Бертольт Брехт 3 страница

Мамаша Кураж. В чем дело, в чем дело? Ты сама не своя. Тебя кто-нибудь обидел? Где Швейцеркас? Расскажи мне все толком, Катрин. Твоя мать понимает тебя. Что, этот балбес все-таки взял шкатулку? Я запущу шкатулкой ему в морду, прохвосту. Успокойся, перестань верещать, покажи руками, я не люблю, когда ты скулишь, как собака, что подумает священник? Он же от страха с ума сойдет. Здесь был одноглазый?

Полковой священник. Одноглазый — это шпик. Они взяли Швейцеркаса?

Катрин трясет головой, пожимает плечами.

Мы пропали.

Мамаша Кураж (извлекает из корзинки католическое знамя, полковой священник прикрепляет его к флагштоку). Поднимите новое знамя!

Полковой священник (с горечью). Мы здесь все, слава богу, католической веры.

В глубине сцены раздаются голоса. Фельдфебель и одноглазый приводят Швейцеркаса.

Швейцеркас. Пустите меня, у меня нет ничего. Не выкручивай мне руки, я ни в чем не виновен.

Фельдфебель. Это все одна компания. Вы друг друга знаете.

Мамаша Кураж. Мы? Откуда?

Швейцеркас. Я их не знаю. Откуда мне знать, кто это, мне до них дела нет. Я обедал у них, заплатил десять геллеров. Возможно, что вы меня здесь тогда и видели, а обед они пересолили.

Фельдфебель. Кто вы такие, а?

Мамаша Кураж. Мы порядочные люди. Это правда, он у нас обедал за деньги. Он нашел, что еду мы пересолили.

Фельдфебель. Значит, вы делаете вид, будто его не знаете?

Мамаша Кураж. Откуда мне его знать? Я не могу всех знать. Я не могу каждого спрашивать, как его зовут и не язычник ли он. Раз платит, значит не язычник. Разве ты язычник?

Швейцеркас. Вовсе нет.

Полковой священник. Он вел здесь себя вполне пристойно и не раскрывал рта, разве только когда ел. А тут уж нельзя иначе.

Фельдфебель. А ты кто такой?

Мамаша Кураж. Это всего-навсего мой буфетчик. А вы, наверно, не прочь промочить горло, я налью вам по стаканчику водки, вы, конечно, бежали и запарились.

Фельдфебель. Не пьем при исполнении служебных обязанностей. (Швейцеркасу. ) Ты что-то унес. Ты что-то спрятал на берегу. Когда ты уходил отсюда, куртка у тебя была оттопырена.

Мамаша Кураж. Да он ли это был?

Швейцеркас. Вы, наверно, имеете в виду кого-то другого. Я видел здесь одного, у него действительно куртка была оттопырена. Я — не тот.

Мамаша Кураж. Тут, по-моему, недоразумение, что ж, это бывает. Я в людях разбираюсь, я — Кураж, вам это известно, меня все знают, и я вам говорю, что у него вид честного человека.

Фельдфебель. Мы ищем полковую кассу Второго Финляндского, и нам известны приметы парня, у которого она хранится. Мы искали его два дня. Это ты.

Швейцеркас. Нет, не я.

Фельдфебель. И если ты ее не отдашь, тебе крышка, так и знай. Где она?

Мамаша Кураж (горячо). Он, конечно, отдал бы ее, если иначе ему крышка. Он бы сразу сказал: да, она у меня, берите ее, вы сильнее. Он же не настолько глуп. Говори же, господин фельдфебель дает тебе возможность спастись, дурак ты этакий.

Швейцеркас. А если у меня ее нет?!

Фельдфебель. Тогда пойдем с нами. Мы развяжем тебе язык.

Уводят его.

Мамаша Кураж (кричит вдогонку). Он сказал бы. Он же не настолько глуп. И не выкручивайте ему руки! (Бежит за ними. )

В тот же вечер. Полковой священник и немая Катрин полощут стаканы и чистят ножи.

Полковой священник. Такие случаи, когда кто-то гибнет, для истории религии не новость. Напомню страсти господни. Об этом давно сложена песня. (Поет песню «Часы». )

Как убийца и подлец,
Наш господь когда-то
Приведен был во дворец
Понтия Пилата.

Что Исус не лиходей,
Не мастак на плутни,
Было ясного ясней
К часу пополудни.

Понтий, хитрая лиса,
Не нарушил правил,
Он Исуса в три часа
К Ироду отправил.

Божий сын побит плетьми,
В кровь исполосован.
Бессердечными людьми
Наш господь оплеван.

Он шагает тяжело
С ношею суровой,
И усталое чело
Жжет венец терновый.

В шесть он распят на кресте
Под насмешки черни.
Вся одежда на Христе —
Лишь венок из терний.

Для потехи смочен рот
Уксусом и желчью.
Дотемна резвился сброд,
Все сносил он молча.

В девять умер сын твой, бог,
Застонав от боли,
И копьем Исусу бок
Люди прокололи.

Скалы громом сметены,
Вместо тверди — бездна,
И врата отворены
В царствие небесно.

А из раны — кровь с водой…
Да и как не течь им?
Вот что сделал род людской
С сыном человечьим.

Мамаша Кураж (вбегает взволнованная). Дело идет о жизни и смерти. Но, кажется, с фельдфебелем можно договориться. Только ни в коем случае они не должны знать, что это наш Швейцеркас, а то получится что мы его укрывали. Дело только за деньгами. Где же достать денег? Иветты здесь не было? Я ее встретила. Она уже подцепила полковника, может быть, он купит ей маркитантский фургон.

Полковой священник. Вы в самом деле хотите его продать?

Мамаша Кураж. Откуда же мне достать деньги для фельдфебеля?

Полковой священник. А на какие средства вы будете жить?

Мамаша Кураж. То-то и оно.

Входит Иветта Потье со старым-престарым полковником.

Иветта (обнимает мамашу Кураж). Кураж, дорогая, вот как скоро мы увиделись снова! (Шепотом. ) Он не возражает. (Громко. ) Это мой близкий друг, он дает мне деловые советы. Я случайно узнала, что в силу обстоятельств вы продаете свой фургон. Я бы, пожалуй, подумала о вашем предложении.

Мамаша Кураж. Не продаю, а хочу отдать в залог, нельзя действовать опрометчиво, не так-то просто снова купить такой фургон в военное время.

Иветта (разочарованно). Ах, только в залог, а я думала — продаете. Не знаю, представит ли это для меня интерес. (Полковнику. ) Как ты думаешь?

Полковник. Я полностью разделяю твое мнение, милая.

Мамаша Кураж. Да, только в залог.

Иветта. Я думала, вам нужны деньги.

Мамаша Кураж (твердо). Да, мне нужны деньги, но лучше я себе напрочь ноги стопчу в поисках человека, который даст мне под заклад денег, чем так сразу и продам фургон. Как можно, он ведь нас кормит. Не упускай случая, Иветта, кто знает, когда еще представится такая возможность и будет вдобавок добрый друг, который может дать хороший совет. Разве не так?

Иветта. Да, мой друг полагает, что мне нужно согласиться, но я сама не знаю. Если только в залог… ведь ты тоже считаешь, что лучше нам сразу купить?

Полковник. Я тоже так считаю.

Мамаша Кураж. Тогда тебе нужно поискать, где продается. Может, что и найдешь; если твой друг походит с тобой, скажем, неделю или две, то, пожалуй, и найдешь что-нибудь подходящее.

Иветта. Да, походим, поищем, я люблю ходить и искать, мы походим с тобой, Польди, ведь это же сплошное удовольствие ходить с тобой, правда? И даже если это продлится две недели! А когда бы вы вернули деньги, если бы их получили?

Мамаша Кураж. Через две недели, а то и через одну.

Иветта. Я никак не могу решиться, Польди, cheri, посоветуй, как быть. (Отводит полковника в сторону. ) Я знаю, она должна продать, об этом мне беспокоиться нечего. И прапорщик, этот блондин, ты его знаешь, предлагает мне деньги в долг. Он втрескался в меня, я, говорит, ему кого-то напоминаю. Что ты мне посоветуешь?

Полковник. Я хочу тебя от него предостеречь. Он плохой человек. Он это использует. Я ведь обещал тебе что-нибудь купить, не правда ли, зайчик?

Иветта. Я не могу принять от тебя такой подарок. Но если ты считаешь, что прапорщик может это использовать… Польди, я приму это от тебя.

Полковник. Разумеется.

Иветта. Ты советуешь?

Полковник. Я советую.

Иветта (возвращаясь к Кураж). Мой друг мне советует. Пишите расписку и укажите, что по истечении двух недель фургон со всем содержимым принадлежит мне. Содержимое мы осмотрим сейчас, а двести гульденов я принесу потом. (Полковнику. ) Тебе придется одному идти в лагерь, я приду позднее, я должна все как следует осмотреть, чтобы ничего не пропало из моего фургона. (Целует его. Он уходит. Она взбирается на фургон. ) Ну, сапог тут немного.

Мамаша Кураж. Иветта, сейчас не время осматривать твой фургон, если он твой. Ты обещала мне, что поговоришь с фельдфебелем о моем Швейцеркасе, нельзя терять ни минуты, говорят, через час его будет судить полевой суд.

Иветта. Дай мне сосчитать только полотняные рубашки.

Мамаша Кураж (за юбку стаскивает ее с фургона). Ах ты, гиена безжалостная, дело идет о жизни Швейцеркаса. Смотри, ни слова о том, от кого эти деньги, притворись, будто хлопочешь за своего возлюбленного, а то мы все погибнем как его сообщники.

Иветта. Я велела одноглазому прийти в лесок; наверно, он уже там.

Полковой священник. И не нужно сразу предлагать ему все двести, остановись на ста пятидесяти, хватит и этого.

Мамаша Кураж. Разве это ваши деньги? Прошу вас не вмешиваться. Свою луковую похлебку вы и так получите. Беги и не торгуйся, дело идет о жизни Швейцеркаса. (Выталкивает Иветту. )

Полковой священник. Я не хочу вмешиваться, но на что мы будем жить? У вас на шее нетрудоспособная дочь.

Мамаша Кураж. Вы забыли о полковой кассе, а еще лезете в мудрецы. Уж издержки-то они ему должны простить.

Полковой священник. А она не подведет?

Мамаша Кураж. Она ведь заинтересована в том, чтобы я истратила ее две сотни, ей же достанется фургон. Зевать ей не приходится, кто знает, надолго ли хватит ее полковника. Катрин, если ты чистишь ножи, то возьми пемзу. И вы тоже не стойте, как Иисус у горы Елеонской, пошевелитесь, вымойте стаканы, а то вечером явится этак с полсотни кавалеристов, и вы опять запоете: «Ах, я не привык бегать, ах, мои ноги, во время церковной службы бегать не нужно». Я думаю, они его отпустят. Слава богу, взятки они берут. Ведь они же не звери, а люди, и на деньги падки. Продажность человеческая и милосердие божие — это одно и то же. Только на продажность мы и можем рассчитывать. До тех пор, пока она существует на свете, судьи нет-нет да будут выносить мягкие приговоры, и даже невиновного могут, глядишь, оправдать.

Иветта (вбегает запыхавшись). Они согласны только за двести. И медлить нельзя. Там дело делается быстро. Лучше всего мне сейчас же пойти с одноглазым к моему полковнику. Он признался, что шкатулка была у него, они зажали ему пальцы тисками. Но он бросил ее в реку, когда увидел, что за ним следят. Плакала шкатулочка. Ну что, бежать мне за деньгами к полковнику?

Мамаша Кураж. Шкатулки нет? Откуда же я возьму две сотни?

Иветта. Ах, вы думали, что возьмете их из шкатулки? Хорошо бы я влипла, нечего сказать. Можете не надеяться. Придется вам выложить денежки, если хотите спасти Швейцеркаса, или, может быть, мне плюнуть на это дело, чтобы сохранить вам ваш фургон?

Мамаша Кураж. На это я никак не рассчитывала. Не наседай, ты и так получишь фургон, его у меня уже нет, он семнадцать лет мне служил. Дай мне только минутку подумать, это все как снег на голову, что мне делать, две сотни я не могу дать, ты бы поторговалась. Я должна себе что-то оставить, а то ведь первый встречный столкнет меня в канаву. Пойди и скажи, что я даю сто двадцать гульденов, иначе дело не пойдет, фургон я и так уж теряю.

Иветта. Они не уступят. Одноглазый и так уж торопился, он все время озирается от волнения. Не лучше ли мне сразу дать им две сотни?

Мамаша Кураж (в отчаянье). Я не могу дать этих денег. Тридцать лет я работала. Ей уже двадцать пять, а мужа у нее еще нет. Она ведь тоже на мне. Не уговаривай меня, я знаю, что делаю. Скажи им: или сто двадцать, или дело не пойдет.

Иветта. Вам виднее. (Быстро уходит. )

Мамаша Кураж , не глядя ни на полкового священника, ни на дочь, садится рядом с Катрин и помогает ей чистить ножи.

Мамаша Кураж. Не разбейте стаканы, они уже не наши. Следи за тем, что делаешь, а то порежешься. Швейцеркас вернется, я отдам и двести, если понадобится. Твой брат будет с тобой. На восемьдесят гульденов мы накупим целую корзину товара и начнем все сначала. Не мытьем, так катаньем.

Полковой священник. Господь все обратит во благо, как говорится в Писании.

Мамаша Кураж. Вытирайте досуха.

Они молча чистят ножи. Катрин вдруг, всхлипывая, убегает за фургон.

Иветта (вбегает). Они не согласны. Я вас предупреждала. Одноглазый хотел тут же уйти, потому что дело пропащее. С минуты на минуту он ждет барабанного боя, а это, сказал он, значит, что приговор вынесен. Я предложила сто пятьдесят. Он и бровью не повел. Еле упросила его остаться, чтобы мне еще раз с вами поговорить.

Мамаша Кураж. Скажи ему, я дам две сотни. Беги.

Иветта убегает. Они сидят молча. Полковой священник перестал мыть стаканы.

Кажется, я слишком долго торговалась.

Издалека доносится барабанная дробь. Священник встает и уходит в глубь сцены. Мамаша Кураж не поднимается с места. Свет гаснет. Барабанный бой прекращается. Снова зажигается свет. Мамаша Кураж сидит в той же позе.

Иветта (появляется очень бледная). Ну, вот доторговались, фургон при вас. Он получил одиннадцать пуль, всего-навсего. Вы не стоите того, чтобы я вообще о вас заботилась. Но я кое-что разнюхала. Они не верят, что касса на самом деле в реке. Они подозревают, что она здесь и, вообще, что вы были с ним связаны. Они хотят принести его сюда: вдруг вы, увидев его, себя выдадите. Предупреждаю вас, сделайте вид, что вы его не знаете, не то все пропадете. Они идут сюда, скажу уж сразу. Увести Катрин?

Мамаша Кураж качает головой.

Она здесь? Может быть, она не слыхала насчет барабанов или не поняла?

Мамаша Кураж. Она знает. Приведи ее.

Иветта приводит Катрин, та подходит к матери. Мамаша Кураж берет ее за руку. Появляются два солдата с носилками, на которых, под простыней, что-то лежит. Рядом шагает фельдфебель. Они опускают носилки на землю.

Фельдфебель. Вот человек, имя которого нам неизвестно. Но для порядка имя нужно вписать в протокол. Он у тебя обедал. Взгляни-ка, может, ты его знаешь. (Поднимает простыню. ) Знаешь его?

Мамаша Кураж качает головой.

Ты что ж, ни разу не видела его до того, как он у тебя обедал?

Мамаша Кураж качает головой.

Поднимите его. Бросьте его на свалку. Его никто не знает.

Солдаты уносят труп.

Мамаша Кураж поет «Песню о Великой капитуляции».

Перед офицерской палаткой. Мамаша Кураж ждет. Из палатки выглядывает писарь.

Писарь. Я вас знаю. Вы укрывали у себя лютеранского казначея. Лучше не жалуйтесь.

Мамаша Кураж. Нет, я буду жаловаться. Я ни в чем не виновата, а если я это так оставлю, еще подумают, что у меня совесть нечиста. Все, что у меня было в фургоне, они искромсали своими саблями и еще ни за что ни про что оштрафовали меня на пять талеров.

Писарь. Послушайтесь доброго совета, держите язык за зубами. У нас не так много маркитантов, и мы разрешаем вам торговать, особенно если совесть у вас нечиста и вы время от времени платите штраф.

Мамаша Кураж. Нет, я буду жаловаться.

Писарь. Дело ваше. Тогда подождите, пока господин ротмистр освободится. (Скрывается в палатке. )

Молодой солдат (входит, буяня). Bouque la Madonne! Где эта богомерзкая собака, ротмистр, который зажиливает мои наградные и пропивает их со своими шлюхами? Убью!

Пожилой солдат (вбегает вслед за ним). Замолчи. Посадят тебя!

Молодой солдат. Эй, выходи, воровская рожа! Я из тебя котлету сделаю. Зажимать мои наградные, чтобы я не мог даже пива выпить, после того как я один из всего эскадрона полез в реку? Нет, я этого так не оставлю. Выходи, я изрублю тебя на куски!

Пожилой солдат. Иосиф и Мария, человек сам себя губит.

Мамаша Кураж. Ему что, не дали на водку за что-то?

Молодой солдат. Пусти меня, а то и тебя зарублю. Заодно уж.

Пожилой солдат. Он спас коня полковника, и ему не дали на водку. Он еще молодой и не привык к службе.

Мамаша Кураж. Пусти его, он не собака, чтобы держать его на цепи. Это вполне разумное желание — получить на водку. С чего бы ему еще стараться?

Молодой солдат. И он еще там пьянствует! Вы все в штаны кладете, а я отличился и требую заслуженной награды!

Мамаша Кураж. Молодой человек, не орите на меня. У меня своих забот хватает. И вообще, поберегите свой голос. Он вам еще понадобится, когда придет ротмистр. А то ротмистр придет, а вы, глядишь, уже сорвали голос и молчите как рыба, и он не сможет вас посадить и сгноить в тюрьме. Кто орет, того хватает ненадолго, не больше, чем на полчасика. А потом его впору укладывать баиньки, до того он устает.

Молодой солдат. Я не устал, какой тут сон, я голоден. Хлеб вы печете из желудей и конопли, на этом вы тоже экономите. Этот бабник пропивает мои наградные, а я голоден. Убью!

Мамаша Кураж. Понимаю, вы голодны. В прошлом году ваш командующий велел вам шагать не по дорогам, а по полям, чтобы вытоптать хлеб, я тогда могла бы взять за пару сапог десять гульденов, если бы у кого-нибудь из вас было десять гульденов, а у меня были сапоги. Он думал, что в этом году ему не придется быть в этих местах, а вот он все еще здесь, а кругом голод. Я понимаю, что вас злость берет.

Мамаша Кураж. Правильно, но как долго? Как долго вы не выносите несправедливости? Час или два? Вот видите, такого вопроса вы себе не задавали, а это самое главное, ведь горько вам будет в тюрьме, если вдруг окажется, что вы уже готовы примириться с несправедливостью.

Молодой солдат. Не знаю, почему я вас слушаю. Bouque la Madonne, где ротмистр?

Мамаша Кураж. Вы слушаете меня потому, что сами знаете, что злость ваша уже поостыла, это была короткая злость, а вам нужна злость надолго. Да где ее взять?

Молодой солдат. Вы хотите сказать, что требовать на водку не полагается?

Мамаша Кураж. Напротив. Я говорю только, что злости вашей надолго не хватит, что ничего вы с такой злостью не добьетесь. А жаль. Если бы вы разозлились надолго, я бы вас еще подзадорила. Изрубите эту собаку на куски — вот что я бы тогда вам посоветовала, да куда там, вы же не станете его рубить, вы все сами чувствуете, что уже поджали хвост. И я еще окажусь в ответе за вас перед ротмистром.

Пожилой солдат. Сущая правда, просто дурь в голову ударила.

Молодой солдат. Что ж, посмотрим, изрублю его или нет. (Вынимает меч из ножен. ) Когда он придет, я его изрублю.

Писарь (выглядывает). Господин ротмистр сейчас придет. Сесть!

Молодой солдат садится.

Мамаша Кураж. Он уже сидит. Видите, а я что говорила. Вы уже сидите. Да, они нас знают и знают, как действовать. Сесть! И мы уже сидим. А кто сидит, тот не бунтует. Лучше не вставайте, не становитесь больше в ту позу, в которой вы стояли. Передо мной можете не стесняться, я сама не лучше, какое там. Они у всех у нас отняли нашу удаль. Еще бы, если я вякну, я наврежу своей торговле. Я расскажу вам сейчас кое-что о Великой капитуляции. (Поет «Песню о Великой капитуляции». )

Было время — я была невинна,
Я на род людской глядела сверху вниз.

Разве можно меня с моей внешностью, с моим талантом, с моим стремлением к высшему равнять с какой-нибудь другой бедной деревенской девчонкой!

Я не знала, что такое половина,
И не знала слова «компромисс».

Либо все, либо ничего, во всяком случае, не первого встречного, человек сам кует свое счастье, пожалуйста, не учите меня!

А скворец поет:
Потерпи-ка с год!
И, затаив свои мечты,
Со всеми в ряд шагаешь ты.
Увы, приходится шагать
И ждать, ждать, ждать!
Наступит час, настанет срок!
Ведь человек же ты, не бог —
Лучше промолчать!

Но и год — не так уж это мало!
Поступиться кое-чем пришлось и мне.

Двое детей на шее, да цены на хлеб, нужно то, нужно другое!

На коленях я, глядишь, уже стояла
И уже лежала на спине.

Надо уметь ладить с людьми, рука руку моет, стену лбом не прошибешь.

А скворец поет:
Перебейся год!
И, затаив свои мечты,
Со всеми в ряд шагаешь ты.
Увы, приходится шагать
И ждать, ждать, ждать!
Наступит час, настанет срок!
Ведь человек же ты, не бог —
Лучше промолчать!

Кое-кто пытался сдвинуть горы,
С неба снять звезду, поймать рукою дым.

Сильному все нипочем, терпенье и труд все перетрут, выдержим, выдюжим.

Но такие убеждались очень скоро,
Что усилья эти не по ним.

По одежке протягивай ножки.

А скворец поет:
Потерпи, придет!
И, затаив свои мечты,
Со всеми в ряд шагаешь ты.
Увы, приходится шагать
И ждать, ждать, ждать!
Наступит час, настанет срок!
Ведь человек же ты, не бог —
Лучше промолчать!

(Молодому солдату. ) Вот я и думаю, если тебе действительно невмоготу и злость у тебя большая, то тогда стой здесь, подняв меч, у тебя есть все основания злиться, что и говорить, но, если злость у тебя короткая, тогда лучше ступай отсюда!

Молодой солдат. Поцелуй меня в задницу. (Ковыляя, он покидает сцену, пожилой солдат идет за ним. )

Писарь (высовывает голову). Ротмистр пришел. Теперь можете жаловаться.

Мамаша Кураж. Я передумала. Я не буду жаловаться. (Уходит. )

Прошло два года. Война захватывает все новые пространства. Не зная отдыха, мамаша Кураж со своим фургончиком проходит Польшу, Моравию, Баварию, Италию и снова Баварию. 1631 год. Победа Тилли при Магдебурге стоит мамаше Кураж четырех офицерских сорочек.

Фургон мамаши Кураж стоит в разрушенной деревне. Издалека слабо доносится военная музыка. У стойки — два солдата, их обслуживают мамаша Кураж и Катрин. У одного солдата накинута на плечи дамская меховая шубка.

Мамаша Кураж. Что, платить нечем? Нет денег — нет водки. Победные марши играть они горазды, а нет чтоб солдатам жалованье выдать.

Солдат. Водки хочу. Я слишком поздно начал грабить. Командующий нас надул и отдал город на разграбление всего на один час. Я, говорит, не зверь; наверно, получил от города взятку.

Полковой священник (входит, прихрамывая). Во дворе лежат еще несколько человек. Крестьянская семья. Помогите мне кто-нибудь. Мне нужна холстина для повязок.

Второй солдат уходит с ним.

Катрин приходит в большое волнение и пытается выпросить у матери холстину для бинтов.

Мамаша Кураж. У меня нет ничего. Бинты я распродала в полку. Офицерские сорочки я рвать ради них не буду.

Полковой священник (кричит из глубины сцены). Говорю вам, мне нужна холстина.

Мамаша Кураж (садится на лесенку, чтобы Катрин не вошла в фургон). Не дам. Платить они не станут, у них нет ничего.

Полковой священник (склонившись над женщиной, которую он внес на руках). Почему вы не ушли, когда начался орудийный обстрел?

Крестьянка (слабым голосом). Хозяйство.

Мамаша Кураж. Разве эти люди что-нибудь бросят! А я так выкладывай. Нет, не дам.

Первый солдат. Это лютеране. С какой стати они лютеране?

Мамаша Кураж. Плевать им на веру. У них хозяйство пропало.

Второй солдат. Никакие они не лютеране. Они-то сами католики.

Первый солдат. Когда идет обстрел, как их рассортируешь.

Крестьянин (его приводит священник). Пропала моя рука.

Полковой священник. Где холст?

Все смотрят на мамашу Кураж, та не шевелится.

Мамаша Кураж. Не могу ничего дать. Всякие налоги, пошлины, проценты, взятки!

Катрин , издавая нечленораздельные гортанные звуки, поднимает с земли доску и замахивается на мать.

Рехнулась ты, что ли? Положи сейчас же доску, дрянь ты этакая, а то отлуплю! Не дам, не могу, я должна о себе самой подумать.

Полковой священник снимает ее с лесенки и сажает на землю; затем он достает сорочки и разрывает их на узкие полоски.

Мои сорочки! Полгульдена штука! Меня разорили!

Из хижины доносится жалобный детский голос.

Крестьянин. Там еще дитя.

Катрин бежит в хижину.

Полковой священник (крестьянке). Лежи! Без тебя уж вытащат.

Мамаша Кураж. Остановите ее, крыша может обвалиться.

Полковой священник. Я больше туда не войду.

Мамаша Кураж (мечется). Не разбрасывайтесь дорогим бельем!

Второй солдат сдерживает ее. Появляется Катрин с грудным ребенком, которого она вынесла из развалин.

Снова нашла себе сосунка, чтобы с ним нянчиться? Сейчас же отдай его матери, слышишь, не то мне снова придется битый час драться с тобой, пока не вырву его у тебя из рук! (Второму солдату. ) Нечего глаза пялить, пойди лучше и скажи им, чтобы прекратили музыку, я и так вижу, что они победили. У меня только убытки от ваших побед.

Полковой священник (накладывая повязку). Кровь просачивается.

Катрин укачивает младенца, бормоча что-то похожее на колыбельную песню.

Мамаша Кураж. Смотрите на нее, она уже счастлива среди всего этого горя. Сейчас же отдай ребенка, мать уже приходит в себя. (Замечает, что первый солдат пристроился к водке и, теперь хочет удрать с бутылкой. ) Пся крев! Ах ты, скотина, ты хочешь побеждать дальше? Плати!

Первый солдат. У меня нет ничего.

Мамаша Кураж (срывает с него шубку). Тогда давай шубу, она все равно краденая.

Полковой священник. Там под обломками еще один.

Близ города Ингольштадта в Баварии Кураж присутствует на похоронах главнокомандующего императорских войск Тили. Идут разговоры о героях войны и о длительности войны. Полковой священник сетует на то, что его способности пропадают втуне, немая Катрин получает красные туфельки.

1632 год. Внутри маркитантской палатки с питейной стойкой в задней стене. Дождь. Вдалеке — бой барабанов и траурная музыка. Полковой священник и писарь играют в шашки. Мамаша Кураж и Катрин заняты инвентаризацией.

Полковой священник. Сейчас похоронная процессия трогается.

Мамаша Кураж. Жалко главнокомандующего — двадцать две пары носков, — говорят, он погиб из-за несчастного случая. Всему виной был туман на лугу. Главнокомандующий призвал еще один полк сражаться, не боясь смерти, а потом поскакал назад, но из-за тумана ошибся в направлении: оказалось, что он поскакал не назад, а вперед, в самое пекло боя, где и попал под пулю — свечей только четыре осталось.