Партизаны-гусары 2 страница

А. С. Маркин ВОЙНА И МИФ К вопросу об отечественной историографии крестьянской самообороны от неприятеля в 1812 году. Введение. Автор ставит перед собой цель рассмотреть явление, традиционно обозначаемое в отечественной исторической науке, как «народное партизанское движение в Отечественной войне 1812 года», абстрагируясь по мере возможности от устоявшихся в русской и советской исторической науке идеологических клише. Тема народного партизанского движения в 1812 году является неотъемлемой частью более общей темы «Народ в войне Двенадцатого года». Последняя являлась одной из наиболее заидеологизированных как в русской дореволюционной, так и, особенно, в советской исторической науке. Общеизвестно, что собственно партизанами были временные отряды из военнослужащих регулярных частей и казаков, целенаправленно и организованно создававшиеся русским командованием для действий в тылу и на коммуникациях неприятеля. Российская историография XIX - начала XX века чётко разделяла действия партизан и стихийно создававшиеся отряды самообороны поселян; для описания действий последних и был введён термин «народная война» [47; 52; 55; 99; 27]. Термин «крестьянское партизанское движение» был введён советскими историками, пытавшимися втиснуть события начала XIX века в схему, созданную как калька так называемого «всенародного партизанского движения в годы Великой Отечественной войны» [58]. Собственно, основоположником взгляда, трактующего войну 1812 года как уменьшенную копию советско-германской войны 1941-45 г. г., был И. В. Сталин, псевдоисторическими пропагандистскими параллелями желавший оправдать в глазах народа небывалую цену победы. Что же скрывается под этим неудачным термином? А просто живая реакция народа, почти на 90% состоящего из патриархального крестьянства [96], на иноплеменное нашествие. Она была разнообразной, поскольку определялась многими факторами: сословным статусом людей, общим положением дел в той или иной волости, личными мотивами, религиозными воззрениями, степенью развитости личного самосознания, - то есть, жизненными реалиями того времени. В широком смысле слова, эта реакция определялась культурой русского народа начала XIX века - совокупностью его ценностных ориентаций и поведенческих норм, сложившихся в данную историческую эпоху с учётом наследия прошлого. Смотреться в зеркало не всегда приятно, поэтому нет ничего удивительного в том, что специальных работ по этому вопросу за последние 80 лет вышло крайне мало [58, 81, 123], а авторы их оперировали ограниченным кругом источников, в первую очередь, сообщением о крестьянском движении в Подмосковье московского генерал-губернатора гр. Ф. В. Ростопчина и носившими пропагандистский характер публикациями газет и журналов 1812-1813 г. г. Таким образом, историками изучалась не собственно жизнь крестьян, а представление об этой жизни, созданное стараниями дворянских идеологов, неважно в данном случае, либерального или консервативного направлений. Русская дореволюционная историография 12-го года достаточно чётко делится на два главных направления: охранительно-консервативное, старательно подчёркивавшее «отечественность» войны в смысле единения всех сословий вокруг престола и породившее массу эпигонов-пропагандистов (труды представителей см.: [47; 55; 99; 54; 67 и др. ]) и либеральное (см. [28]). Однако, Россия в то время не была тоталитарным государством, и, в целом, национальная историческая наука была менее подвержена идеологическому давлению, чем в советский период. Она всё-таки стремилась осмыслить тему во всей её сложности, шире привлекая корпус мемуаров, эпистолярное наследие, памятники народного творчества и т. п. Нельзя переоценить выдающуюся роль частных изданий в публикации исторических материалов. Советская же наука просто игнорировала те данные, что не укладывались в рамки господствующей идеологической концепции; доступ к архивам и зарубежным публикациям был в лучшем случае затруднён, традиция частного издательского дела уничтожена. Такой подход неизбежно приводил поистине к геркулесовым столпам лжи. В качестве характерного примера рассмотрим фрагмент написанной в 1938 г. книги академика Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год». Академик цитирует известное письмо М. А. Волковой В. И. Ланской от 30 сентября 1812 г. Волкова пишет: «Мы живём против рекрутского присутствия, каждое утро нас будят тысячи крестьян: они плачут, пока им не забреют лба, а сделавшись рекрутами, начинают петь и плясать, говоря, что не о чем горевать, что такова воля Божья. Чем ближе я знакомлюсь с нашим народом, тем более убеждаюсь, что не существует лучшего... » [115, стр. 185]. Мало-мальски знающий русскую деревню человек скажет, что здесь описана нормальная реакция мужика, выражаемая им самим даже и сейчас, в конце XX века, словами «жизнь решилась», то есть, выбор за него сделан, остаётся покориться судьбе. Для русского барина и впрямь не было лучшего народа. Каков же комментарий Е. В. Тарле? Он не без патетики пишет: «Мы знаем, как вели себя под Смоленском, при Бородине, под Малоярославцем те рекруты, которые «пели и плясали» от радости, когда их брали в солдаты» [115, стр. 185]. Подтасовка очевидна. Таким образом, представляет интерес попытка заново обратиться к комплексу источников, по которым можно непредвзято реконструировать события, касающиеся одного из самых известных и показательных эпизодов войны 1812 года - деятельности так называемого крестьянского партизанского отряда под руководством Г. М. Курина. Фигуру Г. М. Курина популяризировали уже дореволюционные дешёвые пропагандистские издания, предназначенные «для войск, народа и школ» и служившие проводником официальной идеологии православия, самодержавия и народности. Советские же историки и партийные пропагандисты сделали из Курина некоего мини-Пугачёва. Ими был запущен тезис об его крепостном, - то есть, классово непорочном - происхождении [58; 68]; сообщалось, что отряд под его руководством якобы осуществлял функции управления в крае, пока там не было ни оккупационной, ни российской государственной власти [111, стр. 170], а затем, одолев маршала Нея и освободив город Богородск, совершил боевой поход на Смоленщину [104; 79]; сам же Курин был принят, обласкан и награждён лично «народным полководцем» Кутузовым. Полное «обронзовение» образа произошло в годы празднования 150-летия войны 1812 года, когда административным решением московских властей «куст» улиц на западе столицы был назван именами лиц, вошедших в хрестоматийную обойму героев Отечественной войны, в том числе, Курина, и те же имена были запечатлены на помпезном памятнике Кутузову и на досках Бородинского моста [21]. Нет ничего удивительного в том, что автору в 1980-е годы приходилось слышать бытовавшее среди советских пропагандистов мнение о том, что московская улица Герасима Курина названа так именно потому, что отряд Курина имел в этих местах привал по дороге на запад. Автором уже выпущены в свет работы, посвященные реконструкции действительных событий 1812 года в Вохонской экономической волости Богородского уезда Московской губернии [90; 91; 92], однако, они носят популярный характер, что объективно снижает их ценность. В настоящей работе автор, опираясь на имеющийся опыт и знания, постарается систематически изложить свою точку зрения на предмет, тем самым дополнив и подкорректировав предыдущие работы, в которых была отдана некоторая дань условиям публикации. Круг источников по событиям 1812 года в Вохонской волости. Всего касающихся указанной проблемы источников, введённых в оборот, известно автору на сегодняшний день немного, а именно: 1. 1. Публикации в современной событиям периодике («Русский вестник» и др. ) и служебная и личная переписка гр. Ф. В. Ростопчина - назовём этот комплекс документов «Материалы Ростопчина 1812-1813 г. г. ». 1. 2. Портрет Г. М. Курина работы А. Смирнова с надписью на обороте (отметим здесь и относящийся к тому же времени портрет Е. С. Стулова работы М. И. Теребенёва). 1. 3. Сообщение А. И. Михайловского-Данилевского в его «Дневнике 1816 года». 1. 4. Материалы, отложившиеся в архиве А. И. Михайловского-Данилевского: 1. 4. 1. Письмо Г. М. Курина А. И. Михайловскому-Данилевскому (август 1820 г. ) и приложенные к нему: 1. 4. 2. Описание боевых действий ополчения Вохонских крестьян в сентябре-октябре 1812 г., далее по тексту именуемое «Описание», - пожалуй, наиболее известный нынешнему читателю источник, благодаря его публикации в вышедшем к 150-летию Отечественной войны 1812 года сборнике «Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года» [24]. 1. 4. 3. -1. 4. 5. Три «песни вохонских партизан». 1. 5. Запись священника о. Я. Петрова в метрической книге Воскресенской, села Павлово, церкви, сделанная в 1812 г. и местные вохонские легенды о 1812 г. 1. 6. Бумаги Владимирского ополчения и примыкающие к ним материалы главного командования русской армии и ополчений. 1. 7. Косвенные данные, позволяющие представить развитие событий в районе Богородска в 1812 г. - мемуарные, дневниковые, эпистолярные свидетельства. 2. Анализ и критика происхождения и содержания источников. 2. 1. Ростопчинские материалы. Впервые факт самообороны крестьян Вохонской экономической волости Богородского уезда Московской губернии от солдат Наполеона был описан в публикации журнала «Русский вестник», №№ 1-3 за 1813 г. Публикация представляет собою материал, переданный для всеобщего сведения московским главнокомандующим графом Ф. В. Ростопчиным, и повествующий о простолюдинах вверенной ему Московской губернии, добровольно ополчавшихся против неприятеля в 1812 году. Текст следующий: «Московское начальство удостоило сообщить сии статьи в «Русский вестник» под заглавием: Записка тем из купечества, мещанам и крестьянам, кои при нашествии неприятеля примером своим возбуждая в других мужество и приемля благоразумные меры, способствовали тем к отвращению посылаемых от неприятеля отрядов для грабежа и зажигательства; равно и тем селениям, которые наиболее при том отличились. Дела воинов-земледельцев по Богородской округе. Экономических волостей: Вохновской голова Егор Стулов, сотенный Иван Чушкин и крестьянин Герасим Курин; Амеревский голова Емельян Васильев, собрали подведомственных им крестьян, пригласили также и соседственных. «Православные христиане! - сказали они, - «Москва горит в наших очах; лютые злодеи побивают наших братий; жгут и опустошают сёла, деревни; оскверняют Церкви Божии... Жаль не себя, жаль своих православных. Поклянёмся Св. Евангелием и Крестом Господним; поклянёмся умирать друг за друга: за наши семейства... »... Вохонские крестьяне истребили до пятидесяти, а Амеревские до трёх сот врагов... В упомянутой Записке означено, что о их мужественных поступках сообщил письменное сведение начальник Владимирского ополчения генерал-лейтенант кн. Голицын... Сии истинно Русские крестьяне отважно нападали на неприятеля, когда приходил к родным их пепелищам, и мужественно отражали, не жалея себя» [37, стр. 106 и след. ]. Эту публикацию мы числим первым публичным сообщением о событиях 1812 года в Вохонской волости. Факт её появления должен быть правильно понят. Статья являлась частью пропагандистской кампании, развёрнутой Ростопчиным. Целью кампании являлось, с одной стороны, убедить Александра I в правильности «сверхпатриотической» позиции, занятой Ростопчиным в ходе войны 1812 г. (квинтэссенцией его действий стало сожжение Москвы [117]), а с другой стороны - оказать воздействие на настроения простонародья для предотвращения анархических выходок. Объективно ситуация в разорённых войной районах была тревожной. В конце октября - начале ноября 1812 года, по возвращении в Москву к непосредственному исполнению своих служебных обязанностей, Ростопчин писал: «... Пребывание... французских войск... поселило во многих местах буйство и непослушание... Мужики начинают опустошения: так как грабить нечего, они жгут... Петербургские господа не понимают, что именно теперь надо постараться утишить кипение народа, заставить его снова войти в круг своих обязанностей. Невозможно, чтобы часть народа занималась только грабежами и убийствами» [107, стр. 482-483]. В феврале 1813 года он констатирует: «Умы сделались весьма дерзки и без уважения. Собственность не почитается, а привычка бить неприятелей преобразила большую часть поселян в разбойников». Таким образом, Ростопчин пришёл к мысли о необходимости организовать возможно более громкое публичное мероприятие, которое прославило бы торжество патриархального духа верноподданичества и официального православия на примере образцового поведения группы поселян. Экзальтированно-патриотические настроения Ф. В. Ростопчина, во многом наигранные, поскольку взгляды графа на русский народ отличались трезвомыслием и цинизмом, искренне разделялись его близким знакомым литератором и издателем С. Н. Глинкой, а также и иными влиятельными представителями так называемого консервативного лагеря. Первая публикация в журнале Сергея Глинки о простолюдинах-патриотах из Московской губернии должна была обеспечить поддержку ходатайству Ростопчина перед царём о награждении этих абсолютно лояльных людей (всего 50 человек, в том числе, Курин, Стулов и Чушкин) высокими наградами. Тем временем, идейно противоположная консерваторам либеральствующая часть российского благородного сословия явно переоценивала уровень самосознания и политической развитости русского народа и искала в стихийных выступлениях простолюдинов против французов подтверждение правильности своих вольнолюбивых теорий. Как справедливо замечено, для русских вольнодумцев тех лет «патриотизм был синонимом политического либерализма» [102]. Таким образом, существовал социальный заказ на положительного героя - крестьянина-патриота, сформированный представителями как консервативного, так и либерального лагеря тогдашней правящей элиты. Заказ этот базировался на умозрительных конструкциях, весьма далёких от адекватного отражения картины современной ему русской жизни. Естественно, исполнители заказа не замедлили появиться. Например, либерал А. И. Тургенев; причастный к проблемам армейской спецпропаганды А. Ф. Воейков; придерживавшийся в тот период либеральных взглядов литератор Н. И. Греч, - располагавшие собственным печатным органом «Сын Отечества» и руководствовавшиеся самыми благими намерениями поднятия патриотического духа, публиковали сочинённые ими рассказы о якобы имевших место подвигах крестьян. Так появились сюжеты о «русском Сцеволе», о старостихе Василисе, о казаке, с одной нагайкой отнявшем пушку у трёх французов и другие, которые тут же были растиражированы в виде народных картинок, видимо, неплохо на этом заработавшим художником И. И. Теребеневым [71]. Сложное (т. е., ненародное) происхождение картинок Теребенёва и его коллег - Венецианова, Смирнова и др. - давно признано серьёзными исследователями [83]. Важнейшей характерной чертой, объединявшей идеологическую продукцию, ориентированную на удовлетворение заказа, была стилизация под «народность», как её понимали дворяне, чаще натужная (как, например, в знаменитых афишках Ростопчина), а иногда весьма талантливая. Тем критичнее исследователь должен подходить к письменным материалам, появившимся на свет в такой исторической обстановке. А материалы, относящиеся к Вохне в 1812 году, именно таковы. Император Александр I учёл настроения дворянства, и в начале февраля 1813 г. последовало распоряжение наградить людей Ростопчина: 23 человека «начальствовавших» - знаками отличия Военного ордена (Георгиевскими крестами), а прочих 27 человек - специальной серебряной медалью «За любовь к отечеству» на Владимирской ленте (любопытные и характерные подробности о том, как власти решали вопрос о награждении крестьян иносословными наградами, приведены в статье В. В. Бартошевича [50]). По выходе распоряжения, последовала публикация того же материала гр. Ростопчина о деяниях поселян в газете Министерства внутренних дел «Северная почта» [39]. Растиражированное таким образом сообщение гласило: «... предаётся здесь ко всеобщему сведению известие о храбрых и похвальных поступках поселян Московской губернии, ополчавшихся единодушно и мужественно целыми селениями против посыланных от неприятеля для грабежа и зажигательства партий, с показанием имён и деяний тех из купцов, мещан и крестьян, которые в сие время наиболее отличились. По Богородскому уезду Вохонской экономической волости голова Егор Стулов, сотский Иван Чушкин и крестьянин Герасим Курин, да Амеревской волости голова Емельян Васильев, собрав подведомственных им крестьян и пригласив также соседственных, мужественно защищались от неприятеля и не только не допустили его разорять и грабить их селения, но, отражая и прогоняя врагов, вохонские крестьяне побили и в полон взяли до 50, амеревские же до 300 человек. Таковые мужественные поступки их засвидетельствованы и одобрены письменно начальствующим над Владимирским ополчением г. генерал-лейтенантом кн. Голицыным. ... Известие сие прислано и засвидетельствовано от главнокомандующего в Москве г. генерала от инфантерии гр. Ф. В. Ростопчина... » (Опубл. в советское время в: [19, том 4, ч. 2, стр. 671]). «Московские ведомости» незамедлительно воспроизвели публикацию официальной «Северной почты» [23]. Как видим, ничего принципиально нового, по сравнению с «Русским вестником», в этих сообщениях нет. 25 мая 1813 года в Москве Ростопчин организовал пышную церемонию вручения царских наград; 31 мая описание события было опубликовано в «Московских ведомостях» (N 44, 1813); нравоучительная речь Ростопчина, обращенная к награждённым поселянам, была опубликована в «Русском вестнике» (№ 8, 1813) и в «Русском инвалиде» (N 22, 1813) - ведущих периодических изданиях того времени. Интерес представляет факт упоминания двух очагов истребления французов в Богородском уезде - наряду с Вохонской, также и в Амеревской волости. Волостной центр село Амерево находился приблизительно в 27 верстах от Москвы по Стромынскому тракту, на левом берегу р. Клязьмы (в настоящее время поглощено г. Щелково [30; 32; 41]). Находясь на 25 вёрст западнее оккупированного Богородска, Амеревская волость, видимо, в несравненно большей степени, чем Вохонская, подвергалась набегам мародёров и фуражиров. Поэтому вполне логично, что вконец обозлённые местные экономические крестьяне могли истребить их в количестве на порядок большем, чем вохонцы. Интересно, однако, что при этом глава амеревских крестьян Ем. Васильев, в отличие от вохонских старшин, нигде более в известных автору источниках и литературе не упоминается. Его имя оказалось прочно забыто. 2. 2. Портреты. По возвращении в Москву осенью 1812 г. граф Ростопчин, движимый своим пониманием проблемы народного патриотизма, старательно собирал портреты крестьян, известных наибольшим числом убийств французов. Он обратился в петербургскую Академию художеств с просьбой прислать в Москву живописца, который смог бы создать галерею гравированных портретов крестьян, лично убивших наибольшее число неприятелей. Академия прислала одного из лучших своих мастеров, некоего Витбера [94]. Видимо, мода на верноподданных крестьян-патриотов была широко распространена. Ей мы, как представляется, обязаны существованием дошедших до нас портретов Г. М. Курина и Е. С. Стулова. Последний приписывается кисти Михаила Ивановича Теребенёва [4, стр. 137; 116, стр. 236], брата известного И. И. Теребенёва; однако, история портрета неизвестна. На обороте же первого имеется любопытнейшая, до сих пор не расшифрованная полностью надпись, гласящая следующее: «1812 г. № 6. Москов. Ведом. особ. пред. Корик. И. порт. Курин. Крестьянин Богородского уезда Герасим Курин Предводитель милицыи крестьян 5000, и до 500 конных поселян. 11 сентября 1812 года, многа в плен взял французов 3 пушки и обоз схлебом И прочим добром, зачто получил 5000 рублей награды Идостоинство Гражданина, крес. с. Георгия И пр. мидаль. Инс. Пор. Учите. Рис. Икорикотурист А. Смирнов. 1813 г. сен. 11 дня. Пртр. Прбн. Портезану Поручику 1813 Орлову». В каталоге юбилейной московской выставки к столетию Отечественной войны 1812 г. этот портрет значится под № 178 как собственность знаменитого русского коллекционера, выходца из рода боровских купцов-старообрядцев, впрочем, перешедших не позднее 1839 г. в православие, Петра Ивановича Щукина [10, ч. IV, стр. 71-72; 108, стр. 9 и след. ]. В настоящее время портрет находится в Государственном Историческом Музее (г. Москва). Под следующим № 179-м каталога описан портрет Василисы Кожиной из той же частной коллекции, на обороте которого имеется не менее любопытная надпись: «№ 6 Москов. Вед. 1812 Партизан 1812 г. Василиса Кожина Большую зделала России пользу, награжд. 500 руб. Имидаль с 1812. Поза. Писан Портр. Поручика Орлова» [10, ч. IV, стр. 72]. Надпись на обороте портрета Курина - это, безусловно, современное, в пределах десятилетия, свидетельство о событиях 1812 года в Вохне. Не вызывает сомнений вопрос об авторстве обоих портретов - они написаны художником Александром Смирновым, зарабатывавшим в 1813 г. патриотической карикатурой. Литературы о нём нет, если не считать упоминаний в дореволюционной работе К. С. Кузьминского [83] и в статье Н. Н. Гончаровой и Н. А. Перевезенцевой «Народный бытовой портрет», опубликованной в 1985 г. [63]. Вполне очевидно, что живописцем он был третьестепенным. Обращает на себя внимание несуразность в изображении наград на портрете Курина. Человек, изображённый на портрете, украшен тремя наградами: Георгиевским крестом, бронзовой медалью за 1812 год с надписью «Не нам, не нам, а имени Твоему» на чёрно-красной ленте ордена св. Владимира и серебряной шейной медалью с царским профилем на красной Анненской ленте. Сословная бронзовая медаль за 1812 год на Владимирской ленте даровалась, согласно указу от 30 августа 1814 г., дворянству, внесшему пожертвования, а также чиновникам, участвовавшим в формировании ополчения и резервов. Впоследствии круг лиц, которым дозволялось получить эту медаль на Владимирской ленте, был расширен, но награждение ею крестьян исключалось абсолютно [82]. Шейная медаль на Анненской ленте, как представляется, могла и не иметь отношения к Отечественной войне. Такие награды даровались купцам и представителям местной выборной власти из неблагородных. Курин мог её получить за иные заслуги, например, находясь в должности волостного головы. На портрете Кожиной также заметна несообразность в изображении награды. Медаль «Не нам, не нам... » на груди Василисы здесь изображена с Георгиевско-Андреевской лентой, установленной для боевой медали в честь взятия Парижа, вручавшейся только солдатам и офицерам - ветеранам кампании 1814 года с марта 1826 по май 1832 г. г. [82]. Можно предположить, что художник писал портреты в два приёма: сначала собственно портрет, возможно, с некоего промежуточного изображения или с натуры, а затем - детали, в том числе, награды (обращает на себя внимание также небрежность в выписывании нижней части портрета Курина). По мнению сотрудника отдела изобразительных материалов Государственного Исторического Музея Н. А. Перевезенцевой, высказанному в беседе с автором, такое предположение может быть верным. Так работал и знаменитый «конвейер» Дж. Доу [97]. По мнению Н. А. Перевезенцевой, при внимательном взгляде на портрет Кожиной видно, что награда была пририсована позже. Таким образом, точнее было бы датировать портрет Курина не 1813 годом, а шире, 1810-ми годами и делать скидку на слабое знание А. Смирновым статутов царских наград. Дело в том, что он писал парадные портреты по заказу, и здесь изображение крестов и медалей не могло быть лишним, даже если оно вступало в противоречие с правдой. Не менее вероятно предположение, что медали, возможно, полученные Куриным позднее, были дописаны другим художником на портрете работы Смирнова. Даже в ХХ веке среди крестьян и городских низов широко было распространено позднейшее пририсовывание наград и деталей одежды на более ранних фотоизображениях родственников. Кто же был заказчиком портретов? Рискнём предположить, что им, судя по надписям на обороте, был некий поручик Орлов. Историку 1812 года хорошо известен один персонаж, который может быть отождествлён с заказчиком портретов. Это - сподвижник знаменитого своим фанатичным бесстрашием и жестокостью А. С. Фигнера поручик Орлов, «донской офицер, родом чеченец, зверский забияка», числившийся по Сумскому гусарскому полку, фигурирующий в мемуарах бывшего члена отряда Фигнера подполковника К. Бискупского [34, стр. 292] и в мемуарах Ф. Растковского [12, стр. 101-102]. Этот Орлов вполне мог разделить энтузиазм графа Ростопчина в коллекционировании портретов именно тех из крестьян, кто лично отправил на тот свет максимальное число французов. В основном, текст, написанный на обороте портрета, не противоречит содержанию «Описания». Приводятся практически одинаковые данные о численности дружины, о взятии пленных, обоза с продовольствием; факт захвата 3 орудий не подтверждается другими источниками, однако, наиболее вероятно, они были взяты не с бою, а просто найдены в оставленном французами Богородске, куда Курин привёл своих людей 2 октября. Имеется объяснимая неосведомлённостью автора надписи ошибка в датировке событий (11 сентября 1812 г. Богородск ещё не был оккупирован). Нет подтверждения в иных известных автору источниках сведениям о колоссальной денежной награде в пять тысяч рублей, полученной Куриным (эквивалент стоимости каменного дома, или трёх деревянных домов, или эквивалент пяти годовых окладов старшего фабричного мастера-немца - см., например, данные о богатстве купцов Щукиных в материалах их домашнего архива за 1818 и следующие годы [108]) и о повышении им своего личного сословного статуса - получении «достоинства гражданина». Последнюю фразу можно было бы трактовать как свидетельство перехода Курина из крепостного состояния в вольное, будь мы уверены, что Курин был крепостным. Но Курин, всю жизнь проживший в экономической Вохонской волости, крепостным не был, иначе бы, по обычаю того времени, он был бы назван таковым в сообщении гр. Ростопчина. Советская историческая наука из пропагандистских соображений в 1950-х г. г. объявила его, без достаточных на то оснований, крепостным крестьянином (см. БСЭ, 2-е изд., т. XXIV, М., 1953, стр. 98). Ссылку на источник информации статья БСЭ не содержит. В беллетристике образ Курина-крепостного создал в годы войны 1941-45 гг. советский писатель С. Голубов, книжку которого «Герасим Курин» [62] неискушённые люди принимают за достоверный источник. Возможно, что А. Смирнов, делая запись о «достоинстве гражданина», отнюдь не имел в виду юридический статус, а лишь выразился иносказательно, высоким слогом. Что же касается бронзовой медали за 1812 год, то Курин в указанном выше письме к А. И. Михайловскому-Данилевскому выхлопатывал, вероятно, именно такую награду и, возможно, пусть даже и без содействия со стороны в тот момент переживавшего не лучшие дни в своей карьере Михайловского-Данилевского, получил её. Ну уж а шейную медаль, будучи вохонским головой, он вполне мог заслужить. Личность самого Герасима Матвеевича Курина, раз уж мы заговорили об его портрете, вызывает много вопросов. Документально подтверждённых фактов его биографии известно мало. В отечественных авторитетных справочных изданиях, выпущенных до 1950-х гг. (сытинская «Военная энциклопедия», Брокгауз-Ефрон, Гранат, 1-е издание Большой советской энциклопедии) сведения о нём отсутствуют. 2-е издание Большой советской энциклопедии отмечает, что места и даты его рождения и смерти неизвестны. По сведениям Советской исторической энциклопедии (т. VIII, М., 1965), повторённым в 3-м издании БСЭ (т. XIV, М., 1973), он родился в 1777 г. в с. Павлово (Вохна) - волостном центре Богородского уезда Московской губернии - и скончался там же 12(24). 06. 1850. Среди краеведов бытует версия о том, что Г. М. Курин родился в деревне Меленки, располагавшейся по соседству с Павловом и в 1844 г. вошедшей в состав Павловского посада (мнение И. П. Колосова со ссылкой на ряд других подмосковных краеведов). Конфессиональная принадлежность Г. М. Курина спорна. Местные краеведы-специалисты по старообрядчеству, сильно распространённому в этой части бывшего Богородского уезда, полагают, что он мог, по крайней мере, происходить из старообрядческой семьи (мнение В. Ф. Ситнова). Краевед Е. В. Жукова в 1993 г. обнаружила в сохранившейся метрической книге православной Воскресенской павлово-посадской церкви у р. Вохна за 1850 г. запись, подтверждающую факты смерти Г. М. Курина 12 (ст. ст. ) июня 1850 г. и захоронения его на погосте именно при этой церкви. Между тем, одна из его потомков, проживавших в Павловском Посаде до 1990-х годов - А. И. Бендер - до глубокой старости была абсолютно уверена в том, что её знаменитый предок, как старообрядец, был захоронен на традиционном местном старообрядческом кладбище и даже ссылалась на мнение других «знающих людей». Хорошо известно, что старообрядцы, в процентном отношении составляя малую долю населения империи, дали из своей среды несоразмерно много видных деятелей на торгово-промышленном поприще, в том числе, в Богородском уезде. Будучи поставлены в неравноправное положение правительством и официальной православной церковью, они отличались духовной независимостью и гордым самостоянием, взаимовыручкой и упорством в достижении цели. Отношения же старообрядцев и правительства были сложными. Неудивительно, что, по некоторым сведениям, в оккупированной Москве ряд купцов-старообрядцев вошёл в городской муниципалитет [24, стр. 440], а лидеры старообрядческой беспоповской общины приветствовали Наполеона и в ответ получили свободу вероисповедания, охрану и возможность собирать в православных церквах святыни, некогда изъятые у староверов [24, стр. 430-431]. Такие личные качества Г. М. Курина, как мужество и инициативность, вполне могли быть воспитаны в старообрядческом окружении. Однако, нет сомнения, что лелеемый пропагандой положительный герой - крестьянин мог быть только чадом официальной православной церкви. И даже если попавший на эту роль человек не был им по рождению, вполне в силах истинного автора галереи крестьян-партизан 1812 года - Ф. В. Ростопчина - было замолчать этот факт или даже соблазнить такого человека перекреститься: жизнь есть жизнь, а Курин не был чужд тщеславия (см. для сравнения упомянутый нами выше факт перехода в православие из старобрядчества главы рода купцов Щукиных в 30-е годы XIX века). К августу 1820 года Г. М. Курин стал вохонским волостным головой, имел в Павлове собственный дом, но, насколько известно, успешной торгово-промышленной деятельностью он не занимался. Во всяком случае, его фамилия не встречается в числе ведущих предпринимателей Павловского Посада того времени [29; 56]. Его потомки продолжают проживать на территории бывшего Богородского уезда, причём до 1917 года, по семейному преданию, они пользовались дарованной роду Г. М. Курина за его заслуги привилегией бесплатного получения образования. Один из потомков, И. Ф. Курин, в частности, работал на Богородско-глуховской мануфактуре Морозовых в немалой должности главного бухгалтера [45]. По мнению местных краеведов, фамилия «Курин» произносится с ударением на втором слоге. 2. 3. Показание А. И. Михайловского-Данилевского. В «Дневнике 1816 года» А. И. Михайловского-Данилевского содержится запись о том, что он доложил Александру I о Курине, Стулове и Чушкине и, в итоге, крестьяне были лично представлены царю во время его пребывания в Москве летом 1816 г. После представления императору крестьяне приходили к Михайловскому-Данилевскому поблагодарить за протекцию. Михайловский-Данилевский особо отметил, что крестьяне рассказывали ему «о неимоверных жестокостях их против врагов отечества, между прочим, что они живых французов жгли и зарывали в землю» [98, стр. 162]. Эта запись требует пояснения. Сведения о диких пытках и истязаниях, которым русские крестьяне подвергали пленных солдат Великой Армии, тщательно скрывались от советского читателя в 1940-е - 1980-е годы. Авторы псевдопатриотической ориентации скрывают эти факты до сих пор (например, [114]) и даже ставят в упрёк западным исследователям спекуляции на этой теме [93]. Между тем, ничего из ряда вон выходящего в этом явлении нет. Патриархальный варвар-крестьянин, живи он хоть в Японии, хоть в России, в массе своей по-животному жесток, как жесток и культурно примитивен его быт. В 1812 году прекрасно известная элите жестокость простонародья сознательно поощрялась политикой русского правительства и официальной православной церкви. И то, что выглядело диким для современной Франции, в России было вполне возможно. Русские крестьяне, жившие общинами в своём ограниченном мирке, в массе были чрезвычайно далеки от идеи национального патриотизма. Существует точка зрения, что водораздел между местными жителями и оккупантами проходил по конфессиональному признаку: православные крестьяне били «нехристей». Однако, это не вполне верно хотя бы потому, что русское простонародное православие носило обрядоверческий характер. Отношение крестьян к иноземным солдатам было вполне лояльным, покуда последние относились к ним хорошо, платили деньги за продукты, уважали места отправления религиозных обрядов и «жрецов»-священников и не прибегали к неоправданному насилию. Имеются свидетельства того, что крестьяне приветствовали Наполеона и установленную им власть, как своих избавителей от помещиков [31 и др. ], грабили помещичьи имения и саму Москву вместе с иноземными солдатами и т. д. [24 и др. ]. Кстати, и в русской армии среди солдат и, особенно, казаков мародёрство и грабежи населения приняли после Бородина угрожающий размах [51; 99; 100; 106 и др. ]. Вместе с тем, официальная православная церковь и такие деятели, как московский главнокомандующий гр. Ф. В. Ростопчин, приложили все усилия к тому, чтобы разжечь религиозные страсти и развязать «православный джихад». Населению внушалось, что «злодей-француз» не просто враг, но «некрещёный враг», а потому «вали его живого и мёртвого в могилу глубокую» (воззвание Ростопчина к подмосковным крестьянам). Последнее исполнялось буквально: крестьяне зарывали «басурман» живьём, наивно считая, что коли они «своей смертью в земле помрут», то они не будут отвечать за убийство перед Богом [78, стр. 15; 103, стр. 126 и др. ]. Пропагандистская кампания сыграла некоторую роль, но, в основном, «остервенение народа» (Пушкин) было вызвано принимавшими всё более судорожный и потому неизбежно жестокий характер метаниями неприятельской армии в поисках пищи, фуража и бытовых удобств. Как только иноземный солдат начал отбирать имущество крестьян насилием и обманом, осквернять места коллективных молений - он погиб. Кстати, одна столетняя вохонская старуха так и сказала о своём крае: «Здесь кончилась французская война» [90, стр. 3]. Крестьяне сжигали пленных живьём, заперев в деревянных строениях; сжигали, обмотав тела соломой или облив горючим материалом, насаживали на кол, запарывали вилами, топили; казаки продавали их за пятак бабам и детишкам для медленного умервщления; раненых солдат в плен не брали, добивали; тяжелораненных пленных скидывали с телег; прославленный герой-партизан (и, по убеждению современников, душевнобольной садист [77, стр. 216; 103, стр. 140; 120]) Фигнер приказывал убивать безоружных пленных с целью приучения своих подчинённых к крови. Убитых хозяйственные мужички, как правило, обирали до нитки. Свидетельств имеется много, в частности, в воспоминаниях офицеров русской армии Б. Укскюля [59, стр. 264], И. Радожицкого [12, стр. 99], Н. Н. Раевского [2, стр. 229], К. Бискупского [34, стр. 289-293], Н. Н. Муравьева [24, стр. 477]. Факты приводятся также в работе В. П. Алексеева «Народная война» [44, стр. 234-235]. Следует отметить, что, по сообщению гр. Ф. В. Ростопчина [106, стр. 225], неприятель, будучи в Богородске, казнил 5 местных жителей, подозреваемых в убийстве французских солдат. Двое было расстреляно, двое повешено за ноги, один был облит маслом и сожжён заживо. Способы казни, безусловно, зверские. Однако, это военные эксцессы, продиктованные отчаянием. Вряд ли можно сказать, что жестокость была неотъемлемой частью французской народной культуры начала XIX века; для русского же патриархального крестьянина она была частью его повседневной жизни. В 1812 году он защищал своё добро, как умел и пополнял свои запасы, как умел - грабежом (если рассчитывал, что это сойдёт ему с рук). Случившиеся тогда баснословные по размаху хаос и грабёж Москвы подмосковными крестьянами [42, т. 2, стр. 7, 41, 48-49, 54, 111-113, 127, 129-130; 98 и др. ] способствовали быстрому обогащению многих из них и основанию ими национальных промышленных и торговых предприятий [95, стр. 409; 106, стр. 417]. Село Павлово и окрестные населённые пункты быстро пошли в гору после 1812 года [29]. 2. 4. Письмо Г. М. Курина А. И. Михайловскому-Данилевскому, датированное августом 1820 г. и приложения к нему (из архива Михайловского-Данилевского). В составе части архива военного историка генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского, хранящегося в настоящее время на хранении в РГВИА, находится отдельная папка, озаглавленная «1812 года папка №4... » [1]. Она содержит письмо Г. М. Курина Михайловскому-Данилевскому от августа 1820 г. (опубликовано в незначительных выдержках в [24; 114], полный текст - в [91], неясная фотокопия - в [3]), «Описание» событий в Вохонской волости 23. 09-02. 10. 1812 (ст. ст. ), очевидно, препровождённое Михайловскому-Данилевскому при указанном письме, и три «песни вохонских партизан», возможно, присланные вместе с «Описанием». Из текста письма можно сделать вывод о том, что Курин и Михайловский-Данилевский сохранили знакомство и после 1816 года. Курин ссылается на «проезды» Михайловского-Данилевского, что вполне логично: офицер в 1817 г. женился на девице, имевшей за собою три тысячи крепостных душ в Нижегородской губернии и, очевидно, ездил в её имения [98; 109]. Михайловский-Данилевский, настойчиво собиравший свидетельства очевидцев и участников кампаний 1812-1814, особенно, войны 1812 г., не мог не воспользоваться удобным случаем, чтобы не получить уникальную информацию о крестьянском отряде самообороны из первых уст. Возможно, что знакомство Курина и Михайловского-Данилевского произошло при посредстве Ф. Н. Глинки, с которым Михайловский-Данилевский был в дружеских отношениях и который являлся родным братом человека, первым опубликовавшего материал о вохонцах - С. Н. Глинки [116]. Получить аналогичное описание от амеревского вожака Е. Васильева или его земляков Михайловскому-Данилевскому было, очевидно, несколько менее с руки, чем от Г. М. Курина. Из письма следует, что Г. М. Курин к моменту его написания стал уже волостным головой. Отметим, что он наивно-тщеславно просит ходатайства высокопоставленного офицера в деле получения «медали» за 1812 год, которую, по дошедшим до Вохны известиям, выдают в Петербурге. Также очевидно, что Курин лично остаётся крайне признателен флигель-адъютанту царя за невероятную протекцию. Письмо и «Описание» написаны хорошим почерком грамотного человека, однако, как представляется, это не рука Курина, а рука писаря. Руке Курина может принадлежать вставленное поверх слов обратного адреса «... голове Герасиму Курину... » слово «Матвеева», уточняющего отчество адресата. Слово написано уверенно, но почерком непрофессионального писца и, возможно, является истинным автографом. Отсюда предположение, что Г. М. Курин был грамотным, мог прочесть и выправить текст. «Описание» является не единственным документом мемуарного типа, рассказывающим о крестьянском движении в войне 1812 года, тем не менее, на фоне прочих, оно выделяется обстоятельностью изложения. Однако, ошибочным было бы воспринимать его как дневник участника событий или как современную событиям запись летописца. Это произведение, на наш взгляд, относится к жанру мемуарной повести. По неизвестной нам причине знаток корпуса русских мемуаров А. Г. Тартаковский не упоминает «Описание» в своих работах. Не исключаем, что это вызвано отнюдь не незнанием исследователя о существовании подобного сочинения, а, возможно, сознательным умолчанием о нём, как о документе, не являющемся мемуарами в собственном смысле этого слова, а может быть, и не заслуживающем доверия. Бросается в глаза, что часть «Описания» явно восходит к публикации в журнале «Русский вестник» 1813 года (сравним, например, речь Курина при известии о занятии Богородска неприятелем в изложении обоих источников. Этот фрагмент явно имеет литературное происхождение). Не вызывает сомнения тот факт, что cоответствующие номера «Русского вестника» были известны в Вохне - подписчиком журнала в 1813 г. был Е. С. Стулов [13]. Очевидно также, что этим сочинением, присланным Куриным царскому приближённому, на первый план выдвигается «непобедимый наш герой Герасим Курин». Это даёт повод обвинить автора сочинения в апологетике конкретного лица. Дальнейшее исследование источников доказывает, что автор «Описания», как представляется, сознательно, в угоду Курину, не упомянул о таком немаловажном обстоятельстве, как боевое столкновение французских кавалеристов с русскими кавалеристами - гусарами и казаками авангарда Владимирского ополчения в день решающего боя у с. Павлово, и о том, что не только таланты Курина, но и храбрый натиск гусар и казаков вынудили неприятельский отряд отступить к Богородску. Безусловно, основные события, изложенные в тексте «Описания», не являются выдумкой, поскольку подтверждаются другими источниками. Характерен для той эпохи и той среды литературный приём, использованный автором: он вкладывает в уста генерала кн. Голицына - командующего Владимирским ополчением - слова героя популярной тогда в народе песни о Гросс-Егерсдорфской битве в Семилетнюю войну 1756-1763 г. г. генерала Лопухина («... Вы подайте лист бумаги // Да чернильницу с пером // Напишу я тако слово // К сударыне самой... » См. [14, стр. 402-403]). Приспосабливание же песен о Семилетней войне к событиям 1812 года отмечается исследователями [74] как характерное для тех лет (ср. текст песни «Сражение с армией прусского короля», записанной в Симбирской губернии в 30-е годы XIX в. [35, стр. 255-256, 410]; также текст, опубликованный в [14, стр. 402]). Сведения, присылавшиеся из городов и весей России А. И. Михайловскому-Данилевскому его корреспондентами, разумеется, в массе своей весьма необъективны. Например, в архиве историка хранится отчёт о событиях 1812 года, написанный священником из села Бородина Петром Евстахиевым, в котором тот приписывает себе ни много ни мало, как создание и руководство действиями достаточно крупного отряда местной самообороны. Между тем, исследователями доказано, что в действительности этим отрядом руководил совершенно другой человек [33, стр. 94-96]. А. И. Михайловский-Данилевский собирал субъективные заметки об исторических событиях, в 10-е-20-е годы обращаясь к свидетелям и очевидцам лично, а на пике своей карьеры, в 30-е-40-е годы XIX века, в основном, - через государственные и церковные инстанции. Такие обращения носили для респондентов, стоявших ниже его на социальной лестнице, характер приказа, но, одновременно, исходя от «начальства», предоставляли и возможность «бить челом» о наболевшем: пожаловаться на несоразмерность полученной от властей компенсации понесённым в 1812 году личным убыткам, попросить о награде, подчеркнуть свои заслуги, обратить на себя внимание, наконец (см. [33]). Михайловский-Данилевский, конечно, отдавал себе в этом отчёт и фильтровал подобную информацию. В частности, главы его работы о 1812 годе содержат обобщённое описание действий отрядов жителей [99]. Любопытно, что собственно о вохонских партизанах в книге не упоминается, село Вохна лишь нанесено на карту, прилагавшуюся к прижизненному изданию. Содержимое «Папки №4» архива Михайловского-Данилевского было впервые частично опубликовано русским военным историком М. И. Богдановичем в его работе «История Отечественной войны по достоверным источникам» [52]. Богданович, в процессе работы над своей книгой, пользовался находящимся на государственном хранении архивом покойного генерала. Впоследствии «Описание» неоднократно публиковалось полностью или в выдержках, например, в [25; 28; 81], широко использовалось в пропагандистской работе при Советской власти. Личность Курина стала восприниматься как хрестоматийная для описаний войны 1812 года [113], как непременный атрибут официальной патриотической пропаганды ещё в царской России. Часто авторы, даже столь известные, как Н. Ф. Дубровин, просто не отдавали себе отчёт в том, о ком, собственно, они пишут - Курин стал фигурой символической [65; 85]. Имеющаяся на полях первого листа письма Г. М. Курина рукописная помета А. И. Михайловского-Данилевского, сообщающая, что эта бумага писана «Куриным, крестьянином Вохненской волости, который командовал в 1812 году вооружёнными крестьянами и получил Георгиевский крест от князя Кутузова» [1], многими интерпретируется как авторитетное подтверждение факта хотя бы одного личного контакта Кутузова и Курина. Такому контакту «народного героя» с «народным полководцем» особое внимание уделяли советские идеологи. На самом деле, никаких документальных свидетельств такого контакта нет и, по обстоятельствам того времени, подобная встреча была невозможна. Запись сделана Михайловским-Данилевским, видимо, в момент сортировки своего архива, по памяти. Михайловский-Данилевский, как представляется, не располагал подробностями об обстоятельствах вручения Курину креста и, зная, что по закону право награждения знаками отличия Военного Ордена от имени государя принадлежало главнокомандующему Кутузову, автоматически применил это общее правило к случаю награждения крестьянина. Упомянутая работа В. В. Бартошевича [50], вкупе с сообщениями русской прессы за 1813 год, вполне подробно описывают механизм и церемонию награждения отличившихся жителей Московской губернии, в том числе, вохонцев и не оставляют места домыслам. Таким образом, широкая известность вохонских «воинов-земледельцев» есть результат счастливого стечения обстоятельств. Рассмотрим теперь так называемые «песни» из «Папки №4». Всего их три, впервые частично они были воспроизведены в 1863 г. в работе Н. Ф. Дубровина [65], полностью тексты опубликованы по архивному подлиннику в [90]. Условно пронумеруем их: №1 - «Время горькая настала... », №2 - «Нам нельзя того оставить... », №3 - «Выступим мы ребята в поле... ». Рукопись песни №1 датирована 28-м сентября 1812 г. В песне прославляется деятельность Г. М. Курина. Песни №2 и №3 представлены как единый документ со сквозной нумерацией, что вполне соответствует их единому замыслу - прославлению Е. С. Стулова. Песня №3 завершается строкой, упоминающей также Курина и Чушкина. Факты, легшие в основу песен и иных известных нам источников, одни и те же. Текст о Стулове (песня №2) составлен по образцу известной песни об атамане Платове, которая, в свою очередь, является искусственной (имеющей литературное происхождение) адаптацией действительно народной старинной песни о событиях Семилетней войны и её герое генерале Румянцеве [14, стр. 452]. На последнее обстоятельство указывал ещё В. В. Каллаш [74, стр. 176]. Сравним тексты. Вохонский: «Нам нельзя того оставить Чтоб нам Стулова не славить Мы совьём ему венец От своих чистых сердец Мы за то ему совьём Что с покоем в Вохне живём Все кураж мы получаем И не об чём нужды не знаем... » Песня «Платов во время битвы» [14, стр. 452]: «От своих чистых сердец Совьём Платову венец, На головушку наденем, Сами песни запоём, Само песни запоём, Как мы в армии живём. Мы в армеюшке бывали, Провиянты получали, Ни в чём горя не знали... ». Сочинитель песни №2 был также хорошо знаком с солдатскими песнями XVIII века, например, «Взятие Хотина», описывающей события 1769 года или «Суворов едет по полкам». Сравним: Вохонская песня: «Егор Стулов господин В селе Павлове один Он по Павлову гулял Всем приказы отдавал Вы молодчики не бойтесь Поскорее во фрунт стройтесь Я велю вас подкреплять Велю из ружей стрелять... » «Взятие Хотина» [14, стр. 419]: «Прозоровский-генерал По корпусу разъезжал, По корпусу разъезжал, Всё приказы отдавал: «Ах вы, егари-стрельцы, Гранадёры-молодцы, Бонбардиры-удальцы, Вы стреляйте, не робейте, Пуль-пороху не жалейте». Только начали стрелять- Турки прочь от нас бежать... » Последние две строки перекликаются с вохонской песней №1 - «Оне зачали работать, не поспеет он бежать». Можно и далее множить примеры словесных и размерных совпадений вохонских текстов с известными песнями XVIII-начала XIX вв. Наконец, интересно замечание А. И. Михайловского-Данилевского о том, что подвиги ополчившихся на врага крестьян «прославлялись в песнях, тогда нарочно сочиняемых» [99, стр. 117]. Выводы же сделаем следующие: Все три песни написаны одним человеком, как представляется, по заказу. Автор их был хорошо знаком с такими образцами песенного творчества, как солдатские «маршевые» песни времён Семилетней и русско-турецких войн (вохонские песни перекликаются с песнями «Гибель Лопухина», «Взятие Хотина», «Взятие Очакова») и казачьи песни (перекличка с песнями «Казаки снимают турецкие караулы», «Взятие Измаила», цикл об атамане Платове, имеющий первоосновой более ранние народные песни). Отметим, что, например, в Москве в 1800 г. вышел из печати «Всеобщий песенник», содержавший песни «любовные, нежные, пастушеские, театральные, издёвочные, выговорные, военные или солдатские, простонародные, весёлые и печальные, плясовые, цыганские... » [84], так что образец для подражания был доступен. Вохонские тексты носят явный апологетический характер. Они посвящены прославлению либо Стулова, либо Курина и, разумеется, необъективны. Нельзя утверждать, что они попали в архив Михайловского-Данилевского одновременно, в виде приложения к письму Курина. Нам неизвестен пример свободного бытования хотя бы одной из этих вохонских «песен» в народной среде в XIX-XX веках. «Песни» имеют литературное, искусственное происхождение. Все они, а также, возможно, и «Описание», написаны одним человеком по заказу вохонского начальства. Возможно, они вышли из-под бойкого пера местного или московского (что более вероятно) третьестепенного сочинителя. 2. 5. Краткая памятная запись священника Воскресенской, села Павлова, церкви, о. Якова Петрова. Этот источник малоизвестен. Впервые текст записи о. Якова был опубликован в издании павлово-посадского общества хоругвеносцев при той же Воскресенской церкви - брошюре, изданной в 1911 г. в целях рекламы проекта сооружения часовни-памятника в честь событий 1812 года в Павловском Посаде [11] (репринтно воспроизведена в [15]; запись процитирована также в [45; 91, стр. 35]). Автор брошюры (а им был, вероятно, местный любитель-краевед псаломщик Воскресенской церкви Т. М. Троицкий, автор изданного ранее «Историко-археологического описания Павловского посада... ») сообщает, что среди жителей Павловского Посада сохранилось предание о казаках и их начальнике, обучавшем вохонскую дружину азам военных приёмов. О. Яков же определённо сообщает, что с неприятелем воевали крестьяне вместе с 42 казаками, причём в бою под казачьим начальником был ранен конь. Для мирного священника, конечно, было мудрено различить гусара и казака. Таким образом, современник свидетельствует факт, о котором умолчал отчёт Курина Михайловскому-Данилевскому: в Вохне воевал немалый отряд русских кавалеристов. Ими были донские казаки и гусары-павлоградцы из состава авангарда Владимирского ополчения. Командовал отрядом Павлоградского гусарского полка штаб-ротмистр Богданский. Именно он храбрым ударом своих кавалеристов обратил в бегство неприятеля и под ним был ранен конь в бою 1 октября, о чём сохранилось свидетельство в официальной переписке командующего Владимирским ополчением кн. Б. А. Голицына [8, л. 74-74об. ]. Следы штаб-ротмистра можно обнаружить в бумагах Павлоградского гусарского полка. В частности, по документам с 22 августа 1812 года он значился в командировке по сопровождению обученного пополнения в армию [38, вып. 11, стр. 169]. Теперь мы знаем, чем обернулась для офицера эта командировка. Заметим также, что как «вохонские песни», так и запись о. Якова свидетельствуют, насколько большое впечатление на обитателей Вохонской волости произвели казаки. Любопытно, что такое отношение к донцам (а воевали под общей командой кн. Голицына казаки Седьмого Денисова полка Войска Донского [8; 9; 16; 27]) - людям славянского типа и православным христианам - иллюстрирует тот факт, что крестьяне-великороссы и казаки не считали себя единым народом [51, стр. 137]. Безусловно, само появление казаков, столь отличающихся своим образом жизни и прикосновенностью к «воле», в великорусской деревне было незабываемым событием для её обитателей. 2. 6. Служебная переписка штаба командующего Владимирским ополчением генерал-лейтенанта кн. Б. А. Голицына. Это, пожалуй, самый ценный и объективный источник. Документы составлены профессиональными военными. Они, в целом, лишены как «ростопчинской» идеологизированности, так и «куринского» субъективизма. Полностью переписка не издана. Наиболее обширные её фрагменты опубликованы в сборниках документов [6; 19; 25; 27]. К ней логически примыкают документы штаба главнокомандующего и штабов формирований, с которыми контактировал штаб кн. Голицына. Здесь по Вохонским событиям автором пока выявлен лишь один документ, не считая, конечно, бумаг, вышедших из штаба главнокомандующего, - письмо кн. Голицыну командующего Рязанским ополчением генерал-майора Измайлова от 7 (ст. ст. ) октября 1812 года [46, стр. 47-48; 92, стр. 63]. Итак, о чём же свидетельствуют военные бумаги? Во-первых, о том, что нельзя преувеличивать масштабы крестьянской инициативы. Крестьяне Амеревской, Вохонской, Филипповской (это на р. Киржач, Владимирская губерния, Покровский уезд) волостей, столкнувшись с появлением рыщущих в поисках хлеба, скота и фуража чужеземных солдат, стихийно принялись оборонять свои дома и имущество. Это было движение сугубо местное, так сказать, точечное; патриотизм крестьян распространялся на их родную округу. Преувеличением было бы говорить о том, что крестьяне были движимы национальным, общероссийским патриотизмом, хотя, несомненно, некоторые из них и были уже способны мыслить более общими категориями. Москва, находившаяся всего в 65 верстах и традиционно дававшая средства к существованию многим обитателям Богородского уезда, была частью их мира, поэтому и их реакция на её гибель была столь отчётливой, что, впрочем, не помешало им ту же Москву грабить. В отстаивании своего кровного добра крестьяне были изобретательны, упорны и жестоки. Однако, противостоять регулярным войскам крестьянские ополчения не могли, и их вожаки, в частности, Курин, Стулов, филипповский волостной голова, имени которого мы не знаем [6, стр. 7, 23 и след. ], оказались достаточно умны для того, чтобы ввести стихийное крестьянское движение в законное русло, не допустить вольницы в духе приснопамятного Пугачёва, а установить связь с единственной находившейся поблизости организованной русской государственной силой - Владимирским ополчением. В свою очередь, командующий ополчением кн. Б. А. Голицын, опытный военный, мудрый представитель коренного российского княжеского рода [40], грамотно воспользовался открывшейся возможностью. Он поддержал просьбу крестьян о военной помощи, связал их деятельность с задачами своего авангарда, удовлетворил крестьянские жалобы на несправедливые реквизиции имущества проходившими русскими частями - и тем самым решил вопрос эффективного контроля за ситуацией на границе Московской и Владимирской губерний. Примечательно, что кн. Б. А. Голицын резонно предлагал Владимирскому гражданскому губернатору А. Н. Супоневу распространить опыт организации отрядов крестьянской самообороны Вохонской и Филипповской волостей и их взаимодействия с ополчением на угрожаемые волости Владимирской губернии [6, документ №16]. Во-вторых, нельзя преувеличивать таланты крестьянина Г. М. Курина. В военных документах он везде фигурирует не иначе, как вместе с волостным головой Е. С. Стуловым. Советские историки тут обычно видели лишь желание умышленно уравновесить заслуги «крепостного самородка» заслугами представителя «проклятой царской власти». Но Стулов был избранным главой крестьянского мира волости, значит, он был того достоин, пользовался авторитетом и был самостоятелен в своих действиях, что подтверждается сообщениями в [11] и [20, л. л. 340об. -341]. Разумеется, он не был бедняком. Павлово было к тому времени уже известным торгово-промышленным селом. Преемники Стулова в должности, такие же оборотистые солидные мужики, в течение следующих 30 лет сумели заручиться поддержкой многих влиятельнейших лиц империи и решить задачу поднятия статуса этого населённого пункта - село в 1844 году по указу Николая I стало посадом, центром текстильной промышленности. Подчёркивающее личные заслуги Курина «Описание», составленное, как мы знаем, под его же собственным контролем, должно было напомнить благодетелю - Михайловскому-Данилевскому - о былых заслугах и помочь исхлопотать новую награду, поэтому стремление принизить роль Стулова в нём вполне объяснимо. Рассмотрим теперь чисто военный аспект деятельности крестьянской дружины и её вождей. Очевидно, что крестьяне били только заведомо слабейшие небольшие фуражирские партии, которые нельзя признать регулярными военными частями, и били их они простым натиском массы. Приём, употреблённый во время знаменитого боя 1 (ст. ст. ) октября 1812 года есть не что иное, как нападение врасплох на численно слабейшего противника, вдобавок обманным путём завлечённого в засаду. Отличие этого столкновения от произошедших ранее в Вохонской волости заключается в том, что неприятель на сей раз выставил казавшееся ему достаточным по силе регулярное прикрытие для своих фуражиров. Напомним, что численность вооруженных крестьян, организованно действовавших в окрестностях Павлова, простиралась минимум до 3 тысяч человек (оценка кн. Голицына, данная в письме владимирскому гражданскому губернатору А. Н. Супоневу от 1 (ст. ст. ) октября 1812 г. [6]); Курин сообщал в «Описании» о 5300 пеших и 500 конных, что, вероятно, является преувеличением: опираясь на данные, приведённые в [7] и [22], мы оцениваем общую численность населения Вохонской волости на середину XIX столетия в 8300 чел., считая женщин, стариков и детей. Учитывая статистические данные о численности населения села Павлово на 1807 г. [26], о численности населения Вохонской волости на середину XVIII в. [56] и о соотношении представителей мужского и женского пола на середину XIX в. как в среднем 50/50 [22], мы видим, что оценка кн. Б. А. Голицына была ближе к истине - численность способных к ношению оружия мужчин Вохонской волости составляла около 3000 чел. Неприятель же в числе двух эскадронов, с которыми столкнулась вохонская дружина в селе Павлово - это максимум 200 человек. Столь расхваленная всеми русскими историками крестьянская разведка в данном случае была поставлена из рук вон плохо - Курин и Стулов проморгали то обстоятельство, что заманенный ими в сельские дворы для избиения эскадрон и эскадрон, вставший у околицы, были только меньшей частью отряда численностью около 800 человек [107, стр. 479], пришедшего из Богородска к Павлову. Нарвавшись в пылу преследования на свежие силы неприятеля, расположившиеся в нескольких верстах западнее Павлова, крестьянское ополчение мгновенно обратилось в паническое бегство, и положение спас только, видимо, совершенно неожиданный для противника отчаянный удар четырёх десятков казаков и гусар Богданского на неприятельских кавалеристов. Неприятельские всадники, хотя и ворвались в Павлово на плечах бегущих крестьян, потеряли инициативу, Курин же, Стулов и их помощник местный сотский (низший чин земской полиции) Иван Чушкин сохранили в засаде у села свежих тысячу (согласно «Описанию») разъярённых мужиков. Удивительно не то, что неприятель при таком раскладе обратил тыл, а то, что он умудрился отступить в порядке, поскольку «Описание» честно сообщает о том, что «неприятель потерял со своей стороны немалое количество, а сколько именно, нам неизвестно, потому что он во время бегства подбирал тела и клал на повозки». По данным военных, неприятель потерял 25 человек убитыми и 4 пленными [8, л. 74-74об. ]. Конечно, Курину и его сподвижникам надо отдать должное: они были мужественны, держали в подчинении тысячи людей и успешно решили свою задачу - защитили родную волость от разграбления, при этом не допустив того, что нередко происходило в других уездах Московской и Смоленской губерний - войны крестьян против всех. В-третьих, военная инициатива в местностях восточнее Москвы принадлежала армии Наполеона. Неприятель планировал свои действия и осуществлял их по своему усмотрению, русские лишь реагировали. В частности, эвакуация Богородска не была следствием боя под Павловом и, тем более, движения крестьянской дружины во главе с Куриным к этому городу. Богородск был оставлен согласно приказу в рамках сосредоточения сил Великой Армии в Москве перед выходом из неё [46, стр. 47-48]. Ополчения, казачьи части, армейские партизанские отряды не образовывали сплошного кольца вокруг Москвы и, по большому счёту, не представляли серьёзной боевой силы [99]. Командующий Владимирским ополчением кн. Б. А. Голицын, как профессиональный военный, понимал, что всё его войско есть пустое место перед истрёпанным в боях, но тем не менее грозным корпусом маршала Нея. Свидетельство тому - его письмо П. П. Коновницыну [9, л. л. 175-175об. ]. Русские иррегулярные части, как комары, облепили льва, попавшего в ловушку, но вынудить его к бегству они не могли. Отступление Великой Армии было продиктовано иными обстоятельствами. Тем менее можно приписывать пресловутое «изгнание двунадесяти язык» заслугам крестьянского движения и личностям типа Г. М. Курина или В. Кожиной. 2. 7. Свидетельства современников. Выше уже было отмечено, что важнейшей заслугой вождей русских крестьянских отрядов самообороны в 1812 году мы почитаем их благоразумное желание не допустить «бунта бессмысленного и беспощадного», действовать в согласии с организованной государственной силой. Не случайно именно экономические крестьяне дали пример многочисленного, организованного и лояльного к властям очага сопротивления неприятелю - Вохонскую волость. Сословие экономических крестьян было на практике со времён Екатерины II, а законодательно со времён Павла более эмансипировано по сравнению с их крепостными собратьями. Избавившись от тяготившей их монастырской зависимости, эти люди занимались промыслами, ремёслами, копили деньги, открывали торговые и промышленные заведения, словом, создавали основу новой капиталистической России. Дикая «воля» таким была уже не нужна (хотя, конечно, бунтовали в 1812 году и некоторые экономические волости тоже, например, см. [110; 112]). Известно замечание Ростопчина на изъятие казённых крестьян из участия в мобилизации в 1812 г.: «Со времён Пугачёва в губерниях, заражённых духом мятежа, сей последний подавляем был крестьянами казёнными, над которыми не имело силы слово свобода. Заставляя их действовать вперемежку, легко будет остановить успех резни» [75]. Представление же о том, что делалось в соседней крепостной деревне можно получить, например, из письма кн. Хованской фельдмаршалу кн. Голенищеву-Кутузову от 2 (ст. ст. ) октября 1812 года: «... имею деревни Коломенского и Серпуховского уезда Московской губернии 300 душ; кои по случаю взятия Москвы, некоторые из крестьян бунтуют не слушаются, ничего не дают и ходят в Москву грабить с французами вместе, даже захватя чужие дома, назвав своими и выправя у французов билеты... ... выехать нечем и некуда, около же меня очень близко французы делают набеги и разоряют селения, чего опасаясь и прочие соседние селения просим все сообща Вашу Светлость подать нам руку помощи и защиту как от неприятеля, так и от своих крестьян, страшась из, дабы не воспоследовало бунту, ибо они говорят, что уже наших судов нет и Государя, а всё француза, а я как женщина сладить с ними никак не могу, да и друг друга поощряют к непослушанию; защитите, ваша светлость, нас бедных в несчастии и страхе ожидающих ежеминутной смерти; деться некуда, жить нечем, лошадей крестьяне не дают, уйтить оставя всё, то последнее свои крестьяне разграбят, будьте столь милостивы пожаловать хоть малый отрядец казаков, коих французы и мужики очень боятся, дабы они увидали, что наши правления существуют, а не французов, что может их остановить, а то хотят хлеб возить в Москву... » [27, отд. I, том 19, стр. 13-14]. Чрезвычайный интерес представляет вопрос о воспоминаниях очевидцев и участников событий в Вохонской волости «с другой стороны». Как известно, архив Великой Армии не сохранился: он был сожжён при отступлении в ноябре 1812 г. [89]. Из литературы известно, какие части входили в состав 3-го корпуса маршала Нея, занявшего Богородск: это были 10-я пехотная дивизия генерала Ледрю, 11-я пехотная дивизия генерала барона Разу, 25-я Виртембергская пехотная дивизия генерала Маршана и кавалерийская дивизия генерала Вёльварта [55], однако вряд ли можно сегодня надеяться разыскать какие-либо документальные свидетельства о пребывании их в г. Богородске. Де ла Флиз, бывший в рядах 25-й дивизии, не упоминает в своих мемуарах о событиях под Богородском. Генрих Роос, старший врач Виртембергского конного егерского герцога Людвига полка, напротив, побывал в окрестностях этого городка, но отряд его, переправившись через Клязьму, немедленно проследовал далее на юг к р. Пахре, и мемуарист не присутствовал в этих местах в интересующий нас период 20 сентября - 2 октября (ст. ст. ) 1812 г. Роос, кстати, даёт описание вполне дружелюбных контактов между виртембержцами и русскими крестьянами во время этого марша, имевшего место в первую декаду сентября (ст. ст) [42, т. 2, стр. 85-88]. Один из иностранцев-торговцев колониальным товаром, живших в Москве, записал рассказ французского полковника Кутейля о столкновении его фуражирской команды с подмосковными крестьянами, чрезвычайно напоминающем то, что случилось в Павлове 1 (ст. ст. ) октября. Фуражиры вошли в село, как казалось, оставленное жителями. Но как только они дошли до его середины, то есть, лишились свободы манёвра, на них напали со всех сторон вооружённые ружьями, вилами, косами и топорами крестьяне. Хотя фуражиры открыли ружейный огонь и убили или ранили многих крестьян, последние перебили весь отряд. Спасся один только полковник благодаря своему коню, сумевшему перемахнуть через забор. По его словам, во всех походах, сделанных им в армии Наполеона, он не видел ничего подобного [42, т. 2, стр. 51]. Де Фезанзак, командир полка в корпусе Нея, сообщает, что к 6 октября 1812 г. наличный состав когда-то 39-тысячного корпуса не превышал 10 тыс. чел. [42, т. 2, стр. 115]. Опираясь на цифры, приводимые Клаузевицем [76] и зная, насколько активно корпус Нея участвовал в Бородинском сражении, можно предположить, что стояние 3-го корпуса в Москве и в Богородске обошлось потерей как минимум 1000 солдат и офицеров убитыми, ранеными, больными, пленными и пропавшими. Русские мемуаристы, насколько известно, не оставили свидетельств о событиях под Богородском, кроме вышеупомянутых. Сохранились только вскользь, проездом сделанные замечания военных и гражданских лиц, следовавших по Владимирке из Москвы [24; 61; 127 и др. ]. Они показывают, в частности, что окрестные крестьяне с первых же дней исхода жителей первопрестольной резко взвинтили цены даже на наихудшие телеги с лошадьми; ямщики были нарасхват; плата за постой также резко возросла. Мужики открыто насмехались над «боярами», бегущими из столицы. Несколько позже, как показывают очевидцы, началось уже движение крестьян из сёл и деревень в леса, где они надеялись пересидеть угрозу. О многочисленных свидетельствах, касающихся массового грабежа Москвы подмосковными крестьянами и городскими низами, мы уже упоминали. Заключение. Таким образом, на очень маленьком конкретном примере мы убедились в том, сколь разительно отличаются историческая правда и миф по мотивам реальных событий. Иное дело, что умные идеологи создают мифы, учитывающие особенности обыденного сознания и потому особенно эффективные, успешно отторгающие знание. Это вовсе не тот случай, когда слепые ведут слепых. Неоднократно упоминавшийся выше А. И. Михайловский-Данилевский, проделав сложную идейную эволюцию, сознательно пришёл в лагерь идеологов-консерваторов [101; 116], причём, не последнюю роль в этом выборе сыграли его непосредственные впечатления от наблюдений за поведением русского народа в критические дни 1812 года. В сегодняшней России рынок делает своё дело: издаются и переиздаются всё новые и новые документы и мемуары, вышли из печати работы современных западных авторов, развивающие взгляды, весьма отличные от привычных советскому человеку [72; 119 и др. ]. Хотелось бы надеяться, что время плодотворного осмысления всего этого ценного материала не за горами и результаты его будут востребованы новыми поколениями русских людей. Источники и литература. 1. «1812 года Папка №4. Описание разных стычек крестьян с неприятелями осенью 1812 года. Получено генерал-лейтенантом Михайловским-Данилевским от крестьян Вохненской волости, получивших Георгиевские кресты» // РГВИА, ф. ВУА, д. 3465, ч. 1, л. л. 1-13 об. 2. «1812-1814. Секретная переписка... », М., 1992. 3. «Бородино. 1812. », М., 1992. 4. «Бородинская панорама. Путеводитель», М., 1985. 5. «Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года, собранные и изданные П. И. Щукиным», ч. I-X, М., 1897-1908. 6. «Владимирское народное ополчение в Отечественной войне 1812 года (сборник документов и материалов)», Владимир, 1963. 7. «Военно-статистическое описание Московской губернии»//РГВИА, ф. ВУА, д. 18867. 8. «Входящие бумаги штаба М. И. Кутузова за октябрь 1812 г. »//РГВИА, ф. ВУА, д. 3509. 9. «Входящие бумаги штаба М. И. Кутузова за сентябрь 1812 г. »//РГВИА, ф. ВУА, д. 3508. 10. «Выставка 1812 г. Каталог», М., 1912. 11. «Достопамятная годовщина. К предстоящему сооружению часовни в Павловском посаде в память войны 1812 года», Павловский Посад, б/г. 12. «Изгнание Наполеона из Москвы», М., 1938. 13. «Имена особ, благоволивших подписаться на получение Русского Вестника на 1813 год» // «Русский вестник», №3, 1813. 14. «Исторические песни. Баллады», М., 1986. 15. «К предстоящему восстановлению часовни в Павловском Посаде в память войны 1812 года», Павловский Посад, 1996. 16. «Казачьи войска», репринт издания 1912 г., М., 1992. 17. «Карта Московской губернии»//РГВИА, ф. ВУА, д. 20863. 18. «Карта Московской губернии. 1787 г. »//РГВИА, ф. ВУА, д. 20859. 19. «М. И. Кутузов. Документы», т. т. 1-5, М., 1950-1956. 20. «Материалы о лицах, сотрудничавших с неприятелем» // РГВИА, ф. ВУА, д. 3465, ч. 1. 21. «Москва-героям 1812 года. Путеводитель», М., 1981. 22. «Московская губерния. Список населённых мест по сведениям 1859 г. », СПб., 1862. 23. «Московские ведомости», №№22-25, 1813. 24. «Наполеон в России», М., 1911. 25. «Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов», М., 1962. 26. «Описание, учиненное по алфавиту в Богородском земском суде с показанием в Богородской округе числа селениев, обязанных постоем и в каком расстоянии от города Богородска. 1808-09 г. г. » // РГВИА, ф. ВУА, д. 18863. 27. «Отечественная война 1812 года. Материалы ВУА», СПб., 1901-1912. 28. «Отечественная война и русское общество», в 7 томах, М., 1912. 29. «Павловский посад» // «Московские губернские ведомости», отдел 2-й к №22, 02. 06. 1845. 30. «Писцовые книги, издаваемые Императорским Русским географическим обществом. Часть первая. Указатель», М., СПб., 1895. 31. «Письмо русских крестьян Филиппа Никитина, Григория Сафонова и др. Наполеону» // РГВИА, ф, ВУА, д. 3586, л. л. 28-29. 32. «План Царствующего Града Москвы с показанием лежащим мест на тридцать верст в округ», 1763 г., репринт, М., 1994. 33. «Приходское духовенство в Отечественной войне 1812 года» // «Российский архив», т. 5, М., 1994. 34. «Россия и Наполеон. Отечественная война в мемуарах... », М., 1913. 35. «Русская народная поэзия. Эпическая поэзия: сборник», Л., 1986. 36. «Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825», М., 1989. 37. «Русский вестник на 1813 год, издаваемый Сергеем Глинкою» 38. «Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Издан под ред. Н. Дубровина», СПб., 1900-1903. 39. «Северная почта», газета Министерства внутренних дел, №№19-22, 1813. 40. «Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812-1815 гг. » // «Российский архив», т. 7, М., 1996. 41. «Указатель селений и жителей уездов Московской губернии. Составлен по официальным сведениям и документам К. Нистремом, 1852 г. »// «Богородский край», №№4-5, 1996. 42. «Французы в России. 1812 г. по воспоминаниям современников-иностранцев», т. т. 1-3, М., 1913. 43. «Храм Христа Спасителя в Москве», М., 1992. 44. Алексеев В. П. «Народная война» // «Отечественная война и русское общество», т. 4, М., 1912. 45. Андрианов Е. «Вохна. Год 1812-й» // «Павлово-посадские известия», 08. 09. 1992 46. Апухтин В. Р. «Сердце России - первопрестольная столица Москва и Московская губерния в Отечественную войну», М., 1912. 47. Ахшарумов Д. И. «Описание войны 1812 года», СПб., 1819. 48. Бабкин В. И. «Народное ополчение в Отечественной войне 1812 г. », М., 1962. 49. Балязин В. «Верный друг Михайла Г. -К. »//»Октябрь», №№8-9, 1987. 50. Бартошевич В. В. «Из истории награждения крестьянских партизан 1812 г. » // «Исторические записки», т. 103, М., 1981. 51. Безотосный В. М. «Атаман Платов в 1812 году»// «Вопросы истории», №10, 1997. 52. Богданович М. И. «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам», т. т. 1-3, СПб., 1859-1860. 53. Буганов А. В. «Исторические песни русского крестьянства о войне 1812 г. » // «Исследования по источниковедению истории СССР досоветского периода» 54. Булгаковский Д. Г. «Наши ополченцы и партизаны в Отечественной войне», СПб., 1912. 55. Бутурлин Д. П. «История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году», ч. ч. 1-2, СПб., 1823-1824. 56. Быковский И. «Павловский посад» // «Русские ведомости». №137, 17. 11. 1864. 57. Бычков Л. Н. «Партизанское движение в Отечественной войне 1812 г. », М., 1941. 58. Бычков Л. Н. «Крестьянское партизанское движение в Отечественной войне 1812 г. », М., 1954. 59. Вильсон Р. «Дневники и письма 1812-1813», СПб., 1995. 60. Волкова М. А. «Письма к В. И. Ланской, 1812, IV-XII» // «Русский архив», 1872, №12. 61. Воронцов М. С., граф «Записки» // «1812-1814. Секретная переписка... », М., 1992. 62. Голубов С. «Герасим Курин», М. -Л., 1942. 63. Гончарова Н. Н., Перевезенцева Н. А. «Народный бытовой портрет» // «Художник», №1, 1985. 64. Дубровин Н. Ф. «Отечественная война в письмах современников (1812-1815)», СПб., 1882. 65. Дубровин Н. Ф. «Москва и граф Ростопчин в 1812 году (материалы для внутренней стороны 1812 года)» // «Военный сборник», №№7-8, 1863. 66. Дуров В. «Русские боевые награды эпохи Отечественной войны 1812 года» // «Герои 1812 года», М., 1987. 67. Елчанинов А. Г. «Народная война и герои из народа в 1812 году», М., 1912. 68. Жилин П. А. «Гибель наполеоновской армии в России», М., 1968. 69. Жилин П. А. «Отечественная война 1812 года», М., 1987. 70. Затворницкий Н. А. «А. И. Михайловский-Данилевский» // «Столетие Военного министерства. 1802-1902», т. 3, отд. 4, СПб., 1902. 71. Ильин-Томич А. «Кто придумал русского Сцеволу? К истории патриотического мифа» // «Родина», №6-7, 1992. 72. Исдейл Ч. Дж. «Наполеоновские войны», Ростов-на-Дону, 1997. 73. Кабанов А. К. «Ополчения 12-го года» // «Отечественная война и русское общество», т. 4, М., 1912. 74. Каллаш В. В. «Отечественная война в русской народной поэзии» // «Отечественная война и русское общество», т. 5, М., 1912. 75. Кизеветтер А. В. «Ф. В. Ростопчин» // «Исторические отклики», М., б/г. 76. Клаузевиц К. «1812 год», М., 1938. 77. Князьков С. А. «Партизаны и партизанская война в 1812-м году» // «Отечественная война и русское общество», т. 4., М., 1912. 78. Колосов Г. А. «Взгляды на гуманные требования войны и их выполнение во время войн 1812-14 гг. », СПб., 1913. 79. Колосов И. П. «Как крестьянин Герасим Курин одолел маршала Нея» // «Собеседник», №9, 1986. 80. Колюбякин Б. «25-я пехотная Виртембергская дивизия (генерала Маршана) 3-го корпуса Нея в кампании 1812 года», Спб., 1897. 81. Кочетков А. Н. «Партизанская война» // «1812 год. К 150-летию Отечественной войны. Сборник статей», М., 1962. 82. Кузнецов А. Г. «Ордена и медали России», М., 1985. 83. Кузьминский К. С. «Отечественная война в живописи» // «Отечественная война и русское общество», т. 5, М., 1912. 84. Левкович Н. «О чём пели наши предки» // «Нева», №8, 1981. 85. Левшин А. «Партизаны в Отечественную войну», М., 1912. 86. Лосский Н. О. «Характер русского народа», М., 1990. 87. Любавин М. «Пленные 12-го года» // «Нева», №9, 1987. 88. Малышкин С. А. «Русский военный историк Михайловский-Данилевский и его «Описание Отечественной войны в 1812 г. (автореферат канд. дисс. )», М., 1990. 89. Манфред А. З. «Наполеон Бонапарт», М., 1986. 90. Маркин А. С. «Преданья старины глубокой» // «Знамя Ленина», №№118-125, 127, 130, 133, 136, 139, 1991. 91. Маркин А. С. «Вохна. 1812 год. », М., 1994. 92. Маркин А. С. «Часовня памяти 1812 года в Павловском Посаде. История создания и гибели» // «К предстоящему восстановлению часовни в Павловском Посаде в память войны 1812 года», Павловский Посад, 1996. 93. Медовников Д. «Маленький капрал поднимает экономику» // «Эксперт», №6, 1998. 94. Мельгунов С. П. «Ростопчин - московский главнокомандующий» // «Отечественная война и русское общество», т. 4, М., 1912. 95. Мельников П. И. (А. Печерский) «Очерки поповщины», собр. соч. в 8 т. т., т. 7, М., 1976. 96. Миронов Б. Н. «История в цифрах», Л., 1991. 97. Михайлова С. «Дорожить своим именем... » // «Нева», №3, 1982. 98. Михайловский-Данилевский А. И. «Дневник 1816 года» // «Русский вестник», т. 210, №9, 1890. 99. Михайловский-Данилевский А. И. «Описание Отечественной войны в 1812 году по Высочайшему повелению... », ч. ч. 1-4, СПб., 1839. 100. Михайловский-Данилевский А. И. «Записки 1812 года» // «Исторический вестник», т. 42, 1890. 101. Михайловский-Данилевский А. И. «Записки о вступлении на престол императора Николая I» // «Русская старина», №11, 1890. 102. Мисюревич О. Е. «Т. К. Прусис. Русское общество и греческая революция» // «Вопросы истории» №11, 1997. 103. Муравьёв Н. Н. «Записки» // «Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825», М., 1989. 104. Орлик О. В. «Гроза двенадцатого года... », М., 1987. 105. Полянский М. А. «3-ий пеший полк Владимирского ополчения, сформированный 18 августа 1812 г. в г. Коврове для обороны Москвы во время Отечественной войны», Ковров, 1912. 106. Ростопчин Ф. В., граф «Письма» // «Русский архив», 1881, кн. 3. 107. Ростопчин Ф. В., граф «Письма к супруге 1812 года» // «Русский архив», 1901, кн. 2. 108. Рыбникова М. А. «Горбовская хроника. По архиву семьи Щукиных», М., 1919. 109. Сапожников А. И. «Мемуары А. И. Михайловского-Данилевского» // «Рукописные памятники. Вып. 1», СПб., 1996. 110. Семевский В. И. «Волнения крестьян в 1812 г. и связанные с отечественною войною» // «Отечественная война и русское общество», т. 5, М., 1912. 111. Сироткин В. Г. «Отечественная война 1812 года», М., 1988. 112. Слезскинский А. «Народная война в Смоленской губ... » // Рус. архив, 1901, кн. 2. 113. Соловьёв С. М. «Общедоступные чтения о русской истории», М., 1992. 114. Сухарев В. «Сколько б времени ни миновало... » // «Русский вестник», №37, 1993. 115. Тарле Е. В. «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год», М., 1992. 116. Тартаковский А. Г. «1812 год и русская мемуаристика», М., 1981. 117. Тартаковский А. Г. «Обманутый Герострат. Ростопчин и пожар Москвы» // «Родина», №6-7, 1992. 118. Троицкий Н. А. «1812. Великий год России», М., 1987. 119. Тюлар Ж. «Наполеон... », М., 1997. 120. Фигнер М., Шкляринский А. «Разыскивается... прапрапрадед» // «Нева», №8, 1987. 121. Червяков Д. «Партизанское движение в 1812 г. (Тезисы к канд. дисс. )», Л., 1939. 122. Червяков Д. «Партизанское движение в Отечественной войне 1812. », Л. -М., 1941. 123. Червяков Д. «Партизанское движение в период подготовки и проведения Кутузовым контрнаступления в 1812 г. », М., 1953. 124. Шильдер Н. К. «А. И. Михайловский-Данилевский» // «Русская старина», №11, 1890. 125. Шильдер Н. К. «Император Александр I. Его жизнь и царствование», СПб., 1897. 126. Энгельгардт А. Н. «Из деревни», М., 1987. 127. Эрстрем Э. Г. «Для меня и моих друзей (дневник 1812 года» // «Наше наследие», №5, 1991. ----------------------------------------------------------------- © А. С. Маркин, 1998. Публикуется в Библиотеке интернет-проекта «1812 год» с любезного разрешения Автора. 2004, Интернет-проект «1812 год». http: //www. 1812. ru