска, вторые – биографией опасностей.

Подобные градации социально обусловленной неуверенности существования трудно разграничить. Серые зоны широки и не просматриваются, поскольку сама граница есть не что иное, как восприятие границы с точки зрения индивидов. В подтверждение этого можно указать объективные индикаторы, ресурсы и действующие масштабы нормальности; но все же нет сомнений в том, что граница между еще калькулируемой биографией риска и уже не калькулируемой биографией опасностей открывает дорогу субъективным мнениям, догадкам, ожиданиям, надеждам и недобрым предсказаниям.

Тем не менее надо прямо сказать: если все больше людей – по какой бы то ни было причине – видят себя жертвами обстоятельств, которые они со своими средствами и способностями не могут предусматривать, преодолевать или игнорировать, то такое положение дел имеет большое значение для общества (и анализа общества). Принуждение к самостоятельной деятельности, самоорганизации может привести в отчаяние, а возможно, и в немую ярость. Биографии ощущаемых опасностей образуют питательную среду для насилия, неонационализма и революций.

Но что делать, если люди не хотят истощать себя жалобами (не страдая? )?

В этой книге разобрано много подходов и стратегий. Постоянно обрисовывалась сама проблема и ее генезис. Можно

было назвать это положением между молотом и наковальней, характерным для социальной политики в век глобальности: экономическое развитие ускользает от национально-государственной политики, тогда как ее социальные проблемы в результате накапливаются в сборных сетях национального государства. Прогноз трудных времен налицо: уровень социальных конфликтов из-за распределения и принуждения к непопулярным политическим решениям растет, но все это тем не менее необходимо преодолеть.

На ключевой вопрос Второго модерна: как возможна социальная справедливость в эру глобальности? – ни у кого нет ответа. И на следующий вопрос: существует ли что-то вроде транснациональных социальных систем гарантирования безопасности – ответить так же трудно, как и в предстоящие годы его обсуж-дать¹. Не следует выступать против мирового государства и мирового государства социального обеспечения, поскольку оно теперь действительно нам не грозит. С точки зрения прагматики, напротив, речь возможно пойдет о

во-первых, встраивании и создании основных гарантий (см. выше),

во-вторых, укреплении социальных сетей самоснабжения и самоорганизации,

в-третьих, выдвижении и постоянной актуализации вопросов экономической и социальной справедливости в мировом масштабе в центрах глобального гражданского общества.

Помощь в малом и великом, на месте и на других континентах часто рассматривается в неразрывной связи с набором бедствий – нищетой, бездомностью, болезнью Альцгеймера, экологическим ущербом и т. п. В статье под названием Про-¹ См. о этом статьи в кн.: Leibfried S. /PiersonP. P. (Hg. ), Standort Europa. Europä is che Sozialpolitik. Frankfurt/M. 1997.

щание с юдолью слез это оспаривает Файт Пост, спикер Германского отделения Всемирной организации помощи голодающим. «Все это вызывает сожаление и бесполезно. Ибо деятельность большинства организаций помощи предпочтительней призыва к политике экономического развития. Данные организации – государственные или частные – могут сослаться на множество успешных дел, даже таких, которые можно подтвердить с цифрами в руках... В чересчур извиняющемся тоне, как бы оправдываясь, твердят, что эти успехи зиждутся на важных предпосылках: на компетенции, профессионализме и более чем средней мотивации сотрудников и организаций помощи.

Девять из десяти немцев считают помощь развивающимся странам необходимой; сотни тысяч граждан жертвуют ежегодно несколько миллионов марок на эту цель; среди учеников растет интерес к условиям жизни людей в третьем мире. Можно ли представить более благоприятные предпосылки для пробуждения желания проводить политику развития?

Если организации помощи хотят вытащить эту тему из юдоли слез, то они должны научиться общаться, а не поучать; предлагать более удачные решения вместо того, чтобы просто перечислять проблемы; завоевывать сердца людей, а не «только» их разум. Они должны демонстрировать больше возможностей для действий вместо того, чтобы публиковать новые исследования: быть более готовыми к конфликтам вместо того, чтобы коситься на государственных кредиторов; видеть в себе помощников, оказывающих услуги, и в меньшей степени – наставников в сфере морали.

Результат частного опроса среди африканских друзей: понятие “юдоль слез” нельзя адекватно перевести на их язык»¹.

¹ Post V. Abschied vom Jammertal, in: Die Zeit vom 28. 3. 1997.

VII

Европа как ответ на глобализацию

Многих мучает странный эссенциалистский вопрос: что есть Европа? Нередко ответ звучит так: Европа была. «Не может быть возврата в Европу, по той простой причине, что Европа существует только в музее риторики»¹.

Но Европа не географическое, а воображаемое пространство. На вопрос, что составляет идентичность Европы, отвечает, например, Милан Кундера: мудрость романа . «Мне нравится мысль, что искусство романа пришло в мир как эхо божественного смеха... Есть замечательная еврейская пословица: человек думает, Бог смеется. Вдохновленный этой сентенцией, я охотно представляю себе Франсуа Рабле, однажды услышавшего смех Бога, – так родилась идея первого великого европейского романа»². Европа для Кундеры означает: открывать, видеть мир как многозначность и жить в нем. Мудрость романа – это мудрость неопределенности, мудрость иронии.

Можно придумать бесконечное множество других определений, например «европейские граждане мира», которые описали Монтень, Гёте и Кант (если назвать только троих), сами жившие как таковые. Эти граждане мира после катастрофы, которой стала национал-социалистическая Германия и для европейских евреев, сегодня чувствуют себя как дома повсюду, в том числе и в Израиле. Все эти определения в эпоху гло-¹ Sieferle R. P. Epochenwechsel – Die Deutschen an der Schwelle zum 21. Jahrhundert. Berlin 1994, S. 78.

² Kundera M. Die Kunst des Romans. M ü nchen 1987, S. 166.

бализации незаменимы для европейской идентичности экзистенциально и политически, они указывают на будущее.

Но остается вопрос: может быть, Европа все-таки иллюзия? Те, кто возьмет на себя труд изучить многотомные материалы жалоб на конференциях, где сетовали по поводу небытия Европы и говорили о ее становлении, не смогут сдержать зевоту. Это самое лучшее чтение перед сном! Самый эффективный заменитель снотворного (без побочного действия! ).

Смущает то, что политическая Европа не только не существует; очевидно, что ее несуществование все еще не воспринимается как недостаток. Даже ангажированные интеллектуалы, которые всегда готовы украсить своим именем призывы творить добро и противиться злу, не в состоянии вмешиваться в «европейские дела» поверх все еще существующих стен, разделяющих общественности отдельных государств.

Не существует, к примеру, настоящей общеевропейской ежедневной газеты, общеевропейской телепрограммы, которая бы заслужила это имя, настолько приковав внимание своей европейской публики, что рейтинги национальных телепрограмм просто рухнули бы. Да и рынок «Европа», кажется, породил мелочный дух, провинциализм, а не европейство. В эти беспокойные времена люди цепляются за обломки старого и привычного, чтобы их не унесло потоком всеобщих перемен.

Но, может быть, поднимутся стенания по поводу политического провала Европы, когда Европа ложной утопии споткнулась о то, чем «политическая» Европа должна была бы быть?

Тот, кто сетует на то, что европейское политическое пространство до сих пор еще не возникло, думает в конечном счете так: Соединенных Штатов Европы, сравнимых с Соединенными Штатами Америки, не существует. Нет европейского

парламента, нет европейской общественности, которые бы заслужили это название, следовательно, нет политической Европы как национального государства; и едва ли можно прикрыть даже прозрачными надеждами это голое ничто.

Но возможно ли сделать набросок политической Европы, исходя из понятия национальной общественности в тот исторический момент, когда рушится система отношений национального государства и возникают локально-глобальные идентичности? Позволяет ли, мешает ли европейство идентифицировать себя с людьми, выброшенными в фавелы – бразильские трущобы? Могу я как европеец чувствовать себя обязанным «Гринпису» (также и за то, что он вместо меня занимается сортировкой мусора в мировом масштабе)? Вытесняет ли «Европа» мое феминистское самосознание? Или европейская идентичность усиливает феминистскую и экологическую идентичность? Против чего или за что выступают люди, если они настроены дополнительно или преимущественно за или против Европы?

Из этих вопросов следует одно: никто не ждет Европы. Европа сама навязывается. Она должна выслуживаться, чтобы на нее обратили внимание. Европа в первую очередь есть просто-напросто лейбл, наклейка на автомобиле или еще одно бюрократическое распоряжение.

Почему Европа? Почему не Хельга, или бабушка, или бездомные по соседству, а то и на другой стороне планеты? На этот вопрос европейцы в будущем должны дать ответ. О чем идет речь, когда говорят о Европе? О субсидиях для поддержания цен на молоко и т. п.? Об эксклюзивной Европе, т. е. о строительстве крепости Европа? Или речь идет об инклюзивной Европе, которая видит в себе политического укротителя экономической глобализации, активно оформляет ее политически. Ключевое знание, ключевой подход таковы: без Ев-270

ропы нет никакого ответа на вызов глобализации. А значит, то, чем является или чем должна быть Европа, не следует – как в фокусе – вытягивать из прошлого, оно должно политически набрасываться как политический ответ на вопросы будущего, причем во всех тематических полях: рынка труда, экологии, социального государства, международной миграции, политических свобод, основных прав. Только в транснациональном пространстве Европы политика индивидуального государства может превратиться из объекта угрожающей глобализации в субъект творимой глобализации.

Но тогда вопрос формулируется так: какие ответы может дать политическая Европа – и только политическая Европа – на вызовы глобальной эры?

«Я разделяю мнение, – говорит Йошка Фишер, – что Европа строится вокруг банка. Вопрос только в том, какие выводы делаются из этого? Я также хотел бы, чтобы первым шагом был не Маастрихт, а процесс политической интеграции. Но не прервем ли мы тем самым этот первый реальный перенос суверенитета на европейский уровень? Я считал бы это неправильным». Ибо, во-первых, рассуждает дальше Фишер, дебаты о введении евро будут «вестись во всех национальных обществах аналогично. И это хорошо: возможно, впервые удастся вывести европейские дискуссии из сферы внутренней политики тех или иных национальных культур. Во-вторых: европейский рынок труда, будучи нерегулируемым, создает все больше проблем. Португальские строители используются здесь [т. е. в Германии], африканские строители – в Португалии, а немецкие строители оказываются без работы. Сейчас это впервые приводит к дебатам по вопросу, не стоит ли вернуться назад и снова перекрыть границы, или же нужно сделать шаг вперед и подумать о регулировании европейского рынка труда. В-третьих: Ширак во время полемики вокруг

испытаний ядерного оружия на атолле Муруроа в 1995 году должен был осознать, что европейская внутренняя интеграция продвинулась дальше, чем в 1965-м, во времена де Голля. Общество уже не дало согласия на атомные испытания. Этими тремя фактами я хочу показать, что начинаются споры вокруг создания европейской валюты. Они могут быть использованы для того, чтобы не застрять на стадии общеевропейского банка, но прийти к европейской дискуссии о конституции. Нам нужна европейская дефиниция основного права»¹. Из ловушки глобализации нет национального выхода. Но есть, пожалуй, выход транснациональный. Транснациональная совокупность государств масштаба Европейского Союза могла бы восстановить приоритет политики, восстановить демократически контролируемую общественно- и экономико-политическую способность действий для кооперирующих стран. В самом деле, сильный демократический Европейский Союз, как самая большая торговая держава мира, мог бы использовать свой вес для проведения подлинных реформ – и внутри, и снаружи. Всемирную торговую организацию нужно было бы еще раз реформировать. Настоятельно необходимо ввести социальные и экологические минимальные стандарты. И это должно делаться не из протекционистских соображений, а для преодоления европейской двойной морали, когда люди в других странах не защищены в отношении того, что в Европе дефинировано и защищается как человеческое достоинство. Политике дерегулирования транснациональных государств нужно бы противопоставить требование дерегулирования, введения новых социальных и экологических стандартов. Нам нужно единое налогообложе-

¹ Fischer J. Доклад в рамках дискуссии «Вон из национального биотопа» («Heraus aus dem nationalen Biotop»), in: taz, 13. 6. 1997.

ние в Европейском Союзе, чтобы не возникали дополнительные налоговые лазейки. Нужно прийти к взвешенной мировой торговле, в которой не действовал бы принцип, когда все меньше игроков выигрывают все больше, а за кутеж расплачиваются все остальные. Мы должны наконец начать обсуждение всеевропейской экологической налоговой реформы, которая лишила бы национальных игроков их аргументов. Мы должны помочь другим странам в том, чтобы они производили для собственного рынка, чтобы в нем участвовало их собственное население. Глобализация означает, как сказано, ре-регионализацию на субнациональном и наднациональном уровнях.

Политика типа «что бы я хотел получить в подарок на Рождество». Раньше это называлось «утопией». «Общество освобожденного времени, социальная система, которая деликатно переводит граждан на самостоятельную деятельность, активное государство, которое посредством целенаправленного спроса поощряет обновление промышленности и ориентирует его (какие технические системы мы хотели бы иметь в будущем? в каких системах нуждается мир? ), Европа, которая не капсулируется, но на своих границах организует обмен с соседними регионами и мировым рынком, укрощение “мультиков” (мультинациональных концернов) по всему миру – какие еще будут пожелания? – спрашивает М. Греф-фрат и отвечает: – Все верно. Общество освобожденного времени и Европа, которая замечает свой “второй шанс” (Ю. Хабермас) и приводит в порядок кое-что из того, чем Европа за последние четыре сотни лет обогащала и охватывала мир, – это, разумеется, была бы просто культурная революция, великое событие, не менее значительное, чем эпоха Возрождения. Забавно призывать к этому. Но как-то приходит все же в голову, что время года на дворе может сыграть

свою роль, да и несколько ласточек уже как будто прилетели: вот уже маститый мировой спекулянт считает, что либеральный финансовый капитализм более опасен, чем в свое время коммунизм, вот уже фабрикант предметов роскоши Йооп заявляет, что он ни в грош не ставит весь свой хлам, вот он публично дает понять, что, в сущности, презирает тех людей, которые пользуются его продукцией, и все это значит, что в воздухе носится смена ценностей, пусть такие мягкие формы диссидентства еще не достигли масштаба Сахарова. А значит, назревает возможность смены элиты. Скромные начатки. Вот уже рабочие на заводе “Фольксваген” в Вольфсбурге довольны, а их жены очень довольны меньшей зарплатой; вот собственник крупной станкостроительной фабрики (как и многие его коллеги) мечтает о всеобщем сокращении рабочего времени – “только это должны ввести все”. Вот уже Юрген Шремпп, выступая перед немецкими банкирами, мечет громы и молнии из-за отсутствия европейских проектов и настаивает на строительстве скоростных магистралей до Москвы, чтобы в результате получить рабочие места, прибыль и торжество европейского духа; вот швабские предприниматели мечтают о солидной инициативе, благодаря которой крупные города Юго-Восточной Азии смогут осуществить экологически допустимые транспортные проекты; вот Пол Кеннеди бесцеремонно ожидает, что “Европа” очистит Средиземное море. “Вообще говоря, – сказал машиностроитель, – именно это мы бы могли хорошо сделать”. Если мир перестраивается, если крупные системы распадаются или стагнируют, то люди ищут новых путей. Вначале индивидуальных, окольных, полулегальных. И на какое-то время будет важно не то, что управляющие работают по старинке, а то, что многие люди ориентируются по-новому. Ибо в свое время, как кажется, не будет большого разрыва между требованиями, которые содер-274

жатся в больших аналитических исследованиях, и повседневностью учеников, биржевых спекулянтов, студентов. Другая политика станет возможной, когда какое-нибудь правительство отважится на публичное признание того, что рынок им больше не правит. Только тогда может наступить время New Deal (Нового курса): между поколениями, между безработными и занятыми, между полами, между государством и обще-ством»¹.

Greffrath M. Die Frage nach dem New Deal. Ms, Berlin 1997.

VIII

Перспективы. Гибель а la carte¹: бразилизация Европы

Если эта Новая сделка не будет заключена, если фатализм постмодерна и неолиберального глобализма окажется самоподтверждающимся пророчеством, то ситуация действительно станет фатальной. Но тогда могут стать реальностью ужасные картины будущего, всецело захватившие общественное воображение. В качестве традиционного эпилога рассмотрим одну из них – бразилизацию Европы .

Итак. Неолибералы одержали победу. Даже себе в ущерб. Национальное государство упразднено. На месте социального государства – руины. Но непорядка не возникло. Вместо властного и правового здания национально-государственных акторов появились раздираемые противоречиями союзы господств. Между ними расположились ничейные земли норм и права.

В опасных городских центрах служащие в галстуках живут и работают в охраняемых видеокамерами небоскребах, похожих на средневековые замки; эти крепости снабжаются и управляются транснациональными концернами.

Также имеются парки и природоохранные зоны, которые содержатся воинствующими «зелеными» (так называемыми «террористическими вирусами»), защищающими их силой оружия.

В определенных районах можно свободно приобретать и употреблять наркотики. В других уже введена смертная казнь за курение сигарет. Вооруженные отряды пенсионеров патрулируют границы ухоженных поселков для престарелых.