А.А. Голощапов 3 страница

Командир машины был вечно чем-то озабочен и угрюмо-молчалив. У него не было
одного уха, которое ему оторвало в какой-то из прежних экспедиций. Он почти
не разговаривал на протяжении всего пути, лишь изредка выдавливая сквозь
выщербленные, крепко стиснутые зубы команды, понятные только ему и экипажу,
а спецназовцы послушно повертали то влево, то вправо, или с маху брали
забор. Мы с трудом поспевали за ними, хотя из-за нас они нарочно выбирали
путь полегче. ЕщЁ один солдат шЁл, спя на ходу. Был он в очках, худой,
высокий, с длинной гривой засаленных грязно-чЁрных волос. Он то и дело
спотыкался, чертыхаясь вполголоса, -- на него присутствие девушек всЁ же
действовало, -- и кое-как выпрямлял косолапую походку своих медвежковатых ног,
обутых в смятые в гармошку,, кирзачи" ". В тот редкий день, когда ночью из-за
бурана нам удавалось поспать вдвое больше против обычного, он вдруг делался
разговорчивым и мы в который раз узнавали, что ему двадцать лет и что он
бывший студент третьего курса механико-математического факультета РГУ. Кто
он -- математик, механик или механико-математик -- я не понял. Он всЁ сетовал,
что -- вот, не пришлось доучиться из-за этого вонючего Тумана, хотя он шел на
красный диплом, -- убил бы того гада, который подложил ему такую свинью, со
злобой говорил он. Он ещЁ всЁ стихи свои девчонкам читал -- стихи были такие
мудрЁные, что я их наизусть вызубрил -- звучат смешно, а попаду на учЁного
человека -- так он мне их еще и растолкует (однако же Волку это не совсем
удалось).

Вот они (ведь в каждой серьЁзной книге полагается помещать стихи, а я
претендую как-никак на серьЁзность этой книги. )

Утро осени -- весЁлое, ясное,
Сынтегрировалось в дни и года.
В мысли наши вплелось неотвязное,
Всюду плотное ожиданье звонка.

ВсЁ заполнилось дальше живым интересом...
Но куда же ушло все то зло, что таилось во мне?
В остатки расходящихся быстро прогрессий
Или в чЁрточку над ускорением,, дубль-вэ е" "?

Как синус и косинус, дЁргались мы за партами,
В сотый раз доказывая, что теорема Коши верна,
А в стране сменялись государства и партии
И куски живой плоти из других вырывала война.

Что ж в дизъюнкции нас -- неизвестно?
Нету слова такого, пожалуй, -- а жаль!
Может, учЁные, умершие полезно --
Математики -- Абель, Коши, Лопиталь?

Сепарабельны были ли наши стремления г(л)адкие?
И запоем читали ль мы книги издательства,, Мысль" "?
И к чему же сходились ряды степенные в тетрадках --
Что важнее прогресс человеку, а не собственно жизнь?

Скромной участи радуясь, зная, что хорошо, а что нет,
Философствуя, изворачиваясь и трепеща
Воспитуясь (и нет), умиляясь на бога и учЁный совет
И извинительной слабости рукоплеща,

Усмеха(ужаса)ясь всему, обращая в успех все события,
Мы, полные знаний, входили в автобусы и общежития,
Хищно лязгал за нами ободранных дверец металл
И наукой согбенный мехмат наш зев перспективы глотал.

Общетрансом везомые по негеодезическим линиям,
Мы минимизировали уровень наших затрат.
КонтролЁр от нас требовал: ,, Билет предъявите! " " --
Отвечали: ,, Проездной! Не дави на психику, гад! " "

А торча средь пустынного города с мордой разбитою
И почувствовав у горла ножа остриЁ,
Глядя вслед контролЁру лихому и автобусу быстрому
Мы орали: ,, Режь математика, дурачьЁ! " "

Но шарахались в сторону урки испуганно,
Вытирая брезгливо кривые клинки о штаны:
,, Не, ребята, на роду утонуть вам написано...
Зря, ох зря Урысон не боялся воды... " "

И при входе в параболу звЁздных ворот
Спросит Бог, отложив матана третий том:
,, Человек? " " -- и, увидев формул клубок,
,, Математик... " " -- презрительно бросит он.

Вот такие некороткие, но энергичные стишки. Парень нам с девочками все
втолковывал, что следует искать в них какой-то скрытый смысл, -- именно
смыслу, взволнованно твердил он, он подчинил даже рифму; но мы тогда
подустали так, что стало не до скрытого смысла. Я к тому же стихи совсем не
люблю, разве Высоцкого... А размазывать о том, как кто-то кого-то полюбил,
потом застрелил, потом обманул, а потом всЁ наоборот вышло -- извините,
втуляйте это другому!

Другие члены экипажа были некогда пэтэушниками, мобилизованными по
президентскому указу и не тревожили нас словоизлияниями, изредка вожделенно
пялясь на тыл Лены или Натальи. Большинство из них стояло не более чем на
пол-ступени выше обезьяны по эволюционной лестнице. Один из них был к тому же
малость двинутый -- или хотел таким казаться, что ему очень хорошо удавалось --
то и дело начинал читать вслух своЁ обращение к президенту Российской
Федерации: ,, Президент, Ё... т... м...! Ты что ж это, с... в...,
натворил? " " Дальнейший буквальный пересказ его речи был бы столь же
бессодержательным из-за обилия слов очень широкого употребления, поэтому я
его не привожу, хотя и предвижу острое разочарование любителей русской
словесности. Основной смысл словоизлияний спецназовца сводился к следующему --
президент в чЁм-то крупно ошибся, а отдуваться за него должны мы все. Так
честные люди не поступают.

Многое повидали мы во время этого похода, причЁм в самых простых с виду
городских дворах обнаруживалось чудовищное -- и, казалось, тем чудовищнее, чем
проще и безобиднее казался с виду двор. То тут то там на земле и в
помещениях лежали заледеневшие и в большинстве своЁм целЁхонькие колоды
человеческих трупов -- страшнее всего была именно эта их нетронутость --
казалось, прохожие шли-шли и вдруг прилегли отдохнуть на землю... Впрочем не
все тела лежали чинно, многие представляли из себя такое... Во время одной из
ночЁвок в доме с сиреневыми деревянными ставнями мы нашли мужчину и женщину,
голых, связанных, с вырезанными сердцами и отрубленными и переставленными
одна с другой головами и ещЁ кое-чем. Большой добротный дом был разграблен,
вся аппаратура зачем-то была разбита в труху; в углу в детской коляске лежал
зарезанный ножом в грудь младенец. В другом дворе была высоченное тутовое
дерево, на которой, как чудовищные плоды, висели несколько дюжин мертвецов с
перехваченными верЁвками вздувшейся шеей... Я не люблю вспоминать этот поход,
это сейчас что-то прорвало.

На пятый день после подрыва БТР мы вновь остались впятером -- все спецназовцы
налетели на дырчатый вскатил, хотя многие и посейчас утверждают, что таковых в
природе нет и быть не может. Как бы то ни было, механики шли слева от меня,
пэтэушник с бандитским лицом, не перестававший взывать к президенту -- слева,
а остальные -- поодаль. Они остались висеть, раскорячившись в воздухе, а я
прошЁл. Кто знает -- почему? Ну, за мной остальные прошли уже без проблем. Мы
решили по-прежнему идти в Ботанику, потому что другого дельного плана у нас
всЁ равно не было.

Следующие два дня были для нас сплошным кошмаром, так как пришлось
пробиваться сквозь пояса, густо населЁнные исчадиями Тумана, -- тогда я
увидел, как умеет Картушина строчить из автомата по чудовищам и испугался --
не хотел бы я оказаться на их месте. Но и нашему месту, я думаю, мало кто
позавидовал бы. Лесопарковую улицу вообще проходили, устроив там маленький
Вьетнам, благо автоматы и гранаты, а также патроны водились у нас в изобилии.
К концу этой эпопеи я даже научился сносно стрелять из автомата, чего за мной
сроду не водилось.

12 февраля Второго Года Тумана, не получив в походе ни одной серьЁзной раны и
имея при себе ноль гранат и патронов на одну автоматную очередь из моего
автомата, мы вышли к главным воротам Ботанического Сада, охраняемым отрядом
спецназа. Когда мы к ним подходили, мне почему-то вспомнилась,, парабола
звЁздных ворот" " из стихов очкастого солдата, хотя меньше всего арка этих
ворот напоминала своей формой параболу -- обычное закругление, отвесно
обрывающееся колоннами; бетон, две калитки из вареного железа в нЁм; нам
открыли спецназовцы, одетые во всЁ зелЁное; они, имея на вооружении два
танка, охраняли вход. Нас отвезли на какой-то машине в Управление ПосЁлком и
его Жителями (УПЖ или Управление -- последнее название, может и не короче,
зато благозвучнее). В Ботаническом Саду (а скорее в лесу -- очень уж велик
был этот сад! ) повсеместно стояли бревенчатые хижины из свежеоструганных
досок; мы видели, как невдалеке от дороги несколько человек рубили лес для
новых построек. Управление располагалось в бывшем террариуме Зоопарка,
который был не так уж далеко от главных ворот, за рекой Темерник. Через
неЁ перекинули новый свежесрубленный мост для танков БТР-ов и машин, по
которому мы и проехали с немалым удобством. Пересекши весь зоопарк от
бассейна при входе до террариума, мы не увидели ни одного живого зверя --,
правда, кое-где в клетках лежали трупы животных, но большинство вольеров
пустовало.

Павильон, в котором располагалось Управление, оказался довольно большим по
размерам зданием без окон, -- за эти два качества его, очевидно, и выбрали для
расквартирования властей ПосЁлка. Всем в Управлении изначально заправлял
Сапогов, про которого до Тумана никто ничего не знал, а после Тумана стал
знать ещЁ меньше. Я и мои друзья, ведомые спецназовцами, прошли через строго
охраняемые дубовые двери Управления, обитые листовым железом и попали в
длинное каменное помещение, у стен которого еще виднелись следы от стеклянных
ящиков для змей. Попетляв немного по коридору, в стенах которого были пробиты
многочисленные двери и ниши, мы вышли из-за очередного поворота и в глаза нам
ударил непривычно яркий после тьмы улицы и коридоров электрический свет. В
небольшой выемке в стене прямо напротив нас стоял огромный покарябанный
деревянный стол коричневого цвета; на нЁм стояли: пластмассовый стакан,
набитый карандашами и ручками; медный, чЁрный от окиси, подсвечник на
изогнутых ножках, покрытых искусной резьбой, на котором потрескивало несколько
жЁлтых свечей, и лежала толстая стопка чистой писчей бумаги. Пахло топлЁным
припаленым воском и жжЁной верЁвкой. За столом сидел небольшой человек лет
тридцати пяти -- сорока, с резкими чертами лица и абсолютно лысый, сверля нас
взглядом. Это и был сам Сапогов, как я узнал впоследствии -- тогда он не счЁл
нужным представиться. Сбоку стола, на стуле сидел его бессменный секретарь,
Красновский -- телосложением и возрастом под стать своему шефу, сероглазый и
сероволосый неприметный человечек. Он что-то усердно писал на широком
измятом листе бумаги. За спиной Сапогова, у стены, стояло двое спецназовцев
с автоматами наперевес -- Ченцов и Тимофеев; тем было наплевать на всЁ,
кроме того, что у нас в руках -- а в руках тогда у нас ничего не было. Между
спецназовцами на стене наискось висело плохо перекрашенное из советского
флага российское знамя без древка, белая и голубая его полосы пестрели
красными пятнами. Свечи отбрасывали на пол длинные мечущиеся тени от фигур
людей, сидящих за столом. Недовольно и даже злобно разглядывая нас, Сапогов
сухо потребовал, чтобы мы сообщили ему свои фамилии, имена, отчества и
прежний адрес нашего проживания. Мы по очереди ответили. Секретарь всЁ это
время писал что-то, не переставая, поэтому очень даже может быть, что он
записал кое-что из того, что мы ему и Сапогову наговорили, ибо сам Сапогов
не писал ничего, а только злобно-изучающе пронизывал нас глазами, подперев
широкий гладко выбритый подбородок безволосыми руками со сцепленными пальцами
и постукивая по столу согнутым большим пальцем другой руки. Выслушав нас,
Сапогов приказал нам проваливать, добавив, что квартир они нам не припасли --
скажите спасибо, мол, что спасли вас -- и что нам в каптЁрке возле Военкомата
должны выдать для постройки дома собственными силами два топора, два молотка
и ящик гвоздей. Мне, ЛЁше и Денису он велел придти после выдачи для взятия
на воинский учЁт к Военкомату, который был недалеко от Управления. Вот так
мы и оказались вновь в одиночестве впятером посреди туманного леса с четырьмя
инструментами далеко не высшего класса и ящиком гвоздей. Одиноки, разумеется,
в смысле помощи, а вниманием нас не обделяли, -- шлялись тут вокруг всякие
подозрительные типы с плотоядными взглядами, нехорошо посматривавшие на
Лену с Наташей. Возле Управления-то были спецназовцы... А как мы доберЁмся
до удобного для поселения места? ВсЁ оружие спецназовцы у нас отобрали...
Впрочем, топор -- тоже оружие. Очень мы волновались за своих девчонок, когда
оставляли их одних в глухом овраге за речкой Темерник, а сами отправились в
Военкомат, становиться на воинский учЁт. Прощались, словно в последний раз
виделись с ними...

Военкомат был большим трЁхэтажным зданием, относительно прошлого которого
трудно было что-либо сказать, ибо оно не сохранило никаких отличительных
черт прошлого. Мы вошли в него и сразу обнаружили первое его достоинство -- в
Военкомате неплохо топили. Вскоре к нам троим, одиноко стоявшим у входа под
дулами охраны Военкомата спортивным шагом подошЁл высокий человек в военной
форме и приказал идти за ним. Как я и предполагал, приписка была полностью
бесполезным делом, ибо, как стало ясно позднее, приписывали в Военкомате
абсолютно всех, просто кое-кому хотелось вдоволь насладиться властью над
нами -- есть такие мужчины и женщины, которые просто балдеют от сурово
отдаваемых ими команд голым юношам. Нас привели в раздевалку -- небольшую
ободранную комнату с низким потолком и неравномерной цепью вбитыми в стены на
высоте полутора метров над полом гвоздями, -- на некоторых из них висела
чья-то одежда; пахло чем-то подгнившим и человеческими выделениями. Там
всем нам было велено раздеться до трусов. Далее нам (уже в трусах и немного
испуганным) выдали по небольшому серому шершавому листку линованной бумаги на
каждого -- по карточке призывника. И мы пошли проходить медкомиссию в
коридор, устланный тонким паласом, в который по бокам призывно были открыты
двери в кабинеты врачей. Комиссия не отличалась затянутостью. Сперва в одной
из комнат с лаконичной табличкой на двери --,, Кабинет" " -- две молоденькие
глазастые медсЁстры тщательно записали все наши данные: имя, фамилию,
отчество, день, месяц и год рождения, адрес, специальность и место в ПосЁлке,
где предполагал поселиться. Дальше они нам по очереди измерили рост, вес и
давление. Одна из них строила мне глазки, но тогда я был слишком туп и мал
для этого. А теперь совсем другая история... И под конец -- да, тогда был очень
короткая приписная комиссия -- суровые военврачи-женщины в комнате с
безыскусной табличкой,, Главный кабинет" " осведомились, не было ли у нас травм.
Я хотел было пошутить на сей счЁт, но люди с такими лицами не приняли бы
ответа на этот вопрос, отличного от слова,, Нет" ". Короче говоря, мы все
оказались бодры, веселы и здоровы, готовы в случае чего в армию на убой. С тем
нас пока и отпустили.

Лену и Наташу тем временем, слава Богу, никто не изнасиловал и не убил. Они
ждали нас на прежнем месте. Мы принялись за постройку своего дома прямо в той
балке не откладывая, ибо ночевать всЁ равно было негде, поэтому что толку было
где-то блуждать. Согревались работой и к концу первых суток построили в
лощине почти непродуваемый крохотный шалаш. Утром нам в числе всех прочих
завезли еду и это меня в ПосЁлке удивило больше всего -- такого подарка от
Сапогова я не ожидал. Еда эта несколько скрасила наше существование, но
спать в шалаше всЁ же было довольно тесно и прохладно, в нем гулял, проникая
сквозь незаметные щели, ветер; наутро Наташа простудилась и всЁ время
кашляла, у меня тоже был насморк. Дом строился не споро -- только мы заготовили
лес, как кто-то стащил наши топоры, буквально на минуту оставленные без
присмотра. Как мы достраивали дом!.. При постройке пирамиды Хеопса, наверно,
было в своЁ время приложено меньше усилий. Но через месяц мы уже вытЁсывали
последние доски для крыши хибарки раздобытыми в одном домике топорами. А
через неделю мы полностью закончили внутреннюю отделку постройки, в частности,
разделили домик на две половины -- мужскую и женскую -- так захотели девочки.

К тому времени, -- а если поточнее, к началу апреля, поиски уцелевших в городе
людей были прекращены Управлением. Сапогов счЁл, что собрал вокруг себя
достаточно поданных и теперь принялся их осчастливливать на свой манер.
Основным средством связи между народом ПосЁлка и его правительством с апреля
месяца стало радио -- спецназовцы издавна опутывали проводами множество
деревьев и столбов в ПосЁлке; теперь они развесили повсюду динамики так
хитроумно, что когда Сапогову взбредало в голову что-то сказать по радио, то
его хочешь -- не хочешь, а приходилось слушать. Впрочем, эти радиосообщения
в народе любили -- они были довольно безобидны по сравнению со всем остальным,
что творилось в ПосЁлке и плюс к этому довольно редки -- Сапогов не отличался
словоохотливостью. В конце апреля по радио нас горячо заверили, что те
пятьдесят с лишним тысяч человек, которые собраны сейчас в ПосЁлке и
составляют всЁ уцелевшее население города. Этой заведомой лжи никто, конечно,
не поверил. В мае началось всеми с тоской ожидавшееся нашествие на ПосЁлок
полчищ чудовищ -- койров, кивъевов, спайдеров, ондвер, отлосов, мегстайков.
Однако вооружение нашего городка было приличным -- двадцать пять,, бэтээров" ",
две самоходки и целый склад снарядов к ним, гранаты в огромном количестве и
тысяч десять -- пятнадцать автоматов; винтовки же и пистолеты вообще никто не
считал -- в распоряжение Сапогова попал целый оружейный склад СКВО. Чудовищ
всЁ это било по-страшному, но не обходилось без жертв и с нашей стороны,
особенно пока ещЁ не додумались выдавать оружие населению, вернее,
,, обходчикам" ", которые вскоре составили добрую его половину. Погибло более трЁх
тысяч людей, многие были ранены и изувечены и впоследствии скончались, ибо
медицина в ПосЁлке была почти никакая. В ноябре-декабре твари временно
исчезли и тут же по приказу Сапогова началась всеобщая мобилизация на
строительство заградительных сооружений вокруг ПосЁлка. Пришлось и нам
впятером выкапывать дзоты, строить сторожевые будки, ставить рельсовые ежи...

ВсЁвозрастала численность спецназа -- в него забирали восемнадцатилетних
юношей без явной непригодности к военной службе. К началу Третьего Года Тумана
численность спецназа составляла пять тысяч человек; большинство из
спецназовцев несло службу по периметру ПосЁлка, но немало охраняло и
Управление с Военкоматом и бывший перерабатывающий комбинат недалеко от
нашей хибарки, по ту сторону Темерника, где правил наместник Сапогова в
Ботанике Чхеидзе. В общем, как расписывал через месяц по радио Сапогов,
Ботаника и Зоопарк были укреплены со всех сторон тщательнейшим образом, но
для пущей безопасности необходима была, по его словам, полная мобилизация.
А тут как раз и я призывался; приехали спецназовцы с автоматами и увезли меня
в Военкомат. Там меня и ещЁ около полусотни моих сверстников поджидал лучший
друг Сапогова Гриценко со своей ордой медсестЁр. Ему не терпелось побыстрее и
безо всякой комиссии нарядить всех нас в зелЁную форму спецназовцев и послать
на рубежи ПосЁлка или на строительство очередной своей дачи. Однако врачи
Военкомата -- я не имею в виду Гриценко, хотя он и носил титул главврача
ПосЁлка, но к медицине никакого отношения не имел -- оказались на удивление
порядочными людьми и не допустили меня по зрению к военной службе. Однако
Гриценко изощрился и выдумал для незачисленных в спецназ -- таких было около
сотни за первый призыв -- повинность,, обходчика" ". Обходчику вменялось в
обязанности раз в три дня дежурить по ночам на улицах, главным образом
примыкающих к периметру Ботанического сада и помогать в обустройстве ПосЁлка,
т. е. копать рвы, строить заграждения, помогать в случае чего спецназовцам.
Ну, стройбат то есть. Нас -- то есть, обходчиков -- разделили на три примерно
равные группы или смены и треть ночей мы вынуждены были проводить на службе.
Тогда же изобрели и,, милиционеров" " -- элиту спецназа и, в некотором смысле, его
тюремщиков. Хорошо в должности обходчика было только то, что ему бесплатно
выдавали оружие, с помощью которого можно было обороняться от чудовищ и убийц,
которых в ПосЁлке было полным -- полно. К тому же обходчик -- это всЁ-таки не
спецназовец.

Однако вскоре вся эта хвалЁная оборонно-строительная программа Сапогова
защиты ПосЁлка, которую его жители прозвали,, реформой поголовного сапога" ", с
треском провалилась. Говорю это с сожалением, ибо, как это всегда бывает,
просчЁты политиков и власть имущих повлекли за собой человеческие жертвы. В
Третьем Году Тумана под зубами и когтями кивъевов погибло десять тысяч
человек. Дыры подземных нор этих созданий внезапно возникали в комнатах,
оттуда вылезали белые чудовища с фиолетовыми глазами и раздирали людей на
части. В той хибарке, где жили я, Чекалов и Кривобрович, в один прекрасный
день тоже появилась дыра в полу. Мы с ЛЁшей были тогда в гостях у Киреевой и
Картушиной, за стеной, или в соседней хибарке, как мы часто говорили, ибо
разделяющая две половины дома перегородка двери не имела, -- и вдруг из-за
стены раздались душераздирающие крики, такие, что мы сразу даже не поняли,
что кричит Чекалов, оставшийся дома и отсыпавшийся перед предстоящим ему
дежурством в качестве обходчика -- в обходчики тогда зачисляли не только
непригодных для службы в спецназе, но и юношей с шестнадцати лет. На него,
спящего, накинулся кивъев и откусил и изжевал парню левую руку по локоть,
прежде чем мы с Кривобровичем подоспели Чекалову на помощь и уничтожили мерзкое
создание. Дениса мы отправили в больницу при Военкомате (выложив за это
немало жетонов), где были единственные знающие врачи в ПосЁлке -- Спицын,
Соболев, Велюров, Аглович -- именно поэтому никогда не отличавшийся
богатырским здоровьем,, главврач" " Гриценко и держал их при себе. Эти четыре
врача путЁм сложной операции спасли Денису жизнь, но руку ему всЁ же отрезали
почти по плечо. Он всЁ над собой потом подшучивал -- мол, стал прямо,, однорукий
бандит" ", только денег нет.

Поражение от кивъевов нас тем не менее кое-чему научило, -- мы стали обивать
пол комнат домиков листовым железом: благо, недалеко от Ботаники был его
целый склад. Это помогло, но не на все сто процентов -- кивъевы продолжали
уносить много жизней: например, обычной страшной,, нормой" " для них на неделю
было убить четырЁх человек. К концу Третьего Года Тумана в ПосЁлке оставалось
в живых 35. 431 человек, по заявлению Сапогова по радио от 7 февраля. Считал он
нас, скорее всего, по количеству комплектов раздаваемой пищи, которое было,
надо сказать, весьма малоподходящим для этого объектом, ибо многие эту пищу не
получали, а кое-кто получал вдвойне и втройне. Однако это было единственным
способом подсчЁта примерного количества жителей, ибо статистика смертей и
рождений никем не велась, спецназ следил только за тем, чтобы убийств не
было. Был отменЁн и брак как таковой, -- каждый(ая) волен(ьна) был(а) выбирать
себе сожителя(ей) или сожительниц(у) по своему вкусу на какой угодно срок.

Экономисты дотуманного прошлого, вероятно, здорово поломали бы себе голову в
тщетных попытках определить, какова же хотя бы в общих чертах экономическая
система, сформировавшаяся в ПосЁлке. Я склоняюсь к той мысли, что еЁ вообще у
нас не было. Но с натяжкой можете считать, что экономическая система ПосЁлка
была смешанного типа -- тут присутствовали элементы как
административно-командной системы в виде развоза бесплатной еды и дармовой
принудительной работы огромной армии спецназовцев и обходчиков, взращЁнной
Сапоговым и иже с ним, так и рыночной системы в виде большого
рынка-толкучки, собиравшегося ежевечерне у Гремучки несмотря на
неоднократные разгоны милицией и спецназом -- подземного водного источника в
Ботаническом саду, который до Тумана считался целебным и пользовался большой
популярностью. Он вытекал чистым ключом из-под большой арки, прорубленной
внизу бетонной глыбы в форме прямоугольного параллелепипеда, выпирающей из
глинистого склона, круто поднимавшегося под гниющими остовами поваленных
землетрясением деревьев к кабаку Лукерьи. Этот источник, поговаривают,
когда-то даже святили, о чЁм свидетельствовали три чЁрных закопчЁнных участка
над аркой, образовывающие треугольник. Однако громких дел, связанных с ним,
я не припомню, а после появления Тумана он вообще иссяк. Пища, раздаваемая
Управлением, была отвратительной и каждый старался, заполучив немного
жетонов, потратить их на Гремучке, купив себе что-нибудь из постепенно
расхищаемых своими стражами продовольственных складов около Курской улицы. На
завтрак обычно выдавали стакан чаю и тарелку варЁной каши, в которую первое
время добавляли кусочек сливочного масла, а потом перестали. С обедом вы
знакомы по моему вышеописанию, он был стандартным. Ужина не было
(действительно -- зачем? Роскошь какая! ). Пищу развозили по ПосЁлку с шести до
восьми утра и с часу до трЁх дня на бронированных фургонах, прицепленных к
грузовикам; скидывали еЁ перед домами бумажными упаковками, содержащими
порции на десять человек каждая; делЁжка этой пищи была тем ещЁ зрелищем.
Люди дрались за каждый пакет, словно за свою жизнь, а спецназовцы поощряли их
с машины гиканьем и наблюдали, чтобы не было убийств. ВсЁ остальное было
можно. Если кто-то был слаб на удар и не мог отбить пищу у соседей в драке,
то плЁлся прямо к кухне, располагавшейся между Управлением и Военкоматом и
стоял там в длиннющей очереди или обменивал на Гремучке вещи на еду. Воду
каждый сам для себя добывал из Темерника. Спецназовцев кормили лучше, в
отдельных столовых -- помешавшийся на идее поголовной милитаризации всей
мужской половины ПосЁлка Сапогов считал, что тем самым он делает рекламу
военному образу жизни. И, надо сказать, не без основания считал.

Хоть демографической статистики и не велось, только слепой не видел, как
мало в ПосЁлке родилось за последние три года детей. Да и откуда было им
взяться? Женщины слабели, недополучали пищи; выживали самые сильные и крепкие
из них, но, выживая, и эти немногие теряли эти самые силу и крепость. Однако
были и среди них счастливицы -- видное место в иерархии ПосЁлка занимала
старшая медсестра Светлана Кобрина, начальница медсестЁр Военкомата и
больницы, главная истязательница призывников; а командир женского отряда
милиции Лидия Снегурочкина и жена Красновского Ирина были, что называется,
,, кровь с молоком" " и имели детей. У Чхеидзе был целый гарем из живущих в
роскоши женщин. Сапогов и Гриценко были холосты. Вторая причина сокращения
рождаемости была в уже упомянутой выше разобщЁнности между полами, которая с
появлением Тумана приобрела невиданный размах. Женщины и мужчины словно
боялись друг друга, -- так было не со всеми, конечно, но с большинством.

ЧетвЁртый Год Тумана преподнЁс нам новые сюрпризы. Сначала мы не придавали
особого значения тому, что среднемесячная температура неуклонно поднимается.
Но в январе-феврале этого не заметить уже было нельзя, ибо столбик
термометра, до этого целый год стабильно державшийся на отметке $-15^o$
подскочила к концу января аж до $0^o$ по Цельсию. Мы постепенно расставались
с кучей тЁплой одежды, которая за прошедшие три года уже стала казаться нам
частью своего тела. Помню, до чего неуютно чувствовал я себя первое время без
стЁганого полушубка и меховой шапки-ушанки, низко надвигавшейся на голову.

А восьмого февраля в девять часов тридцать пять минут утра, как раз в тот
момент, когда Третий Год Тумана сменился ЧетвЁртым, случилось что-то вовсе
уж невероятное, сравнимое по своей необычайности разве что с появлением
самого Тумана, -- он вдруг начал излучать свет, да ещЁ какой свет, -- его
сияние превышало яркость солнечного освещения в ясный летний полдень раза в
два-три. И три неполных года почти кромешной тьмы на Земле сменило время
непрерывного света. Сначала все мы сдуру решили, что это Туман исчез и все мы
спасены и обрадовались по-дикому. Сам я, помню, тогда пел, танцевал и плакал
от радости, как идиот. Но, как говорится, ,, Недолго мучилась старушка В
высоковольтных проводах -- ЕЁ обугленную тушку Нашли тимуровцы в кустах" ". Туман
не спешил расставаться с людьми и никуда не делся, а лишь немного
,, отодвинулся" " от нас -- в нЁм стало лучше и дальше видно. Однако очень скоро
наши глаза, отвыкшие за годы тьмы от яркого света стали из-за него болеть и
слезиться, так что пришлось прибегнуть к помощи тЁмных очков. Ну, мне-то
это было проще сделать -- я взял и замазал свои очки тонким слоем тЁмной, но
пропускающей свет краски; а ведь на базаре у Гремучки тЁмные очки тогда
стоили, как автомат. Только когда очками обзавелись почти все, вокруг них
спал ажиотаж.