Часть 4. Норма.

Особенно усердствовал Галлахер: он создавал иллюзию, что Чарльза здесь нет, и все вокруг старались эту иллюзию поддерживать. Даже Мистик.

— Вы не слышали? Я велел открыть дверь.

— Она заперта, сэр, — сказал один из агентов. Галлахер воззрился на него с едкой яростью.

— Да что ты? Говоришь, заперта?

— Да, сэр.

— Я знаю, что она заперта! Я потому и приказал открыть её, тупица!

Безликий агент на мгновенье замешкался.

— К чёрту, — рявкнул Галлахер и обратился к остальным: — Обыщите оставшиеся помещения.

— В доме ничего. Осталась только эта комната.

— Значит, ищите во дворе.

— В гараже две машины и куча велосипедов. Леншерра нет.

— Агент Деггинс, мне что, тыкать вас носом в каждую подсобку? В этом доме есть подвал. Идите и осмотрите его.

Ненароком Чарльз ощутил чувства, которые испытывал Деггинс, и поразился им. Тон, которым разговаривал Галлахер, в любом вызвал бы раздражение и чувство задетого эго. Но Деггинс и его коллеги не раздражались. Они были в смятении и испытывали лёгкую брезгливость, смутно отказываясь верить в происходящее. Галлахер не понимал, что криками и оскорблениями теряет свой последний помост — поддержку единомышленников. С каждой секундой ярость отворачивала от него подчинённых.

Чарльз встретился глазами с Деггинсом. Тот воровато опустил взгляд.

В одно Чарльз поверить не мог: эти люди не бежали от незнания. Они не пытались понять самодура-босса, напротив — изо всех сил старались не понимать.

— Есть, сэр, — сухо сказал Деггинс и, прихватив соседа, исчез за поворотом коридора.

Галлахер дал себе секундную передышку.

— Рейвен, у вас есть ключ?

Мистик, суматошно скачущая вокруг двери, остановилась.

— Ключ?..

— Ключ, ключ! Должны быть запасные ключи от комнат. Это же школа. Есть нормы пожарной безопасности.

— Я не знаю, — сказала Мистик. — Наверное... Да, наверное, так и есть...

— Тогда достаньте его.

Рейвен расслышала в голосе повелительные нотки и уставилась на Галлахера с обидой. Он слегка осёкся.

— Я прошу вас.

— Где я должна найти ваш чёртов ключ? Я ничего в этом не смыслю. Я здесь не завхоз.

— Приведите завхоза.

— У нас его нет, — отрезала Рейвен. — От государства не дождёшься финансирования, а мой брат не считает нужным нанимать таких работников.

Оба — и Рейвен, и Галлахер, — говорили о Чарльзе в третьем лице. Они напоминали начинающих театральных актёров, боящихся встретиться взглядом со зрителем.

Чарльз молча наблюдал, привалившись к стене. В кармане брюк он держал ключ от спальни, который они искали, и с рассеянной нежностью гладил большим пальцем его металлическую грань.

— Хорошо, — со скрипом сказал Галлахер. — Кто может знать, где достать ключ?

— Я понятия не имею, — сказала Рейвен.

— Та чернокожая, которая была с вами... как её зовут, Ороро?

— Да.

— Она может что-нибудь знать о ключе?

— Сомневаюсь, — фыркнула Рейвен.

— А кто может знать?

— Я же сказала, что не знаю! Что вы ко мне привязались! Я этим не занимаюсь!

Галлахер был готов застонать.

— Чёрт возьми, в этом доме есть хоть кто-нибудь, кто за что-нибудь отвечает?

Раздался смешок. Звук раздавался из полутьмы, скрытой балкой. У балки стоял Ксавье.

— Вам что-то кажется смешным, профессор? — желчно спросил Галлахер.

— Разве что чуть-чуть.

— Что именно вас рассмешило?

Чарльз поднял на него взгляд. Родниковая чистота в глазах.

— Мне любопытно, почему вы ругаетесь на мою сестру и всех её единомышленников. Они выполняли всё в точности так, как вы просили: не проявляли инициативы и со всем соглашались. Теперь вам хочется, чтобы они несли ответственность. Вы не видите противоречия?

— Нет, — сказал Галлахер.

— Тогда у меня больше нет вопросов.

Галлахер колебался с минуту, силясь принять решение, долго топтался на одном месте, а потом — наконец-то — спросил:

— Профессор Ксавье, а вы-то сами знаете, где ключ?

— Конечно, — ответил Чарльз. — Неужели вы считаете, что я не в курсе, что и где лежит в моей школе? Тогда вы просто не уважаете меня как профессионала.

Ответ обескуражил и Рейвен, и Галлахера.

— Хорошо, — осторожно сказал Галлахер. — Вы скажете, где он?

— Вряд ли.

— Я требую ключ, профессор.

— Я знаю, что вы его требуете. Я слушал разговор. Вопрос в том, что ключ я вам не отдам.

— Но он нужен, — сказала Рейвен, забыв свою перепалку с Галлахером.

— Меня это не касается.

Она глубоко вдохнула и выдохнула. Крылья носа затрепетали.

— И почему же, интересно знать? Что тебе скрывать? Всем давно ясно, что Леншерра тут нет и быть не может.

Голос — высокий, чуть задыхающийся, будто она рьяно пытается доказать что-то окружающим, но в первую очередь — убедить себя.

— Он бы не посмел явиться сюда. У этого мутанта нет никакого права здесь появляться, это просто глупость какая-то! Посмотри, к чему нас приводят такие споры. Просто отдай им ключ, и мы покончим с этим фарсом.

— Нет.

Пока она разорялась, Галлахер молча изучал Чарльза.

— Ты же знаешь, что это формальность. Никто ни в чём тебя не подозревает, нет никакой угрозы. Эти люди пытаются нам помочь.

— Я не просил помощи.

— Это неважно, понимаешь? — Рейвен была крайне взволнована. — Главное — они выразили стремление. Они готовы снять с нас подозрения в обмен на осмотр дома, простой осмотр, ничего больше! Я не могу понять, почему ты так упрямишься, зачем такая твердолобость, когда не случилось ничего особенного... Ты как будто намеренно пытаешься всё ухудшить! Сейчас не лучшее время, чтобы проявлять характер.

— А, по-моему, самое время.

Рейвен открыла рот, чтобы выдать очередной спич, но Галлахер прервал её:

— Довольно, мисс Даркхолм. Я ценю ваши усилия, но, судя по всему, они падают в неплодородную почву. Профессор, чего вы хотите?

— Чтобы вы покинули мой дом.

— Мы покинем его, как только осмотрим эту комнату. Если вы дадите мне ключ...

— Вы должны были покинуть мой дом сразу же, как пришли. Но предпочли действовать силой. Пригрозили, и только поэтому до сих пор стоите здесь. Что теперь? Хотите сыграть в добрую волю?

— Вас никто ни к чему не принуждает...

— Прекрасно. Тогда, с вашего позволения, оставим разговор о ключе.

Им помешали звуки шагов на лестнице: торопливые перебежки и мощный грохот. По ступеням поднималось нечто тяжелое. Первыми появились Деггинс и остальные цээрушники.

— Сэр, подвал чист. Только коридоры, куча досок и приборы. Мы нашли там этого парня. Он не вышел в холл вместе со всеми. Мы подумали, вы заинтересуетесь.

Чарльз посмотрел в сторону лестницы. Гора поднялась по ступеням, загородила проход. Мощная стальная голова едва не касается потолка. Стоит, как Гулливер среди лилипутов. Чарльз приветственно кивнул головой.

— Питер Распутин, если не ошибаюсь? — уточнил Галлахер. Ему пришлось задрать голову, чтобы посмотреть собеседнику в лицо. В ответ на него безразлично уставились стальные глаза без зрачков.

— Мы называем его Колосс, — встряла Мистик.

— Колосс... — повторил Галлахер, ухмыльнувшись. — Остроумно.

Он ожидал, что Колосс ответит. Колосс не издал ни звука.

— Что ж, — сказал Галлахер, — Колосс... Позвольте представиться — моя фамилия Галлахер. Мы с моими коллегами представляем ЦРУ. Мы ищем преступника по фамилии Леншерр. Эрик Леншерр, Магнето. Вы его знаете?

Колосс пожал плечами.

— Слышал.

Голос — низкий и густой, с еле слышным скрежетом.

— Смогли бы узнать его, если б увидели?

— Не думаю.

— А если покажем фотографию?

Колосс снова пожал плечами.

— Что это даст?

— Ну как же... Мы ищем преступника. Вы могли бы помочь.

Галлахер сунул ему под нос фотографию Эрика — ту самую, из личного дела: презрительное скупое лицо, помеченное датой.

— Нет, я его не видел.

— Уверены? Посмотрите ещё раз, вы не разглядели.

— Такое лицо не забудешь.

Галлахер неприятно улыбнулся и спрятал фотографию во внутренний карман пиджака.

— Это верно… Питер, а вы хотели бы послужить своей стране?

Вопрос повис в воздухе. В тишине он прозвучал наигранно. Колосс хмыкнул.

— Какую страну вы имеете в виду?

— Нашу, конечно. Соединённые Штаты Америки. Общую страну.

— Я из России, — сказал Колосс.

Чарльз едва сдержал нервный смех.

— Вот как? — удивился Галлахер. — Я этого не знал.

— Теперь знаете, — прогудел Колосс, грузно развернулся и сказал: — Мне пора идти.

— Нет-нет, мы ещё не закончили.

Колосс покорно остановился, выжидательно глядя на Галлахера.

— Мы столкнулись с небольшой проблемой, — сказал Галлахер доверительным тоном, тщётно пытаясь нащупать интонацию, которая бы подействовала. — Знаете, когда постоянно работаешь с людьми, волей-неволей начинаешь в них разбираться... Да... Я уверен, что вы разумный человек и согласитесь пойти на сотрудничество. Оно может быть очень выгодным.

— Что вам нужно?

Прямолинейность Распутина раздражала агента, но он старался этого не выдать.

— Откройте дверь, — сказал он.

Колосс недоумённо оглянулся.

— Эту?

— Именно эту. Я знаю, вы можете её открыть.

— Вы тоже.

— У нас нет ключа.

— И у меня нет.

— Но ваша сила...

Теперь все, даже Мистик и агент Деггинс, глядели на Галлахера с недоумением.

— Ваши парни вроде бы крепкие. Попросите их.

— Да, сэр, — поддержал Деггинс. — Если вам нужно выбить замок, мы с ребятами можем...

— Колосс, — сказал Галлахер, перекрывая голос подчинённого, — как думаете, вам было бы трудно взломать дверь?

Колосс покачал головой и отвернулся.

— ЦРУ вам заплатит. Просто выбейте дверь.

— Деньги меня не интересуют.

Сдвинувшись с места, он грузно и невозмутимо зашагал к лестнице. Жёлтый электрический свет пьяно поблескивал на его металлических плечах. Чарльз смотрел ему вслед со смутной надеждой, что Колосс обернётся — вдруг страстно захотелось увидеть эти глаза, — но Колосс не обернулся. Чарльз остался наедине с цээрушниками и Мистик.

В висках стучала радость вперемешку с гордостью — смесь, которую он редко испытывал.

— У нас есть и другие мутанты, не менее полезные и куда более сговорчивые, — быстро сказала Мистик, кожей чувствуя молчаливое бешенство Галлахера.

— Очень на это надеюсь.

— Я сейчас же приведу к вам... Сейчас, только подождите пару минут! Пару минут, и мы всё уладим!

Она исчезла. Деггинс попытался ещё раз вклиниться:

— Сэр, если вы хотите выбить дверь...

— С чего ты это взял?

— Вы сказали этому русскому, чтобы он...

— Кто тянул тебя за язык, Деггинс? Ты мог просто заткнуться и помолчать, когда тебя не спрашивают? Этот мутант мог сделать всё сам, если бы ты не полез со своими...

Галлахер осёкся и быстро глянул на Чарльза. Чарльз подмигнул ему.

Все лежало на ладони с первого слова и было очевидно без объяснений. Дело было вовсе не в том, что необходимо любой ценой осмотреть комнату. Если бы цена не имела значения, агенты не оставили бы от неё камня на камне, не моргнув глазом.

Дело было в том, что агент Галлахер не хотел марать руки. Он уже знал, что получит выговор от начальства за то, что действовал без ордера. Добавлять к этому обвинения в порче имущества и незаконном взломе ему не хотелось. Галлахер хотел, чтобы доступ в комнату ему обеспечил кто-то другой — не подчинённый и не подвластный ему человек. Это должен быть или хозяин, или тот, кто его представляет, — например, странноватый тип по кличке Колосс или услужливая дура Мистик. Если подозреваемые добровольно показали ему свои владения, его не в чем упрекнуть, и он легко спишет этот фарс на дружеский визит.

Но иллюзия дружеского визита таяла от минуты к минуте. Рычагов почти не осталось. Чарльз знал это и молча следил за развитием событий, понимая, к чему они приведут в конце: к полной капитуляции противников.

На шее Галлахера медленно вздувались красные опухшие жилы.

Он тоже это знал.

Снова раздались торопливые шаги.

— Я нашла её, Галлахер!.. Милая, пойдём быстрее, эти люди торопятся...

С ней была Китти. Заспанная, одетая в ночную пижаму, она тревожно осматривалась. Увидев Чарльза, Китти улыбнулась и помахала. Чарльз почувствовал укол боли в подреберье и затем — жгучую ненависть к Галлахеру и всем, кто ему подобен.

— Китти, расскажи мистеру Галлахеру, что ты умеешь.

— Я могу проходить сквозь стены.

Лицо Галлахера прояснилось. Он полез в карман пиджака.

— Мы ищем этого человека. Очень жаль, что пришлось так вас измучить, но у нас нет выбора. Мы хотим, чтобы тебе и твоим друзьям ничего не угрожало. Поэтому очень нужно, чтобы ты внимательно посмотрела на фото, а потом сказала, видела ты этого человека или нет.

В отличие от Колосса, Китти добросовестно изучила фотографию.

— Нет, я его я не знаю.

— Да? Очень печально… Мы уже почти закончили, осталось только осмотреть последнюю комнату. Ты не могла бы пройти сквозь стену и провести туда меня?

Тон смутил Китти — складывалось ощущение, будто Галлахер принимал её за младенца. Пару месяцев назад Китти Прайд отметила шестнадцатилетие.

— Но это комната профессора.

— Да.

— Почему вы не попросите его пустить вас?

Она оглянулась на Чарльза, ища поддержки.

— У нас есть разногласия с профессором, — сказал Галлахер. — Тебе незачем забивать ими голову.

— Но если профессор не хочет, чтобы в его комнату заходили...

— Профессор передумает, — сказала Мистик, бросив на Чарльза предупреждающий взгляд: молчи и не дергайся. Чарльз и не подумал вмешиваться. — Дорогая, ты должна просто сделать своё дело без вопросов.

— Я зайду туда, если профессор разрешит.

— О... — сказал Галлахер и насмешливо обратился к Чарльзу: — Профессор, дадите девочке разрешение?

Все смотрели на Чарльза выжидательно. Прайд хмурилась и судорожно искала в его лице ответ.

— Разумеется, Китти, ты можешь войти, — сказал Чарльз.

Все оживились. Мистик с облегчением выдохнула. Галлахер с трудом скрывал возбуждение. Он подошёл к двери и протянул Китти руку.

— Быстрее начнём — быстрее закончим.

Все ждали, но ничего не происходило. Чарльз почувствовал щекотку в позвоночнике.

— Ну же, — поторопила Мистик. — Детка, дай мистеру Галлахеру руку.

Китти скривила губы.

— Профессор дал разрешение только мне.

И провалилась в стену.

Её не было секунды две или три. Галлахер даже не успел разразиться криком, но Чарльзу показалось, что время стоит на месте. Он моргнул и тоже перенёсся сквозь стену — туда, в сознание Леншерра. Он сидел в кресле, и все мышцы свело от напряжения. Не терпелось встать и выйти в коридор. Напротив кресла стояла взъерошенная Китти и смотрела на него стеклянными от удивления глазами. Потом она вдохнула воздуха и вышла сквозь стену.

Когда Чарльз открыл глаза, вернувшись в собственное тело, он увидел Китти в окружении Мистик и цээрушников.

— Ну?

— Там никого нет.

Удивились все, даже Чарльз. Он был готов стереть всем присутствующим память и ждал момента. Теперь всё встало на паузу. Три простых слова, которые произнесла Прайд, были подобны взрыву. Чарльзу показалось, что он оглох от контузии — такая была тишина.

— Уведите её, — сказал Галлахер.

Мистик взяла Китти под локоть и проводила к лестнице.

— Ну что, Ксавье, вы довольны? — спросил Галлахер. — Думаете, я не понимаю, что вы делаете?

— А что я делаю?

— Вы растите орду малолетних преступников. Они не в грош не ставят закон, и, уверяю вас, однажды им это аукнется.

— Боюсь, эти люди будут следовать своему закону, а не моему и не вашему.

— И вы этим гордитесь? Что вы сделали сейчас — применили свои телепатические штучки? Заставили бедную девочку служить вам?

— Я не стал бы и пробовать.

— Вы лжёте! — закричал Галлахер, потеряв над собой контроль. — Я сумею доказать, что вы совершаете преступление, вы предстанете перед судом!

— Пожалуйста, покиньте мой дом.

Мистик, нервная до полуобморока, машинально открыла рот, чтобы вмешаться, высказать своё мнение... И не решилась. Прежде она никогда не видела Чарльза таким.

Она шла на первый этаж в компании агентов, парализованная чувством внезапного страха. Рейвен не могла подобрать к нему названия и не сумела найти причину. Она мало интересовалась политикой, предпочитая не лезть слишком глубоко. Юридические аспекты тоже её не интересовали. В сущности, мир Рейвен Даркхолм был крайне ограничен простыми реалиями: школой, вечерними посиделками за ужином, знакомыми людьми и привычными темами, студентами, разговорами, неподдельной тревогой за права мутантов. Иногда каждодневная рутина разбавлялась невинными сексуальными приключениями с Хэнком Маккоем. Хэнк был неуклюж и не слишком романтичен; её это устраивало. Запретность и щекотливость подобных похождений возбуждала её. Ей нравилось думать о том, что у женщины непременно должен быть грязный скелет в шкафу. Хэнк Маккой не подходил на роль постоянного спутника жизни, но грязный скелет из него вышел вполне недурной.

Рейвен привыкла к этой жизни и научилась ею наслаждаться. Перемены больше пугали её, чем радовали. Она давно не планировала никаких изменений, но сейчас вдруг подумала, что упустила важную деталь в ходе событий.

Она позволила Чарльзу выйти из-под контроля.

Своенравность не сулила ничего хорошего. Рейвен плохо разбиралась в прогнозах и аналитике, но одно было ясно: что-то под ногами пошатнулось. Аккуратный умытый мирок, в котором она жила десятилетиями, неожиданно стал шатким, как карточный домик. Краем уха слушая возмущения Галлахера, она размышляла о том, что можно исправить и — главное — как.

Поговорить с Чарльзом. Вот лучшая перспектива. Нужно просто поговорить с Чарльзом, и всё как-нибудь образуется.

Чарльз проникнется, найдёт в мироздании ошибку и всё исправит.

Так было всегда.

Она немного успокоилась, забыла про прежние страхи и почувствовала себя лучше. Рейвен довела агентов до дверей, сердечно и ядовито распрощавшись. Галлахер был взбешён. Созерцание его бешенства приносило Рейвен удовольствие. Не то чтобы она ненавидела его. Чувства главным образом сводились к мести. Её задело то, что этот синий воротничок пытался помыкать ею, как обслуживающим персоналом. Хорошо, что Чарльз поставил Галлахера на место.

Иногда брат бывал впечатляюще храбрым. Рейвен восхищалась этим, хотя сама не стала бы лезть в пекло — она знала, что такие выходки значительно укорачивают жизнь, а жить Рейвен очень нравилось.

По крайней мере, она так думала.

С крыльца она следила за тем, как автомобили с государственными номерами трогаются с места и выезжают за ворота. Осмелев, она даже насмешливо помахала им, наплевав на осторожность и дипломатию. Пусть сукины дети знают, что они проиграли. Школа профессора Ксавье снова на коне.

Повеселев, Рейвен вернулась в дом и закрыла парадную дверь. Дети разошлись по спальням. Школа готовилась ко сну.

«Всё наладится», — сказала себе Рейвен, прогоняя последние призраки мрачных мыслей. В коридоре она увидела промелькнувшую белую шевелюру.

— Ороро!

Гроза обернулась. Вид у неё был взволнованный.

— О, а вот и ты. Я везде тебя ищу. Чарльз попросил всех старших собраться в кабинете.

— Уже почти ночь, неужели это не могло потерпеть до утра?

Все ждали. Джин и Скотт зевали, усевшись на одно кресло. Колосс, громадный и недвижимый, устало привалился к стене. Ещё несколько человек расселись то там, то тут.

— Долго ещё ждать? — спросила Рейвен.

Ей никто не ответил. Дверь открылась, вошёл Чарльз. Широкий и лёгкий шаг. За спиной семенит Китти.

— Доброй ночи, — сказал он. — Простите за сумятицу. Есть срочное объявление. Не займёт много времени.

Он стоял посреди кабинета. Китти слегка оробела и отступила в тень; присутствие на важном собрании среди старших мутантов приводило её в трепет.

— Вы, конечно, уже знаете про обыск, который устроил нам ЦРУ. Надеюсь, он не доставил много неудобств. Я прошу вас успокоить учеников. Нельзя допустить, чтобы такие проволочки сказывались на их жизни. Какие бы требования не выдвигало ЦРУ, помните о том, зачем мы собрались в этой школе.

Чарльз говорил размеренно и негромко, не повышая голоса. Ему не нужно было пускаться в ораторские ухищрения. Все и так его слушали.

— А что Леншерр? — подала голос Гроза. Все посмотрели на неё. — Они больше не явятся его искать?

— Явятся.

— И ты... то есть, я хочу сказать, что нам делать тогда? Что мы будем делать, когда они вернутся?

— Лично ты — ничего.

— Прошу прощения?

— Ты ничего не будешь делать, когда они вернутся. Агент Галлахер — моя забота.

— А Леншерр? — настойчиво повторила Гроза. Она оглянулась в надежде получить поддержку, но лица окружающих были встревоженные. И пустые. — ЦРУ явилось сюда из-за него. Он виноват в том, что на нас свалилось. Мы не имеем никакого отношения к его выкрутасам и вынуждены за них расплачиваться. Для начала нужно убедить правительство, что мы не прячем государственного преступника, и только потом мы сможем наладить с ними какой-нибудь диалог. Чарльз, я прошу тебя: поговори с Галлахером по-человечески. Объясни ему, что мы не скрываем Магнето в подвале, и всё обойдётся.

Она смотрела коровьим вглядом красивейших тёмных глаз. Взгляд всегда действовал безотказно. Тон был в меру требовательным и даже мягким. Гроза, в отличие от Рейвен, умела действовать изящно, без топорности: все претензии она виртуозно драпировала дружеским советом.

Пока она говорила, Чарльз сел в кресло за столом и откинулся на спинку. Выглядел довольным. Дождавшись, когда она закончит, с наслаждением хрустнул шейным позвонком.

— Разве я говорил, что Эрика в доме нет?

Гроза выпрямилась и наклонила голову — пыталась понять, шутит он или нет.

— То есть как?

— Так. Я ни слова не сказал о том, что Магнето не у нас. Я говорил о незаконности обыска.

— То есть... — сказал Скотт. Для переваривания этой мысли ему требовались усилия. — Хотите сказать, что Магнето... здесь? В школе?

— Конечно, Магнето в школе. Куда он ещё мог пойти?

— Чарльз, — сказала Джин, тщательно подбирая слова. — Если это юмор, то его нельзя назвать смешным.

— Юмор? Боже, нет!

Чарльз засмеялся низким плавным смехом. Присутствующие не могли вспомнить, когда в последний раз видели хохочущего Чарльза.

— Не советую лезть на кухню в ближайшие полчаса — Эрик проголодался и будет в ярости, если кто-то помешает ему поужинать.

Джин стала белой, как мел. Скотт взял её за руку, словно готовясь защищать (от кого? ). Рейвен поднялась на ноги и ледяным голосом сказала:

— Ты слишком далеко заходишь, Чарльз.

— Я лишь осуществляю твои желания.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты мечтала об объединении мутантов. Ты хотела, чтобы я публично заявил о том, что Вашингтон нарушает наши права. Ты хотела, чтобы я защитил мутантов. Так вот: я защитил.

— Я не это имела в виду. Я говорила не о Леншерре, чёрт возьми!

— А о ком — о себе?

— Об общих правах.

— Права Эрика менее общие, чем твои?

Гроза быстро посмотрела в сторону Китти.

— Сейчас не время это обсуждать.

Все остальные тоже обратили взгляды на Прайд.

— Выходит, Леншерр был там, в спальне? — отрывисто спросила у неё Рейвен. — Ты соврала агентам? Знаешь, чем это грозит?

— Не стоит, — вмешался Чарльз, не дав Китти ответить. — Я уже сказал ей, что врать нехорошо.

— Нехорошо? Это дача ложных показаний. Государственное преступление, если хочешь знать. Такой пример ты подаёшь студентам — потакаешь убийцам и лжецам?

На Китти было страшно смотреть: она густо покраснела от шеи до лба. Все это заметили.

— Рейвен, — пробормотала Джин, — по-моему, ты преувеличиваешь...

— К этому всё и идёт! Ты и твой дружок-лизоблюд — вы что, глаза разуть не можете? Не видите, что Чарльз навязает нам свои правила?

— Это не так, — отрезал Скотт. — Что ты вообще можешь знать? Профессор вовсе не...

— Она права.

Скотт вытаращился на профессора, как на прокажённого.

— Рейвен права, — повторил Чарльз. — Я навязываю свои правила.

— Вот, — торжествующе сказала Мистик. — Ты наконец признаёшь это.

— Я навязываю свои правила и буду навязывать их и дальше, — продолжил Ксавье спокойным голосом, не отводя от Мистик глаз. — Это моя школа. Я её создал. Это мои студенты, и мне решать, хороши они или плохи. Это мой дом, и я буду диктовать, кто будет здесь жить. Эрик останется. Это не обсуждается.

— У нас есть право на своё мнение, — сказала Гроза.

— Несомненно.

— И мы можем его высказывать.

— Да.

— И мы можем настаивать на том, чтобы оно выполнялось.

— Не в моей школе.

Воцарилось молчание, долгое и шокированное. На лице Колосса, так и не проронившего ни слова, сквозила мрачная улыбка. Рейвен напоминала разъярённую волчицу, попавшую в капкан. Все остальные смахивали на картонные декорации.

— Проблемы с Галлахером — моя забота. Если я узнаю, что кто-то из вас вздумал взять эту заботу на себя, вы вылетите отсюда мгновенно. На этом всё.

В коридоре он обнял Китти за плечо.

— Пойдём, провожу до комнаты.

Они шли. Китти боролась с желанием засыпать вопросами: он был так спокоен и умиротворён, что ей не хватало наглости помешать этому. Наконец она расхрабрилась и у последнего поворота спросила:

— Профессор, вы уверены, что вам за это ничего не будет?

— Нет, — подумав, ответил он. — Не уверен.

— И вы всё равно будете настаивать на своей правоте?

— Буду.

— Но что, если они... они вас...

Ей было сложно закончить фразу. Он довёл её до комнаты и крепко сжал ладонью плечо — лишь на одно мгновенье. Китти взглянула в его лицо и испугалась. Лицо было ясным и безмятежным.

— Позаботься о себе, — сказал он почти ласково, с еле слышной нежностью, как сказал бы не учитель, а отец.

Затем развернулся и, не оглядываясь, ушёл.

Она стояла на месте, боясь, что если сдвинется, сразу разрыдается: то ли от страха, то ли от счастья — больше не разобрать.

* * *

Здесь должна была быть боль. Или стыд.

В конце концов, люди всегда много говорили о боли, ждали её, и чем дольше растягивалось ожидание, тем сильнее рос страх. Люди боялись слишком многого, и Чарльз тоже был среди этих людей.

Когда-то. Больше — нет.

От оргазма спину прошибло липким потом, пот потек по коленям, ресницам, ступням и весь кончился, но боль не пришла. Стыд — тоже.

Пришла невесомость.

Чарльз лежал на постели, обнажённый до последнего нерва; рука машинальным жестом гладила Леншерру волосы. Эрик положил голову Чарльзу на живот — ему раньше нравилось так лежать. Тёмные, влажные от пота волосы липли к его вискам.

— Так мечтал об этом. Хотел тебя. Почти каждый день.

— Я знаю.

— Не чаял, что сбудется.

— Да.

Тело ломило, а темнота убаюкивала. Каждый сустав издавал далёкий бесшумный звон. Чарльз не мог разобрать, что чувствует — тяжесть или лёгкость, счастье или горе.

Он чувствовал себя так, будто что-то в нём умирает.

Это действительно было так: в нём умирала ложь.

Ложь, ложь — всякая выдумка, проникшая в тело и разум извне. Ложь как вирус, как чужеродная ткань, отторгаемая реципиентом. Ложь, призванная унижать и превращать человека в ничто.

Ложь — все возмущённые взгляды Рейвен, всё осуждение Грозы, всё давление правительства, все рассказы о грехе инакомыслия, о необходимости потакания большинству.

— Не нужно, — тихо сказал Эрик, — напрасный труд. Скоро станет легче.

Он помолчал, поцеловал Чарльза в ребро и добавил:

— Тело — это как предсмертное слово: единственное, что остается, когда не остается ничего.

Ложь умирала в Чарльзе; её сменяло нечто, чему он не мог подобрать названия. Чувство в груди расправлялось, как свежая простынь, и раздувалось, как шар.

Эрик подтянулся на руках, лёг на подушку рядом. Двуспальная кровать скрипнула под его весом. Он лёг на бок лицом к Чарльзу, и свет луны тускло очертил линии тела. Чарльз провел по контуру тяжёлой ладонью. Кожа под пальцами была горячей и шероховатой, как поверхность речной гальки.

— Не жалей, — сказал Эрик.

— Это не так легко.

— Лёгкий путь не для тебя.

— Как думаешь, они что-нибудь поняли?

— Ни черта, — раздражённо ответил Эрик, закрыв глаза. Веки у него были тонкие, как рисовая бумага. — Ни черта они не поняли.

— Я надеялся, что они попытаются.

— Значит, перестань надеяться. Хочешь, я вмешаюсь?

— Я уже говорил, что не нужно.

— Чарльз, я не Рейвен. Мне не нравится отсиживаться в сторонке, пока ты решаешь проблемы.

— Но это мои проблемы, — сказал Чарльз.

— Галлахер — тоже твоя проблема?

— Да. С ним я разберусь сам.

Чарльз видел, как трудно Эрику даётся эта мысль, как она вызывает у него физическое отторжение.

— Ладно.

Чарльз ему улыбнулся.

— А работу ты мне дашь?

— Что?

— Работу. В школе.

— Хочешь работать здесь?

— Неважно, где, — отрезал Леншерр. — Хочу заниматься делом, и всё... Чему ты улыбаешься?

Чарльз засыпал. Сон захлёстывал его волнами. Агония лжи прошла. Он лежал, чувствуя, как Леншерр неловко, словно стесняясь этого, придвигается к нему ближе. Потом с непривычной кротостью укрывает Чарльза одеялом, поправляя его по краям.

Чарльз не спал ни с кем уже много лет — так, чтобы уснуть и спать до утра. Обкусанная луна сонно вываливалась из окна в комнату. Голый Леншерр встал с постели и задёрнул шторы.

Чарльз засыпал, не зная, что Эрик не уснёт до утра — будет лежать рядом и смотреть в лицо, следом раскурит трубку. Он сядет в кресло, не потрудившись одеться, и оттуда станет нервно следить за расслабленным телом в постели.

Эрика подстегнёт желание. Он будет хотеть Чарльза так, как никогда раньше, и желание обожжёт жаром каждую клетку тела. Он заметит в висках Чарльза седину и разозлится на всех и каждого. Волчья тоска и страсть растрясут все внутренности, переставят органы внутри тела.

Эрик не сдвинется с места. Он будет ждать рассвета и охранять от чудовищ, а под утро уснёт счастливым и истощённым.

Так — сквозь годы, стены и седину, — к ним возвратится Правда.

Завтра.

Сегодня пора спать.

* * *

Кабинет Ороро Монро не был насыщен деталями. Став преподавателем, она получила свой учебный класс и отдельную спальню. Спартанский порядок царил в обеих комнатах. Гроза тщательно заправляла кровать. Её стол оставался пустым и чистым. Всё лежало на своих местах. Мир Грозы был отточен — в нём ничто не мешалось взгляду.

Только одна деталь могла бы привлечь внимание случайного зрителя: на спинке стула висел свитер. Гроза оставляла его в кабинете, чтобы греться по вечерам. В последние месяцы её то и дело охватывал холод.

Сегодня тоже. Неспокойная ночь, муторная. В висках настойчиво звенит головная боль. Час назад она вернулась с собрания Чарльза и с тех пор не могла найти себе места. Она попробовала уснуть, сон не шёл. Тогда Гроза вернулась в свой кабинет и села за стол. На столе лежали расходные документы.

Сумма не сходилась.

Глядя на цифры, Гроза почувствовала озноб. Холод забрался ледяной ладонью за шиворот. Гроза встала с кресла и надела свитер. В оконном стекле она словила своё отражение. Что-то заставило её остановиться и приглядеться к себе.

Иногда Ороро Монро забывала о том, что ещё очень молода. Случайные знакомые обычно классифицировали её как ухоженную женщину за тридцать. В пользу этого выступал строгий стиль и жёсткий осмысленный взгляд. В уголках глаз обосновалась сеточка мелких морщин.

В этом году ей исполнилось двадцать пять.

Она попала в школу Ксавье на двадцатом году жизни. Нелепая и вздорная уличная девица с буйной копной белых, как мел, волос. Её было легко отследить и легко поймать. Профессор отправил к ней на встречу Джин Грей. Невозмутимая и невыразительная, Грей не произвела на Ороро впечатления.

А вот профессор произвёл.

Когда Джин Грей впервые упомянула о профессоре, Ороро представила степенного старика с окладистой бородой и в поношенном костюме. Гроза воображала, что это имя — профессор Чарльз Ксавье — должно принадлежать престарелому гению, скрипящему, как немазаная телега.

Но профессор оказался другим. Первый раз она увидела его в вестибюле школы. Он стоял под светом высоких люстр, невысокий, но из-за осанки кажущийся выше. Он не стал дожидаться, когда к нему подведут Грозу и представят — подошёл сам пружинистым крепким шагом. Пронзительные глаза взглянули в лицо Ороро. Гроза остолбенела — никто и никогда не смотрел на неё так.

Взгляд Ксавье был кристально чистым, словно ничто не имело на него влияния. Так глядят лишь маленькие дети.

— Добрый день, — сказал он ей, двадцатилетней оторве без роду и племени, и приветственно протянул руку, — меня зовут Чарльз Ксавье. Я рад, что ты с нами.

В тоне не было сомнения. Он не обсуждал это: «Ты — с нами». Гроза, не верившая ни в бога, ни в чёрта, вдруг ему поверила.

В те времена Ксавье казался ей идеальным: подтянутый, ироничный, умный и молодой мужчина. Пятнадцатилетняя разница в возрасте несла особую пикантность, а скрытность Ксавье подстёгивала интерес.

Не без оснований Гроза считала себя сексуальной: в ней были и шарм, и яркость, и природная мощь. Её внешность завораживала незнакомцев. Ко всему прочему, у Грозы был незаурядный и тонкий ум, удачно дополняющий природную красоту и юность. В прежние годы она пользовалась бешеной популярностью у противоположного пола и презрительно кривила губы перед каждым вторым. С Ксавье это не работало.

С ним не работало ничего из привычного арсенала. Он не подходил под арсенал — нет, не из-за телепатии, а из-за несоразмерности обстоятельствам. Гроза не могла отделаться от чувства, что этот некрупный и невеликий человек обладает даром заполнять собой всё: комнаты дома, лужайки, умы, разговоры, время. Он уходил из комнаты, и комната становилась пуста. Толстые стены большого старинного замка не могли вместить его незамутнённой души.

Она хотела его — впервые в жизни хотела кого-то сознательно, уверенно, с чётким пониманием, чего именно жаждет. Она хотела получить тело (узнать, что скрывается под твидовым пиджаком и тёмными брюками), но больше всего хотела урвать кусок души. По ночам её преследовала абсурдная мысль: не прокрасться ли к нему в спальню? Ксавье не святой, ведь спит же он с кем-то? Она не хуже других.

Однажды Гроза совершила глупость: вечером после занятий позвала его выпить кофе. Он посмотрел ей в глаза. В глазах она прочла: дело не в том, что профессор не видит притязаний. Чарльз видел её насквозь.

— Я очень устал, — сказал он искренне, без оправданий. — Выпьем кофе утром?

— Конечно, — без запинки ответила Гроза чужим голосом. Чарльз улыбнулся, пожелал ей спокойной ночи и ушёл.

Он был мил и вежлив, ничем её не унизил. Винить его было не за что, но Гроза твёрдо знала: лучше бы он дал ей пощёчину.

Что-то в ней поменялось. Девушка, проснувшаяся следующим утром в своей спальне, больше не была страстной угонщицей тачек и юной оторвой из богом забытой страны. Теперь её звали Гроза.

Гроза носила строгие костюмы и коротко стриглась. Она умела работать, говорила поставленным голосом и блестяще управляла интонацией. Ей не составило труда взять на себя часть организационных вопросов и контролировать бюджет школы. Гроза не то что бы нравилась людям, но её уважали. Со всеми она сохраняла приятельские отношения. Ей импонировало общество, состоящее из посредственностей. Она знала, что Мистик непроходимо тупа, Джин Грей ведома, Хэнк ни в чём не уверен, а Скотт Саммерс — ничтожество. Это её устраивало: на фоне таких соплеменников Гроза выделялась умом, сдержанностью и изысканностью. Одиночество пугало Грозу больше, чем засилье обывателей: оставаясь одна, Гроза ощущала сосущую пустоту под ребрами, будто бы всё заслуги не существовали без признания оных.

Что до Чарльза... О, теперь Ксавье внушал Грозе нечто большее, чем похоть. Он воплощал страхи. Само его лицо было выражением сепарированной личности. Чарльз Ксавье не спрашивал советов, не зависел от мнений. Он существовал сам по себе, и — самое страшное — ему это нравилось.

Тогда она захотела увидеть его сломленным.

Гроза не была наивна. Она знала, что не сможет разгромить его нахрапом. Здесь требовалось нечто иное — медленное подтачивание, незаметное и фатальное, которому нечего противопоставить.

Первые шаги в этом направлении Гроза делала неуверенно и с оглядкой, подчас не осознавая, что строит систему. Но система построилась. Сначала Чарльз перестал покупать твидовые пиджаки, потом исчезла живость. Из голоса пропала требовательность, а из манер — нахальность. Он становился не лучистым, а тусклым; прежняя сочность характера уступила место усталому флегматизму. Профессор впал в летаргию, а затем прекратил читать мысли.

Чувства вины у Грозы не было. Ненависти — тоже. Ороро Монро не была ни хорошей, ни плохой. С чистой совестью она полагала, что в мире нет чёрного и белого — только разные оттенки серого, как в офисном гардеробе. Она не сотворила ничего плохого и не желала профессору зла.

Ей хотелось только послушания. Покорности. Соблюдения правил. Она хотела, чтобы мужчина, в которого она когда-то была влюблена, стал зависим от неё, как от воздуха.

Разве это так плохо?

Разве зависимость — это не любовь?..

Глянцевая поверхность скрывала морщины и преломляла линии. Гроза хотела бы увидеть в отражении сильную мудрую женщину — такую, которой бы покорился Чарльз. Из отражения смотрела испуганная девица в нелепом свитере с перекошенным от злобы лицом.

Вдруг испугалась. Свитер перестал греть. Вздрогнула, будто бы кто-то больно ткнул в спину. Оглянулась. За спиной — никого.

Гроза была одна.

Всё тело свело в судороге напряжения. Гроза нервным движением задёрнула штору. Отражение исчезло, но облегчения не наступило. Ороро села в своё кресло и с минуту посидела, заставляя себя не двигаться.

Она разглядывала расходные документы с прорехами в бюджете. Чарльз знал об этих прорехах, но не вдавался в детали — его скорее занимало зарабатывание денег, нежели траты. Расхождение в суммах не было случайной ошибкой. Гроза знала, куда ушли неучтённые деньги, и знала, что за этим стоит.

Из Хэнка Маккоя мог бы выйти великий учёный, но он предпочёл политику. Обитатели школы Ксавье его поддержали (все, кроме самого Ксавье). Модная идея о лоббировании расцвела пышным цветом. Хэнк давно готовил под неё почву и пространно намекал. Чарльз или не понимал намёков, или делал вид, что не понимает. Тогда Гроза взяла всё в свои руки и принялась выкраивать для Маккоя средства — сначала мелкие суммы, затем не очень. Хэнк Маккой пробивался в политике так, как его учили наставники (впрочем, стоит отметить — себе не брал ни цента, всё ушло высокопоставленным друзьям). Гроза не питала любви ни к Маккою, ни к его друзьям. Она помогала, потому что верила, что миром правят связи, и только связи. Чарльз должен был понять это. Он и понял бы — не сейчас, а, скажем, через год.

Но тут появился Леншерр и всё испортил. Всё ведь так хорошо шло, чего не хватало?

Минут через десять она успокоилась, разожгла камин и отправила документы в огонь. Языки пламени впились в края быстро темнеющей бумаги.

Цифры исчезали в огне. Мысли пришли в норму. Гроза не сомневалась — она уничтожала улики намеренно, без осечек и колебаний. Огонь пьяно поблескивал в глубине её тёмных глаз.

Всё приходило в норму.