Часть 3. Право.

Чарльз закрыл дверь и включил ночник. Сумрачный свет лизнул Леншерра в лицо. Леншерр поморщился.

— Ничего не хочешь мне сказать?

— Успокойся.

— Я спокоен.

— Нет, не спокоен, — Леншерр слабо усмехнулся и со значением добавил: — Просто успокой свой мозг.

За стенкой в коридоре пронеслась ватага детей. Ужас, нахлынувший на Чарльза в эту секунду, имел простую природу: всё это происходило в реальности, не было никаких снов, не было видений и случайностей. Всё настоящее.

И Леншерр — настоящий.

Реальность была безжалостна к Чарльзу, она не делала поблажек и ничего не списывала со счетов. Он закрыл руками лицо и молча простоял так несколько секунд, пытаясь подчиниться, успокоиться, дать себе минутную передышку. Леншерр сделал пару неуверенных шагов и тусклым голосом позвал:

— Чарльз?..

— Не подходи ко мне.

Леншерр послушно остановился; лицо его не выражало раздражения — только покорность и смирение, непривычные и оттого пугающие. Леншерр был готов слушаться любого его слова.

Так было всегда. Леншерр всегда подчинялся ему, и никому другому. У других не было права на власть, но право Чарльза Эрик охотно признавал. Даже тогда, когда Чарльз и сам в него не верил. Сейчас, например.

Сколько лет понадобилось, чтобы это понять? Семь?

Твою мать, семь лет.

— Я хочу узнать всё по порядку, — сказал Чарльз. — Немедленно.

— Ты уже всё знаешь.

— Нет, не знаю.

— Знаешь. Ведь ты сам всё устроил.

Чарльз вытащил из кармана письмо и отдал Леншерру. Леншерр осторожно принял его из рук, опустил взгляд на карандашные слова «Ты не один» и улыбнулся. Улыбка омолодила его на годы.

— Да, мне это тоже понравилось.

— Выходит, ты знал, что это... это...

— Что это ты пишешь письма? Конечно.

— Но ты не сказал мне.

— Нет.

Буквы на бумаге утратили смысл, объяснения — тоже. Эрик не бился в агонии, не упрекал, не закатывал истерик, как Мистик. Он только смутно беспокоился и бросал на Чарльза тревожные взгляды: мол, как ты? Всё нормально? Успокойся, всё уже позади.

Это выбивало из колеи.

Чарльз сел в кресло, откинув голову на спинку. Боль в висках понемногу утихала, и по мере её отступления мысли выстраивались в ровную колею.

— Значит, мои сны о тебе вовсе не были снами.

— Нет.

— Всё это происходило в реальности.

— Да.

— Я писал тебе письма... писал чужой рукой... господи, карандаши! Ну конечно. Все письма написаны карандашами, потому что у твоих сторожей не было ничего металлического. У них не было ни стержней, ни ручек, только карандаши...

Леншерр кивнул.

— Я забирался в их разум и писал тебе письма, а потом подкладывал в камеру, находясь в теле другого человека. А когда я говорил с тобой... там, во снах... я тоже был в чужом теле?

— Постоянно.

— Но ты не выказывал удивления.

— Я быстро привык.

— И сегодня тоже? Сегодня, здесь, несколько минут назад...

— Ты был в теле какого-то подростка.

Чарльз не сдержал иронии:

— Ты поэтому меня оттолкнул?

— Ну, Чарли, я же не трахаюсь со школьниками.

Чарльз захохотал. Леншерр тоже усмехнулся. Но никакой радости в смехе не было, и он быстро утих.

— Что ж, — сказал Чарльз. — Это многое объясняет.

— Это объясняет всё.

Леншерр некоторое время неподвижно стоял на месте, как статуя в мраморе, а потом отмер, подошёл к спинке кресла и осторожно положил руки Чарльзу на плечи. Чарльз дёрнулся, как от застарелой боли, но не вывернулся и не сбросил чужие руки с плеч.

— Ты думаешь, что здесь есть какое-то противоречие, — тихо, почти шёпотом сказал Эрик. — Но противоречия не существует. Ты просто запутался, слишком долго от себя бегал. Всё дошло до того, что единственную адекватную реальность ты стал воспринимать как сон. Проваливался в неё, как в сон, и забывал об этом, как забывают о сне. Но я ничего не забыл м больше не дам тебе бегать.

— Зачем? — устало спросил Чарльз. — Какое тебе дело, господи?

— Я очень долго ждал, когда ты себя примешь. Ты почти сделал это. Но у меня нет сил смотреть на твою агонию. Это не в моих интересах.

— Почему? Зачем тебе заботиться о том, как я себя чувствую, какое это имеет значение?

— Мне это нужно, — пожав плечами, ровно сказал Эрик. — Я собственник, Чарльз. Я не хочу, чтобы умерло то единственное, чем я всё ещё дорожу.

— Дорожишь чем — сексом?

— Сексом, — со смешком сказал Леншерр. — Ну да.

Повисла тишина. Она не нервировала. Чарльз не ощущал в ней никакой натянутости.

— Хорошо. Всё это сделал я. Я писал тебе письма, я приходил к тебе, я вытащил тебя оттуда. Я приходил к тебе постоянно. Но ты ни разу не обмолвился об этом. Ты не признался ни мне, ни ЦРУ...

— Да.

— Почему?

— А что бы ты сделал, если бы я признался?

Чарльз уткнулся в пристальные серые глаза.

— Прости?..

— Я спрашиваю не риторически. Меня интересует ответ.

— Я бы сошёл с ума.

— Значит, я не хотел, чтобы ты сошёл с ума. Я хотел, чтобы ты понял всё самостоятельно, без моей помощи. И ты понял. Ты хоть понимаешь, как это ценно? Если бы ты узнал об этом тогда, когда находился во власти ЦРУ, ты бы выдал им себя без промедлений, потому что счёл бы себя виновным. Система держалась на твоей покорности.

— Значит, теперь покорности больше нет?

— А сам-то ты как думаешь?

Чарльз улыбнулся ему. Что-то в лице Эрика изменилось. Он круто развернул к себе кресло, сел на пол и вцепился в колени Чарльза.

— Чёрт побери, хватит! Не позволяй им этого. Не позволяй диктовать, что хорошо, а что нет. Ты хозяин себе, не позволяй этим скотам думать, что ты ответственен за их жизни. Не позволяй помыкать собой, ты же... ты же создан для большего.

— Я знаю.

— Ты знаешь, но боишься! Боялся годами — того, что они не поймут тебя, что они осудят, что они загнутся без тебя, что ты должен им самого себя. Ты не раб этим людям.

— Эрик, я так перед тобой виноват.

— Да нет же! Ты больше ни в чём не виноват. Посмотри мне в глаза. Посмотри немедленно, или я заставлю.

— Что ты хочешь услышать?

— Я хочу услышать, что ты невиновен. Я хочу услышать, что твой разум — блестящий, лучший разум из всех, какие я встречал, — стоит большего, чем прислужничество. Я хочу услышать, что ты понимаешь, кто ты и в чём твоя ошибка.

— Знаешь, я последние годы всё гадал, почему в мире происходит всё меньше и меньше полезного. Почему всё так складывается. Почему никто не хочет управлять, почему никто не желает создавать...

— Потому что они не способны создавать, — жёстко сказал Леншерр, — но им это и не нужно. Им не нужно управлять миром. Достаточно управлять тобой.

— Ты ведь всё это знал, да? Ты знал это — тогда?

— Всегда, — тихо сказал он.

Помолчал и добавил:

— Чарльз... я знаю, что ты избегаешь телепатии. Какая-то часть внутри тебя избегает — та, которую ты ошибочно считаешь осмысленной. Ты избегаешь своего таланта, потому что думаешь, что он каким-то образом принадлежит человечеству. Ты вынужден не пользоваться телепатией, чтобы не отдавать её на службу чужакам. Я понимаю это. Но в этот раз прошу тебя кое-что посмотреть.

Он ещё не закончил фразу, а Чарльз уже всё понял: и то, что увидит, и к чему это приведёт.

Он понял всё так ясно и звонко, как бывает в саду в безоблачный полдень: заметен каждый лепесток, росток травы и всё, что скрывается за деревьями. Солнце высвечивает каждую травинку, и, куда бы ты ни повернулся, всюду открывается обновлённая реальность, понятная и чистая, не обезображенная сумеречными тенями.

Леншерр послушно прикрыл веки. Чарльз приложил палец к виску.

* * *

Не был в этой комнате раньше, но всё здесь ему знакомо. Государственные учреждения такого типа одинаковы, как заводские кукольные дома; в них создана иллюзия уюта и индивидуальности, но ни того, ни другого нет. Одни и те же стулья и столы, тот же свет из притворно обнажённых окон. Простота и обнажённость этого порядка напоминали не нагую Венеру. Всё это навевало лишь смутные мысли о шлюхах.

Чарльз увидел комнату, а затем — её посетителей. Их шестеро: Галлахер (его молодость ещё смутно заметна), четыре его помощника и Эрик Леншерр.

— Итак, мистер Леншерр... могу я называть вас мистером Леншерром?

— А какой выбор?

— Я слышал, что вас также называют Магнето.

— Что ж, раз слышали, называйте меня Магнето.

Галлахер бегло взглянул ему в глаза. Эрик растянул губы в широком оскале.

— Итак, Магнето... Прежде всего простите, что подняли вас в такую рань, но нам было необходимо...

— Что вы. Я сам с удовольствием приехал.

Галлахер снова посмотрел на него, теперь уже с тревогой.

— Да?

— Я бы не приехал, если бы не захотел.

— Ах. Ну да. Вы у нас крайне своевольный.

— Рад, что понимаете.

— Нет нужды напоминать, насколько ваше присутствие ценно для нас, — продолжил Галлахер. Его взгляд неустанно шарил по лицу Леншерра, пытаясь найти что-то, но ничего не находил. — Должен сказать, наша вчерашняя встреча здесь навела шороху... Вы с профессором очень впечатлили директора.

— Не сомневаюсь.

— Коль так, то вы должны понимать и причину такого отношения. Директор ЦРУ не привык к тому, что ему угрожают.

— Я отлично его понимаю. Я ведь тоже не привык к угрозам.

— На что вы намекаете?

— Я не намекаю, а говорю прямым текстом: я не привык к угрозам, поэтому ваши угрозы терпеть не буду. Директор ЦРУ может ощутить на собственной шкуре, как неприятны подобные инциденты. Быть может, это чему-то его научит.

Губы Галлахера скривились, но он быстро взял себя в руки.

— Уж не хотите ли вы сказать, что вам безразличны наши требования?

— Совершенно верно. Мне они безразличны. Я заинтересован в обоюдовыгодных отношениях. Если вы не готовы предложить их, то нам не о чем говорить.

— Мы предлагаем такие отношения.

— Правда? Я, кажется, прослушал в прошлый раз.

Лицо Галлахера пошло пятнами. Он весомо проговорил:

— Мы предлагаем вам нашу лояльность в обмен на то, что вы не станете предъявлять никаких претензий и не будете применять силу против нас.

— Лояльность? Как интересно. Что это значит?

— Прошу прощения?

— Я хочу знать, что вы понимаете под лояльностью.

— Вашу безопасность.

— Выходит, вы будете меня охранять?

— Если вам угодна такая формулировка.

— Окей. Угодна. От кого именно вы собираетесь меня охранять? От себя самих?

Цвет лица Галлахера менялся от слова к слову.

— Представьте, что вам в лицо направляют пистолет и говорят: он не выстрелит, если вы нам заплатите. Как, по-вашему, можно назвать это охраной?

— Мистер... Магнето... вы играете с огнём. Мы преследуем гуманные цели.

— Гуманность — чушь собачья. Я хочу, чтобы вы не трогали ни меня, ни Ксавье, ни школу, и не думаю, что подобное желание требует оплаты. Плату за жизнь обычно взымают рэкетиры. Но вы не хотите называться рэкетирами. Вы хотите соблюсти требования закона. Вы хотите, чтобы я пошёл на ваши условия добровольно. Вы хотите показать мне кнут, но не хотите им ударять.

— Но нам нужно ваше согласие.

— Согласие на то, что вы вправе распоряжаться моей жизнью? Такого согласия я не дам.

— Значит, ваш путь — насилие?

— Сам по себе — нет. Но насилие как средство самозащиты я признаю в полной мере. Я признаю право сопротивляться, когда кто-то мне угрожает. Ваши попытки сделать всё добровольно на ниве гуманности пройдут с профессором Ксавье, но не со мной.

Галлахер вновь нацепил на лицо безликую улыбку.

— Вы очень сложный человек, Магнето.

— Что вы. Я простой.

— С профессором Ксавье намного легче вести дела.

— Это ненадолго.

Безмолвные друзья Галлахера ощутимо напряглись.

— Вы собираетесь настроить профессора против нас?

— Нет, вы сделаете это сами.

Галлахер в замешательстве не сразу нашёл, что сказать. Наконец отмер.

— Я вас не понимаю.

— Давайте обрисуем развитие событий, — любезно сказал Леншерр. — Сегодня вы предлагаете нам безопасность в обмен на то, чтобы мы не высовывались. Требование само по себе абсурдное, поскольку мы граждане Соединённых Штатов, и безопасность гарантирована конституцией. Таким образом, вы предлагаете ничего в обмен на безмолвие. Завтра вы предложите своё ничего в обмен на сотрудничество, и школа будет вынуждена подчиняться под угрозой. Вы станете эксплуатировать свой инструмент всё с большим размахом, руководствуясь покорностью ваших жертв, и однажды ваша политика дойдёт до той точки, в которой Чарльз Ксавье задаст себе вопрос: «А чем именно мне угрожают люди, чьё сознание я могу изменить в один момент? ». Чем вы можете припугнуть телепата, способного убить вас движением мысли? Система давления стоит на единственном хрупком помосте: терпении и добродетели мистера Ксавье. До тех пор, пока он думает, что безнравственно посылать к чёрту его узурпаторов, вы останетесь на своём нагретом местечке. Но что станет с вами, когда он дойдёт до точки невозврата? Что случится, когда вы сами доведёте его до этой точки?

Эрик изобразил красочный жест:

— Бум!

Галлахер не двигался с места. Во всех складках его серого лица отпечаталась ненависть.

— Мне незачем рыть вам могилу. Вы сами держите в руках лопату. Копните — и вас похоронят. Можете молиться, что это случится нескоро, или отбросить лопату куда подальше. Что выбираете?

— Взять его под прицел.

Безмолвные статуи помощников подскочили. Отточенным движением каждый из них вынул пистолет. Четыре дула уставились Леншерру в лицо. Он посмотрел на них, а потом спросил:

— Галлахер, вы идиот?

—Леншерр, я даю последний шанс согласиться.

— Нет, Галлахер, это я даю последний шанс.

На сером лице агента впервые промелькнуло что-то живое. Бездумная ярость. Живейшая ненависть превратила тусклое лицо в перекошенную маску с лихорадочно блестящими глазами.

— Эти люди умрут, если вы велите стрелять, — сказал Эрик. — Вы вышколили их до состояния, в котором им наплевать на свою жизнь. Вам ведь не нужны люди, нужны только жертвенные животные. Но шанс ещё есть. Проявите чёртову гуманность, о которой вы так много трещите, и прикажите убрать оружие.

Галлахер посмотрел на него торжествующе.

— Стреляйте.

Прогремели три выстрела. Пули зависли в воздухе в десяти сантиметрах от Эрика. Трое стрелявших выстрелили ещё раз, потом ещё и ещё. Пули не долетали до цели, останавливаясь на полпути. Один из цээрушников так и не выстрелил. Он стоял, растерянный и удивлённый, будто сам не ожидал от себя такого неповиновения. Будто бы был виноват, что не исполнил дурной приказ.

За две секунды, что пули висели в воздухе, лицо Галлахера постарело лет на восемь.

— Ваша воля, — сказал Эрик и, шевельнув рукой, отправил пули назад.

Металл изрешетил троих цээрушников, как пушечное мясо. Они рухнули на пол с грохотом. Галлахер панически вскочил на ноги.

— Что... что, чёрт возьми, происходит?! Вызовите скорую!

Он изо всех сил долбанул кулаком по стене. Его крик эхом пронёсся по полупустой комнате. Безучастный четвёртый помощник выронил оружие, таращась на трупы на полу.

— Что ты стоишь? — заорал Галлахер. — Какого хера ты встал, мудила?!

— Парень, не лезь в это, — сказал помощнику Эрик. — Пожалей себя.

Помощник посмотрел на них обоих с ужасом.

— Убей эту суку, гадёныш! — верещал Галлахер. — Ты что, не видишь, что он творит?!

— Нет, — твёрдо сказал Эрик. — Не позволяй ему.

Он на мгновение отвлёкся, наблюдая за беснующимся Галлахером, за кровью, растекающейся по полу, за мухой, ползущей по столу. В этот момент безучастный помощник вырубил его, со всей силы ударив в затылок.

И всё стихло.

* * *

— Тихо, тихо... Всё прошло.

Чарльз понял, что почти съехал с кресла и что Леншерр неловко гладит его по голове, как ребёнка. Странная ласка. Чарльз не знал, что Эрик на неё способен.

В серых глазах застыло выражение, которое нельзя назвать обидой или надеждой. Именно так со стороны выглядит забота — забота, которую Ксавье редко видел в третьем лице и которую проявлял, но не получал.

— Они ничего мне не сделали, — сказал Эрик, угадывая направление его мыслей. —Попытались ненадолго удержать моё тело, думая, что это что-то им даст, но не добились ничего. Они считали, что всем заправляет тело и только тело, что достаточно лишить существо физической свободы, и оно станет подвластным. Самое главное — мой разум — они не тронули, потому что не смогли использовать. Тебе пришлось намного хуже.

— Но это не оправдание.

— В каком смысле?

— Галлахер не сможет использовать это как оправдание. Оправдания нет.

Теперь Леншерр смотрел на него иначе. Чарльз взглянул на его худое лицо, на жёсткую осанку, на дешёвые казённые брюки и тюремную рубаху, висящую мешком. Вдруг на него навалилась ярость, ясная и мощная — ярость на Галлахера, на все слова, на действия, на годы и на тюремную робу.

— Сними её, — рявкнул Чарльз.

Эрик недоумённо посмотрел вниз. Одежда больше не волновала его, он совсем её не замечал.

— Сними, — повторил Чарльз и кивнул на шкаф в углу. — Все твои вещи висят там.

Леншерр недоуменно дошёл до шкафа. На полках и вешалках в идеальном порядке громоздились брюки и свитера, рубашки, поло, куртки и пиджаки. Внизу на полках аккуратным рядом стояли туфли и ботинки, покрытые пылью.

— Ты всё сохранил?

— Всё до последнего ремня. Вещи перенесли сюда из твоей комнаты.

— Но тут есть и твоя одежда.

— Да, — сказал Чарльз. — На соседних полках.

— В одном шкафу?

— И что? — спросил Чарльз с горькой усмешкой. — Вещи — это просто вещи. Тело — всего лишь тело. Секс — это только секс.

Леншерр круто обернулся. У него дрогнули губы. Он крепко сжал челюсти, достал из шкафа бельё, брюки и тёмную водолазку, положил их на кровать и молча разделся.

Чарльз смотрел, как сумрачный свет ночника играет тенями на бледной коже, смотрел на чёткую линию позвоночника, на обнажённые плечи. Сначала на пол упала рубаха. Следом за ней Леншерр снял брюки, затем бельё и носки. На дорогом пыльном ковре груда казённой одежды стала уродливой кучей мусора.

Он посмотрел на Леншерра и увидел выпрямившееся голое тело без прикрас. Смотрел долго, молча, потому что Леншерр позволял смотреть. Чарльз думал, что почувствует стыд и неловкость. Не было ни того, ни другого. Иссушённое годами сухопарое тело, от которого остались лишь мышцы и сухожилия, внушало ему не смущение, а восхищение.

«Это, — с ненавистью подумал Чарльз, обращаясь к неизвестному собеседнику в глубине души, — ты называл аморальным».

Леншерр выдержал краткую паузу и принялся одеваться.

В этом было что-то... что-то настоящее, чего Чарльз давно был лишен, — отблеск времени, когда человек не стеснялся себя, не мечтал избавиться от своей сущности.

Эрик нёс идею, в которую Чарльз боялся поверить — думал, она приведёт к хаосу. Эрик считал, что мутанты ничем не обязаны ЦРУ и правительству, что нет и не может быть законности там, где слабый эксплуатирует сильного. Чарльзу казалось, что в перспективе подобные мысли приводят к войне и разрухе, и он защищал мир.

(Мир, мир! Абстрактное, глупое слово, обозначающее всех и никого. )

Чарльз пытался защитить мир и наконец защитил. Что потом? Мир начал есть Чарльза и самого себя. Без войны, без крови, без противостояния. Мир поедал Чарльза добровольно, без намёка на несогласие, без насилия, без труда. Чарльз променял силу на стыд и вину, на желание стать большинством и поддержку тех, кто ни на что не способен.

Что до Леншерра... Он действительно остался неприкосновенным.

Чарльза пробили озноб и холодная ненависть.

— Прекрати.

— Знаешь, о чём я подумал...

— Знаю, — перебил Эрик. — Но ты должен уяснить, что это прошло. Так больше не будет. Время дипломатии кончилось.

Эрик дал ему немного времени и спросил:

— И что теперь?

Чарльз моргнул, привстал с кресла и подошёл к окну. Леншерр тоже подошёл. Вдалеке нарастал шум моторов и истеричный визг шин. Краткой тенью на лице Леншерра мелькнул страх. Он боялся не моторов и не того, что за ними последует. Его страшила только призрачная возможность потерять Чарльза. Так бедняк трясётся над своим последним медяком, когда больше ничего не осталось.

Он взглянул Чарльзу в лицо, молчаливо спрашивая, что делать, и Чарльз, не отрывая взгляд от подъезжающих к воротам машин, ровно сказал:

— Будь добр, посиди здесь полчаса и не показывайся никому на глаза. Я хотел бы решить всё без крови.

Эрик кивнул. Было видно, что согласие далось ему нелегко.

— Славно, — сказал Чарльз, обернулся, притянул его за шею и плавно, с нежностью поцеловал — так, словно торопиться было некуда и никому ничего не угрожало. — Я скоро вернусь.

На миг Леншерр вцепился в его плечи, но тут же выпустил.

— Справишься один?

— Да.

— Концентрация находится между злостью и умиротворённостью.

Чарльз улыбнулся.

— Дай мне полчаса.

Вышел из комнаты и запер её на ключ.

* * *

Гроза услышала шум в холле, когда сидела в школьном классе и проверяла налоговые декларации. Голоса отвлекли её. Она посмотрела на часы и удивилась: было уже одиннадцать. В это время студенты обычно ложатся спать.

Голоса стали явственней. Гроза встала из-за преподавательского стола и вышла из класса. Этот лекционный кабинет располагался совсем рядом с холлом. Ей осталось пройти пару метров, и перед глазами оказалась странная картина: четыре человека в костюмах что-то втолковывали взволнованной Мистик. У самого бойкого в руках была бумага, которую он норовил сунуть ей под нос.

— Мисс Даркхолм, у нас есть разрешение, подписанное губернатором штата...

— Что случилось? — спросила Гроза. — Вы кто?

Все обратили на неё внимание. Человек с бумагами (видимо, главный) кашлянул и спросил:

— Вы Монро?

— А вы?

— Агент Галлахер. Я и мои коллеги представляем интересы ЦРУ. И у нас есть разрешение на обыск здания, подписанное губернатором штата.

— Обыск здания?

— Таковы обстоятельства, мэм. Будет лучше, если вы не станете противодействовать закону.

— Конечно, нет, — категорично перебила Рейвен. — Что за вздор?

— Сейчас одиннадцать часов вечера. Все наши дети уже спят. К чему такая спешка?

— Я не хотел волновать вас, дамы, но у нас есть все подозрения считать, что школа находится под угрозой, — серьёзно сказал Галлахер. — Вы знакомы с мутантом по имени Магнето? Федеральный преступник.

— Я знакома, — пренебрежительно сказала Мистик. — Что случилось, он снова пытается очернить нас?

— Он сбежал.

По компании в холле прошла мгновенная волна дрожи.

— Боже, — сказала Гроза. — Из тюрьмы? Сбежал из-под вашей стражи?

— Мы расследуем обстоятельства, — отрезал Галлахер тоном, не допускающим возражений. — А сейчас простите, но регламент требует осмотра. Это не займёт много времени.

Галлахер кивнул своим молчаливым спутникам, и они мгновенно разошлись по разные стороны коридора.

— Чарльзу это не понравится, — сказала Гроза.

Мистик посмотрела на неё гневно.

— А что, по-твоему, мы должны сделать? У этого человека есть разрешение губернатора.

— Да, да, я знаю, но Чарльз...

— Будьте спокойны, — дружелюбно сказал Галлахер. — Мои коллеги профессионалы. Профессор может даже не заметить, что мы приходили. А если он и заметит, я переговорю с ним лично.

— Спасибо, агент, — сказала Рейвен. — Вы даже не представляете, как выручаете нас.

Галлахер улыбнулся уголками рта. Глаза его остались мёртвыми.

— Добрый вечер, мистер Галлахер. Я как раз вспоминал о вас.

Галлахер вздрогнул. Вялое радушие слетело с его лица. Он поднял взгляд и увидел на верхней ступеньке лестницы Чарльза Ксавье.

Всякий, кто имел дело с Галлахером, знал, что своего положения он добился не умом. Агент Галлахер вовсе не был умён: на протяжении всего его жизненного пути всегда находились люди, превосходившие его интеллектуально и профессионально, но это нисколько не мешало ему процветать. Агент Галлахер в совершенстве освоил то, что называют хитростью. С годами в нём выработалось сверхъестественное чутьё и изворотливость. Он держал нос по ветру и при малейшем дуновении поворачивал в нужную сторону, как флюгер. В ЦРУ его ценили за исключительную безличность. Когда директор управления решал, кто станет работать с мутантами, выбор мгновенно пал на Галлахера. Хорошо зная своего подчинённого, директор рассудил, что телепаты не станут раскалывать того, кто не обладает никакой ценностью, и этот расчёт оправдался.

Одного директор не учёл: непомерных амбиций Галлахера, привыкшего к тому, что всё можно разрешить хитростью.

Сейчас, глядя на Ксавье, Галлахер по привычке прислушался к своему чутью. На профессоре был всё тот же поношенный свитер и учительские протёртые брюки. Он безмятежно улыбался без тени раздражения. Глаза, обычно спокойные и уставшие, светились огоньками. Словно он рад гостям.

Огоньки не понравились Галлахеру. Он смолк и прищурился, сообразив, что не знает ни причины такой радости, ни способа борьбы с ней.

Первой отмерла Мистик.

— Леншерр сбежал! Чарльз, эти люди пришли, чтобы помочь нам, детям может грозить опасность!

— Дети в полном порядке, — сказал Чарльз. Спустился со ступенек лёгким шагом.

— Почему вы в этом так уверены? — спросил Галлахер. — Магнето — опасный асоциальный элемент. Он заявится сюда в любой момент. Больше идти некуда. Мы обязаны проверить всё. Вы же не хотите, чтобы студенты пострадали.

— Что вы. Конечно, не хочу.

— Прекрасно. Что ж, тогда мои люди...

— Могу я ознакомиться с бумагами?

Все посмотрели на Чарльза удивлённо.

— Бумаги, — повторил профессор, кивнув на документы в руках Галлахера. — Могу я их посмотреть?

— Пожалуйста.

Взял в руки листы, пробежался по строчкам. Гроза переглянулась с Мистик. Мистик ответила пренебрежительно: мол, оставь, дорогая, перебесится.

— Не вижу никаких оснований для обыска.

— Это разрешение губернатора.

— Я заметил подпись, благодарю. Она ни о чём не говорит.

— Вы что, шутите? Губернатор всё подписал.

— Хотите обыскать школу — принесите ордер на обыск, — мягко сказал Чарльз, вернув бумаги. — Вы ведь профессионал.

— У нас нет времени на сбор бумажек. Если вам требуется бумажка, я пришлю целую кучу. Завтра.

— Нет, — сказал Чарльз. — Если вы хотите провести обыск сегодня, то бумаги тоже нужны сегодня. Куча не нужна, только ордер на обыск.

— Чарльз, не дури, — одёрнула Мистик. — Эти люди хотят помочь. Простите, агент, мистер Ксавье сегодня встал не с той ноги...

— С моими ногами всё в порядке, — сказал Чарльз, посмотрев на неё со всей добротой, на которую был способен. — Спасибо, дорогая.

В холл начали стекаться другие обитатели школы. Около лестницы столпилась стайка детей, поднятых из постели. Многие были в ночных рубахах и шёпотом спрашивали друг друга, что происходит. Вернулись агенты, успевшие осмотреть первый этаж. Теперь они стояли в окружении быстро растущей толпы.

Галлахер сложил разрешение губернатора надвое и сказал:

— Профессор, мы можем решить всё полюбовно. Безопасность под угрозой, мы должны действовать немедленно.

— Действуйте. Но только на законных основаниях.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что у вас нет ордера, только и всего.

— В чрезвычайных ситуациях мы вольны поступать так, как сочтём нужным. Сейчас ситуация не терпит промедлений.

— Вы пытаетесь убедить меня, что дело в срочности, но мы оба знаем, что это не совсем так, — Чарльз подмигнул Галлахеру, как приятелю. — Дело в том, что для ордера нужны основания. Законные, честные причины, которые можно было бы предоставить в суде.

— В суде? Никто не говорит о судах, профессор.

— Я говорю, — поправил Чарльз. — У вас таких причин нет. Ордера нет и не может быть.

— Чарльз, ты говоришь какие-то глупости! — вскрикнула Мистик. — Ты понимаешь, что эти люди представляют закон?

Она беспомощно посмотрела на Галлахера, но тот не вмешался. Он смотрел на Чарльза тяжелым взглядом, и в этом взгляде читалось зарождающееся понимание происходящего.

— Ордера нет, — повторил Чарльз, — потому что мистер Леншерр не преступник.

Секундочку. По толпе детей поползли шепотки. Кто-то завозился, Мистик вздрогнула. Галлахер не двинулся с места.

— Не знаю, о чём вы говорите, — сказал он безучастным тоном.

— Знаете. Слово «преступник» предполагает доказанность преступлений, а значит — справедливый суд. У обвиняемого есть право на адвоката, и пока его вина не доказана в суде, он чист перед законом. Если вы готовы предоставить документы, свидетельствующие о том, что такой суд проводился, то я признаю мистера Леншерра преступником, а начальство даст вам ордер.

Шепотки утихли. Повисла громовая тишина. Галлахер стоял с застывшим выражением лица — предыдущее выражение ещё не сдуло, а нового он ещё не придумал.

— Осторожнее, мистер Ксавье. Мы можем подумать, что вы оказываете сопротивление закону.

— Разве? Я оказываю сопротивление не закону. Я выступаю против людей, незаконно вторгшихся в частную собственность.

— Профессор, вы знаете, что укрывательство преступника — это тоже преступление? Я вижу, сейчас вы бравый, но потом?

Фраза изменила выражение лица Чарльза. Всё прояснилось. Профессор понял истину, что долго ходила за ним по пятам.

— Пусть вас это не беспокоит. А теперь, если позволите, я предпочёл бы закончить.

Создавалось впечатление, что Галлахер испуган. Его помощники растерялись. Они привыкли иметь дело с человеческой покорностью при появлении корочек ЦРУ и не знали, как поступать с теми, кто не покорялся. Их лица были обращены к боссу, а босс мялся, лихорадочно обдумывая, как поступить.

— Не указывайте ЦРУ, что делать, — процедил Галлахер. — Мы вам не рабы.

— Конечно, — сказал Чарльз. — Вы абсолютно свободны и можете уйти отсюда в любой момент.

Кто-то в толпе студентов засмеялся.

Смех чистый, детский. Взлетел к потолку, как искры пламени. Галлахер отшатнулся и резко выпрямился. Когда посмеивался Ксавье, Галлахер держался. Но смеха ребёнка — не вынес.

Лицо налилось кровью, челюсти крепко сжались. Подчинённые почувствовали перемену, как сам Галлахер чуял политические веяния, и тут же собрались.

— Вот что, — сказал Галлахер Чарльзу голосом, в котором слышался скрежет — таких усилий ему стоило самообладание. — Обыщем здание, хотите вы того или нет. Не хотите — придётся сделать это силой. Попытаетесь воспротивиться — получите много проблем.

— Вы этим собрались меня пугать — проблемами?

— Именно этим, — отчеканил Галлахер. — Только проблемы будут не ваши. Они свалятся на ваших драгоценных детей.

Улыбка на лице Чарльза на миг погасла и тут же снова прорезала уголки губ.

— Что ж, если вы так ставите вопрос...

— Да, я ставлю его так.

Студенты взирали на него с ужасом.

— Друзья, — громко сказал Чарльз мягким голосом. — Будьте добры, разойдитесь по комнатам.

— Они останутся, — рявкнул агент. — Все до единого будут в холле, пока мы обыскиваем дом.

— На дворе ночь, мистер Галлахер. Ночью дети должны спать.

— Не рассыплются, двадцать минут подождут.

— Мы уже осмотрели первый этаж, — невыразительно сказал один из агентов. — Ничего.

— Значит, будем искать дальше, — отрезал босс. — Профессор, не хотите составить компанию?

Чарльз не смотрел на него — он глядел только на студентов, и взгляд этот был безмятежным.

— При одном условии, — сказал он, не оборачиваясь. — Вы занесёте в протокол, что я не дал разрешения на обыск. Обыск проводится без моего согласия.

— Мы все это уже поняли. Дались вам эти чёртовы бумажки...

— Значит, я могу рассчитывать на то, что вы всецело понимаете ситуацию? — кротко спросил Чарльз. — Вы признаёте, что держите моих детей здесь силой и обыскиваете дом без оснований?

— Да, — раздражённо буркнул Галлахер. — Да, я это признаю. Вам стало легче?

— Не представляете, насколько, — искренне сказал Чарльз. Галлахер блеснул глазами.

— Тогда прошу пройти с нами.

— Как вам угодно.

Тишина стояла оглушительная. Галлахер уверенно двинулся вверх по лестнице на второй этаж. Агенты тенью скользнули за ним, Мистик тоже засеменила — испуганная, ничего не соображающая, готовая идти за каждым, кто проявит силу. Чарльз помедлил:

— Гроза, я буду признателен, если ты организуешь детям горячий шоколад.

Она недоумённо и запоздало кивнула.

— Не бойтесь, — сказал Чарльз всем сразу. — Это вас не затронет.

Спокойно пошёл на второй этаж.