Леонид Кроль 21 страница

Мне как-то довелось беседовать с одним весьма почтенным коллегой, который заявил, что не видит смысла в системной терапии. И до меня не сразу дошло, что под “системой” он понимает государственное устройство. Конечно, при таком буквальном понимании “системная терапия” далека от своего истинного значения.

Вопрос: В недавней телевизионной передаче говорилось, что “охотники за ведьмами” искренне верили, будто очищают души своих жертв, а это важнее сохранения их жизни. Подвергая вероотступниц сожжению, они избавляли их от мук ада, и иного способа спасти их души просто не было. Сейчас мы не можем даже допустить такую логику, хотя нечто подобное просматривается в ужасах второй мировой войны. Полагаю, нацисты на самом деле верили в то, что они совершенствуют мир. Нам следует быть бдительными, не правда ли? Существует ли уверенность, что наши новые построения реальности безупречны с моральной точки зрения?

Вацлавик: Вы абсолютно правы. Но такова суть всех утверждений, в основе которых лежит “истина в последней инстанции” и мессианское намерение переделать мир таким образом, чтобы он принял эту истину. Истоки подобного явления можно обнаружить у Платона в его трудах о государстве и законе. Предложенные им институты, предназначенные исправлять инакомыслящих, весьма напоминают нацистские концентрационные лагеря. Поэтому я крайне настороженно отношусь ко всякому “конечному” разъяснению “действительности”, если не принимается во внимание тот факт, что сама эта действительность создана воображением. Задачей науки, по моему мнению, а равно и психотерапии, является не поиск или открытие истины, а только отработка техник, полезных для данной цели.

Вопрос: Ваше мнение относительно того, как конструктивистское мышление может помочь в решении вопросов, связанных с насилием в семье?

Вацлавик: Каждая семья создает собственную реальность, помимо уже существующей культурной реальности и личного опыта отдельных членов семьи. С точки зрения системного подхода, мы пытаемся как можно быстрее разобраться в принципах функционирования данной системы. Какова созданная ею реальность? Кстати, здесь исключается типология, поскольку “понимание системы заключено в ней самой”.

Вопрос: Основной спор на этой конференции идет об индивидуальной и семейной терапии. Вы представляете направление, согласно которому мы конструируем реальность на основе индивидуального восприятия, которое целиком содержится в нас самих. Одновременно реальность определяется и коллективным сознанием. Концентрируясь на коллективной детерминации реальности, не игнорируют ли системные психотерапевты тот вклад в общую картину действительности, который вносится отдельными индивидами?

Вацлавик: Да, здесь присутствует некий порочный круг. Система навязывает определенное видение мира, например ребенку. Но реакция ребенка зависит и от его индивидуальности. Нельзя поэтому рассматривать отдельные части системы изолированно. Ошибочно полагать, что системная теория является посягательством на достоинство индивида, что она не вникает во все тонкости его душевной организации. Поведение отдельного человека воздействует на систему, реакция системы воздействует на человека. Это ни в коей мере не задевает достоинства человека, хотя нас достаточно часто в этом обвиняют.

Вопрос: Мой вопрос касается времени. Согласно моему пониманию реальности, мы существуем в трех временных зонах: в прошлом, настоящем и будущем. Описывая предметы и явления, мы отталкиваемся в основном от прошлого. То же самое делали и вы в своем докладе, то есть брали что-то из прошлого, анализировали допущенные ошибки и делали выводы для настоящего. А что можно сказать о будущем, об этом нечто, которого пока еще нет, но которое однажды станет настоящим, а затем и прошлым? Есть ли такой способ, который позволяет выйти за рамки конструктивизма и дает возможность думать о предметах и явлениях после того, как они уже произошли, то есть работает по принципу обратной связи? Можно ли заглянуть за горизонт?

Вацлавик: Я могу сослаться лишь на феномен самоосуществляющихся предсказаний. У меня есть представление о вероятном направлении будущего развития. Это представление складывается здесь и сейчас. Но корни его могут уходить в прошлое. Моя убежденность усиливает вероятность события, то есть предсказание события ведет к факту его свершения. Поэтому, помогая людям изменить свое поведение здесь и сейчас с целью решения их проблем, мы творим для них новое будущее.

Вопрос: По сути дела, исходить приходится все-таки из прошлого?

Вацлавик: Когда я занимаюсь какой-то человеческой проблемой, меня не интересует, как она возникла. Я стараюсь установить, что следует изменить в поведении данного клиента, что надо сделать сейчас, чтобы уменьшить его страдания. Безусловно, любая проблема уходит корнями в прошлое. Однако необязательно знать прошлое, чтобы изменить что-то в настоящем. Я в этом уверен, хотя и начинал свою профессиональную деятельность как юнгианский аналитик.

Мара Сельвини Палаззоли

Паттерны внутрисмейного

взаимодействия,

ведущие к шизофрении

в последующих поколениях

Мара Сельвини Палаззоли получила степень доктора медицины в 1941 году в Миланском Университете. В настоящее время она возглавляет Новый центр семейной терапии в Милане и является членом редколлегий ряда изданий. Получила специальную награду Американской ассоциации супружеской и семейной терапии за выдающийся исследовательский вклад в области семейной терапии. В качестве автора и соавтора принимала участие в издании пяти книг, посвященных в основном ее подходу к пониманию и лечению семейных проблем.

Наши недавние исследования (Selvini Palazzoly, Cirillo, Selvini & Sorrentino, 1988) посвящены изучению тех семейных корней, из которых произрастают серьезные психические расстройства подросткового возраста. Самые последние работы помогли выделить и описать разновидности синдрома, называемого обычно “шизофренией”. Нам удалось выстроить точные модели внутрисемейного взаимодействия, которые, периодически возобновляясь, вызывают у детей симптомы указанного синдрома. Позвольте мне вернуться к моему первому докладу на данную тему, сделанному в Нью-Йорке в 1985 г., поскольку там была представлена разработанная нами общая модель психотических процессов в семье. В этом докладе я попыталась обобщить теоретический материал о психозе, накопленный в течение многолетних клинических исследований. Мы разработали набор инвариантных лечебных предписаний, которые в обязательном порядке назначались каждой семье, обратившейся в наш центр по поводу серьезных психических отклонений у ребенка.

Используя эти предписания, мы значительно продвинулись вперед, поскольку, благодаря их инвариантному характеру, у нас появилась возможность сравнительного анализа тех реакций, которыми на них отвечают разные семьи, а также отдельные члены семей.

Наши восьмилетние наблюдения позволили выявить некие повторяющиеся явления в семье, которые со временем мы научились группировать, давать им определение и предсказывать.

Наша модель процесса отношений

Модель состоит из шести стадий развития родственных отношений, которые позволяют выявить у ребенка серьезные психические отклонения. С чисто теоретической точки зрения, задача конструирования этой модели потребовала от нас отказаться от некоторых слишком жестких требований системного подхода, побудив прибегнуть к помощи игровой метафоры как фундаментальному средству, позволяющему постичь ту сложность мышления, без которой понять эти семьи едва ли возможно. Игровая метафора содержит в себе такой язык человеческих отношений, который позволяет интегрировать две внутрисемейные переменные — индивидуальное и взаимозависимое — в ракурсе исторического процесса (или их проявления во времени).

Первая стадия: супружеский “пат”

Термин “пат”, взятый из шахматной игры, обозначает особый тип взаимоотношений супругов, когда между ними идет нескончаемая игра, состоящая из неявных взаимных подстрекательств — недомолвок, уколов, намеков. Не получая адекватного исхода (или ответа), такого рода игра не переходит в открытое столкновение, кризис и не завершается разрывом отношений. Например, если муж галантен с незнакомой дамой, жена не позволит себе устроить сцену ревности, но она найдет способ “ткнуть” мужа, не прореагировав на его ухаживания никак. И ситуация еще на какое-то время сохранит свою видимую устойчивость.

Вторая стадия: в супружескую игру

вступает ребенок

Будущий пациент все больше втягивается в родительские проблемы. Он или она начинает все глубже сострадать тому из родителей, которого считает обиженной стороной, и приходит к обманчивому заключению, что между ним и этим родителем существуют особые, доверительные отношения (смещение привязанностей). Ребенок подспудно индуцируется родителем к тайному союзу с ним.

Третья стадия: необычное поведение ребенка

Наблюдаются случаи необычного, но пока еще не симптоматического поведения ребенка в отношении обоих родителей. Ребенок как бы бросает вызов тому из родителей, кого он считает “победителем”, и одновременно показывает “проигравшему” (верному союзнику), как следует “разделаться” с противником.

Четвертая стадия: предательство

верного союзника

Однако родитель, которого ребенок ошибочно представлял как более слабую сторону, не поддерживает предпринятого ребенком бунта. Напротив, его выпад вызывает порицание со стороны предполагаемого союзника и объединение родителей. Оказывается, доверительные отношения были всего лишь заблуждением.

Пятая стадия: симптом прорывается

Можно представить бурю эмоций, которую вызывает у ребенка “предательское” поведение предполагаемого союзника. Он чувствует себя обманутым, униженным, его душит обида, все так запуталось, но высказать он этого не смеет, потому что чувствует: “союзник” его больше не поддержит, поскольку не хочет осложнять отношения с супругом или супругой. Своим непонятным поведением пациент хочет подать сигнал о помощи и в то же время скрыть, насколько он беззащитен.

Шестая стадия: симптомо-ориентированная

стратегия

Когда возникает симптом, каждый член семьи подсознательно готов извлечь из него некую “выгоду” для себя. Наличие такой условной выгоды невольно способствует закреплению симптома.

Явления, с которыми мы столкнулись в процессе наших исследований, оказались чрезвычайно сложными. Потребовались огромные усилия, чтобы, отдавая должное этой сложности, примирить ее с относительно простыми схемами и терминами нашей теоретической модели. Ее исходный вариант учитывал только триаду “родители — ребенок”, не принимая во внимание связь родителей со своими семьями, а также роль других детей в родительской игре. Между тем, эта информация, конечно, не менее важна для реконструкции и понимания исследуемого процесса.

Вернемся к игре

Поскольку мы решили не касаться тех неразрешимых проблем, которые могли существовать в отношениях супругов с семьями, где они выросли, эта исходная установка позволила нам разработать простую описательную схему семейной патовой ситуации. Однако мы хорошо осознаем, что то же самое решение лишило нас возможности вникнуть в истоки тлеющего супружеского конфликта, оставляя неизвестным, почему каждый из супругов выбрал именно этого партнера и почему выбор не оправдал себя, — ошибка тем более трагическая, что она остается непризнанной, ибо скрытность как форма общения, избранная обоими супругами, не позволяет им раскрыться до конца и понять причины взаимых недоразумений. В результате оба испытывают горькие чувства одиночества и обиды, что вполне объясняет стремление одного из супругов восполнить недостающую любовь чрезмерным вниманием к ребенку или другому члену семьи. Беда заключается в том, что, поступая подобным образом, родитель не отдает себе отчета в том, насколько серьезными могут оказаться последствия такого шага.

Мы, психотерапевты, в полной мере осознаем, какие страдания причиняет подобная игра обоим супругам, хотя сами они неспособны осознать глубину своих переживаний. Они либо отрицают наличие серьезного конфликта, либо дают выход своим эмоциям посредством мелких стычек по поводам, не имеющим никакого отношения к главной проблеме. Для каждого главное — расстроить “козни” партнера, поступить вопреки его ожиданиям, поскольку это рассматривается как единственный способ сохранить свое достоинство и поддержать чувство личностной целостности.

Патовые ситуации в семье отличаются большим разнообразием, и правила супружеских игр также весьма различны. Я попробую описать одну из игр, наиболее часто встречавшуюся в нашей клинической работе с семьями шизофреников. Главное отличие таких семей — серьезные искажения в сфере эмоциональных привязанностей. В случае той особой разновидности супружеских игр, которую мы пристально изучали, ребенок буквально, хотя и непреднамеренно, “используется” в качестве средства, с помощью которого один из родителей фрустрирует другого. Причем с ребенком устанавливаются особо доверительные отношения. Находясь в атмосфере этого подчеркнутого внимания со стороны одного из родителей, он начинает искренне верить в подлинность и надежность их взаимной связи. Но однажды “привилегии” оборачиваются эмоциональным предательством и ребенок начинает подозревать, что исключительность их отношений никогда не была настоящей, что она фальшива. И тогда возникает симптом.

Другую разновидность семейной игры, также ведущую к серьезным психическим расстройствам, можно назвать “материальным обольщением”. Типичная ситуация, когда родители, соперничая друг с другом и желая переманить ребенка на свою сторону, одновременно или поочередно задабривают его подарками, не испытывая к нему, как и в вышеуказанном случае, подлинной любви или уважения.

Еще одним вариантом можно считать игру, в которой любимые взрослые начинают пренебрегать ребенком, лишать его необходимого внимания, когда он не занимает своего “надлежащего” места в семейной структуре. Подобные отношения имеют скрытый характер, и родители полностью отрицают предположения такого рода.

Что касается братьев и сестер больного ребенка, то мы более чем уверены, что скрытый патогенный процесс не может в той или иной мере не сказаться и на других детях. Степень нанесенного их психике вреда, однако, сильно варьируется в зависимости от той специфической роли, которую каждый из детей исполняет в супружеской игре. Иногда невостребованная любовь одного из родителей изливается на так называемого “здорового” ребенка. В этом случае он искренен в своих чувствах и ребенку не грозит глубокая психическая травма.

Теперь остановлюсь на центральной теме доклада: на тех случаях, когда предназначение ребенка в семье — стать полной противоположностью одного из родителей.

Ущемленный, униженный в браке родитель, тайно страдающий от неполноценности супружеских отношений, устанавливает с сыном или дочерью подчеркнуто доверительный раппорт, втягивая его в союз с собою. При этом родитель как бы незаметно открывает и поощряет в ребенке именно те качества, которые отсутствуют у “ненавистного” супруга, и в то же время не дает развиваться тем качествам, которые отличают его личность. С помощью нашей модели мы в деталях реконструировали этот процесс и получили убедительные доказательства того, что эта многолетняя игра взаимоотношений самым катастрофическим образом сказывается на формировании личности ребенка и его психологическом развитии, а позднее — на его психоэмоциональной приспособляемости.

Для ясности возьмем семью, где будущий пациент — мальчик, единственный ребенок; сторона, втягивающая его в игру, — мать, а отстраненная, отчужденная — отец. Согласно правилам игры, которые требуют утаивания истинных чувств относительно супружеского раппорта, мать будет скрывать в себе горечь непонимания (возможно, когда-то она пыталась объясниться, но не была услышана). Не будет она изливать свою обиду и сыну. Невысказанные претензии к мужу накапливаются с каждым днем, все больше усиливая стресс, дополняемый тем, что жене приходится все время подавлять желание дать выход своим эмоциям и сквитаться с мужем. На этом безысходном фоне возникает чрезмерная привязанность к сыну. Неосознанно для самой матери, близкие отношения с сыном выступают в качестве своего рода мести мужу, поскольку сын невольно становится соперником отца.

Следует заметить: в данной разновидности семейных отношений нередко выясняется, что, будучи ребенком, муж сам пережил “аффективную депривацию”, страдая от недостатка родительской любви, в особенности материнской. Поэтому он еще глубже переживает то, что внимание жены переключается полностью на сына. И это не все. Формируемая матерью ее взаимная привязанность с сыном, как противоположность отношений с отцом, побуждает ее инструментально выстраивать свое поведение заданным образом, то есть в соответствии с задачами привязывания. Подобное поведение может принимать как совершенно открытые, очевидные формы, так и глубоко скрытые. В открытой форме — мать превозносит до небес все таланты, которыми якобы обладает сын и обделен отец: мальчик — замечательный спортсмен, его ожидает блистательная спортивная карьера; у него необыкновенный интеллект; несмотря на свой юный возраст, он может постоять за себя, а его рисунки — это явный талант и т. д.

Стоит мужу возразить в попытке несколько умерить мамашины восторги, как его с обидой упрекают: “Ты совсем не веришь в нашего Роберта! ”. Эти завышенные ожидания со стороны матери, критические замечания и растущее охлаждение со стороны отца ложатся все более тяжким бременем на плечи ребенка, который боится не оправдать материнских надежд. Если он и в самом деле не дотягивает до планки ее ожиданий, то проблема усугубляется тем, что на поверку отец оказывается прав. На деле в большинстве случаев, хотя и не всегда, отец настроен чрезвычайно критично к тому, как мать воспитывает их сына.

На самом глубинном уровне установившаяся связь матери и сына еще более губительна, поскольку главным образом именно матери занимаются воспитанием ребенка. В их отношениях вырабатывается своего рода система сигналов. Стоит мальчику своим поведением в чем-то повторить отца, как мать тут же принимает огорченный вид, проявляет к нему холодность или погружается в молчание. Не понимая причины такой перемены, мальчик нервничает, его снедает тревога, неясность своей вины. Но со временем он начинает уяснять, какое именно поведение вызывает отрицательную реакцию матери и старается избегать повторения подобных проявлений своего характера, хотя и не понимает, почему он должен их избегать.

В результате ребенок вырастает полной противоположностью своего отца. Если отец, например, заядлый спортивный болельщик, мальчик будет обожать классическую музыку. Если папаша немного грубоват, сын будет вести себя как истинный аристократ. Кроме того, такая длительная и полная зависимость от матери послужит большим препятствием в налаживании общения с другими членами семьи и с внешним миром.

В качестве примера послушайте, что говорит о своем детстве старший брат из такой же семьи: “Когда я был маленький, я прямо видеть не мог, как мать носится с этим сопливым гением и превозносит его до небес. Ему было лет пять, а он уже считал ниже своего достоинства играть со мной, все умные книжки почитывал. Пару раз я ему врезал как следует, но мать так разозлилась, что я решил не связываться с ним больше. Потом я подрос и стал время от времени покуривать травку, просто так, пусть мамулька хоть немного оторвется от своего любимчика. И знаете, сработало. Она перепугалась не на шутку. Потом у нашего гения неважно пошли дела в школе и у него от этого вроде как крыша поехала. Мне пришлось за ним присматривать, развлекать его и выгуливать... Теперь, когда я прохожу курс психотерапии, я думаю, может, я все это делал, чтобы выслужиться перед матерью? Потом брату стало хуже, он пытался покончить с собой, в общем болезнь превратилась в хроническую, а я, честно говоря, его возненавидел. Я на каждом шагу твердил, что теперь ему крышка. Я просто зверел, видя, как мать трясется над ним и всячески его ублажает. Иногда мне просто хотелось, чтобы она вышвырнула его из дома”.

Эрозия искусственного, псевдопривилегированного раппорта с матерью обычно происходит постепенно, начиная с мелких промахов в учебе и поведении и кончая полной несостоятельностью в школе, спорте и других социально значимых видах деятельности. Ребенок осознает, что бывший верный союзник теперь не испытывает к нему ничего, кроме разочарования и даже презрения. Он горько переживает состояние покинутости. О сближении с другим родителем нечего и думать, ведь там не было и намека на близость, поскольку отец втайне смотрел на сына как на соперника. Братья и сестры, раньше завидовавшие ему из-за того, что он получал львиную долю материнской любви, теперь не испытывают к нему ни малейшего сострадания, злорадствуя исподтишка: “А чего еще ждать от маменькиного любимчика! ”. Что касается матери, то обнаружив, что все ее усилия пошли прахом, она вынуждена теперь признаться себе в справедливости отцовской критики, что приводит ее в еще большее негодование. Ребенок из орудия мести превратился в бумеранг. Его драгоценная мать, экс-привязанность, теперь повернулась к кому-то другому; возможно, ее новый избранник — брат или сестра, или супруг, или даже некто третий. Вспышка психотического поведения в ребенке происходит в результате крушения всего, что он думал и знал о себе, всех его бывших убеждений, уверенности, определенности, составлявших основу его эмоционального и когнитивного универсума.

Трагедия ребенка начинается с того, что к нему приходит смутное прозрение, что он стал жертвой смещения эмоций, которое для матери служило способом достижения какой-то цели и вовсе не было вызвано истинной любовью. Психоз вызывается не столько осознанием этой эмоциональной потери, сколько желанием сохранить открытие в тайне даже от самого себя. Ребенок все также считает родителей безупречными, а подавленная критика в их адрес, если иногда и прорывается, то в формах, не имеющих отношения к истине. “Они такие буржуа! ” или “Не дают мне самостоятельно и шагу ступить! ” и прочее в том же духе.

Дальнейший ход событий говорит сам за себя

Хочу особо подчеркнуть, что события в подгруппе семей с психически больным ребенком (в стадии хронического заболевания) не всегда разворачиваются таким образом, как было указано выше. Явления, которые мы наблюдали, иногда прямо противоположны изложенным мною. Так, мы не раз сталкивались с инверсией, то есть обменом ролей между родителями. Прежде “обожавший” ребенка родитель становится абсолютно нетерпимым к нему и мечтает только о том, чтобы вновь обрести душевный покой. В то же время другой родитель, до этого занимавший отстраненную позицию, начинает все больше беспокоиться о ребенке и, в стремлении помочь ему, выкраивает для него время, которого раньше никогда не находилось для супруги. Отец берет на себя роль “спасителя” ребенка. Однако эта чрезмерная забота неосознанно приобретает такой же фальшивый и своекорыстный характер, каким отличалось до этого чувство матери к сыну. Досадить жене, вызвать у нее то же чувство ревности, отверженности и злобы, что пережил он сам, — вот мотивы, лежащие в основе его возрастающей близости с сыном.

Таким образом, ребенка вторично вовлекают в псевдопривилегированный раппорт (с новым смещением привязанностей) с единственной целью сравнять счет в семейной патовой ситуации. Для ребенка в этой новой связи нет никакого просвета, нет надежды выпутаться из родительских хитросплетений и стать автономным и самостоятельным членом семьи. Он находится все в том же состоянии смятения и непонимания причин такого чрезмерного внимания к себе.

Любопытно отметить, что при смене ролей родители обращаются к терапевту с совершенно противоположными просьбами. Ранее отстраненный, безразличный к ребенку родитель, превратившийся в любящего его спасителя, теперь умоляет спасти сына, иначе жизнь потеряет для него смысл; а восторженно поклонявшаяся мальчику мать — выглядит мрачной и напряженной. Она сбивчиво и неясно твердит о безысходности семейной ситуации, или признается, что испытывает непреодолимый ужас при мысли, что мальчик может стать “буйным”, или даже высказывает опасения, как бы чрезмерная близость отца с сыном не кончилась плохо для самого отца. Такие заявления поначалу ставили нас в тупик, но теперь, опираясь на нашу модель, мы можем их истолковать следующим образом: “Мне уже дурно от этого ребенка. Хочу, чтобы муж опять был со мной, а не трясся все время над мальчишкой и его болячками... ”.

Наша команда считает, что значительно продвинулась вперед, выявив причины таких несовместимых просьб в семьях с больными хронической шизофренией, несмотря на все существующие между ними различия.

Построенная на наших выводах модель позволила в дальнейшем значительно сократить время, необходимое для прослеживания уже знакомого процесса, вызывавшего серьезные психические нарушения у подростка. Само собой разумеется, понять — еще не значит вылечить, но без понимания нельзя пускаться в путь. Это тем более справедливо в отношении той подгруппы семей, где, согласно правилам взаимной скрытности, постоянно происходит смещение привязанностей, а это губительно сказывается на состоянии пациента и препятствует лечению.

Необходимое пояснение

Прежде чем закончить свой доклад, хочу прояснить один немаловажный момент. Рассказывая о супружеских маневрах и контрманеврах, в которые вовлечен больной подросток, я не хочу, чтобы у вас возникло ложное представление о них как о неких монстрах. Теперь, взирая на ситуацию с высоты моего возраста, когда я уже могу позволить себе отбросить наивный морализм, я не совсем уверена, что в подобной ситуации повела бы себя лучше.

Вот почему главное в нашей работе с такими семьями — это понимание природы того бедственного положения, в котором они оказались. Следует понять скрытое за внешними проявлениями страдание, которое точит семью годами и в котором они не могут признаться даже самим себе. Наш подход отличается полной открытостью. Мы не позволяем себе никаких недомолвок, уловок или хитростей. Мы прямо излагаем семье нашу теорию в самом начале контакта, с тем чтобы у них было время подумать и согласиться или не согласиться с нами. Во время сессий не может быть и речи о каких-либо нравоучениях или моральном осуждении.

Позвольте мне на этом остановиться. Лечение данной подгруппы семей — процесс весьма сложный, поэтому я не буду вдаваться в детали, тем более, что наша команда готовит подробный материал на эту тему. Хочу только добавить, что родители смогут понять и принять на себя ответственность за болезнь ребенка только в том случае, если сами встретят понимание своих накопившихся страданий и увидят со стороны терапевта искреннее желание помочь им.

Выступление Дональда Мейхенбаума

Не случайно, что и в моей области (модификация познавательного поведения) исследователи направляют свое внимание главным образом на детей и взрослых, осмотрительно избегая проявлять интерес к подросткам, особенно к тем, у кого выявлены серьезные формы психопатологии, такие как шизофрения. Только мужественный и проницательный клиницист осмелится проникнуть в сложный механизм возникновения болезни и ее проявления в семье. Надо отметить особую смелость теории Палаззоли относительно повторяющихся семейных паттернов, ведущих к серьезным нарушениям психики подростка. Тем не менее, возникает ряд вопросов в связи с изложенным клиническим материалом.

Во-первых, многие исследователи развития психопатологии подчеркивают разнонаправленность патологических влияний. Не только родители воздействуют на детей и подростков, но и последние в значительной мере воздействуют на родителей. Если почитать Ричарда Белла, Джералда Паттерсона или Дональда Кизлера, у которых встречаются такие понятия, как “взаимообусловленность”, “принуждение”, “комплементарность последствий взаимодействия”, то можно понять, насколько следует быть осторожным в установлении прямых причинных связей, когда дело касается обсуждаемой нами области. С этой точки зрения, можно поставить под сомнение вывод Палаззоли относительно того, что корни серьезных психических нарушений у подростков следует искать в скрытом страдании их родителей. Такое предположение возлагает слишком тяжкое бремя на родителей и преуменьшает (если не вовсе перечеркивает) роль подростка в появлении, а то и в прямом провоцировании родительских реакций. Существует опасность, что на смену ошибочному понятию “шизофреногенной матери” придет термин “шизофреногенная семья”. Не следует забывать и о биологической предрасположенности к расстройствам шизофренического характера и об их воздействии на внесемейные взаимоотношения. Полагаю, что эвристически перспективной будет биопсихосоциальная модель, которая даст более исчерпывающее понимание и возможность более эффективного лечения шизофрении у подростков.

Во-вторых, рассмотрение семейной системы под углом зрения теории игр дает нам богатый набор метафорически окрашенных терминов типа “супружеского пата”, “закамуфлированного конфликта”, “материального соблазнения”, “эмоционального смещения” и т. д. В этих понятиях также таится опасность. Парадигмы, которыми мы оперируем (например, “игры”), оказывают влияние на наши представления, на оценку полученных данных, на сам подбор и анализ исследуемого материала. Теория игр определяет и нашу семантику: мы говорим о “победителях” и “проигравших”, о явных и тайных правилах игры, о целях и стратегиях и т. п. В этих построениях скрывается некое примысливание и смысловое содержание, которые несовместимы с зачастую явно выраженным автоматизмом актов социального взщаимодействия.