Ася. 1944 год

Апрель пах березовым соком, расцвечивал Сивый лес первоцветом, звенел птичьими голосами. Идти было тяжело: мешал живот, разламывалась от боли поясница, но Ася терпела, медленно брела к краю Гадючьего болота. Наверное, скоро болото будут называть по-другому, потому что нет на нем больше гадюк, ушли вслед за бабкой Шептухой. Зато появились вороны, верные Асины спутники, ее глаза и уши. Теперь она каждый день выходила к меже между болотом и Сивым лесом, терпеливо и отчаянно ждала своего часа, караулила.

Ганну Ася заметила первой. За то время, что они не виделись, жена Захара постарела, посуровела, ее широкое некрасивое лицо прочертили морщины, в волосах появилась седина, а глаза сделались пустыми, точно неживыми. А может, и не изменилась она вовсе, может, это из-за того, что Ася все теперь видела иначе? Ася, наверное, так бы и не решилась ее окликнуть, так бы и ушла ни с чем, если бы не ворон.

Ганна обернулась на грозный птичий клекот, испуганно ахнула, прижала натруженные руки к груди.

– Ася?.. – Она притулилась к березе, точно опасаясь упасть. – Ты?!

– Не бойся. – Ася сделала осторожный шаг, ворон коротко каркнул и взмыл в небо. – Не уходи, поговорить нужно.

– Живая? – Ганна дышала часто и сипло, как загнанная лошадь. – Слава тебе, Господи, живая! – И тут же, не позволяя Асе опомниться, она рухнула на колени, прямо в холодную болотную жижу. – Виноватая я перед тобой, Аська. Камнем на душе этот грех ношу. Прости!

– Виновата? – Ася сделала еще один, самый последний шаг и замерла: дальше нельзя, дальше кончаются владения Морочи и ее собственные силы. Нельзя ей теперь из болота.

– Захара моего расстреляли. Знаешь? – Ганна всхлипнула, закрыла лицо руками. – Ночью забрали, ироды фашистские, и у сельсовета… расстреляли. А люди говорят – собаке собачья смерть! – Она вскинулась, погрозила кому-то невидимому кулаком. – Забыли! Как Любки Зосимовой девкам возраст уменьшил, чтоб их в Германию не угнали, как Шукайлихи внуку лекарства в городе доставал, как перед лиходеем Фишером на пузе ползал, чтобы деда Гайдука за ворованный овес не повесили. Как бегали каждый день со слезами и просьбами, а он всем помочь старался, никому не отказывал, забыли… Лучше бы меня. – Ганна убрала руки от лица, снизу вверх посмотрела на онемевшую Асю. – На мне грехов больше, чем на Захаре. Перед тобой грешна. Это ж я тогда на тебя донесла, не Захар! Думала, не станет тебя, и заживем мы как раньше, он меня снова любить будет. А он как узнал… он так на меня посмотрел. Пусть бы побил, пусть бы до смерти забил, я ж заслужила, а он не сказал ничего, только посмотрел так, что я после того жить не могу. И ты… говорили, ты на болоте сгинула.

– Не сгинула. – Ася заправила выбившиеся из-под платка отросшие уже волосы. – Живая я… наверное.

– Вижу, что не сгинула. Стало быть, одним грехом меньше. – Ганна тяжело встала с колен, сделала шаг навстречу, спросила дрогнувшим голосом: – Ребеночка ждешь?

– Жду. – Ася положила ладонь на живот.

– Девочка будет, по животу вижу. Счастливая ты.

Счастливая? Разве можно быть счастливой, зная, какая тварь зарится на твою кровиночку, зная, что вместе им не быть никогда?..

– А меня Бог за мои грехи наказал – нет у меня ребеночка.

Решение пришло нежданно-негаданно, Ганна теперь другая, перекроила ее жизнь, наказала, глаза открыла. Асе закрыла, а Ганне открыла.

– Возьмешь ее к себе, как родится? – Ася погладила себя по животу.

– Себе?! А сама что? Как можно?..

– Нельзя ей со мной. На болоте нельзя, понимаешь? Страшное тут место, гиблое.

– А со мной, думаешь, лучше будет? – Ганна не сводила взгляда с Асиного живота. – Думаешь, больше не предам?

– Знаю и вижу. – Ася провела пальцами по своим незрячим глазам. – Я многое сейчас вижу из того, что раньше не могла.

– Не век же тебе на болоте горевать? Говорят, наши в наступление пошли, победа скоро.

– Не могу. – Ася мотнула головой. – Нельзя мне теперь, да и не выйдет ничего. Другая я.

– Вижу, что другая. – Ганна запрокинула голову, вглядываясь в парящего в небе ворона, и тут же спросила с отчаянием в голосе: – А не передумаешь? Не заберешь ребеночка обратно?

– Не смогу я передумать.

– Рожать когда?

– Скоро уже. Через неделю, думаю.

– Так помочь тебе нужно. Как же ты одна-то? Ты же одна, Ася?

– Одна.

– Я приду завтра. Соберу все необходимое и приду. – Некрасивое лицо Ганны смягчилось. – Ты меня на этом самом месте жди, без тебя я дрыгву не пройду.

– Страшно там, Ганна. – Ася махнула рукой, и ворон послушно спланировал ей на плечо. – Мертвые там кругом.

– А мне уже бояться нечего, я сама уже мертвая. – Ганна улыбнулась тоскливо и обреченно, и Ася вдруг поняла, как сильно и неистово Ганна любила своего Захара. Поняла и простила окончательно. Несчастные они обе, заблукавшие… – Так дождешься?

– Дождусь.

– Вечереет. – Ганна снова посмотрела на небо. – Пойду я…

– Ганна, – Ася коснулась ее руки, сквозь мутную пелену пытаясь как можно лучше разглядеть ее лицо, – Ганна, спасибо тебе.

– Не нужна мне твоя благодарность. – Женщина поправила платок. – Прощение нужно, а благодарность не нужна. Я ж не ради тебя стараюсь, ради ребеночка. Я ж для него… Аська, я костьми лягу, а ребеночка твоего сберегу.

Вот и все, что она хотела услышать. Не благодарность и не слова покаяния, а обещание сберечь их с Алешей девочку.

– Завтра в это же время. – Ганна развернулась и, не оглядываясь, пошагала прочь от болота.

* * *

– Я сейчас. – Матвей остановил машину у притулившейся на краю деревни избушки. – Пойду весточку от деда передам. Ты со мной или здесь подождешь?

– Подожду. – Алена старалась не смотреть на роящихся за стеклом мотыльков. – Только ты не задерживайся, пожалуйста.

– Постараюсь. – Матвей окинул ее внимательным взглядом, точно проверяя, в самом ли деле с ней все в порядке, а потом поспешно выбрался из машины. – А ты их не бойся, – он кивнул в сторону мотыльков, – они тебя не обидят.

Да, мотыльки, может, и не обидят, а те, Другие, бесплотными тенями мелькающие в сгущающихся сумерках? Может, следовало пойти с Матвеем? Алена уже было решилась, но он успокаивающе махнул рукой и так же, как тени, растворился в темноте.

Матвей вернулся быстро, как и обещал, плюхнулся на водительское сиденье, сунул в зубы сигарету, сказал, щелкая зажигалкой:

– Представляешь, поверила бабулька! – Он выпустил колечко дыма, удивленно посмотрел на Алену, спросил: – Скажи, я похож на медиума?

А много она их видела – медиумов?! Жила себе почти счастливо, горя не знала, а теперь вот получается – вся жизнь наперекосяк. И непонятно совсем из-за чего. У Матвея хоть наследственность отягощенная, в анамнезе – дед-целитель, а у нее что? Родители были нормальные, дед нормальный, баба Ганна…

Баба Ганна отличалась от остальных. Раньше, когда Алена была еще маленькой, бабушка рассказывала удивительные истории. Удивительные и страшные: про болото, про неведомую, но очень опасную Морочь, про слепую болотную хранительницу, которая собирает в трясине неупокоенные души и выводит на свет. Баба Ганна так и говорила – выводит на свет, и маленькой Алене было совсем непонятно, что это за свет такой и что это за души, которые нужно собирать. Но баба Ганна не объясняла, просто гладила по голове и смотрела грустно.

– Эй! – Матвей помахал рукой перед Алениным лицом. – Ау! Ты меня слышишь?

– Слышу.

– А чего не отвечаешь тогда?

– Странно.

– Что конкретно странно?

– Все странно.

– А что страннее?

Он шутил, но взгляд оставался серьезным, внимательным.

– Матвей, – Алена провела рукой по непривычно коротким волосам, – а кто такой Ставр?

– Мой наниматель.

– Ты спрашивал, знаю ли я его. Мы встречались с ним раньше?

– Он утверждает, что встречались.

– Где? На болоте?

– Умная девочка. – Матвей кивнул. – Умная, но с плохой памятью, – добавил мрачно.

– А это так важно, чтобы я его вспомнила? – Затылка вдруг словно коснулось чье-то ледяное дыхание. Алена поежилась, посмотрела на приборную панель – вдруг климат-контроль барахлит.

– Похоже, что важно. – Матвей резко обернулся, уставился на пустующее заднее сиденье, сказал мрачно: – А кто-то обещал нас не морозить.

– Ты о чем говоришь? – Алена тоже оглянулась, но ничего не увидела.

– Неправильный вопрос. Нужно спросить – с кем я говорю. – Матвей мрачнел с каждым сказанным словом, а взгляд его оставался сосредоточенным и внимательным, точно он и в самом деле что-то видел.

– С кем? – Алена отодвинулась на самый край пассажирского сиденья, подальше от невидимого собеседника Матвея. – С мертвым, да?

– Угу. – Матвей кивнул, положил руки на руль, вдохнул полной грудью и включил зажигание. – С мертвым, но болтливым. Я бы вас познакомил, но, к сожалению, ты его не видишь. Сбой программы, понимаешь ли.

– Какой программы? – растерянно уточнила Алена. – Матвей, кто там?

Она очень старалась сохранять спокойствие, не сорваться в истерику, но получалось плохо. Перед внутренним взором снова замаячило забранное решеткой и залепленное полупрозрачными крылышками окно психушки. Может, нет никаких паранормальных способностей и неупокоенных душ? Может, она и в самом деле сумасшедшая? Она и Матвей…

– Ладно, не дергайся. – Он правильно понял ее беспокойство. – Нормально все с тобой. – Это он и есть.

– Кто – он?

– Ставр.

– Ставр, который тебя нанял?

– Да, Ставр, который меня нанял, – угрюмо подтвердил Матвей.

– Но как же?..

– А вот так! Мертвые нынче знаешь какие продвинутые пошли! Это тебе не бабке про припрятанные деньги рассказать, тут о-го-го какой размах! – Матвей снова бросил быстрый взгляд на заднее сиденье, раздраженно пожал плечами и проворчал, обращаясь уже точно не к Алене: – А не пошел бы ты к черту со своими экспериментами, умник. – И тут же замолчал, словно прислушиваясь.

– Что? – шепотом спросила Алена. – Что он тебе сказал?

– Сказал, что пока ты можешь чувствовать только исходящий от него холод, но если посмотришь в зеркало, то, возможно, увидишь его отражение. Рискнешь?

– А зеркало?..

– В бардачке.

Зеркало было маленькое, расколотое надвое – плохая примета… Прежде чем заглянуть в него, Алена зажмурилась. Затылок снова сковало холодом, словно тот невидимый, кто сидел сзади, придвинулся вплотную. А может, и придвинулся, потому что Матвей помрачнел еще больше.

– Лапы от нее убери, – сказал сквозь зубы. – Забыл, что вчера было?

Лапы? Алена открыла глаза и решительно заглянула в зеркало…

Он был совсем рядом, всего в нескольких сантиметрах. Небритая рожа, нахальный взгляд, кривая ухмылка – поразительно неприятный призрак.

– Видишь? – спросил Матвей, не сводя глаз с дороги.

– Ему не мешало бы побриться. – Рожа в зеркале подмигнула, и Алена раздраженно дернула плечом.

– Слышал, что девушка говорит? Выглядишь хреново, – усмехнулся Матвей, помолчал, а потом обернулся к Алене: – Наш мертвый друг просил передать, что перед лицом посланника с того света ты очень хорошо держишься. Заметь, передаю дословно.

– Спасибо, – сказала Алена и забросила зеркало обратно в бардачок. – Это потому, что у меня нет другого выбора. Может быть, наш мертвый друг объяснит, что ему от меня нужно, раз уж он все равно почтил нас своим вниманием?

– А ты и в самом деле молодец, – Матвей одобрительно кивнул и тут же добавил: – Это уже мои слова, не его. Сам он сожалеет, что не может удовлетворить твое любопытство, сестренка.

– Сестренка?..

– Ну, я для него братишка, ты – сестренка. – Матвей пожал плечами. – Такая уж у него манера.

– Так что там с ответами?

Алена говорила и сама удивлялась, с какой легкостью она, закоренелый прагматик и материалист, смирилась с существованием потустороннего мира. А может, и не с легкостью вовсе? Может, все эти месяцы блуждания в тумане она готовилась к таким вот странным встречам?

– Ставр говорит, ты все вспомнишь самостоятельно, как только мы найдем аркан.

– Что мы найдем?

– Аркан. Насколько я понимаю, это такая специальная штука, которой ты привязала его к себе.

– Я никого к себе не привязывала! – Алена тряхнула головой. – И понятия не имею, о какой такой специальной штуке ты говоришь.

– Я тоже понятия не имею. – Матвей добавил газа, и машину тряхнуло на ухабе. – Мало того, он и сам, похоже, не слишком хорошо представляет, о чем говорит. Это как в сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Что-то там случилось, на этом вашем болоте, что-то такое, после чего ты едва не свихнулась, а он превратился в ходячего мертвеца. – Матвей немного помолчал, а потом добавил: – Ладно, прости, братишка. С ходячим мертвецом я погорячился, выглядишь ты вполне презентабельно.

– Это ты ему сейчас? – спросила Алена, оглядываясь на заднее сиденье.

– Ему. Кстати, он уже убрался. Велел передать тебе привет и поцеловать в щеку.

– Давай без поцелуев. – Алена передернула плечами, поплотнее закуталась в ветровку, сказала шепотом: – Дурдом какой-то.

– Уже соскучилась? – усмехнулся Матвей.

– С вами не соскучишься.

– Это да, самому жуть как весело. Ты бы поспала пока. Нам еще ночь пилить.

Алена к совету прислушалась, откинула спинку сиденья, вытянула ноги. Было бы удобнее расположиться на заднем сиденье, но она не рискнула.

Ночь пролетела быстро. Алена, кажется, только прикрыла глаза, как кто-то осторожно тронул ее за плечо.

– Почти приехали. – Матвей выглядел уставшим и взъерошенным, а небо за окном уже розовело восходом. – Ты бы показала, куда дальше, а то я боюсь заблудиться в этой глухомани.

– И никакая это не глухомань!

Алена зевнула, потянулась и вдруг почувствовала себя так хорошо, как будто вернулась обратно в детство. Словно и не было ни этих страшных месяцев безвременья, ни открывшихся вдруг паранормальных способностей. В боковое стекло с громким стуком врезался мотылек, красноречиво напоминая, что надежды тщетны и за то, чтобы все было как раньше, ей еще придется побороться. Ничего, она готова бороться. Что угодно, лишь бы не возвращаться обратно в туман…

– Куда сейчас? – спросил Матвей, опуская стекло и впуская в салон свежий утренний воздух.

– Ты очень устал?

Она точно знала, куда нужно ехать сначала – на кладбище, к деду Тарасу. То ли поздороваться, то ли попрощаться…

– Да пока за рулем, усталость не особо чувствуется. – Матвей мотнул головой. – Так куда?

– Давай на кладбище, здесь недалеко. Уже ведь утро, они, наверное, ушли.

– Кто? – спросил Матвей.

– Неупокоенные.

– Думаю, ушли. Показывай дорогу. – Он кивнул, нажал на педаль газа.

…Деда похоронили рядом с бабой Ганной. Холмик, поросший молодой травой, с покосившимся деревянным крестом – вот и все, что осталось от родного человека. Алена присела перед могилой, погладила влажную от росы траву, закусила губу, чтобы не заплакать.

– Здравствуйте, мои родные, – сказала шепотом. – Вот я и приехала…

Баба Ганна смотрела с фотографии сурово и ласково, так, как могла смотреть только она одна, а на старой березе радостно чирикнула какая-то пичужка, и Алене захотелось вдруг поверить, что это ответ на ее приветствие.

– Я приду еще. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Скоро приду…

Дедова хата стояла на самом краю Сивого леса. Когда-то, еще до войны, она была частью большой деревни, но время шло, и все изменилось. Большая деревня незаметно превратилась в маленькую, потом в хутор, а теперь вот, когда последний ее житель ушел на погост, стала и вовсе необитаемой.

Алена выпрыгнула из машины, не дожидаясь, пока Матвей заглушит мотор, поспешила к дому. Калитка распахнулась с тихим приветственным скрипом, и от увиденного сердце болезненно сжалось. Двор, когда-то идеально чистый, всегда аккуратно выметенный, теперь зарос бурьяном. Рядом с крыльцом тянул к небу разлапистые листья лопух, вдоль стен проросли крапива и лебеда.

– Коса есть? – послышалось за спиной.

– Что? – Алена испуганно вздрогнула, обернулась.

– Я спрашиваю, есть ли в доме коса, – спросил Матвей. – Все это безобразие можно скосить.

– Коса есть. Была, кажется.

– Тогда я все сделаю. Только посплю пару часов. Мы в дом сможем попасть?

– Сейчас узнаем. – Алена пошарила за наличником окна, достала запасной ключ.

– Опрометчиво как-то, – покачал головой Матвей.

– Что тут красть? – Она пожала плечами и вставила ключ в замок.

В доме пахло пылью и яблоками, пылью чуть больше, яблоками чуть меньше. Старые половицы привычно поскрипывали под ногами, а первые солнечные зайчики скакали по застеленному клеенкой обеденному столу. Алена устало опустилась на стул, смахнула со стола пылинки, снизу вверх посмотрела на Матвея.

– Ты как? – озабоченно нахмурился он.

– Пока не знаю. Странно все, пусто… – сказала она и тут же, спохватившись, добавила: – Ты, наверное, проголодался, а здесь и нет ничего.

– Я с собой прихватил. – Матвей поставил на стол наполненный провизией пакет. – Не бог весть что, в основном консервы, но на первое время хватит, а там в магазин съездим. Есть же поблизости магазин?

– Поблизости нет. Километрах в трех, в Васьковке.

– Значит, смотаемся в Васьковку. Только мне бы сначала подремать. – Он уселся на соседний стул, подпер кулаком подбородок. – Давай поспим, а потом станем разрабатывать планы.

– Я бы прибралась сначала. – Алена растерянно огляделась по сторонам. – Пыльно и вообще…

– А если я на сеновале лягу? Есть здесь сеновал?

– Есть, в сарае. Только не знаю, как там с сеном…

Сена в сарае хватало, там же, на одной из стен, висела коса. Матвей провел указательным пальцем по лезвию, удовлетворенно кивнул, а потом, раскинув в стороны руки, упал на сено. Когда-то в детстве Алена тоже так любила: падать на эту колкую, вкусно пахнущую перину, а потом наблюдать, как над головой в солнечных лучах пляшут мириады пылинок.

– Я тебе сейчас постелю, – сказала она, прогоняя воспоминания. – Принесу простыню и подушку.

– Да я бы и так… – Матвей сунул в рот соломинку, зажмурился, сказал с улыбкой: – Эх, словно в детство вернулся. У моей бабушки был точно такой же сеновал.

– Без покрывала будет колко. Я сейчас.

Когда Алена вернулась с пледом и подушкой, Матвей уже спал, а будить его было жалко. Она просто прикрыла его пледом, аккуратно притворив за собой дверь, вышла во двор.

Затеянная уборка отвлекала от невеселых мыслей и создавала иллюзию нормальной жизни. Дед ушел по своим неотложным делам в лес, а она вот приехала без предупреждения и убирается…

Когда полы и окна были вымыты, печь протоплена, а пыль вытерта, Алена принялась за обед. В дедовых закромах нашлось много чего полезного и вкусного, от банки липового меда до литровой бутыли самогона. Интересно, Матвей пьет самогон? Сама бы она выпила…

Матвей проснулся, когда в печи уже томилась картошка, а на столе вперемешку с дедовыми гостинцами стояли привезенные запасы.

– Ух ты, какая красота! – Он обвел взглядом сияющую комнату, взял с тарелки соленый огурчик, одобрительно покосился на бутыль с самогоном. – Ты, я погляжу, замечательная хозяйка.

Алена так и не поняла, к чему относилась похвала: к наведенному порядку, соленым огурцам или самогону, но на душе вдруг потеплело.

Может, дедовы гостинцы и в самом деле были такими вкусными, а может, она просто очень сильно проголодалась, но впервые за долгие месяцы Алена поела с удовольствием, без принуждения. Матвей тоже уплетал за обе щеки, поглядывал на нее одобрительно, пару раз плеснул в граненые стопки самогона, а потом, когда Алена захмелела и позволила себе наконец расслабиться, сам вызвался заварить чай.

Они пили травяной чай с печеньем и липовым медом, когда Матвей вдруг предложил:

– Алена, я посмотрел, у вас тут баня есть. Может, вытопим? Давно я не парился в настоящей бане!

– Тридцать ведер воды, – сказала она многозначительно. – Ты готов?

– Я готов! – он радостно закивал в ответ. – Давай так: сейчас я наношу воды, затоплю баню, а потом приведу в порядок двор.

Это было так странно и так неожиданно, словно Матвей собирался поселиться в этой затерянной на краю земли избушке, а не провести под ее крышей всего пару ночей. Ко всему, за что брался, он подходил с крестьянской основательностью, это так не вязалось с образом избалованного цивилизацией городского денди и нравилось Алене. Он даже умел управляться с косой! Его движения были размеренными и выверенными, поверженный бурьян стелился к ногам зеленым ковром, а Алена не могла отвести глаз от сосредоточенного и по-мальчишески счастливого лица. Как же давно она не видела вот таких мужчин – не фальшиво мужественных, а настоящих! Как же соскучилась по крепкому плечу! И пусть это плечо принадлежит наемнику, пусть за его поддержку и помощь кто-то заплатил звонкой монетой, настоящему мужчине не зазорно быть даже наемником. А ей пора взять себя в руки, потому что он вот уже целую вечность не сводит с нее внимательного взгляда…

Баня протопилась к вечеру, когда в нагретом за день воздухе появились первые ночные бабочки. Странно, но теперь Алена их почти не боялась и от легких прикосновений полупрозрачных крыльев больше не шарахалась. Может, начала привыкать?

– Я пойду первым, если не возражаешь. – Матвей поигрывал дубовым веником и с нетерпением поглядывал на закрытую дверь предбанника. – Обещаю всю воду не выливать и пар не выпускать.

– Иди. – Она отмахнулась от особенно назойливого мотылька, протянула Матвею домотканую льняную простыню, по краям расшитую национальным орнаментом. – Я пока накрою на стол.

Сколько Матвей парился, Алена не засекала, время прошло в хлопотах и приготовлениях к ужину. Сама она была небольшой любительницей банных процедур, поэтому надеялась, что Матвею ее долго ждать не придется.

– Эх, красота! – Завернутый в простыню на манер римского патриция Матвей появился на пороге, когда ужин был уже почти готов. От парня пахло терпким дубовым духом и немного медом, а с мокрых волос падали крупные капли, прочерчивая на светлой ткани темные дорожки. – Давно я так не парился! Я теперь голодный как волк. Ты давай не задерживайся, а то я тут все без тебя съем. – Он улыбался широко и открыто, словно в его жизни и в самом деле не было большего счастья, чем попариться в деревенской баньке, а потом перекусить незатейливой деревенской едой.

Когда-то Алена и сама умела жить так же широко и открыто, а потом как-то вдруг разучилась и даже не заметила, как окружающий мир потерял яркость. Он засиял привычными красками только сейчас, заиграл пурпурными закатными лучами в гранях хрустального графина, в который она перелила самогонку, поскребся в окно ярко-зеленой березовой веткой, вспыхнул огненным орнаментом на Матвеевой простыне, загорелся небесно-синим в его глазах.

– Случилось что-то? – Матвей шагнул ей навстречу, взял за руку, всмотрелся в лицо. – Алена, с тобой все в порядке?

Она не знала, что ответить, она едва не ослепла от этой внезапной яркости, поэтому лишь улыбнулась и выбежала вон из хаты.

Чтобы прийти в себя, ей пришлось пару минут посидеть на лавке в предбаннике, дожидаясь, когда выровняется дыхание и перестанет трепыхаться сердце, и лишь после этого она сбросила одежду и нырнула в пышущее жаром парное марево.

В отличие от деда, рьяного поклонника банных процедур и блюстителя помывочных традиций, Алена к парной относилась без должного пиетета, но сейчас, поливаясь из алюминиевого ковшика сначала горячей, а потом холодной водой, чувствовала себя словно заново рожденной.

Обернувшись хрусткой и чуть колкой льняной простыней, Алена вышла в предбанник, присела на лавку и вытянула гудящие ноги. До того, как придется принимать решения и искать ответы на вопросы, у нее оставался еще один самый обычный вечер, тихий и почти по-семейному уютный, а завтра…

Мысль эту Алена недодумала, потому что привыкшим к скудному освещению зрением вдруг заметила кое-что необычное. Из-под неплотно прикрытого деревянного короба, в котором дед хранил разную банную всячину, выглядывал кусок ткани. Девушка еще не откинула крышку, но уже знала, что увидит. Внутри короба, поверх старого хлама лежал пластиковый пакет с ее одеждой, той самой, в которой она уходила за клюквой прошлой осенью. Алена взяла в руки задубевшую от высохшей крови ветровку, испуганно всхлипнула. Джинсы были разодраны на коленках, испачканы землей и кровью. А кроссовок не было. Может, ее нашли босой, а может, дед их просто выбросил. Кроссовки выбросил, а одежду вот сохранил… Зачем?! Кому нужна такая страшная память?! Алена сгребла в охапку джинсы и рубашку, сунула обратно в пакет. На дне пакета рука нашарила еще что-то…

…Эта вещь никогда ей не принадлежала. Не то кнут, не то веревка, сплетенная из кожаного ремня и длинных русых волос, шершавая на ощупь, пропитанная чем-то бурым, воскрешающая уже почти забытые воспоминания.

…Кисло-сладкий вкус клюквы на губах. Запах нагретой осенним солнцем земли. Приятная тяжесть наполненного ягодами лукошка. Глухой взрыв, не громче новогодних петард. Испуганные птичьи крики. И он… Небритое, на глазах теряющее краски лицо, удивление в карих глазах, фонтанирующая кровью культя вместо руки. И ее, Алены, отчаянный шепот:

– Тише-тише, миленький! Я сейчас, ты только не умирай…

В Сивом лесу и на краю болота часто находили снаряды, иногда уже разорвавшиеся, иногда еще целые. Этому человеку не повезло, его снаряд караулил свою жертву больше полувека.

– Сестренка… – На серых губах кровавая пена, а в черных глазах отчаянная мальчишеская бравада. – Окончен бой, сестренка…

Она взяла себя в руки сразу, как только услышала его голос. Она врач, у нее нет права на панику. Первым делом наложить жгут! Из подручных средств только ее косынка и его ремень. Ремень лучше, но как его вытащить, когда каждая секунда на счету?..

…Это лежало в метре от Алены, свернувшись змеей поверх буро-зеленого мохового ковра. Веревка не веревка, ремень не ремень, но длинное, крепкое и подходящее для ее целей как нельзя лучше.

– Я сейчас, ты потерпи еще чуть-чуть… – Набросить ремень на окровавленную культю, затянуть…

– Зря ты это, сестренка… В кровище испачкалась… – На губах улыбка, спокойная, почти счастливая, а глаза мертвые, совсем-совсем… Опоздала…

…Веревка в руках словно живая, оплетает запястье, обжигает, точно огнем, светится. И шепот за спиной:

– Ко мне иди. Давно тебя жду…

А нет никого за спиной! Только стена тумана, густая, непроглядная. И не убежать, потому что туман уже вокруг, ерошит волосы, застит глаза, с каждым вдохом проникает все глубже, отравляет безумием.

– Смирись. Моя ты теперь… – Голос незнакомый и знакомый одновременно, не мужской и не женский, да и голос ли?..

В глазах закипают слезы, огненными ручейками стекают по щекам. Больно и обидно, что не успела, не смогла помочь. А еще страшно из-за голоса, из-за тумана…

– Умойся, полегчает… – Под ногами уже не твердая земля, а хлюпающая топь и черное болотное оконце. – Умойся! – Затхлая вода щупальцами тянется к ногам, взбирается вверх по джинсам, обжигает холодом бедра и живот.

Собственный крик глухой, тает в туманном мареве, не успев родиться. Бежать! Куда глаза глядят, пока не поздно. Лишь бы не видеть, не слышать и не чувствовать ничего.

– Что хочешь проси! Хочешь, я того, кто тебя обидел, к себе заберу? Станет туманом, взмолится о смерти, а ты одна ему будешь хозяйкой!

– Не хочу! – Уже не крик, жалкий шепот, и в голове вместо мыслей набатный гром.

– Дура! Он убить тебя хотел, а ты жалеешь. – Туман рябит и вибрирует, обступает со всех сторон стеной из призрачных человеческих тел. Человеческих ли?! – Силу дам, власть такую, какой ни у кого из живых нет. Только останься, прими мой дар!

Морочь… Вот и до нее добралась. Сначала до бабы Ганны, а теперь до нее. И не убежать, не прорваться через эту страшную, ни живую ни мертвую стену из лиц, рук, тел. Все, конец…

– …А как приманит она тебя, Аленка, так сыпь соль, вот прямо в харю ее мерзкую сыпь! – Слова бабы Ганны огнем вспыхивают в мозгу, а ладанка, предсмертный бабушкин подарок, наливается чугунной тяжестью. – Не простая соль, заговоренная, колокольным звоном освященная. Так она сказала, а уж она-то знает… Не снимай, береги… Не дай бог, чтобы пригодилась…

Соли совсем мало – горстка на раскрытой ладони. Хватит ли?..

Хватило! Туман испуганно шипит, припадает к земле, круша и ломая призрачные тела, откатывается…

– Такая же, как бабка… – в голосе досада пополам со злостью. – Непокорная. Я обожду, у меня времени много, а ты сама себе судьбу выбрала. Не отпущу! Будешь теперь блукать в дрыгве, пока сама дрыгвой не станешь!..