Значение имени Ольга вариант 4

Когда говорится о Софии, то указывается основное нормативное свойство ее ума. В Ольге, напротив, есть способность понимать и еще более чем понимать — усваивать себе в руководство тайную сторону действительности, темную основу бытия.
Это ум — вещий, питающийся непосредственно от корней мира. В то время как ум Анны весь в трещинах, и через них веют дуновения совсем иных миров, с этим нашим миром не соотнесенных, так что Анна наполовину пребывает в тех иных мирах, Ольга, напротив, крепко сделана, и случайное ее не случайно в ней; она глубоко воспринимает мир, но именно этот мир, в его корнях и основаниях; но она совершенно не представляет себе, чтобы был еще какой-либо мир, не соизмеримый с этим. И потому при своей вещей натуре… при какой-то своей большой сплоченности в себе самой она не восприимчива внушениям совсем иного, чем земные, порядка, а когда воспринимает их, то не как импульсы жизни и цветение своих способностей, а как призыв оставить все земное и как зов к полной резиньяции.
Ольга может быть по-своему великолепна, как подземная река, омывающая корни деревьев, и может быть чиста в своей горячности отрешиться от всякого земного волнения. Но не в ее натуре одухотворить и просветить благодатью земную жизнь; это не в ее способностях и не в ее вкусах. Она умеет утверждать стихийную жизнь, давая ей роскошь и сравнительно с другими при тех же обстоятельствах избегая неблагообразия. В ней есть языческая боязнь отвратительного и нездорового, которое удерживает ее в известных границах или, точнее, позволяет сравнительно благовидно обойти эти границы.
Но это происходит от Ольгиной привязанности к красоте жизни, может быть, отчасти из чувства самосохранения, но совсем не перед лицом Истины, которую она боялась бы оскорбить, — не по чувству греха: греха Ольга не боится и, главное, что бы она ни делала, — не знает. Она движется напором своего хотения, который всегда прав или, точнее сказать, никогда не ставит вопроса о правоте.
Чаще всего Ольга фактически и не нарушит норм, но потому, что ей непосредственно претит это, как нечто некрасивое. Но когда захочет, то нарушит, ни на минуту не ставя себе мысль, что можно захотеть нарушить и — не нарушить. Поэтому самый цельный и светлый облик Ольги воспринимается обычно окружающими как нечто радостное, но не относящееся к роду добродетели; но и напротив, вероломство, изменчивость, грубость и нежелание считаться с кем бы то ни было в Ольге нельзя подвергать суду нравственному. Это может быть неприятным, вредным, нетерпимым, с этим нужно бороться, но этим совершенно неправильно возмущаться или негодовать: море искрится блестками или разбивает суда, смотря по условиям, но всегда одно и то же — неподсудное нравственности.
Корнями своими Ольга глубоко уходит в тучный чернозем и крепко стоит на земле. В ней есть много душевного здоровья и уравновешенности, получаемых ею от земли и, несмотря на все нежелание считаться с нравственными нормами, не разрушаемых ею в себе бесповоротно, тоже по крепкому инстинкту земли. Страсти Ольги должны судиться иным судом, чем у многих других: это не столько злые проявления испорченности, сколько сильные движения воли, не знающей удержу, — но не нехотящей знать, а просто незнающей. И потому обидное и больное, что приходится получать от Ольги, скорее всего бывает не от злого умысла причинить боль, а от сокрушения всего на пути: повернула плечом, а косяк вылетел и, может быть, зашиб кого-нибудь, а она в упоении и не дала себе труда вникнуть в происшедшее. Это — здоровость, переходящая в «здоровость».
Ольга по своему душевному масштабу не подходит под мерки большинства, и все черты ее характера крупнее обычного. В этом смысле она, слишком далекая от действительной и тем более искусственной хрупкости, может представляться не женщиной, по крайней мере в современном понимании женственности. Но было бы большой ошибкой толковать ее характер как мужской, и ошибка эта возникает, когда сравнивают ее душевный склад с таковым же мелкомасштабного — мужчины. Но и он, миниатюрный сравнительно с нею, на самом деле не женственен, как и она — не мужественна. В Ольге — душевное строение девы Валькирии, и таковую сопоставлять надо с соответственным мужским типом — витязя. В этой крупности черт Ольги есть, однако, своя соразмерность, как и вообще в этой женщине, — своеобразная цельность. Вот почему уход корнями глубоко в землю, дающий Ольге тайное знание, не разрывает ее личности: она — вещая, но она владеет своим ведением, а не оно вторгается в нее. Слишком крепко сделана, чтобы интуиции бытия жили в ней самостоятельно; она подчиняет их общему стремлению своей личности, а все то, что по силе своей своеобразности подчинено быть не могло бы, инстинктивно отбрасывается ею и до сознания ее не доходит. В то время как сквозь Алексея и особенно Анну проносятся холодные дуновения иных миров, которые в них, в Алексее и в Анне, но не их, Ольга своей организацией достаточно ограждена от таких вторжений: она всасывает потребное ей из почвы и тут же усваивает, делая частью своего душевного тела. Таким образом, вещее знание Оли не склонно превратиться ни в пророчество, прозорливость или внезапный луч, просвещающий юродивого, ни в темное ведовство*, в пифичность и в ясновидение. Ольга может постигать недоведомое другим и живет этим ведением, но она знает то, что хочет знать, и в этом смысле более других способна к вещей мудрости, понимая это слово в чисто человеческом смысле. Однако при способностях в эту сторону она редко дает себе труд воспользоваться этими способностями и обычно оставляет их глохнуть невозделанными. Но как бы ни обходилась она с ними, они не разрывают ее личности. И потому же безумие, близкое к Анне, столь же далеко от Ольги.
По своей цельности Ольга безостаточна и по-своему прямолинейна; не в смысле прямолинейности способа действий, каковой бывает в Ольге очень приспособительный к условиям и потому иногда извилистый, а в смысле самой цели: раз направившись волей к известной цели, она вся без остатка и без оглядки уйдет в достижение этой цели, не щадя ни окружающего и окружающих, ни себя самое, почти до само-жертвоприношения этой цели. Направившись к ней, она ничем не может быть остановлена и поставленное перед нею препятствие, если не разрушит, то обтечет. Такова Ольга по своим очень длинным стихийно языческим корням.
Благодатному преобразованию она, как и следует думать, крепко противится, живя своим, естественным благобытием, правдой недр земли, правдой мощи. Ольга не такова, чтобы свет благодати мог постепенно озарять ее душу, и она закрыта от него, пока не произойдет некоего потрясения и даже сокрушения ее организации. Прикосновение к другому миру происходит в ней разом: вдруг падает стена и виднеются четкие очерки снежных вершин. В это мгновение так же внезапно сознается Ольгой тщета ее прежних замыслов и несоизмеримость всего мира, в котором жила она до сих пор, с миром ей вновь открывшимся.
Оля не хочет теперь воспользоваться собой как материалом для новой стройки душевного тела, и силы ее направляются теперь на самообуздание, на борьбу со своей пышностью. Тут самоотказ есть ее основная черта. Она крепко запирает в себе свою мощь, не проявляясь ничем особенным вовне, и наиболее стремится к скромности и смирению. В это уходит она тоже безостаточно, как ранее — в роскошь жизни. И Ольга достигает своего. Но свойственная всей ее личности — как фигуре, так и душевному облику — осанистость делает ее и скромной, и смиренной, все-таки выделяющейся из ряда прочих и заметной достоинством, несмотря на отсутствие властности и желания господствовать.
* Ведовство — умение колдовскими способами влиять на людей, природу и пр.; Пифия — в Древней Греции — жрица-прорицательница.