А.А. Голощапов 5 страница

-- ПойдЁм, Саня, наверх, поговорить надо, -- сказала она. --
АлЁна сейчас купается, она придЁт к нам, я еЁ предупредила.

-- Что, случилось что-то? -- полюбопытствовал я у томящейся
от жары Лукерьи, обдувавшей себе лицо, когда мы вышли сквозь дверь у
стойки из душного зала в прохладное помещение с ведущей наверх лестницей,
глядя при этом на сложенные трубочкой морковные от помады губы хозяйки
кабака. Мы поднялись по лестнице в небольшую, но уютную комнату -- в ней
были стол, несколько стульев и две кровати -- на втором этаже, прежде чем
Лукерья ответила; она словно сомневалась в том, что собиралась сказать,
боялась показаться смешной или непонятной.

-- Случилось -- случится -- какая разница? -- устало сказала
женщина, выдвигая из-под стола один из стульев и садясь на него задом
наперЁд, свесив ноги по бокам стула и обхватив руками его спинку. Она
взметнула чЁлкой и я вновь увидел, как сильно у неЁ косят глаза -- они
неумолимо соскальзывали влево, на Вересаева, севшего сбоку от неЁ на
заскрипевшую под весом обходчика всеми своими пружинами зелЁную железную
кровать с белыми металлическими шариками, привинченными к спинкам. Я
уселся на другую кровать, прямо напротив стула, который заняла
Лукерья. -- Меня сильно беспокоит Филин и его Ё... проделки. На сей раз
он может меня достать на полном серьЁзе.

Ффу, а я-то думал, что что-то особенное случилось, а это еЁ
периодические представления на почве конкуренции с Феч\`еньиным. Лукерья
открыла своЁ дело пару лет назад, первой в ПосЁлке, когда все думали,
что дома терпимости не будут иметь в ПосЁлке никакого успеха; уже через
год у неЁ отбою не было от клиентов. Сам Чхеидзе частенько гостил,, у
Лукерьи" ", которую он снисходительно-уважающе называл,, своей сестричкой" ".
Однако Лукерьин кабак совсем не понравился Александру Феченьину, который
вскоре после Шеболды открылся фешенебельный бордель недалеко от впадения
Гремучки в Темерник. Более года прошло, как они с Лукерьей независимо
друг от друга поклялись убить друг друга, а бордели конкурента спалить к
чЁртовой матери, но до этого дело пока не дошло, хотя кровавым разборкам
не было числа и лилась в них в основном кровь охранников и -- что было
крайне редко -- посетителей публичных домов и их служащего персонала. ВсЁ
закончилось бы очень быстро, не импонируй Лукерья Чхеидзе, а Феченьин,
которого все в ПосЁлке звали почему-то Филином -- Сапогову. Вот так и
качались над обоими дельцами тяжЁлые весы междоусобицы, то и дело
перевешивая то в одну, то в другую сторону, но всЁ же сохраняя
напряжЁнное равновесие. Одной из любимейших тем пересудов в ПосЁлке был
вопрос -- кто кого переживЁт -- Лукерья Филина или Филин Лукерью? Иногда
даже казалось, что оба будут жить вечно, ибо в противном случае о ком же
тогда в ПосЁлке будут судачить?

-- Зря ты из-за этого переживаешь, Лукерья! -- сказал я
оживлЁнно. -- Что он такого может предпринять?

МоЁ оживление было вызвано входом в комнату АлЁны, моей любимой,
которая несла маленький металлический поднос с четырьмя рюмками и бутылкой
вина на нЁм. АлЁна -- высокая белокурая синеглазая девушка стройная,
длинноногая, с пышными холмами грудей, сильно и бережно поддерживаемыми моим
недавним подарком -- белым шЁлковым лифчиком. Я залюбовался ей, красивой
длинноногой барышней с тугим, так хорошо знакомым мне телом... Как
грациозно она переступала по полу своими милыми нежными маленькими
ножками... Она улыбнулась мне и словно Солнце вдруг брызнуло в комнату
золотыми копьями своих лучей сквозь настежь распахнутые ставни, принеся с
собой свежий запах леса и вольных необъятных просторов. Дыхание у меня
участилось и от сладостного неотвратимого предвкушения свидания я напрягся,
принимая от неЁ бокал и будто невзначай нежно поглаживая еЁ небольшую тЁплую
упругую руку. Раздав бокалы другим присутствующим в этой комнате, она
села возле меня, но я не обнял еЁ, хотя очень хотелось -- разговор обещал
быть серьЁзным, судя по рассверкавшимся глазам Шеболды, когда после моего
вопроса она не спеша осушила бокал красного. Пили и все мы и было так
тихо, что слышно было дыхание каждого из нас, усиленное стеклянными
стенками бокалов. Я пил охлаждЁнный клюквенный сок, припасЁнный для меня
АлЁной ибо спиртного не употребляю из принципа. Локон задумавшейся Лукерьи
попал к ней в бокал; она с досадой отбросила его в сторону и тут же
поставила запотевший фужер на пол с такой силой, что у того сломалась ножка.

-- Да, на сей раз может... -- проговорила наконец Шеболда. -- У
него крупные козыри на руках после того злосчастного вечера двухнедельной
давности, когда покойные Колька со Степаном пришили тут по ошибке того
московского очкарика. Это сильно уело Сапогова, но Чхеидзе уломал бы его,
если бы не Филин... Он сейчас Сапогова через свои связи поедом ест,
требует мой скальп. И есть шансы на то, что он его выпросит. Дочка у
него замуж вышла удачно...

-- Слушай, бред какой-то... -- сказал я, чувствуя на своЁм бедре
АлЁнину руку. -- Дочь Филина... У тебя же Чхеидзе каждый день бывает, ты
ему шепни пару ласковых...

-- Чхеидзе у меня не был больше недели, -- отчеканила Лукерья и
холодок от чего-то, заключенного в тоне, каким это было сказано,
пробежал по моему телу, согреваемому лишь тЁплой рукой моей АлЁны. Я
положил свою руку на АлЁнину и со сладким трепетом почувствовал, как еЁ
рука ползЁт выше, выше... Но холод не уходил и, недоумевая ему, я
смотрел на Шеболду, косившую глазами на обои над кроватью, на которой
развалился Вересаев.

-- Мне страшно, ребята, -- прошептала хозяйка кабака, задрожав
внезапной быстрой мелкой дрожью, сотрясшей всЁ еЁ большое красивое
тело. -- С\" ам Филин сюда не заявится после февральской головомойки, но
вот если Сапогов даст ему подкрепление... Тут любой ствол будет на счету,
на что уж у меня охрана хороша. Поможешь, Саня?

-- Конечно, -- кивнул я. Какой может быть разговор? Мне без кабака
несладко придЁтся. Да и Вересаев с Лукерьей как-никак мои друзья. --
Можешь на меня положиться. А ты что, их с минуты на минуту ждЁшь?

-- Нет, что ты! -- улыбнулась мне женщина. -- Я просто
предупреждаю... Живой я это здание не оставлю, пусть он и не надеется.
Или я Филина с его сворой уработаю, или они меня вынесут отсюда вперЁд
ногами.

-- Второго не произойдЁт, пока я жив, -- перебил еЁ посерьезневший
Клим, вставая с постели. -- Ладно, хватит этих мрачных разговоров,
свои планы на сей счЁт обсудим позже. Сейчас у меня к тебе кое-какое дело
повеселей.

-- Одно у тебя на уме, -- расхохоталась Лукерья, когда парень
подошЁл к еЁ стулу и присел перед ней на корточки. -- Ладно, пошли
уж, расселся... А то и АлЁна мне подмигивает...

Они прошли в соседнюю комнату, плотно притворив за собой дверь. Я повернулся
к пунцовой от стыда и смеха АлЁне, а та вдруг куснула меня в шею и, толкнув
меня в грудь кулачками, бросилась с счастливым хохотом на противоположную
кровать -- ту, на которой только что сидел Вересаев. Вскрикнув, я бросился
на неЁ и мы стали бороться. Очки вскоре стали нам мешать и мы сняли их.
Борьба сильно возбуждала нас, я чувствовал под собой извивающееся женское
тело с всЁвозрастающим желанием овладеть им, слить его со своим. Вскоре
АлЁна начала мне уступать и ко мне всЁ приближались и приближались еЁ
глубокие глаза, рассыпавшие прозрачные голубые искры. Наконец я приник к еЁ
мягким полным губам и, вдыхая терпкий пряный аромат еЁ теплого тугого тела,
стал целовать девушку. Руки сами нашли застЁжку еЁ лифчика и сняли его,
высвободив две налитые желанием упруго заколебавшиеся налитые груди с
набухшими кровью крупными сосками, которые я мял, тЁр между млеющими
пальцами и ласкал губами. Вселенная сузилась для меня в те мгновения до
одного существа, тело которого я так хорошо знал и любил, как самоЁ себя.
Оглаживая еЁ тело, я нежно целовал маленькую светлую родинку
у левого соска АлЁны, пуговку пупка, нежно-бархатистую кожу еЁ бЁдер,
чувствуя, как трепещет каждый мускул тела девушки в такт моим ласкам, как
давит она в себе рвущийся наружу стон наслаждения. Я снял с неЁ трусики и
вскоре АлЁна не смогла сдержать короткого стенания. ,, Ой, медленнее,
Саша" ", -- взмолилась она, выгибаясь и мелко дрожа всем своим ладным телом
молодой женщины. Тогда, медленно придвигаясь и прилегая к ней, я стал
целовать еЁ коленки, одна из которых была перечЁркнута небольшим давно
зарубцевавшимся шрамиком в виде креста, еЁ пронзительно голубые глаза...
Сердце, учащЁнно стучавшее в еЁ груди, вскоре я уже воспринимал, как своЁ,
а дыхания слились в одно...

-- Знаешь, -- тихо прошептала АлЁна мне на ухо, когда мы лежали, прижавшись
друг к другу, мысленно радостно улыбаясь только что свершившемуся между нами
и тому, что сможем это повторить, когда захотим. -- Это, конечно, глупо, но я
вот вдруг подумала -- ты не скучаешь без Солнца, без звЁзд, без синего неба?

-- Без чего-без чего? -- я подумал, что ослышался, ибо никогда не читал АлЁну
сентиментальной или впечатлительной. Я удивлЁнно посмотрел на неЁ, сцепившую
вместе пальцы рук и в задумчивости изучающую нависший над нами чисто
выбеленный потолок. Лоб еЁ отчего-то показался мне более широким, чем обычно.

-- Ты слышал... -- буркнула она, легонько лягнув меня пяткой.

-- А что толку по ним скучать? -- пожал я плечами, наматывая на скороспело
произнесЁнные слова мировоззрение. -- Я по тебе вот скучаю иногда. А Солнце
далеко-высоко-отсюда-не-видно...

-- А я вот себе часто представляю, какое оно... Оно там, наверху, на небе,
большое и ослепительно сверкающее, льющее свои золотистые лучи вниз, на нас,
но те не доходят до людей, поглощаются Туманом... Почему-то обидно за это. --
На еЁ глаза навернулись две крошечные слезинки. Может, это я еЁ чем-то
обидел, встревоженно подумал я, беспомощно шевелясь на кровати -- терпеть
не могу видеть плачущих женщин. -- И солнечных зайчиков теперь нет... Что же
нам оставили? Землю... -- Глухо и почти неслышно пробормотала она, прикрываясь
одеялом. Я попытался обнять еЁ, но она легонько отстранилась. -- Ты, Саша,
неплохой парень и по мужской части тоже. Но вот ты мне скажи, видел ли ты во
мне когда-либо большее, чем проститутку, пусть и бывшую, большее, чем
предмет, доставляющий тебе особое наслаждение. Нет, молчи, не отвечай. Я и
сама многое сделала для того, чтобы другое впечатление обо мне у тебя не
сложилось. Я это тебе не в укор говорю, ты просто чудо по нынешним временам --
не урод, не маньяк, не тупица, не импотент -- чего же ещЁ? Я тебя люблю и ты
меня любишь. Только есть ведь где-то твоЁ и моЁ Солнца любви. Я это чувствую.
Обидно, что до сих пор они нам не встретилось. Чувствую я, убежишь ты от меня,
как солнечный зайчик. Только пойми, что и я человек не хуже тебя и не хочется
мне, чтобы после нашего расставания осталась у тебя память обо мне серая и
туманная, как о приятном ласковом животном, слегка брезгливая и немного
горделивая. Я тебе вот что хотела главным образом сказать -- Душу свою я с
панели вынесла ещЁ вполне хорошую, -- получилось так как-то. Жаль конечно,
что лучше не вышло, но что поделать, я человек слабый. Вот ты только подумал,
что я настолько зачерствелая, что уж и Солнце меня не волнует. Иной раз, ты
прав, не до этого х... Солнца. Да и не в Солнце тут дело... Хватит! -- Вдруг
выпалила она и протянула ко мне свои внезапно побелевшие и задрожавшие
от до этого тщательно скрываемого внутреннего напряжения руки: -- Иди сюда. Я
и ты -- и больше никаких разговоров. Но помни, пожалуйста, что под тобой не
просто тЁплое бревно, а человек. Мне этого вдруг почему-то захотелось.

-- А я к тебе так и отношусь, -- промурлыкал, солгав, я, лаская еЁ груди и
ощущая во рту чуть приторный привкус знакомого мне АлЁниного пота. -- Я
очерствел, а не ты. На Солнце и на всЁ прочее мне насс... с высокой
колокольни. Много всего хочется, и чем больше хочется, тем меньше получится,
хотя всЁ, конечно, сложнее. Вот у меня есть ты, а у тебя есть я. Что ещЁ на
данный момент нужно?

-- Ты... прав... -- в несколько приЁмов вымолвила из-под меня изнемогающая
АлЁна.

Мы молчали несколько минут, изредка то попеременно, то в унисон испуская
стоны от наслаждения, которое нельзя было стерпеть молча.

-- Почему это Лукешка разнервничалась? -- спросил я АлЁну я чуть погодя. -- ЕщЁ
случиться ничего не случилось, а она уже себе на спину смотрит.

-- Не смейся над ней, -- вдруг нахмурилась и отстранилась от меня к стене
АлЁна. Она определЁнно была сегодня не в духе, но даже такой я залюбовался ею.
Красивая, молодая, сильная, она лежала нагая, прислонившись смуглой спиной к
стене и еЁ светлые волосы приятно оттенялись сиренево-красными обоями. -- Она
может, немного нервничает, но человек она отличный. Ты бы тоже глазами косил,
если бы тебя в детстве родители ремневали почЁм зря. Скольких она девочек от
смерти спасла и меня вот тоже. Она нам свою историю рассказывала. Кошмар! ВсЁ
с оглядкой на отчима делала -- вот и глаза себе испортила. Отчима потом
посадили за воровство на работе, а глаза она лечила-лечила, да так и не
вылечила. И шрам от ремня у неЁ на всю жизнь на груди остался -- оттого и
использует платки вместо лифчиков. Я таких, как еЁ отчим в колыбельке бы ещЁ
пристреливала!

Я ткнулся ей головой в плечо -- так мы просили друг у друга прощения. Она
погладила меня по волосам свободной левой рукой, принимая извинения.

-- Лукерья анонимку сегодня получила. Вместе с партией байстрюка передали. --
Сказала вдруг АлЁна. --,, Пришли ключи Филину или заказывай гроб. " " Ты бы
заплясал, прочитав такое письмецо, адресованное тебе? Феченьин, короче говоря,
требует все запасы спиртного из кладовых Шеболды и еЁ самогонные аппараты.
Дань наложил, сука! Смекаешь теперь?

-- Псих он и дети у него психами будут, -- подытожил я, садясь на кровати,
поднимая с пола плавки и натягивая их на себя. Да и вы все тоже психанЁтесь
тут скоро, нервно додумал я, злясь на необычность сегодняшней АлЁны. Мне
хватало той, прежней, упрощЁнной еЁ модификации. Бумажечку страшную Лукерье
прислали, так они тут все в трусики все наложили, бедолажки! С такой охраной --
и чего-то бояться! Богачи, словом, -- чуют, что совесть у них нечиста.
Я улыбнулся тоже одевавшейся любовнице: -- Ну, АлЁнка, передавай привет хозяйке
с трудным детством, завтра буду с гостинцем и приятелей приведу -- защиту
обмозгуем. Предчувствиям всЁ-таки надо верить...

От внезапно раздавшегося поблизости в доме стрЁкота автоматных очередей страх
с силой сжал меня за горло и на миг помутил всЁ в глазах, так что АлЁна
временно расплылась в них нечЁтким пятном телесного цвета, сидящим на
кровати, когда я, стиснув зубы, нагнулся к лежащему на полу у постели
автомату...

До этого уже полчаса кабак аккуратно сжимали в кольцо вооружЁнные люди --
крепкие, здоровые мужчины и женщины с винтовками и автоматами; некоторые
были одеты в голубую форму милиционеров и милиционерш. Шли они скрытно и
россыпью, а сзади них не спеша двигалась группа одетых в синее женщин с
автоматами. Отдельно, с левой стороны холма, шли мужчины-милиционеры. С ними
был невысокий огненно-рыжий парень и золотоволосая девушка, ожесточЁнно
спорившие о чЁм-то; златовласка то и дело злобно обнажала при этом свои
ровные белые зубы в полуусмешке-полуярости, а рыжий порывисто жестикулировал.
Когда они о чЁм-то, наконец, договорились, россыпь мужчин под прикрытием
дождя и деревьев взобралась пологим склоном холма на отвесно обрывающийся в
усыпанную галькой впадину бывшего ручья гребень и залегли на нЁм. Рыжий тем
временем подобрался к ним -- милиционерам, спецназовцам и лицам из непонятно
какой организации -- и, переговорив с их командиром -- типом заурядной
внешности -- шЁпотом, перебрался через гребень, скатился вниз и ящерицей
пополз со дна оврага на не слишком крутой вначале склон, ведущий к кабаку.
Милиционерши, то бишь женщины в синем, на обрывистый холм не взбирались; к
ним подбежала золотоволосая и в свою очередь начала их быстрый инструктаж.
Командир отряда милиционеров слегка попридержал своих подчинЁнных, ожидая
условного сигнала. Вслед за рыжим вскоре последовал первый десяток из
залЁгших на возвышенности. Расходясь от места ската веером, они доползи до
каменного параллелепипеда -- надгробия источника. Там они скопились и по
отмашке рыжего ринулись бегом вверх по склону к кабаку, огибая каменный куб
слева и справа примерно равными группами. Восемь спецназовцев Лукерьи,
маявшихся в ожидании смены у глыбы были неприятно удивлены появлением из
ниоткуда людей с автоматами, дула которых расцвели огнЁм и маленькие стальные
мушки, за которыми не успевал уследить глаз, впились в грудь и голову двум из
них. Закричали все из охраны. Затем часть из них, пробитые пулями, умерли, а
другие застрочили по смертоносным незваным гостям. Двое из нападавших с
воплями задЁргались на месте -- многочисленные пули хищно рвали их живот и
грудную клетку -- и осели на землю окровавленными трясущимися мешками. Тут
из-за глыбы возник рыжий; ловко подтянувшись на одной руке, из автомата,
сжимаемого второй, он скувыркнул на землю троих лукерьинцев -- пули глубоко
засели в их туловищах, извергавших из тЁмных пулевых надрезов струи крови.
Трое уцелевших охранников, сочно матерясь, застрочили по рыжеволосому, но тот,
весь обсыпанный меловой пылью, высеченной пулями из камня, на котором он
висел, остался невредим. Охранники побежали вверх, к кабаку, огрызаясь на
ходу короткими автоматными очередями от нагонявших их людей. Рыжий ловко
вспрыгнул на верх глыбы и очередью снял последнего из отходящих. Тот, зажав
рукой сердце, глухо застонал, выпучив глаза, упал, гулко ударившись о землю
выпуклой грудью, прошитой пулей и, в смертной судороге попинав немного пыль,
остался лежать на склоне ногами вверх. Двоим из лукерьинцев удалось добежать
до дверей в кабак, где уже кипел ожесточЁнный бой между их сотоварищами,
вышедшими из тамбура посмотреть, в чЁм дело, и теми милиционерами, которых
вел тип заурядной внешности. И те и другие численностью примерно
тридцать-тридцать пять человек прятались двумя группами за стволами засохших
деревьев, наваленных вокруг здания. Укропов было примерно в два раза больше,
чем оборонявшихся, поэтому последние были бы склонны отступить в здание, если
бы не снайперы, засевшие в ветвях деревьев выше и дальше по склону, за
залЁгшей линией нападавших и методично стрелявшие по всему, что поднималось
над землЁй у кабака выше, чем на полметра. Счастливцы охранники, которые
догадались не выбежать при начавшейся стрельбе из кабака, весело
отстреливались через специально приготовленные на этот случай в стенах
бойницы. Пули снайперов беспрерывно выбивали из стволов трухлявую пыль,
постепенно выгрызая в гнилой древесине ложбинки. ВсЁ это затевалось конечно
не для того, чтобы понапрасну потратить драгоценные патроны -- тем временем
отряды милиции и спецназовцев перегруппировались и теперь с воем пошли в
атаку. Семерых скосили по дороге автоматными очередями охранники, которые
после этого тоже долго не зажились на свете. СражЁнные ими пятеро спецназовцев
с исклЁванными пулями грудями, милиционер с пулей, воткнувшейся в сердце и
девушка-милиционерша с разодранным разрывной пулей лифом, прорванной грудью
и перебитым позвоночником ещЁ не отдали богу душу, умирая -- первые --
сотрясаясь на мокрой политой кровью земле, второй -- изумлЁнно всматривавшийся
куда-то в верхушки деревьев, третья -- с сипом в остатках лЁгких, обняв
руками дерево и сползая вниз на дрожащих коленях, обдирая в кровь немеющую
щЁку, -- а в тела их убийц уже впивались пули перепрыгнувших через брЁвна
других атакующих. Последним убили высокого чернявого парня -- он ловко
кувыркался по песку с пистолетом в зубах, уклоняясь от пуль, пока его не
клюнула в затылок пуля из пистолета золотоволосой девушки. Тут пуля,
вылетевшая из одной бойницы, впилась одному из спецназовцев под левый сосок.
Только тогда около трЁх десятков нападавших, стоявшие на открытом месте,
спохватились и подбежали вплотную к зданию. Пули оборонявшихся теперь
перестали причинять им вред и злодеи могли спокойно размышлять, как дальше
вредить защитникам кабака. Какие-то типы, шедшие в арьергарде штурмовой
группы, спокойненько в считанные минуты развернули мини-батарею на опушке
сухого леса, с хохотом прикончив влюблЁнную парочку, обнаружившуюся под одним
из кустов. Вот уже в дверь кабака ляскнул небольшой бронебойный. Милиционерши,
скопившиеся на поверхности куба, видели, с какой силой он вбил дверь вовнутрь
здания. После в воздухе засвистели многочисленные гранаты, вбрасываемые в
проделанное отверстие стоявшим поблизости спецназовцами. Земля затряслась от
разрывов, из дверного проЁма выклубилось большое белое облако дыма. С плачем и
матом из кабака стали выбегать полуголые и просто голые люди, которых
снайперы и штурмгруппа положили в мясную кровавую кучу у порога. Никто не
ушЁл живым. Метнув пяток контрольных гранат в нагромождение трупов, которые
изуродовали ещЁ тЁплые тела до неузнаваемости, спецназовцы побежали внутрь
здания, настойчиво строча вперЁд из автоматов. В холле ещЁ сидело на полу
несколько визжащих в истерике женщин; их крики остановили пули, распустив у
них на груди красные цветы брызжущей из ран крови. Они, всхлипывая,
попадали на пол и агонизировали, хватая ртом воздух и суетливо суча
конечностями, а спецназовцы ринулись к стойке и дверям за ней. Спокойно
пройти к ним их всЁ же не дали -- из-за прилавка высунулся автомат и со
стрЁкотом вбил в грудь двум впереди бежавшим спецназовцам свои свинцовые
смертельные подарки. Те взбрыкнули ногами и грохнулись умирать на пол.
Милиционер с оттопыренными ушами, бежавший за ними, метнул за стойку гранату,
разрыв которой изрядно попортил переднюю панель прилавка и потолок и оглушил
нападающих. Ушастый перевесился через прилавок -- Оксана превратилась в
освежЁванную тушу из павильона,, Мясо" " на Центральном рынке -- рЁбра желтели
сквозь рассечЁнные мускулы, залитые кровью, конвульсивно сжатые в коленях ноги
соединялись с иссечЁнными внутренностями только лужей крови. Плюнув через
барьер в обезображенное лицо трупа, во рту которого купался в крови язык,
милиционер в прыжке ударом ноги выбил дверь на первый этаж. Ринувшиеся
вслед за ним в неЁ спецназовцы оказались в большой комнате-холле с
лестницей, ведущей наверх. На лестнице лежали двое людей Лукерьи, которые
застрочили по непрошенным гостям из автоматов, просунутых между коричневыми
перилами. Им удалось смертельно ранить двух нападавших, прежде чем их
прикончили остальные ловко взброшенной к ним на площадку гранатой, осколки
которой впились им в бока, ноги, спину и голову, словно жала огромных пчЁл --
так парни головами о доски и стукнулись. Несколько десятков пар ног застучали
вверх по лестнице...

... Я уже стоял с автоматом в руках в стороне от двери, а АлЁна копалась под
кроватью в рваных картонных коробках, выуживая оттуда свой пистолет, когда из
соседней комнаты выскочила Лукерья, одной рукой сжимая пистолет, а другой
подтягивая трусики, плохо натянутые на левое бедро. Там, внизу и притом не
очень далеко, рвались гранаты, дом при этом нехорошо гудел и сыпал во все
стороны из новорожденных трещин в стенах пылью, от которой першило в горле и
постоянно хотелось чихнуть. Закусив губу, Шеболда смотрела на меня, не видя.
Вересаев вышел за ней из комнаты, поигрывая автоматом. Лукерья, коротко
вздохнув, махнула рукой АлЁне и побежала в ту комнату, откуда пришла. АлЁна --
за ней. Мы с Климом, прижавшиеся к стене спинами один напротив другого,
вопросительно переглянулись. Грохот, всплеснувшийся вдруг за дверью, оглушил
своей неожиданностью, ударив по нервам, как по струнам. Дверь ощерилась
несколькими светящимися пробоинами и что-то Ёкнуло у меня в животе, когда
зазубренный кусок железа на моих глазах со свистом воткнулся в обои чуть левее
моей шеи.

-- Открывай! -- заорали за дверью и одновременно в неЁ ударили несколько пар
ног, вынеся еЁ со всеми пожитками -- они правильно не надеялись, что мы вонмЁм
им и откроем. Мы застрочили, но ворвавшиеся чудом избегли наших пуль. Сильный
удар одного из них в живот сбил меня с ног в тот миг, когда я прощался с
жизнью, услышав сухой щелчок своего автомата и вспомнив, что магазин в нЁм
был неполон. Потчуемый дополнительным ударом в челюсть, я, чуть не
вырубившись, но с неожиданной вспыхнувшей в груди гордостью -- не застонал от
рванувшей пламенем боли в скуле и затылке от неловко дЁрнувшейся от удара
головы -- свалился на пол под двумя спецназовцами, видя, как столько же
навалилось на Вересаева. Мне ещЁ сунули под ложечку, но тем и ограничились, а
то бы я не увидел, что было дальше: ещЁ несколько спецназовцев молниями
прошмыгнули в Лукерьину комнату. Там грохнули выстрелы, плачуще закричал
мужчина, но почти тотчас спецназовцы же с матом выволокли из-за двери АлЁну
и Лукерью с заломленными за спину до слЁз в глазах руками. Последние вынесли
неудачника -- мЁртвого молодого парня с окровавленным животом. В комнату из-за
двери таращились многие пары глаз. Раздвинув толпу их обладателей, в комнату
вошли рыжий Феченьин и золотоволосая девушка в сопровождении шести
милиционерш. Некрасивый с лица Филин ухмыльнулся, довершая свою природную
неприглядность. Он с ехидцей смотрел на евшую его глазами красную от
сопротивления и гнева Лукерью, извивающуюся на полу, к которому еЁ прижали
уставшие от борьбы с девушкой в вертикальном состоянии спецназовцы.

-- Н-да... -- процедил наконец конкурент Шеболды с непередаваемой иронией. --
И вот {\it это} мешало мне вести дела столько времени... Говори, Луша, где
ключ, а то я не хочу ломать двери в моей будущей резиденции. Потом ты умрЁшь.
Сразу, без всяких финтифлюшек. Заманчиво? -- Взгляд Феченьина, поблуждав по
комнате, остановился на мне. Филин наморщил лоб в сильном недоумении -- А
почему вы этих ещЁ не...

-- П...! Х...! О... г...!!! -- энергично перебила его Шеболда, которой тем
временем скрутили ноги в коленях и вязали локти рук. УдивлЁнный Филин
повернулся к ней.

-- Слова какие мы знаем... -- без малейшей тени раздражения, но слегка
разочарованно протянул он. -- Небось и е... умеешь? А?

-- Я-то и не то умею, с... п..., -- ответствовала Лукерья. -- А вот ты и
это-то вряд ли.

-- Ну-ну, умелая техник, -- проговорил Феченьин тускло. Он был не из тех, кто
упивается процессом мести. Ему был важен результат. Лукерья была в его полном
распоряжении, душой и телом, он приговорил еЁ к смерти и секундная радость от
победы тут же была вытеснена мыслями о будущем, в которой Шеболде уже не было
места. Дальнейшие несколько его реплик я пропустил мимо ушей, потрясЁнный
ликом одной из шести милиционерш сопровождения -- на меня глядели большие карие
глаза Картушиной Елены. Я пытался прочесть в них, что же она сейчас чувствует,
но тщетно. Следующая осознанная мной фраза Филина была такой: -- Ольга, а
ну-ка выясни у неЁ, где ключ. Как ты любишь, не торопясь. -- Добавил он. -- И
не очень церемонься, учти -- нам ведь тоже на стриптиз поглядеть охота. -- Но
сам при этом тут же чуть отвернулся -- ему неприятно было смотреть на истязания
человека, которое должно было сейчас начаться.

-- А то я не знаю! -- счастливо улыбнулась до этого явно скучавшая
золотоволосая девица, любовно вытягивая из ножен, висящих у неЁ на поясе,
длинный блестящий ножик. Она подошла к Шеболде, наливаясь внутренним
нехорошим светом, пробивавшимся в том, как она переставляла красивые
полноикрые загорелые ноги, как поводила узкими смуглыми плечами с
проступавшими сквозь кожу на ключицах косточками, как тягуче плыл,
рассекая окружающие предметы и людей, но старательно до поры до времени
минуя жертву, еЁ взгляд... Она аккуратно сунула часто задышавшей Лукерье
нож под левую мышку и так же не спеша вытянула его, обнюхала и облизала
прилипшие к нему капли пота девушки. Затем она просунула нож под правую
мышку жертвы, наслаждаясь потерей той дара речи и лениво повторила
вышеописанную процедуру, медленно елозя по ножу большим розовым языком и
в то же самое время словно раздумывая о чем-то постороннем. Лукерья чуть
не ахнула, когда с неЁ разом спали платки лифа -- так ловко, не задев
женского тела, двумя взмахами срезал их с него остро отточенный клинок,
внезапно прянувший вперЁд в Ольгиной руке. Я отметил, что на груди у
женщины был небольшой, но хорошо заметный квадратный шрам. Ткань
трусиков, вздетая и взорванная кончиком лезвия на паху, распалась на два
куска ткани, осев к ногам Шеболды. Та вся взмокла от обильного внезапно
выступившего пота, тяжело задышала от страха и унижения...

-- Ты скажи про ключ, когда надумаешь... -- посоветовал Шеболде внимательно
наблюдавший за происходящим Филин, словно нехотя. Он играл на спецназовцев.
Мужиком себя выставлял. Кто мужик? Тот кто на баб смотреть любит. Пусть их
хоть режут. -- А то ведь Ольга может тебя сразу прирезать, а может и помучить --
всЁ в еЁ руце, как говорится. Ну, с богом, Олюнь! --,, Луша, скажи ему, не
мучься!!! " ", - прокричал я в уме.