Леонид Кроль 6 страница

Если таковы итоги его научного развития, то я не назвал бы их впечатляющими. Оставим в стороне суть принципов. По общему своему духу они не могут быть восприняты как результат тридцатилетнего научного поиска и вдумчивых исследований в области психотерапии. Скорее всего, это — продукт последних десяти лет (и вряд ли стоит считать простым совпадением десятилетний юбилей, отмечаемый Институтом в эти дни). Если такова попытка подвести итоги, то результат несопоставим со сложностями тридцатилетнего пути поисков и блужданий.

Заключительная часть доклада слабо связана с двумя предыдущими, а если говорить точнее, то даже входит в противоречие с первой. Если в первой части высказывается сомнение в том, что терапия действительно воздействует на человека, то в заключительной — докладчик призывает нас остерегаться все возрастающей власти психотерапевтов над людьми. В основе этих опасений Дж. Хейли лежат его же собственные исследования последнего времени. И здесь мы вынуждены признать, что в конце доклада Джей выступает как моралист, хотя и пытается это завуалировать. В чисто сократовской традиции он озабочен последствиями наших успехов, иллюзорно полагая, что мы во всей полноте владеем неким могущественным знанием, и на этой основе выражает пожелание, чтобы власть, которая дается знанием, использовалась во благо.

Далее, я хочу подробнее остановиться на том, что было воспринято мною как нравственный подтекст доклада. Я имею в виду опасения, связанные с возможным злоупотреблением властью.

Доклад начинается с простого вопроса: существует ли такая вещь, как терапия? Надо полагать, что семь тысяч участников этой конференции могут ответить дружным “да”. “Не торопитесь, — предупреждает докладчик, — как знать, существует ли терапия, если ее понимать как инструмент изменения? ”. В качестве ответа можно было бы предложить простое определение терапии. Это — встреча двух сторон, из которых одна представляется лицом, нуждающимся в помощи, лечении или изменении, а другая утверждает, что обладает необходимым объемом знаний, чтобы осуществить требуемое. Процесс лечения проходит на уровне вербального общения. Под словосочетанием “терапевтическая встреча” следует понимать самые разнообразные формы общения: индивидуальную, семейную, психодинамическую, поведенческую, гипнотическую, системную, добровольную или принудительную, больничную или амбулаторную и т. д. Но Джея беспокоит не самая вероятность терапевтической встречи, — нет сомнений, встреча состоится, — но вот принесет ли она желаемое изменение? Здесьде нам остается только гадать, поскольку единственным мерилом в каждом случае выступает сам терапевт.

В подтверждение своего пессимизма Джей приводит изучение списков предварительной записи на терапию. “Погодите с выводами”, — с полным на то основанием могли бы ему возразить известные исследователи психотерапевтического процесса Смит, Гласс и Миллер, которые в 1980 году провели мета-анализ более 500 работ, где изучалась эффективность некоторых форм психологической терапии в сравнении с контрольной группой. С учетом всех зависимостей, которые могут сказаться на результате, успех психологической терапии был значительно выше, чем лечение в контрольной группе. “Не надо спешить”, — возражают в свою очередь Приоло, Мердок и Броди (“Анализ психотерапии в сравнении с лечением плацебо”, The Behavioral and Brain Sciences, 1983, 6, 275—310). В своей публикации авторы сообщают, что они проанализировали выборку из 32 исследований, посвященных сравнительному изучению успешности психотерапии и лечения с помощью плацебо, — достоверной разницы в эффективности того и другого обнаружено не было. В схватке мнений приняли участие десятки других известных ученых, среди них Джером Франк, Ханс Айзенк, Сол Гарфилд, и каждый отстаивал свою точку зрения. Но и до сих пор в обсуждаемой области остается еще много неясного и озадачивающего; бесполезно утверждать, что здесь имеются какие-то точные исследования, которые внесли полную определенность в эту непростую проблему.

Мы даже не выяснили, каковы критерии для измерения изменений в состоянии пациента, что еще больше осложняет дело. Работая с психосоматическими больными (диагноз: анорексия, астма, диабет), мы установили, что в 85% случаев выявленные симптомы были успешно преодолены и результаты лечения оставались устойчивыми в течение 7—12 лет. Согласно принципам Джея, мы одержали блестящую победу: в исходе терапии в здоровье пациентов наступили счастливые перемены, причем именно в том направлении, в каком мы и ожидали. Возможность судить об эффективности лечения появилась благодаря простым и ясным критериями: сокращение времени госпитализации, уменьшение или полное исчезновение необъяснимых, с медицинской точки зрения, осложнений у диабетиков, освобождение больных астмой от кортизоновой зависимости, увеличение веса у пациентов с анорексией. Очевидно, что изменени действительно произошли в желаемом направлении. Но мы встретились со значительными затруднениями, когда попытались установить, в какой мере изменение симптоматики связано с тем, что мы работали не только с “идентифицированными пациентами”, но и с их семьями, что считали значительным достижением в своей исследовательской работе.

Есть еще одна переменная в формуле измерения, которую я могу предложить Джею, столь озабоченному смыслом перемен. Может, мы пытаемся измерить некоторые вещи лишь потому, что они поддаются измерению, уподобляясь тому незадачливому прохожему, который ищет потерянный ключ от двери под фонарем, поскольку там светлее? Во всяком случае, я еще не встречал доказательств, которые убедили бы меня в том, что изменения в теории и практике терапии напрямую зависят от исследований результатов лечения. Мне кажется более вероятным, что изменение парадигмы, по крайней мере в общественных науках, как раз не является следствием собранных наукой фактов, о чем, якобы, свидетельствует эксперимент А. Бейвеласа. Допускаю, что в нашей области, где работа ведется в форме убеждения, новые парадигмы, если и возникают, то в виде культурных тенденций — знамений нашей эпохи.

Например, господство метапсихологии З. Фрейда продержалось на протяжении жизни почти целого поколения. Однако к пятидесятым годам среди сторонников этой теории, опиравшейся на культурные и научные ценности девятнадцатого столетия, произошел раскол с образованием множества схизматических школ. Среди психоаналитиков, бросивших вызов З. Фрейду и придавших масштабность новому движению, можно назвать К. Хорни, Э. Фромма и Г. Салливана. Они ввели новые культурные измерения в теорию, принадлежавшую периоду ее бесконечного развития вширь на основе поистине неограниченных ресурсов.

Семейная терапия появилась на фоне достижений в культуре и науке конца пятидесятых. Когда, при посредничестве Г. Бейтсона и благодаря его работам, она соприкоснулась с идеями кибернетики, они вызвали необыкновенный интерес именно в силу того, что пришло их время. Настало время понять: все люди — внутренне взаимосвязанные участники масштабных процессов, происходящих в мире, где созревает понимание, что ресурсы человечества необратимо убывают, тогда как расточительность по-прежнему все еще растет. Изменение парадигмы в этих условиях было неизбежным, поскольку, подобно З. Фрейду, Г. Бейтсон и другие первопроходцы в области семейной терапии были детьми своего времени и они не могли не использовать тех научных метафор, которые оказались вызванными к жизни в этот период, отражая все, для него характерное.

Развивая теорию и практику семейной терапии, мы исходили из убеждения в необходимости дальнейшего развития парадигмы, которая лежит в ее основании. Результатом явилось все возрастающее усложнение наших теоретических построений. Но, как показал эксперимент А. Бейвеласа, усложнение знания вовсе не влечет за собой роста самого знания. Мы нередко путаем одно с другим. Взять хотя бы недавние усилия поженить семейную терапию с теорией закрытых систем Матураны в биологии. Но, возможно, семейная терапия, следуя консервативным течениям нашего времени, присматривает себе консервативную теорию. Как знать...

Во всяком случае, поскольку у каждой сказки есть своя мораль, попробуем отыскать таковую в докладе Дж. Хейли. Судя по тому, что на протяжении большей его части он старался поколебать нашу профессиональную уверенность, можно было ожидать, что в какой-то момент сомнения одолеют и его самого. Не тут-то было. Десять лет я проработал с Джеем как семейный терапевт и во многом разделяю его идеи относительно терапии и подготовки терапевтов, но я не могу похвастаться с той же убежденностью, что объем моих знаний как терапевта перекрывает все ситуации, с которыми я могу столкнуться в практике терапии. Я не столь уверен в том, что изменение может быть измерено только поведенчески или что терапия должна быть короткой, как и в том, что не стоит заниматься прошлым или что директивные установки на изменение предпочтительнее кажущихся абстрактными бесед. В этом докладе можно найти ответы на массу самых разнообразных вопросов, но отнюдь не на все. Думаю, всегда можно отыскать вопрос, который не придет в голову даже Джею.

Фонд М. Эриксона, как мне кажется, рассчитывал, что данная конференция соберет исследователей душевного здоровья человека для того, чтобы те всесторонне обсудили свои профессиональные проблемы, а не занимались сооружением Вавилонской Башни. В этом контексте семейные терапевты, как мне кажется, смогли бы многому научиться у последователей Милтона Эриксона, разделив с ними уважение к внутренним резервам личности, с тем чтобы, познав ее возможности, вновь взглянуть на индивида как на часть семейной системы. Аналитикам, занимающимся отношениями между объектами, возможно, стоит раздвинуть границы своей теории и практики, приняв во внимание, что внешние “объекты” находятся в постоянном взаимодействии с интернализованными семейными “объектами”. А терапевтам, чьи интересы связаны с группой, стоит порыться в трудах пятидесятых годов, познакомившись с изучением различий между искусственными и естественными группами. Специалисты в области поведения могли бы приступить к пересмотру своей теории как исключительно двустороннего взаимодействия. Приверженцы рационально-эмотивной психотерапии, возможно, усомнятся, что...

Наивно полагать, что все 27 докладчиков в какой-то мере изменят свои взгляды. Для этого наши колеи слишком накатаны. Но монолог каждого выслушают 7000 участников конференции, которые, я надеюсь, захотят развить наши теории.

Хочу поблагодарить Джея за то, что он, как всегда, четко сформулировал свои научные взгляды, что позволило мне сделать несколько пируэтов на заданную им тему в попытке сохранить общее равновесие.

Джей Хейли

Дзэн и искусство терапии

Дзэн-буддизм, пожалуй, — самый старый из существующих в мире способов перестройки одного человека другим. На протяжении, по крайней мере, семисот лет мастера дзэн оттачивали искусство отношений с глазу на глаз с тем человеком, который желал измениться. Попытаюсь разъяснить природу того влияния, которое дзэн оказал на западные способы терапевтического воздействия на людей с целью их изменения, и, в частности, — соотношение дзэн с директивным, стратегическим подходом, наиболее ярко представленным Милтоном Эриксоном.

Хочу предупредить тех, кого больше интересует духовная сторона терапии, что буду говорить не о философском содержании дзэн, а о практической стороне искусства изменять людей. В дзэн просветление (сатори) не сваливается на человека, как груша с дерева. Для этого необходимо установление особых отношений с учителем и строгое соблюдение определенных ритуалов, которые непосвященному иногда кажутся странными, но которые, тем не менее, составляют необходимую часть духовного роста. Я подчеркиваю именно материалистическую сторону ситуации, которая предоставляет индивиду свободу духовного совершенствования. Действия, необходимые для достижения просветления, в дзэн-буддизме весьма напоминают действия стратегической терапии, нацеленной на изменение клиента.

Идеи дзэн заинтересовали меня в пятидесятых годах, когда я занимался исследованиями природы психотерапии. В 1953 году я побывал на лекциях Алана Ваттса, посвященных философиям Востока и Запада. Будучи директором Американской академии азиатских исследований, Ваттс считался признанным авторитетом в вопросах дзэн-буддизма. Поскольку наша исследовательская работа была непосредственно посвящена парадоксам в терапии, он охотно согласился стать нашим неофициальным консультантом. В то время дзэн-буддизм был мало известен, даже в Калифорнии, где интерес к различным направлениям в области философии всегда был достаточно высоким. Ваттс, шутя, называл себя “буддистом-самоучкой”, поскольку ему не довелось перенять знание непосредственно от учителя дзэн в Японии.

В том же 1953 году, когда я увлекся философией дзэн, я участвовал в семинаре по гипнозу у Милтона Эриксона и начал заниматься практической терапией. И вот здесь-то я обнаружил, что директивная терапия Эриксона, весьма нестандартная для того времени, поддается толкованию с помощью постулатов дзэн.

Должен уточнить, что я не являюсь специалистом по дзэн-буддизму, просто меня заинтересовала та его сторона, которая может иметь отношение к терапии. Все свои знания я, в основном, почерпнул у Ваттса, а его идеи в этой области были весьма оригинальными (как и методы М. Эриксона в терапии или подход Г. Бейтсона к антропологии). Некоторые специалисты утверждают, что просветление в дзэн невозможно без длительной медитации. А поскольку медитация — это и затекающее и ноющее от неподвижности тело, и палочные удары прокторов (если ученика клонит в сон или он впадает в транс), наблюдающих за учебным процессом, то можно представить, что путь к сатори отнюдь не усыпан розами. Что касается Ваттса, то он считал медитацию личностно важной, ибо рассматривал эти ритуальные процедуры как испытание, которое налагается на учеников, чтобы помочь им понять, что просветление достигается совсем другим способом.

Дзэн-буддизм в перспективе

Эта форма религии возникла в Индии и через Китай перекочевала в Японию приблизительно в 1200 году, когда там стали появляться буддисткие храмы. Существует обширная библиография по дзэн-буддизму, но, как гласит один из его постулатов, просветление достигается личным опытом, который не может заменить никакое чтение. Притчи дзэн — это, по сути, антилитература, если не сказать, что она вообще противоречит разуму. Например, после смерти одной женщины, занимавшейся дзэн, ее сын нашел обращенное к нему письмо: “Существует 80 000 книг о буддизме и если, прочтя их все, ты не поймешь самого себя, тогда тебе не понять даже этого письма. Это и есть моя воля и завещание”. Подпись: “Твоя мать, не родившаяся, не умершая” (Reps, undated, p. 49).

Следующая история — еще более типичный пример (там же, с. 59):

“У наставника Му-наня был всего лишь один последователь. Звали его Шуджу. Когда учение завершилось, Му-нань призвал ученика к себе. “Я старею, — сказал он, — и ты единственный, кому я передал знания, чтобы ты нес их дальше. Видишь эту книгу? В течение многих поколений она переходила от одного наставника к другому. Многое внес в нее и я, согласно своему разумению. Это очень ценная книга, и я вручаю ее тебе в знак преемственности”. — “Если книга так важна, пусть она останется у тебя, учитель, — ответил Шуджу. — Я учился у тебя, ничего не записывая, и мне этого было достаточно”. — “Знаю, — возразил Му-нань. — Тем не менее, ты должен хранить эту книгу в знак обретения знания. Вот, держи”.

Надо сказать, что беседовали они, сидя у жаровни. Едва книга коснулась пальцев Шуджу, как он тотчас же сунул ее в раскаленные угли. В нем не было страсти к стяжанию. “Что ты делаешь? ” — завопил Му-нань, которого раньше никто никогда не видел сердитым. “Что ты говоришь? ” — закричал в ответ Шуджу.

Вот этот антилитературный аспект резко контрастирует с традиционным интеллектуализмом западной терапии, которая признает истиной только то, что уже было высказано достойным доверия авторитетом или пророком. Но он перекликается с учением Милтона Эриксона. Тот редко ссылался на авторитеты, в доказательство своей правоты. Он просто заявлял с американским прагматизмом: “Это так. И если вы попробуете, то сами убедитесь”. И хотя воспитанные в европейских традициях клинисты часто не принимают подобного прагматизма, для дзэн он типичен.

Цель дзэн — сатори, просветление, которое, как утверждается, возникает в общении с учителем, если последнему удастся отрешить сознание ученика от всех мыслей как о прошлом, так и обудущем (включая и само стремление достичь просветления). Близость этих восточных практик к терапии становится особенно очевидной, если увидеть, что западные идеи психопатологии представляют собой крайние варианты тех проблем, перед лицом которых оказывается средний человек, начав заниматься дзен. Обычно о человеке в беде говорят, что он перегружен памятью прошлого, чувством вины, навязчивыми желаниями или мыслями о мести. Или, напротив, его снедает тревога за свое будущее, страх перед тем, что может с ним случиться впереди. Человек с трудом удерживается на грани разума, пытаясь овладеть тяжелыми мыслями. Иногда он живет с неотступным страхом смерти, а иногда — сам ищет ее, когда дальнейшая жизнь становится невыносимой. В отношениях с другими клиент иногда так бывает прикован к объекту своей привязанности, безразлично — силой неутоленной любви или неутолимой ненависти, что это приобретает характер наркотической зависимости. Столь же разрушающе действуют безудержное накопительство, “трудоголизм” и неумение расслабиться и порадоваться жизни. Согласно дзэн, именно подобные фиксации мешают человеку ощутить каждый текущий момент бытия во всей его полноте, что, собственно, и составляет суть просветления.

Дзэн и эриксоновская терапия

В пятидесятых годах, когда дзэн попал в поле зрения клиницистов, никому не пришло бы в голову соотносить его с психотерапией. Ведущее в то время психодинамическое направление по своим подходам столь разительно отличалось от дзэн-буддизма, что какие-либо параллели между ними были совершенно исключены. Однако, примерно в эту же пору Милтон Эриксон разработал свою систему лечения. Он был уже широко известен как гипнотерапевт. В основе его метода лежали идеи, полностью отличные от психодинамической теории.

Я поделился с Эриксоном мыслью о том, что в его работе есть определенное сходство с подходом дзэн. Не изменяя своей обычной манере, в ответ на мое предположение он поведал несколько случаев из своей практики. Все эти случаи отчетливо объединяла идея, говорящая о необходимости полноценно проживать каждый данный момент нашего существования. Так, например, в этом рассказе фигурировал один игрок в гольф, которого Эриксон ввел в гипноз, наказав ему жить только данным моментом, то есть фокусируя все свое внимание на каждом отдельном ударе, что тот и продемонстрировал в ближайшей игре. Загнав в лунку шестнадцатый мяч, игрок побил все свои предыдущие рекорды, не имея в то же время ни малейшего представления о конечном счете игры, как и о том, какая по счету перед ним лунка. Он жил только настоящим моментом, не осознавая всей картины в целом.

Психопатология с точки зрения

классификационных систем

Главное отличие человека от мира животных заключается в том, что он обожает все классифицировать, объединять в категории и строить гипотезы. Возможно, в наших мозгах имеется некий уголок, который отвечает за эти виды умственной деятельности. Поскольку мы должны все классифицировать, у нас вызывает особый интерес природа классификационных систем. Существует несколько важных факторов, связывающих классификацию со сферой терапии.

Когда мы создаем какой-нибудь класс, рядом автоматически возникают другие классы. Если есть понятие “хорошее”, мы должны образовать класс, объединяющий “плохое”, так же как классы “не столь плохое” и “ не столь хорошее”. Если есть “высокое”, то должно быть и “низкое”. Это заложено в природе классификации: не может быть фигуры вне контрастирующего фона или, что то же самое, класса — вне других классов. Поэтому, даже не желая того, человек, стремящийся, например, к счастью, создает и несчастье. Лао-Цзы сформулировал это явление следующим образом: “Когда все соглашаются, что добро — это хорошо, зло уже появилось. С той же взаимностью возникают бытие и небытие”.

Еще одно следствие классификационной системы — неизбежность парадокса. Это происходит, когда класс явлений вступает в конфликт с отдельным явлением внутри данного класса. Один человек говорит другому: “Не повинуйся мне”. Неповиновение будет результатом повиновения приказу. Так что же это? Повиновение или неповиновение? С проблемами подобного рода сталкивались еще древние мудрецы. Как заметил Эпименод, “если человек говорит, что он лжет, говорит ли он правду? ”. Другой момент был подмечен Корзыбским и исследователями в области общей семантики. Если какие-то понятия сведены в класс, то мы склонны рассматривать их в качестве идентичных друг другу, хотя на самом деле это не так. Например, все страдающие фобиями пациенты реагируют на каждую вызывающую страх ситуацию так, как если бы они были идентичны друг другу. Однако, как любил говорить Корзыбский (1941), “корова № 1 это не корова № 2”.

Изменить человека — значит, изменить его классификационную систему. Люди не в состоянии сделать это сами, поскольку система определяет их способ мышления. Поэтому и психотерапевт и мастер дзэн ставят перед собой общую задачу: индуцировать изменение. Допустим, пытаясь избавиться от определенных навязчивых мыслей или действий, человек старается думать о чем-то другом, создавая тем самым класс вещей, о которых следует думать, чтобы не думать о первых. Это все равно что не думать о слоне. Человек, который хочет быть свободным и держаться более непринужденно, может преднамеренно поставить перед собой такую цель, стараясь проявлять спонтанность. Но очевидно: если мы стараемся быть естественными, нас ожидает провал, поскольку спонтанное поведение — класс, который исключает категорию “старания”. Это равнозначно попытке свободно продуцировать ассоциации, вопреки факту, что в этом процессе вас ведет терапевт, а это предполагает не “свободу”, а “целенаправленность”. Равно безуспешными будут самоуговоры сохранять спокойствие, ибо спокойствие относится к такому типу поведения, которое не требует старания. Во всех этих случаях срабатывает принцип, лежащий в основе теории саморегулирующихся систем: попытка человека измениться тут же приводит в действие факторы, препятствующие изменению.

Перед терапевтом и мастером дзэн встает одна и та же неизбежная проблема: как изменить человека, если это требует предварительного изменения способа его восприятия (классификации) того лица, к которому он обратился за помощью? Ожидая помощи, клиент классифицирует отношения между собой и терапевтом как неравные. Цель же терапии — привести клиента к той точке процесса, где он начнет осознавать свое принципиальное равенство с терапевтом и где, следовательно, он уже не будет нуждаться в его помощи. Но как прийти к равенству, если каждое действие помощи, водительства, интерпретирования, все исходящие от терапевта советы, указания и предписания определяют эти отношения именно как неравные, а клиента — как получающего помощь от помогающего ему лица? Терапевт и мастер дзэн должны повлиять на человека таким образом, чтобы изменение произошло “спонтанно”, в обход помогающих отношений. В этом заключается существеннейший парадокс дзэн и терапии. Одно из решений демонстрирует нам ученик дзэн, который, отчаявшись найти ответ на многократно повторяемый вопрос учителя, бессильно опустился рядом с ним на пол. В этом и заключался ответ: теперь он был с ним на равных.

Существует множество притч в учении дзэн-буддизма, иллюстрирующих проблему изменения классификации. Вот одна из наиболее утонченных (op. cit., p. 11):

“Мастер дзэн Иккиу навестил Нинакаву перед самой его смертью. “Могу ли я проводить тебя? ” — спросил Иккиу.

“Я пришел один и уйду один. Чем ты можешь мне помочь? ” — ответил Нинакава.

На что Иккиу сказал: “Ты заблуждаешься, если думаешь, что и вправду приходил и уйдешь. Позволь мне указать тебе путь, который не ведает приходов и уходов”.

Этими словами Иккиу так ясно открыл путь, что Нинакава улыбнулся и почил с миром”.

Теория систем и дзэн

Впятидесятых годах кибернетическая революция вторглась и в область психотерапии, где особую популярность приобрели понятия саморегулирующихся систем. С этими идеями был знаком и М. Эриксон, принимавший участие в конференции в Мейси, состоявшейся в конце сороковых годов. Системное мышление и дзэн-буддизм одинаково исходят из того, что человек, попадая в колесо жизни, постоянно воспроизводит одну и ту же причиняющую ему страдания модель поведения. Чем больше человек пытается убежать от своей судьбы, тем неизбежнее она нагоняет его, поскольку любые попытки изменить систему лишь придают ей устойчивость. Согласно теории кибернетических саморегулирующихся систем, на любое изменение малейшего из ее параметров система немедленно реагирует восстановлением исходного равновесия. Как изменить человека, не приводя в действие те силы, что препятствуют изменению, — таков парадокс, перед которым стоят и дзэн и психотерапия. Попробуйте представить, как можно повиноваться учителю, который убеждает ученика мыслить независимо и не слишком слушать учителей? В подобных ситуациях искусство мастера дзэн и психотерапевта типа Милтона Эриксона граничит с изобретательностью фокусника. И того и другого часто обвиняют в манипулировании и чрезмерном личностном воздействии на ученика или клиента. Но разве не естественно, что учитель должен располагать властью и необходимыми умениями, чтобы воздействовать на учеников? Умение добиться этого является настоящим искусством. Эриксон любил рассказывать, как во время его публичных выступлений среди слушателей часто находился человек, утверждавший, что он не поддается гипнозу и даже сам Эриксон не сможет его усыпить. Переключив внимание “строптивца”, Эриксон спросил, может ли он отказаться сделать то, о чем его попросят. Получив подтверждение, Эриксон предложил слушателю пройти по правому проходу и сесть по левую руку от него. Выказывая неповиновение, человек двинулся по левому проходу и сел справа. Таким образом, заставляя человека делать все наоборот, Эриксон вводил его в транс, против которого тот восставал, но тем не менее ему поддавался. Что и требовалось доказать.

В дзэн-буддизме есть одна притча, которую нельзя читать, не вспомнив об Эриксоне (op. cit., p. 8).

“Беседы учителя дзэн Банкея посещали не только его ученики, но и люди всех сословий и вероисповеданий. ... Количество их все росло, и, наконец, один священник из секты Никирен, разозленный тем, что ряды его последователей стали редеть, заявился в храм к Банкею, чтобы сразиться с ним словом.

— Послушай, учитель дзэн, — воскликнул он. — Вот что я скажу. Тебя слушаются те, кто почитает тебя, а вот такие, как я, в грош тебя не ставят. Попробуй заставить повиноваться меня.

— Подойди ближе и я тебе все покажу, — ответил Банкей.

Задрав нос, священник, проталкиваясь сквозь толпу, направился к учителю.

— Стань-ка по левую руку от меня, — с улыбкой произнес Банкей.

Священник повиновался.

— Нет, пожалуй, нам будет удобнее разговаривать, если ты встанешь справа от меня. Перейди-ка сюда, — сказал Банкей.

Все с тем же вызывающим видом священник перешел на правую сторону.

— Видишь, ты уже повинуешься мне, — заметил Банкей. — Мне кажется, что ты очень покладистый человек. Теперь садись и слушай.

Чтобы помочь человеку, который ищет помощи или жаждет просветления, надо в первую очередь помочь ему изменить свой образ жизни, в основе которого лежит постоянное ожидание помощи со стороны. Помню одну рассказанную Ваттсом притчу об учителе дзэн, который говорил своим ученикам, чтобы они не ждали от него нового знания для своего просветления. Все знание, которое необходимо для этого, скрыто в них самих, так что учитель может лишь помочь им открыть то, что они уже знают. “Вы уже знаете все, чему я могу научить вас”, — сказал учитель. И каждый ученик приходил к выводу, что это и вправду мудрый учитель, а сокровенное знание он до поры до времени скрывает в силу каких-то педагогических соображений. Подобный ход мыслей неизбежно приводил каждого из них к классификации себя как пока еще ученика, но в этом и заключалась цель отношений.

Дзэн, Эриксон и самоанализ

В самом начале пятидесятых годов я впервые заинтересовался тем общим, что объединяет между собой дзэн, теорию систем и терапию Милтона Эриксона. Я увидел в этом такой подход к человеческим проблемам и, соответственно, такую идеологию терапии, которые представляли собой альтернативу психодинамической теории и практике. Этот новый подход отличался также и от обучающих теорий терапии, появившихся позже. Разочарование в психодинамической терапии было вызвано, главным образом, все большим пониманием, что появились целые поколения людей, которые проводили жизнь, только и делая, что всматриваясь в себя и размышляя, почему они поступили именно так, как поступили, а не иначе. Постоянная озабоченность изучением своего прошлого и поиск подсознательных противоречий превращались в самокопание. В надежде использовать самоизучение и самопознание в качестве волшебного средства, которое позволяет избежать проблемы, человек еще больше увязал в них и в попытках постичь их истоки. Казалось бы, такая сосредоточенность на себе должна была бы освободить его от мыслей о прошлом, но и этого не происходило. После многих лет терапии люди привыкали к дотошному и въедливому самоанализу. Даже лежа в постели с любимой, такой “аналитик” не забывал поразмыслить, почему ему так хорошо.