Харуки Мураками 20 страница

В ней выделялись два основных факта.

1. Эрико Фукада отсюда ушла.

2. Тэнго Кавана еще сюда не вернулся.

В квартире Тэнго Каваны сейчас не было никого. Это безлюдное пространство за закрытыми окнами заполонила тишина. И только иногда ее нарушала работа термостата в холодильнике. Усикава невольно представил себе эту картину. Представить себе безлюдную квартиру — это почти все равно что представить себе мир мертвых. Почему-то вдруг Усикава вспомнил странного сборщика абонентской платы телекомпании «NHK», стучавшего в дверь. Усикава за ним следил, но не заметил, чтобы тот выходил из дома. Возможно, тот сборщик платы совершенно случайно оказался жителем дома. Или кем-то из жильцов, притворяющимся работником «NHK» чтобы донимать соседям. Если это так, то для чего он это делает? Во всяком случает, это — чрезвычайно больная гипотеза. Но как иначе можно объяснить такую удивительную ситуацию, Усикава не представлял.

Тэнго Кавана появился на пороге дома в этот день после обеда около четырех часов дня. Наступал субботний вечер. Тэнго, с поднятым воротником поношенной штурмовки, в бейсбольной кепке на голове и с дорожной сумкой на плече, зашел в дом сразу, не останавливаясь перед дверью и не оглядываясь. Сознание Усикавы еще не прояснилось, но здоровенную фигуру, проходившего в его поле зрения, не пропустило.

— О, господин Кавана, поздравляю с возвращением, — пробормотал Усикава и трижды щелкнул затвором фотоаппарата с помощью электропривода. — Как отцовское здоровье? Наверное, вы устали, правда? Отдохните. Приятного возвращения домой. Даже если дом в таком жалком здании. А вот Эрико Фукада собрала свои пожитки и куда-то ушла, пока вас не было.

Но, конечно, его голос Тэнго не услышал. Усикава говорил про себя. Он взглянул на часы и сделал запись в блокноте: «Тэнго Кавана вернулся домой пополудни, в 3: 56».

В то время, когда Тэнго Кавана появился перед домом, где-то внутри организма открылась дверь, и ощущение реальности вернулось в сознание Усикавы. Так же, как воздух заполняет вакуум, в одно мгновение его нервная система обострилась и свежие силы разлились по организму. Он присоединился к этому конкретному мира как одна важное запчасть, что приятно щелкнула при установке. Кровообращение ускорилось, по телу разошлась соответствующая порция адреналина. «Вот и хорошо! Я на это надеялся, — подумал Усикава. — Это — мой мир и мое первоначальное состояние».

Тэнго появился вновь на пороге дома после семи. Когда стемнело и начал дуть ветер, все вокруг вдруг остыло. На нем была кожаная куртка поверх штурмовки с капюшоном и поблекшие голубые джинсы. Он вышел во двор и, остановившись, оглянулся вокруг. Но ничего особенного не заметил. Посмотрел туда, где прятался Усикава, но его не заметил.

«Он не такой, как Эрико Фукада, — подумал Усикава. — Она — особая. Видит то, чего другие люди не видят. А вот ты, Тэнго, — хорошо это или плохо — обычный человек. Меня не видишь».

Убедившись, что в окружающем пейзаже ничто не изменилось, Тэнго затянул молнию кожаной куртки до самой шеи и, воткнув руки в карманы, двинулся по улице. Усикава сразу натянул на голову вязаную шапку, обмотал шею шарфом, обулся в ботинки и побежал за ним.

На такую подготовку он потратил мало времени, потому намеревался устремиться за Тэнго, как только увидит его на улице. Понятное дело, преследовать — опасный выбор. Тэнго мог немедленно узнать его по приметной фигурой и чертам лица. Но уже стемнело, и если сохранять соответствующую дистанцию, Тэнго, скорее всего, не сможет его заметить.

Тэнго шел по улице медленно, несколько раз оглядывался, но Усикавы не заметил, потому что тот вел себя достаточно осторожно. Казалось, что высокая фигура Тэнго о чем задумалась. Возможно, об исчезновении Фукаэри. Судя по направлению его движения, можно было подумать, что он направляется к станции. Потом сядет на электричку и куда поедет? Если так произойдет, то слежка за ним усложнится. Станция освещается, а в субботний вечер пассажиров немного. Поэтому фигура Усикавы будет страшно выделяться. В таком случае было бы гораздо разумнее отказаться от преследования.

Однако Тэнго не пошел к станции. Пройдя немного по улице, он свернул в сторону в безлюдный переулок, который вскоре привел его к закусочной под названием «Мугиатама», в которую, видно, захаживала молодежь. Тэнго взглянул на часы, несколько секунд постоял в задумчивости перед дверью, а потом зашел внутрь. «" Мугиатама", — подумал Усикава и покачал головой. — Что за странное название? »

Стоя за телеграфным столбом, Усикава огляделся. Видимо, Тэнго собирается выпить и перекусить. Это займет минимум полчаса или даже час. Усикава взглядом искал удобное место, где можно было бы потратить время и при этом следить за дверью закусочной. Вблизи виднелась только молочная лавка, небольшая молельня секты «Тэнри» и рисовая лавочка. К тому же все они были закрытыми. «Вот досада! " — подумал Усикава. Сильный северный ветер быстро гнал по небу облака. От дневного тепла ничего не осталось. Поэтому, естественно, Усикаву не радовало, что придется в такой зимний холод простоять на обочине дороги полчаса или даже час.

«Может, стоит вернуться назад? — подумал он. Ведь Тэнго зашел только перекусить. Тратить силы, чтобы за ним следить, нет необходимости». Усикаве самому также захотелось куда-нибудь зайти и съесть чего-то горячего, а после вернуться в съемную квартиру. Видимо, и Тэнго вскоре вернется домой. Такой выбор Усикаву привлекал. Он представил себе, как зашел в теплое помещение и ест рис с курятиной. Ведь он несколько дней не ел ничего питательного. Не мешало бы после длительного перерыва выпить также сакэ. Тем более в такую стужу. Все равно, как только бы он вышел из помещения, хмель сразу выветрился бы.

И одновременно Усикава не исключал другого сценария. Возможно, Тэнго договорился о встрече с кем-то в закусочной «Мугиатама». Такой возможностью он не имел права пренебрегать. Выйдя из дома, Тэнго, ничуть не сомневаясь, направился именно туда. Перед тем как зайти, Тэнго посмотрел на часы. Может, кто-то там его ждал? Или тот кто-то позже появится? Если да, то Усикава не имел права его пропустить. Даже если уши замерзнут, придется стоять у дороги и следить за дверью закусочной. Усикава волей-неволей прогнал из головы мысль о рисе с курицей и горячем сакэ.

«Может, Тэнго договорился о встрече с Фукаэри. А может, с Аомамэ, — подумал Усикава со щемящей болью в душе. — И все сомнения в сторону — всё же выносливость — моя сильная сторона. Если есть хоть малейший шанс, я не выпущу его из рук. И в дождь, и в ветер, и в жару, и под ударами дубинки — потому как неизвестно, когда снова его поймаю, если сейчас выпущу». Он по собственному опыту знал, что в мире существуют гораздо более невыносимые муки, чем те, которые выпали ему сейчас.

Спрятавшись всем телом за телеграфным столбом и стоячей афишей коммунистической партии, Усикава не спускал глаз с двери закусочной. Зеленым шарфом обвил шею до самого носа и обе руки засунул в карманы куртки. Почти не шевелился, разве что иногда добывал из кармана туалетную бумагу и вытирал нос. Иногда со станции Коэндзи ветер приносил объявления через громкоговоритель. Некоторые из прохожих, заметив Усикаву в полумраке, от напряжения прибавляли ходу. Его лицо никто из них не видел, но приземистая фигура Усикавы, что была видна им, словно зловещая кукла, их пугала.

«Собственно говоря, что Танго там пьет и ест? » — думал Усикава. И чем больше думал, то все больше становился голодным и холодным. Но не мог не давать волю воображению. О чем-либо, а не обязательно о горячем саке и рисе с курицей. Хотелось забраться куда-нибудь в теплое помещение и съесть чего-то обычного. Но стоя в темноте, на ветру, он мог вытерпеть все, кроме подозрительных взглядов прохожих.

Однако другого выбора у Усикавы не было. Ничего другого не оставалось, как, стоя на холоде, ждать, когда Тэнго закончит кушать и выйдет из закусочной. Усикава вспомнил дом в Тюоринкане и его обеденный стол. Каждый вечер на нем, как он помнил, была горячая пища. Но какая, он не мог вспомнить. «А что же я тогда ел? » — вспоминал Усикава. Казалось, будто все это происходило в предыдущей жизни. У него был обеденный стол с горячими блюдами в новом доме в пятнадцати минутах ходьбы от станции Тюоринкан по линии Одакю. Имел двух маленьких дочерей, которые играли на пианино, небольшой дворик с газоном и породистого щенка, что по нему бегали.

Через тридцать пять минут Тэнго вышел из закусочной. «Неплохо. А могло бы быть хуже, — убеждал себя Усикава. — Несчастных долгих тридцать пять минут — это гораздо лучше, чем несчастный длинный час». Усикава замерз, и только его уши еще не окоченели. Пока Тэнго находился в закусочной, на ее пороге не появился никто из посетителей, кто мог бы привлечь внимание Усикавы. Зашла только одна молодая парочка. Но никто не выходил. Очевидно, Тэнго ни с кем не встречался. Усикава последовал за ним, как и прежде, сохраняя соответствующую дистанцию. Тэнго пошел той же самой дорогой, которой пришел. Возможно, собирался вернуться домой. Однако на полпути он повернул на незнакомую для Усикавы улицу. Видимо, пошел домой другой дорогой. По-прежнему сзади казалось, что его фигура с широкой спиной углубилась в размышления. Вроде, еще глубже, чем в прошлый раз. Тэнго уже не оглядывался. Поглядывая на окружающий пейзаж и прочитывая номера домов, Усикава пытался запомнить его маршрут, чтобы на следующий день самому пройти по нему еще раз. Усикава не был знаком с этой местностью, но каждый раз усиливающийся непрерывный грохот машин, похожий на шум водяного потока, подсказывал ему, что он приближается к 7-й кольцевой дороге.

«Неплохо, — подумал Усикава. — Он куда-то направляется. Я так и думал. Получается, небесполезным была моя слежка».

Тэнго быстрым шагом проходил по улице жилого района. Был субботний вечер с холодным ветром. Люди замкнулись в теплых квартирах и сидели перед телевизорами с горячими напитками в руках. По улице почти никто не шел. Усикава следовал за Тэнго на достаточном расстоянии. В целом, следить за ним было легко. Мощный, высокого роста, он не терялся даже в толпе. Уходя, ничего лишнего не делал. Слегка опустив голову, всегда о чем-то думал. Был искренним, честным человеком. Неспособным что-то скрывать. «В отличие от меня», — заметил Усикава.

Скрывать любила и бывшая жена Усикавы. Не просто любила, а не могла без этого жить. От нее не удавалось получить точного ответа даже на вопрос: «Который сейчас час? ». И в этом она отличалась от Усикавы. Он-то скрывал, только если была необходимость. Только когда этого требовала работа. Если бы кто-то спросил его, сколько сейчас времени, он, конечно, ответил бы точно, если не было причины лгать. И делал это любезно. А вот жена в любой ситуации, по любому поводу всегда врала. Ревностно скрывала даже то, что этого не требовало. И скрыла, что старше его на семь лет. Он понял это только тогда, когда они подали заявление о регистрации брака, но сделал вид, что ничего не заметил. Не мог понять, зачем было лгать о том, что когда-то обязательно откроется. Ведь его не беспокоила разница в их возрасте. А волновало многое другое.

Чем дальше от станции, тем меньше людей попадалось на улице. Вскоре Тэнго зашел в маленький парк. Неказистый детский парк в жилом массиве. Безлюдный. «Это же естественно, — подумал Усикава. — Немного найдется людей, которые хотели бы провести некоторое время в детском парке декабрьским вечером под холодным ветром». Тэнго прошел под холодным светом уличного фонаря и направился к детской горки. Стал на ее ступеньки и поднялся наверх.

Спрятавшись в тени телефона-автомата, Усикава следил за поведением Тэнго. «Детская горка? — Усикава поморщился. — Зачем в такой холодный вечер взрослому человеку залезать на детскую горку? Ведь путь до дома, в котором живет Тэнго, неблизкий. Наверное, он нарочно пришел сюда с определенной целью». Парк нельзя было назвать привлекательным. Маленький, запущенный. С детской горкой, двумя качелями, маленькими перекладинами и песочницей. С одним фонарем, как будто освещающим край света, и неуклюжей, безлистной дзельквой. Замкнутая общественная уборная будто стала полотном для неприличных надписей. Ничто здесь не могло ни успокоить человеческой души, ни разбудить ее воображения. Хотя, возможно, кое-что из этого можно было бы найти ранним маем. Но только не ветряным декабрьским вечером.

«Неужели Тэнго договорился с кем-то встретиться в этом парке? Неужели ожидает его прихода? Вряд ли», — решил напоследок Усикава. В поведении Тэнго ничего об этом не свидетельствовало. Зайдя в парк, он не обратил внимания на другие спортивные снаряды, а направился к детской горке. Казалось, более ничего другого не имел в мыслях. «Тэнго пришел сюда, чтобы подняться на детскую горку», — твердо решил Усикава.

Возможно, Тэнго издавна понравилось, поднявшись туда, предаваться размышлениям. Может, детская горка в вечернем парке лучше подходила ему для решения математических уравнений и придумывания сюжета художественного произведения. Видимо, его мозг работал энергично, когда вокруг него становилось все темнее, ветер холоднее, а парк принимал еще более запущенный вид. Усикава не представлял себе, о чем думают и как размышляют обычно писатели или математики. Его практический ум только подсказывал ему, что при любых условиях нужно упорно следить за поведением Тэнго. Стрелки часов как раз показывали восемь.

Тэнго сидел на детской горке, согнув свою большую фигуру. И смотрел на небо. Иногда вертел головой влево-вправо, но потом, сосредоточив внимание в одном направлении, больше не отрывал от него глаз. Его голова не шевелилась. Усикава вспомнил популярную некогда сентиментальную песню Кю Сакамото [19] с таким началом: «Посмотри на звезды в ночном небе, на маленькие звезды». Остальных слов этой песни он не знал. Да и не очень хотел знать. Сентиментальность и чувство справедливости нисколько его не касались. Неужели Тэнго смотрел на звезды в ночном небе по какому-то сентиментальному поводу?

Усикава тоже поднял взгляд на небо. Однако звезд не увидел. Мягко говоря, квартал Коендзи в столичном районе Сугинами не годился для наблюдения звездного неба. Неоновые огни и уличное освещение придавало небу удивительный окрас. Может быть, некоторые люди, напрягая зрение, распознавали там несколько звезд. Но для этого, наверное, им была нужна чрезвычайная острота зрения и сосредоточенность. К тому же в этот вечер облака двигались, как никогда, быстро.

Но все равно Тэнго сидел невозмутимо на детской горке, приковав взор к одному месту в вечернем небе.

«Не человек, а какое-то сплошное недоразумение, — подумал Усикава. — Да разве таким ветренным зимним вечером есть необходимость залезать на детскую горку, чтобы смотреть на небо и думать? " Однако у него не было оснований, чтобы ругать Тэнго. Задача Усикавы состояло в том, чтобы следить за ним. А за любые неприятные последствия для него Тэнго не отвечал. Как свободный гражданин, он имел право разглядывать небо с любимого места в любое время года.

Усикава почувствовал, что замерзает. Он уже давно хотел справить малую нужду. Но приходилось терпеть. На общественной уборной висел огромный замок. И хотя прохожих не было видно, Усикава не мог этого сделать за кабиной телефона-автомата.

«А не лучше ли поскорее отсюда убраться? — переминаясь с ноги на ногу, думал Усикава. — Тэнго, хоть ты и думаешь, углубляешься в сантименты и наблюдаешь небесные тела, все равно ты, наверное, замерз. Лучше бы ты вернулся домой и погрелся. Дома бы тебе было гораздо лучше, чем здесь, даже если там тебя никто не ждет».

Однако Тэнго не собирался вставать. Наконец он перестал смотреть в ночное небо и взглянул на дом через дорогу. Новый, шестиэтажный, со светом в половине окон. Тэнго пристально в него всматривался. Это же попытался сделать Усикава, но ничто в нем не привлекло к себе его внимание. Обыкновенный дом, каких много. Не фешенебельный, но достаточно высокого класса. Замечательного дизайна, с дорогой облицовочной плиткой. С хорошим освещенным парадным входом. Не то что дешевый, почти развалюха, дом, где жил Тэнго.

Поглядывая на этот дом, Тэнго, наверное, мечтал в нем жить. Ну нет, вряд ли. Насколько было известно Усикаве, Тэнго не придавал особого значения выбору жилья. Так же равнодушно относился к одежде. И, пожалуй, не испытывал особого недовольства проживанием в теперешнем дешевом доме. Довольствовался тем, что имел над головой крышу, чтобы укрыться от холода. Он был именно таким человеком. И, конечно, на детской горке думал о чем-то совсем другом.

Некоторое время посмотрев на окна дома, он снова перевел свой взгляд на небо. Так же сделал и Усикава. С того места, где спрятался Усикава, открывалась только половина неба, а вторую заслоняли ветви дзельквы, электрические провода и здания. Поэтому Усикава не знал, какую часть неба рассматривает Тэнго. По небу, как стремительные военные полчища, одна за другой перемещались несметные тучи.

Наконец Тэнго поднялся и, как летчик, окончивший одиночный бурный ночной полет, молча спустился с детской горки. Прошел под светом уличного фонаря и оставил парк. Немного поколебавшись, Усикава решил больше за ним не следить. Понадеялся, что тот, наверное, вернется домой. Кроме того, во что бы то ни было хотел справить малую нужду. Убедившись, что Тэнго ушел, Усикава зашел в парк и в темноте, за общественной уборной, опорожнил переполненный до предела мочевой пузырь в кусты.

Помочившись за время, которого хватило бы длинному товарному поезду для прохождения через железнодорожный мост, Усикава поправил брюки и, закрыв глаза, глубоко, с облегчением, вздохнул. Стрелки его часов показывали 8: 17. Итак, Тэнго находился на детской горке минут пятнадцать. Еще раз проверив, что Тэнго нет, Усикава направился к детской горке и своими короткими кривыми ногами поднялся по ее ступеням. Сел на холодные перила и посмотрел примерно в том же направлении, в котором перед тем смотрел Тэнго. Хотел узнать, что, собственно, тот так пристально смотрел.

В общем Усикава имел неплохое зрение. Хотя из-за астигматизма немного косил, но в обыденной жизни даже обходился без очков. Но на этот раз, как ни напрягал зрение, ни одной звезды на небе не увидел. Зато его внимание привлек к себе полная на две трети Луна, плывший почти посреди неба. Её темный силуэт, похожий на родинку, явственно проступал в просветах между летящими безудержными облаками. Это была обычная зимняя Луна. Холодная, бледная, с загадками и намеками, унаследованными с давних времен. Она плыла в небе молча, как не моргающий мертвец.

И тут Усикава остолбенел. На время даже забыл дышать. Так как в просвете между облаками, чуть поодаль от знакомой Луны, заметил еще одну Луну. Гораздо меньше привычного, пепельно-зеленого цвета и деформированную. И, несомненно, это был тоже Луна. Звезд такой величины нигде в мире нет. Она висела на одном месте, следовательно, не была и искусственным спутником.

Усикава закрыл глаза и через несколько секунд снова открыл их. Наверное, галлюцинация. Такого не может быть. Но сколько раз он не закрывал и не открывал глаза, новая небольшая Луна не исчезала. Пряталась за тучами, но опять появлялась, когда они проплывали мимо.

«Именно это разглядывал Тэнго», — подумал Усикава. Тэнго Кавана приходил сюда, чтобы посмотреть на неё или удостовериться, что она еще существует. Он и раньше знал, что на небе плывут две Луны. В этом нет сомнения. Увидев их, он не удивился. Сидя на детской горке, Усикава глубоко вздохнул. «Что же это за мир? — спросил он себя. — В какую вселенную я попал? »

Ответа не было. Ветер гнал несметные тучи по небу, в котором висели, словно загадка, две Луны, большая и малая.

«Одно можно твердо сказать: в этом мире я раньше не был. Знакомая мне Земля имеет только один спутник, — рассуждал Усикава. — Это — несомненный факт. А теперь их стало два».

Усикава поймал себя на мысли, что будто уже раньше где-то видел подобную картину. Он напряг сознание и отчаянно стал искать, что стало причиной такого «дежавю». Скривив лицо и выпятив зубы, обеими руками копался на темном дне своего сознания. И наконец вспомнил. «Воздушный кокон». И в этой повести, почти в конце, появились две Луны. Большая и маленькая. Лун стало на небе две, когда мадза родила дооту. Фукаэри создала этот рассказ, а Тэнго добавил к нему подробное описание.

Усикава невольно оглянулся. Однако перед ним был тот же, что и всегда, мир. Окна дома через дорогу заслоняли белые кружевные занавески, за которыми спокойно горел свет. Ничего удивительного. Только количество Лун была иным.

Усикава осторожно спустился с детской горки. И будто избегая взгляда обеих Лун, поспешил из парка. «Неужели с моей головой творится что-то неладное? — думал он. — Но нет, я не сошел с ума. Мои мысли твердые, как новые гвозди, и реалистичные. Я забиваю их в реальность точно, под правильным углом. У меня нет никаких личных проблем. Я с полным сознанием. Только окружающий мир свихнулся.

И причину этой ненормальности я должен найти. Любой ценой».

Глава 20

_______________________

АОМАМЭ

Первое звено моего преображения

В воскресенье ветер утих, и внезапно, в отличие от вчерашнего вечера, день стал теплым и тихим. Люди сбросили тяжелые пальто и теперь могли наслаждаться солнечным лучами. Но, как всегда, независимо от погоды на улице, Аомамэ проводила время в квартире с зашторенными окнами.

Слушая на малой громкости «Симфониетту» Яначека, она, используя спортивное снаряжение, занималась стретчингом, энергично разминая мышцы. Аомамэ каждый раз тратила почти два часа, чтобы выполнить полную программу упражнений. Готовила блюда, подметала квартиру и, сидя на диване, читала «В поисках утраченного времени». Наконец дошла и до третьего тома — «У Германтов». Она старалась иметь меньше свободного времени. На телеканале «NHK» смотрела только новости — в полдень и в семь вечера. Как всегда, запоминающихся новостей не было. Ну, нет, были. Многие люди в мире теряли жизнь. Большинство из них погибало в страшных мучениях. Сталкивались поезда, тонули паромы, разбивались самолеты. Продолжались беспорядки, которым не было видно конца, творились коварные убийства, происходила страшная межэтническая резня. Были засухи, вызванные климатическими изменениями, наводнения и голод. Аомамэ искренне сочувствовала людям, которые стали жертвами таких трагедий и стихийных бедствий. Однако сейчас не происходило ничего, что имело 6ы непосредственное влияние на нее.

В парке через дорогу играли здешние дети. Они наперебой что-то выкрикивали. Слышно было, как вороны на крыше резкими голосами о чем-то переговаривались. В воздухе пахло началом зимы.

Однажды Аомамэ поняла, что с тех пор, как поселилась в этом доме, ни разу не испытывала сексуального возбуждения. Не хотела ни с кем заниматься сексом и ни разу не ласкала себя. Возможно потому, что была беременна. Очевидно, вследствие этого изменилось выделение гормонов. И такое положение дел, во всяком случае, ее удовлетворяло. Ведь, если бы она и захотела мужчину, то при таких условиях, не смогла бы найти партнера. Отсутствие месячных ее радовало. Хотя обычно она их легко переносила, но все равно теперь ей казалось, будто сбросила с плеч груз, который долго несла на себе. Утешало то, что, по крайней мере, хлопот стало чуть меньше.

За три месяца волосы заметно стали длиннее. В сентябре они едва доходило до плеч, а теперь уходили за лопатки. В детстве мать своими руками их коротко подрезала, и в средней школе, из-за занятий спортом, они тоже почти всегда были короткими. Теперь волосы казалось ей даже чересчур длинными, но она их не трогала, потому что не могла как следует аккуратно подстричь. Только челку подравнивала. Днем волосы связывала сзади хвостиком, а вечером распускала. И, слушая музыку, раз сто расчесывала расческой. Свободного времени для ухаживания за волосами теперь у неё было много.

Обычно косметикой Аомамэ не увлекалась, тем более находясь в таком одиночестве. Но чтобы хоть немного упорядочить жизнь, она тщательно ухаживала за своей кожей. Используя крем и лосьон, массировала лицо и перед сном обязательно накладывала на неё маску. Кожа у нее с детства была здоровой, а потому незначительный уход сразу делал ее гладкой и привлекательной. А возможно, за это надо было благодарить беременность. Аомамэ слышала, что, мол, кожа становится гладкой, когда женщина забеременеет, и теперь видела подтверждение таким словам. Во всяком случае, сидя перед зеркалом и глядя на свое лицо с распущенными волосами, она чувствовал, что стала красивее, чем прежде. По крайней мере, в душе у нее появился покой, свойственный зрелой женщине.

Пожалуй, с детства она не считала себя привлекательной. Она ни разу не слышала, чтоб ее кто-то называл красивой. Наоборот — мать относилась к ней, как к безобразному ребенку. «Вот если бы ты была красивее…»- любила говорить она. Что подразумевало — если бы Аомамэ была красивой и привлекательной, то удалось бы больше людей обратить в их веру. А потому с детских лет она старалась не смотреть на себя в зеркало. А когда была нужда, останавливалась ненадолго перед ним и быстро, по-деловому, проверяла детали своей внешности. Такую вот имела привычку…

Когда-то Тамаки Оцука призналась, что ей нравятся черты ее лица. «Твое лицо неплохое, даже замечательное, — сказала она. — Просто тебе нужно больше уверенности». Услышав это, Аомамэ очень обрадовалась. Теплые слова подруги принесли Аомамэ, стоявшей на пороге половой зрелости, душевное успокоение. Она стала думать, что, возможно, она не такая противная, как и дальше повторяла ее мать. Но даже и Тамаки Оцука ни разу не назвала ее красивой.

И теперь, впервые в жизни, Аомамэ подумала, что в ее внешности, возможно, есть нечто хорошее. Как никогда раньше, она теперь садилась перед зеркалом и пристально всматривалась в своё лицо. Тем не менее, никаких признаков самовлюбленности в себе не заметила. Она по-деловому осматривала свое лицо, отраженное в зеркале, под разными углами так, будто наблюдала другую самостоятельную личность. Сама Аомамэ не могла определить, стало ли она красивее, или, может, она осталась такой же, как и раньше, но изменилось ее собственное ощущение.

Иногда перед зеркалом Аомамэ решительно хмурилась. Так же, как давно когда-то. Лицевые мышцы растягивались в разные стороны, и черты ее лица заметно менялись и разделялись. На нем выступали все чувства, которые только есть в мире. Красота и уродство. Под одной углом зрения она казалась злым демоном Яся, под вторым — клоуном. Еще под другим углом зрения был виден какой-то хаос чувств. А когда переставала хмуриться, мышцы медленно, как рябь на воде, разглаживались, и лицо принимало предыдущее выражение. Тогда Аомамэ открывала себя новую, несколько отличную от прежней.

«Правда же! Было бы хорошо, если бы ты могла естественнее улыбаться, — часто повторяла Тамаки Оцука. — А так твое лицо зря размягчается». Ноб Аомамэ не умела естественно, с равнодушным видом, улыбаться к людям. А когда получалось это делать, на лице появлялась вымученная холодная улыбка. Тогда собеседник напрягался и чувствовал себя неудобно. А вот Тамаки Оцука могла улыбаться очень естественно и дружелюбно. На первой же встречи любой проникался благосклонным отношением к ней. И наконец, оказавшись в плену отчаяния, она лишила себя жизни, оставив Аомамэ, которая не умела хорошо улыбаться.

Было тихое воскресенье. Люди, поощренные солнышком, пришли в детский парк напротив. Дали детишкам поиграть в песочнице и покачаться на качелях. Некоторые из детей катались с горки. Сидя на скамейке, старые люди неутомимо следили за детскими играми. Сидя на садовом стуле на балконе Аомамэ невольно посматривала на эту мирную картину сквозь щели в пластиковых жалюзи. Мир ни на секунду не останавливался. В нем никто не задумывал убийства, никто не преследовал убийц. Никто не прятал в ящике комода завернутый в колготки пистолет, заряженный патронами калибра девять миллиметров.

«Неужели и я когда-либо, как они, буду частью спокойного нормального мира? — спрашивала она сама себя. — Смогу однажды пойти вместе со своим маленьким созданием в парк и качать его на качелях и катасть с детской горки? Буду жить, не думая об убийстве и не боясь стать жертвой? Неужели такая возможность существует в мире этого 1Q84 года? Или ее надо искать в другом месте? И самое главное — тогда со мной будет ли Тэнго? »

Аомамэ перестала следить за парком и вернулась в комнату. Закрыла стеклянную дверь и заслонила шторы. Детские голоса утихли. Легкая грусть окутал ее душу. Отгороженная от окружающего мира, она была заперта на ключ изнутри. «Днем не нужно следить за парком, — подумала она. — В такое время Тэнго не придет. Ему хочется видеть две яркие Луны».

Скромно поужинав и помыв посуду, Аомамэ тепло оделась и вышла на балкон. Укутав колени шерстяным одеялом, села удобно на садовый стул. Вечер был безветренный. Небо устелили легкие облака, которые так любят любители акварельной живописи, — словно первая попытка тонкого прикосновения кисти. Несмотря на них, большая Луна, полная на две трети своего размера, посылала на землю свой ясный свет. В это время из своего укрытия Аомамэ не могла увидеть вторую, маленькую, Луну. Поскольку та пряталась за зданиями. Но она знала, что она там есть. Чувствовала её существование. В зависимости от угла зрения, она иногда исчезала из ее поля зрения. Но вскоре, несомненно, появится.