Ася. 1943 год

К деревне Ася вышла только к вечеру. Время на болоте иногда текло как-то по-особенному. Это еще батя подметил. Рассказывал, бывало, кажется, что всего пару часов провел, а как выберешься, так и выходит, что уже весь день позади. Вот и с ней сегодня так же. Вроде бы шла привычной дорогой, не останавливалась, не блуждала, а гляди ж ты – темень на дворе.

Короткая дорога к деревне вела через поселковое кладбище, но Ася предпочла зайти с другой стороны. Теперь, когда мертвые знали, кто она такая, жить стало тяжелее. Они все время ее о чем-то просили. Чаще всего просьбы эти были простыми, почти земными, но как ей, с ее и без того дурной славой ведьмы, передать живым послания с того света?! Кто ей поверит? А если даже и поверит, то не станет ли это последней каплей, окончательным доказательством Асиной ненормальности? Нет уж, лучше сделать крюк, но обойти погост стороной. Особенно сегодня, когда Морочь едва не выпила из нее все силы.

В деревне царила мертвая тишина. Это раньше, в мирные времена, до середины ночи на улице были слышны веселые голоса и громкие звуки гармошки, но сейчас все изменилось, селяне старались лишний раз не высовываться со своих дворов, спать ложились рано, гасили в хатах свет, словно верили, что без света фашистские нелюди их не найдут…

Неладное Ася почуяла, едва вошла во двор, точно с головой окунулась в стылое облако затаившейся опасности. Свет в окне не горел, и это было странно. Мама не ложилась спать до Асиного возвращения, и свечу не гасила, всегда оставляла на окошке. Свет от этой свечи грел выстуженную Асину душу, ненадолго возвращал в беззаботное детство, туда, где не было войны, где папа был самым лучшим лесником района, а мама – первой красавицей и хохотушкой. Сейчас свеча не горела…

Она все еще колебалась, не решаясь заходить в хату, когда дверь распахнулась и на крыльцо выскочила мама, босая, простоволосая…

– Асенька, беги! – Ее отчаянный крик разорвал тревожную тишину, эхом заметался в ветвях старого вяза. – Беги, донька!

Ася еще ничего не понимала, но ноги уже несли ее прочь от родного дома. До тех пор, пока за спиной не послышался одинокий выстрел. Она замерла, боясь оглянуться, уже зная, что там, за спиной…

Они приближались неспешно, поигрывая автоматами, ухмыляясь и переговариваясь. Четыре немца, сытых, довольных, развлекающихся стрельбой в беспомощных женщин. За их спинами, Ася видела это особенно четко, стояли те, чьи жизни они отняли. Они смотрели с укоризной на фашистов и с грустью на Асю. И мама… мама тоже была среди жертв. Простоволосая, босая, с лицом торжественным и лишь немного удивленным, она шагнула через строй автоматчиков, подошла к Асе.

– Не уберегла я тебя, донька. – Мама хотела было погладить Асю по щеке, но, точно опомнившись, отдернула руку. – Ты прости меня.

– Мамочка… – Нет, это она не уберегла, не замечала седины в некогда смоляных маминых волосах, углубившихся морщин, горьких складочек в уголках губ. Думала только о себе…

– Не плачь, Асенька… – Ее уже мертвая мама попыталась заступить дорогу немцам. Безуспешно…

– Прощай, мама. Я люблю тебя. – Ася еще успела увидеть обнадеживающую улыбку на мамином лице перед тем, как на затылок обрушился удар, и она сама стала ни живой ни мертвой…

Ася пришла в себя от холода, застонала, затрясла головой, открыла глаза. Можно было не открывать: вокруг царила кромешная тьма. Тьма, холод и сырость… Где-то совсем рядом слышался размеренный звук падающих капель, необычайно громкий в этой темноте.

Погреб! Скорее всего, немцы бросили ее в какой-то погреб. Раз не убили сразу, значит, станут пытать. Мысль эта была стылой и равнодушной, ухнула в ноющей голове набатом и исчезла. Ася села, пошарила в темноте вокруг себя. Рука наткнулась сначала на пук отсыревшей, прело пахнущей соломы, потом на что-то деревянное. Деревянное было лестницей, ступеньки которой убегали вверх и упирались в крышку люка. Борясь с тошнотой и головокружением, Ася взобралась по лестнице, без особой надежды попробовала открыть люк. Заперто.

С тихим стоном она опустилась на подстилку из соломы, закрыла глаза. Наверное, нужно было поплакать, выдавить из души хоть малую часть скопившейся в ней боли, но слез не осталось. Гулко ухало сердце, капала вода, отмеряя оставшиеся Асе минуты, а девушка все сидела, подтянув к подбородку колени, всматриваясь в темноту.

Она так и не поняла, сколько прошло времени до того момента, как лязгнул замок и в ее темницу ворвался яркий сноп света.

– Жива? – послышался сверху знакомый голос. Захар…

Ася прикрыла рукой отвыкшие от света глаза, не стала ничего отвечать. Он не обманывал, когда говорил, что она его совсем не знает. Да, она не знала, пыталась отыскать семена добра в бесплодной почве, а он отомстил подло и жестоко – доносом.

– Я спрашиваю, жива? – в квадрате света появился черный силуэт. – Поднимайся давай! Герр Фишер хочет с тобой беседовать.

Позади Захара замаячила еще чья-то рожа, раздался гортанный вскрик, выстрел, и земля под ногами у Аси взорвалась крошечным фонтанчиком.

– Выходи, пока они тебя там не пристрелили! – пригрозил Захар и что-то быстро заговорил по-немецки. – Не дури, Настасья, выходи!

А вот пусть бы и пристрелили! Это, наверное, лучше, чем пытки, не так страшно…

– Ну что ж ты за девка такая?! – Захар спустился в погреб, схватил Асю за шиворот, встряхнул. – Пошла, я кому сказал!

Он тащил ее по лестнице волоком, матерясь и скрежеща зубами. Ася стукнулась коленкой о ступеньку, взвыла от боли, но Захар не дал ей опомниться, с силой дернул вверх, вытаскивая наружу.

Было утро. Раннее, молочно-сизое, пахнущее росой. Красивое время для смерти…

– Допрыгалась? – Захар так и держал Асю за шиворот, шальными глазами всматривался в ее лицо.

– Скотина. – Ей было страшно смотреть в эти глаза, но она глядела и видела в них свой смертный приговор. Захар Прицепин был человеком Морочи. Он еще не знал об этом, но Ася чуяла в его душе болотную гниль.

– Герр Фишер станет расспрашивать про партизан, не молчи. – Он словно и не слышал того, что она сказала. – Не молчи, Настасья, говори все, что знаешь.

– А зачем? – Она улыбнулась. – Все равно умирать.

– Умирать можно по-всякому. – Захар подтолкнул ее к застывшим неподалеку автоматчикам. – Можно легкой смертью, а можно лютой.

– А ты какую для себя выбрал? – Ася обернулась, вперила в него ненавидящий взгляд. – Думаешь, за предательство тебе легкую смерть пожалуют? Ну-ну…

Захар не ответил, лишь досадливо махнул рукой. Один из немцев толкнул Асю в спину дулом автомата.

Ее вели через всю деревню, затаившуюся, точно вымершую. Ася кожей чувствовала испуганные взгляды, почти слышала тревожный шепот. Люди боялись, хотели помочь и не знали как.

Фишер сидел в своем кабинете. До войны это был кабинет председателя колхоза. Тогда на стенах висели портреты Ленина и Сталина, а на узких подоконниках стояли горшки с фиалками, которые разводила председательская жена, тетя Рая. Председатель погиб на фронте в первые дни войны, а тетю Раю расстреляли оккупанты… Теперь кабинет ничем не напоминал тот, прежний. Портреты и фиалки исчезли, стены «украшала» ненавистная рожа Гитлера и флаги со свастикой. Вместо старого стола стоял новый – на резных ножках, обитый зеленым сукном. И стул был другой, не колченогий, ворчливо постанывавший под немалым председательским весом, а высокий, похожий на кресло.

Фишер на Асю не смотрел, даже головы не поднял, лишь молча кивнул вошедшему следом Захару и продолжил перебирать какие-то бумаги. Белоснежные, так врезавшиеся в Асину память перчатки лежали тут же, на краю стола, рядом с кожаной плетью…

Плеть Асю не напугала, ну, может, только удивила. Неужели у этого гада мало палачей?!

– Станет спрашивать, рассказывай все как есть, – едва слышно сказал Захар. – Не молчи. Тебе же хуже будет.

Она не послушалась. Она не стала говорить. Молчала там, в бывшем председательском кабинете, когда фашист был с ней вежлив и даже обходителен, улыбался стылой улыбкой, смотрел с интересом. И в старом сарае за сельсоветом, когда Фишер перестал быть обходительным и взялся за плеть, тоже молчала. Молчать было больно, иногда, когда плеть опускалась на плечи с особенной силой, Ася кричала. Закусывала до боли губы, упиралась мокрым от пота лбом в терпко пахнущий сосной и кровью столб, терпела до последнего, но все равно срывалась на крик. Тогда Фишер снова превращался в человека, улыбался любезно, гладил по волосам и через невозмутимого Захара спрашивал, знает ли юная фройляйн, где прячутся партизаны. Это была недолгая передышка, Ася едва успевала перевести дух, до того как плеть снова взлетала в воздух. Кажется, девушка теряла сознание, кажется, ее обливали водой, потому что одежда сделалась мокрой и прилипла к телу. Или то была не вода, а кровь?.. Ася не знала, да и не хотела знать. Она хотела только одного – умереть, чтобы этот кошмар закончился раз и навсегда.

Ее мучитель остановился в тот самый момент, когда смерть была уже совсем рядом, заглядывала в глаза, обещала освобождение.

– Завтра, – сказал Фишер хриплым голосом Захара. – Тебя повесят завтра утром перед комендатурой.

Перед тем как провалиться в благословенную темноту, Ася еще успела плюнуть в мерзкую Захарову морду…

…Сознание вернулось вместе с болью. Не той острой, вырывающей из глотки отчаянный крик, а глухой и мутной, заставляющей корчиться в судорогах, скрежетать зубами и ненавидеть себя за слабость. Вокруг снова было темно, капала вода, пахло сыростью. Погреб… Ася попыталась сесть, но тут же рухнула на бок, прижалась щекой к прохладной земле, вдохнула прелый запах соломы. Завтра – или уже сегодня? – все закончится. Она увидится с мамой и, возможно, сможет попрощаться с Алешей. Нельзя уходить, не попрощавшись, не сказав последних, самых важных слов. Он ее не увидит, но бабка Шептуха ему обязательно передаст, как сильно любила его Ася, как она сожалеет о том, что опоздала со своей любовью… Да, бабка Шептуха передаст, она не станет ей отказывать в этой самой последней просьбе.

А может, она уйдет еще раньше, не дожидаясь виселицы, не пугая баб и маленьких детей своим страшным видом. Нужно только очень сильно захотеть. Ася закрыла глаза, прислушалась к биению собственного сердца. Надо, чтобы оно билось все реже. У нее получится, она особенная…

Смерть, милосердная и ласковая, была уже совсем рядом, но Асе снова не дали умереть. С тихим скрипом отворился люк, впуская внутрь мутный свет ущербной луны, кто-то темный, молчаливый спустился в погреб, подхватил Асю на руки. Это было больно, почти так же мучительно, как от плети. А может, и еще больнее. Она бы закричала, но на искусанные в кровь губы предупреждающе легла пахнущая самосадом шершавая ладонь.

– Потерпи, – послышался над ухом сиплый шепот Захара. – Потерпи, бедовая, не ори.

Наверное, она бы заорала, теперь уже не от боли, а от омерзения, но не смогла – снова, в который уже раз, потеряла сознание…

* * *

Сюр продолжился. Сюр смотрел на Матвея насмешливыми карими глазами и скалил крепкие зубы в ироничной улыбке.

– Очень смешно, – рыкнул детектив, на всякий случай на шаг отступая от Ставра. Мало ему одной сумасшедшей…

– Ну, это как сказать. – Хозяин пожал широкими плечами, но с места, слава богу, не двинулся. – Мне, к примеру, было не до смеха. Да и сейчас, братишка, сказать по правде, не смешно. Хреново мне, братишка. А не было бы хреново, разве ж стал бы я все это затевать! – Он обвел кухню широким жестом.

Точно сумасшедший, только в отличие от пока еще беспомощной Алены крепкий и, вполне вероятно, буйный. Угораздило же… Матвей скосил взгляд на лежащий на краю стола пистолет. Эх, поторопился он расстаться с оружием.

Ставр проследил за его взглядом, сказал насмешливо:

– Понимаю тебя, братишка. Я бы и сам на твоем месте шмальнул. А хочешь, – он вдруг расплылся в широкой ухмылке, – а хочешь, так и шмальни! Тут место глухое, соседей не потревожим. Ну, давай же, ни в чем себе не отказывай. С меня не убудет.

– Совсем рехнулся, – проворчал Матвей, но пистолет в руки все-таки взял. Не то чтобы собирался стрелять, но с пушкой оно спокойнее.

– Не веришь. – Ставр досадливо покачал косматой головой. – Ну как же тебя убедить-то? Я твое замешательство понимаю и целиком разделяю, но вот как-то сейчас не до политесов. Ты прости, братишка, но придется прибегнуть к крайним мерам…

Он оказался рядом так быстро, что Матвей не успел среагировать, широкая, мозолистая ладонь сомкнулась на его запястье, сковав ледяным наручником, обездвижив и лишив не только тепла, но и сил. Перед тем как потерять сознание, Матвей успел заметить на самом дне цыганских глаз яркую вспышку от разорвавшейся гранаты, почувствовать невыносимую, дотла выжигающую боль…

– …Эй, братишка, ты живой там? – Громкий голос бесцеремонно ворвался в его беспамятство, колючими иглами впился в мозг. – Ты прости, что я так круто, но по-другому никак. Ты ж сам шмальнуть отказался.

Со стоном Матвей открыл глаза и тут же зажмурился. Ставр, теперь уже точно, просто безоговорочно мертвый, никуда не делся, он сидел на столе, свесив вниз обутые в военные ботинки ноги, упершись широкими ладонями в отполированные доски столешницы, смотрел сверху вниз озадаченно и немного виновато.

– С пола не поднял, ты уж извиняй. Сам видел, каково это, когда прямой контакт. Мне, кстати, тоже от вас, живых, хреново. Особенно от таких, как ты и девчонка. Сам вставай. Хочешь, коньячку еще жахни, для сугреву и просветления в мозгах.

Матвей сел, помотал головой, приходя в себя, а потом встал, пошатываясь, добрался до стола, стараясь не задеть Ставра, рухнул на табурет. Коньячку для сугреву он выпил прямо из горла, не закусывая и даже не морщась. Прислушался к растекающемуся по омертвевшим мышцам теплу, закурил сигарету и только потом спросил:

– Что значит таких, как я и девчонка? Допустим, Алена медиум, а я что?

– И ты тоже. – Ставр побарабанил пальцами по столешнице, но стука Матвей не услышал. Еще одно доказательство то ли паранормальности Ставра, то ли его собственного сумасшествия. Может, оно заразное? – Знаешь, братишка, сколько я тебя искал? Мне ж мужик был нужен, с мужиком договориться проще. А кругом одни бабы, да и те не шибко сильные, медиумы в зачаточном состоянии, так сказать.

– А я, выходит, не в зачаточном? – Матвей затянулся и закашлялся.

– И ты был в зачаточном, но ты меня видел, а это уже сила, я тебе скажу. Частный детектив опять же, да еще с финансовыми трудностями. Идеальный вариант.

– Про финансовые трудности откуда знаешь? – спросил Матвей, откашлявшись.

– А это, братишка, одно из немногих преимуществ моего нынешнего состояния, – ухмыльнулся Ставр. – Есть вещи, которые я вижу очень ясно. Вот, к примеру, напарник мой, оказывается, меня кидал неоднократно, железки за границу переправлял за бешеные бабки, а мне врал, что за бесценок местным коллекционерам отдавал. Ну, хотя как за бесценок, на жизнь хватало. Но все равно обидно, братишка.

Матвей сжал виски руками, крепко зажмурился. Информация прорывалась в затуманенный мозг с трудом, а даже если прорывалась, то не анализировалась, а просто сваливалась в кучу. Ставр – покойник, сам Матвей – медиум, очень весело…

– Еще коньяка жахни, – посоветовал Ставр.

– Шмальни, жахни – сердобольный ты, как я погляжу. – Матвей отодвинул от себя бутылку.

– Ну, не так чтобы очень, но жалостливый – это да. Когда еще живой был, детскому дому помогал. Я ж сам детдомовский, знаю, чего таким, как я, больше всего нужно. Когда одежки, когда технику бытовую, когда лекарства, если кто сильно заболеет. – Ставр вздохнул: – Думал, может, хоть с черного хода в рай прорвусь, а оно, видишь, как вышло: ни тебе рая, ни ада, болтаюсь между небом и землей, блин…

– А чего так-то, между небом и землей? – спросил Матвей. – Ты тоже, как эти? – Он кивнул в сторону занавешенного шторами окна. – Неприкаянный?

– Неприкаянный? – Ставр задумался. – А, пожалуй, что и так. Но я не такой, как эти. Я, как бы это поточнее выразиться? Я не живой и не мертвый – промежуточный вариант.

– Промежуточный вариант?

– Ну, она меня как-то по-другому обозвала, но смысл, я так понял, от этого не меняется. Я призрак-мутант! Меня даже вон эти, которые мотыльки, боятся. Я к ним со своим «здрасьте, товарищи по несчастью! » – а они от меня врассыпную.

– Кто тебя по-другому обозвал? – навострил уши Матвей.

– Старуха. Я тебе про старуху еще не рассказывал? Сейчас, братишка, расскажу…

* * *

…Та граната не должна была рвануть, у него выработался нюх на такие вещи. А она, падлюка, рванула, и мир превратился в пылающий ад. В аду этом было так больно, что он, тертый калач и крепкий орешек, орал благим матом и звал маму. Сколько длился ад, сколько он орал, Ставр не помнил. Все закончилось в одночасье: и боль, и крик, и неимоверный жар. Он открыл глаза и увидел над собой разлапистую сосновую ветку. Ветка покачивалась от ветра, сыпала пожелтевшими иголками, тихо поскрипывала.

Выжил, чертяка! Первая мысль была яркой и радостной, но здравый смысл перехватил управление до того, как Ставр едва не рехнулся от счастья. Выжить-то выжил, но вот какой ценой? Оно, конечно, не болит ничего, и дышится полной грудью, но странно все как-то, словно в тумане. И сосновая лапа, и небо – все какое-то тусклое, неяркое. С глазами что-то? Да после такого взрыва запросто! И с глазами, и с руками…

Ставр, не вставая, вытянул перед собой руки. Руки как руки! Может, не совсем чистые, но уж точно совершенно целые, даже без единой царапины. А шандарахнуло ведь неслабо! Вот свезло так свезло! Ноги тоже были целыми, только левый ботинок расшнуровался, но это ж не беда, это ж мелочи. Главное, вот она – жизнь, пусть приглушенная, малость выцветшая, но вполне себе реальная. А что со зрением и, кажется, с нюхом не все в порядке, так это ерунда. Видать, контузило его.

На ноги он поднялся с легкостью, нигде даже не кольнуло. И голова не болит совсем, вот нисколечко. Странная какая-то контузия, честное слово. Ставр огляделся и присвистнул: ствол растущей невдалеке березы был весь иссечен свежими шрамами. Значит, все-таки не примерещилось, значит, рванула граната. Видно, в самый последний момент успел отшвырнуть. В рубашке родился, если умудрился выжить в такой катавасии. Надо будет непременно свечку поставить Николаю Чудотворцу за такое-то чудесное спасение. И пора завязывать с копательством. Человек он и так уже небедный, на спокойную старость по-любому хватит. Жизнь дороже. Все, выбираться пора!

Выбираться… А куда выбираться? Ставр осмотрелся, пытаясь сориентироваться на местности, но не сумел. Вот, кажется, знакомое все и одновременно совсем незнакомое. Деревца хилые, земля рыхлая и мягкая, поросшая мхом и лишайником, вон кусты какие-то с недоеденными зверьем ягодами. Не совсем болото, но уже и не лес. Только вот отчего ж не получается никак разобраться, что к чему? А компас? Про компас-то он едва не забыл. С компасом и беда не беда.

С компасом творилось что-то странное, стрелка крутилась волчком, как заведенная, не желала показывать направление. Может, тут какая магнитная аномалия? Может, оттого, что металла в земле много? Да сколько бы ни было того металла, не должен компас так себя вести! Ну пусть бы погрешности были, а тут вон какая свистопляска. Ставр громко выругался, сунул бесполезный прибор обратно в карман куртки. Значит, придется вспомнить заповеди юного следопыта: деревня на севере, а север там, где на деревьях больше лишайника. По солнцу бы сориентироваться, но где ж взять солнце в таком тумане?! Вон наползает со всех сторон. Все, решено! Будет выбираться, ориентируясь по лишайникам, пока вообще хоть что-то видно…

В том, что он заблудился, Ставр признался себе не сразу. Только лишь когда чутье и проклятущие лишайники завели его не в деревню, а в болото. И туман этот жуткий, такой, что аж волосы на башке шевелятся. Шепчется… Нет, ну точно шепчется! Еще одна природная аномалия. В этом медвежьем углу таких аномалий сколько хочешь. Сам виноват, надо было не водку жрать, а слушать, что старушка-хозяйка рассказывала про болото. Она, кстати, и про туманы предупреждала. Еще называла их как-то смешно – гадючьими. А почему гадючьи, не сказала. Или он сам не спросил? Не планировал он лезть в болото, оттого и не спросил. А теперь вот вам пожалуйста – и болото, и гадючий туман, еще и шепот этот. В кармане куртки Ставр нашарил пистолет, поудобнее перехватил рукоять, снова осмотрелся. По гадюкам, конечно, из ствола не шмальнешь, а вот если зверь какой, тогда запросто. Местные говорили, кабаны тут расплодились, а кабаны пострашнее волков будут, тупые и охочие до крови твари.

Справа что-то забулькало, заплескалось, точно гигантская рыбина ударила по воде хвостом. Ставр вздрогнул, развернулся всем корпусом, всматриваясь в туман. Да откуда ж на болоте рыба? Может, послышалось? Или булькнуло не особо, просто у страха глаза велики?

Снова всплеснуло, громко и яростно, на сей раз слева. Ну страх не страх, а какая-то тварь точно резвится в болоте. Интересно, какие в болотах твари? С биологией у него всегда было туго. С историей и географией хорошо, а с биологией – полный швах. Но не должно в этих краях водиться ничего масштабного. Кабаны, лоси, может, волки. Но ни кабан, ни лось в воду не попрется, уж в этом деле они поумнее человека будут. У них чутье… Додумать эту мысль до конца Ставр не успел, земля под ногами дрогнула, а туман пошел рябью из-за утробного не то стона, не то рыка. Ни хрена себе рыбка… Ставр вскинул пистолет, пальнул просто так, не целясь, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Звука выстрела он так и не услышал, туман проглотил и пулю, и звук. Гиблое место, выбираться надо. Знать бы еще как…

– Эй… – вдруг донеслось из клубящейся впереди мути. – Эй, не стреляй, человек.

Голос был звонкий, вроде как даже девичий. Это ж какая дура осмелилась сунуться в самую топь?

– Ты кто? – спросил Ставр, не опуская ствол.

– Вот мы тебя и нашли. – Из тумана выступила фигура. Ставр надеялся на стройную девицу, а увидел скрюченную каргу. – Не стреляй, говорю, не тревожь ее. – Старуха протянула вперед руку, и на нее откуда-то сверху спикировала крупная птица. Ворон? Точно ворон!

– Кого не тревожить? – Ставр переводил взгляд с карги на ворона. Ну хоть какой-то проводник нашелся! Эта-то небось тут все ходы и выходы знает, а что страшна, как смертный грех, так ему на ней не жениться.

– Морочь не тревожь. Злая она, голодная. А тут ты со своими воплями. – Ворон с недовольным карканьем перебрался с руки на плечо, а карга проворно вытащила из складок юбки небольшой кисет, сыпанула на скрюченную ладонь что-то белое, повела носом, принюхиваясь.

За спиной у Ставра снова что-то загудело-забулькало, земля под ногами вздыбилась так, что он едва удержал равновесие. Карга с неожиданным проворством метнулась к нему навстречу, зашептала что-то неразборчивое, торопливое, швырнула через его плечо свой белый порошок. В ту же секунду бульканье перешло в разъяренный вой, туман зашипел, отползая, а Ставр так и не отважился оглянуться, чтобы увидеть, что же там, за его спиной.

– Пойдем, человек. – Лицо старухи оказалось близко-близко, незрячие, затянутые бельмами глаза мутно сверкнули, ворон забил крыльями, разгоняя туман.

– Очуметь… – только и смог сказать Ставр.

Чем дольше они шли, тем реже становился туман, но привычные яркие краски окружающий мир так и не приобрел. Старуха, даром что слепая, скакала резво. Ворон то взлетал с ее плеча, то возвращался обратно. Ставр не чувствовал усталости, но всем сердцем хотел побыстрее выбраться из этого чертова болота, выйти наконец к нормальным людям.

Карга его обманула, вместо деревни вывела на остров. Ставр как-то сразу понял, что этот возвышающийся над зыбкой болотной поверхностью клочок суши именно остров.

– Эй, старая, ты куда это меня завела?! – заорал он и попытался было схватить каргу за плечо, но не отважился, под грозным взглядом ворона отдернул руку.

– Тебя как звать? – спросила она, не оборачиваясь и не сбавляя шага.

– Ставр… Степан Ставриченко я.

– Меня можешь звать Шептухой. А можешь и никак не звать, я не обижусь. Не печалься, человек, ты здесь недолго пробудешь, отпущу я тебя.

Отпустит. Ну и на том спасибо. Лучше бы, конечно, не отпустила, а к людям вывела.

За полуоблетевшим кустарником показалась покосившаяся, по виду такая же древняя, как и сама старуха, избушка.

– Пришли, – сказала карга, и ворон с радостным карканьем взмыл в серое небо. – Это хорошо, что я тебя раньше нашла, Ставр.

– Раньше кого? – спросил он, разглядывая избушку.

– Раньше Морочи. Она бы тебя не отпустила. Она таких, как ты, по своей воле никогда не отпускает.

– А теперь отпустит? – Вот угораздило же его! Мало того что чуть на гранате не подорвался, заблудился в трех соснах, так еще повстречал эту сумасшедшую. Про Морочь какую-то постоянно твердит. Что еще за Морочь такая?.. – Бабушка, мне бы в деревню, а? – Она хоть и хлипкая совсем, такую одним пальцем перешибешь, но все ж таки лучше ее не злить, а то придется потом на этом чертовом острове зимовать. – Ты мне дорогу покажешь?

– Покажу. – Карга кивнула. – Только я тебе, Ставр, сначала кое-что другое покажу. – Сказала и поманила за собой костлявым пальцем.

Он думал, в избушку, но старуха избушку обошла, вывела к небольшому, почти идеально круглому озеру. «Наверное, карстовое, – подумалось некстати, – раз такое круглое, значит, глубокое, почти бездонное».

– Гляди! – Она мотнула седой головой в сторону от озера.

Ставр посмотрел, и волосы на голове снова зашевелились, на сей раз не от страха, а от дурного предчувствия. На невысоком пригорке недалеко от берега над землей возвышались четыре холмика. Он как-то сразу понял, что это могилы: три старые, едва заметные и одна совсем свежая, присыпанная уже обветрившимся, но еще не до конца высохшим песком.

– Поглядел? – спросила карга, и ее слепые глаза снова вроде как блеснули.

– Поглядел, – сказал Ставр мрачно. – Помер кто-то, бабуль?

– Помер. – Она кивнула. – Вот тут, – костлявый палец указал на свежую могилу, – ты лежишь, человек. Уже два дня как.

Во попал! Залетел на огонек к сумасшедшей! Может, она маньячка какая! Заманивает мужиков, а потом… хоронит. Ставр попятился, вытащил из кармана пистолет.

– Не веришь? – Ведьма вздохнула, а ворон осуждающе гаркнул. – Это хорошо, что я тебя найти успела, один день у меня только оставался. И Морочь проснулась, тумана напустила. Я уже думала, не судьба.

– Стой-стой-стой, бабка! – Ставр взмахнул пистолетом. – Ты что несешь, старая? Что несешь? Вот он я, живой и невредимый! – Свободной рукой он похлопал себя по куртке. – Видала?!

– Видала, – усмехнулась она. – Я много чего на своем веку повидала, человек. И тебя мертвого, с оторванной рукой, тоже видела. Это я тебя нашла и похоронила. Пожалела дурака, не стала диким зверям на растерзание отдавать.

– Все! – Ставр потряс головой, отступил еще на шаг. – Хватит с меня сказок! Пошел я.

– Погоди! – Ворон сорвался со старухиного плеча, закружил над головой, угрожающе захлопал крыльями. – Пойдем, еще что-то покажу.

– Насмотрелся уже, – рыкнул он. – Хватит с меня, старая.

– Пойдем, пойдем. Тут все близко. Вот глянь-ка, человек!

Ведьма скользнула мимо Ставра, остановилась возле поленницы дров. Он, будто телок на привязи, двинулся следом, да так и застыл с открытым ртом. На поленнице висела камуфляжная куртка, точная копия его собственной, только истерзанная и залитая кровью.

– Твоя, – сказала старуха и сдернула куртку. – Глянь-ка! – Из внутреннего кармана она достала его военный билет и измятую пачку сигарет.

Быть такого не может, фальсификация какая-то! Ставр похлопал себя по нагрудному карману, вытащил точно такую же пачку и точно такой же билет.

– А в другом кармане – компас. – В скрюченной ведьминой ладони сверкнул компас, точь-в-точь такой же, как у Ставра. – И вот это. – Старуха взмахнула невесть откуда взявшимся стволом, и Ставр испуганно отпрянул в сторону. Еще шмальнет чего доброго…

– Эй, бабка, ты полегче! Это тебе не игрушка.

– И мне не игрушка, и тебе, человек, уже тоже не игрушка. Мертвый ты, похоронила я тебя.

– Похоронила, значит? – От этих слов мир, и без того тусклый, выцвел еще больше. – А что ж я тогда тут делаю, о чем с тобой базарю? Ты, мать, прости, но на ангела с крыльями ты не похожа.

Она засмеялась дробным старушечьим смехом, а отсмеявшись, сказала:

– Не поверил, значит.

– А кто бы поверил? – Ставр сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. С зажигалкой ничего не вышло, даже искра не высеклась. Может, отсырела на этом дьявольском болоте?

– Никто сначала не верит. – Старуха согласно кивнула, сделала шаг навстречу и коснулась высохшей ладонью его груди…

…Мир всего на мгновение сделался невыносимо ярким, взорвался звуками, защекотал ноздри запахами, прильнул к щеке солнечным лучом… А потом все исчезло: и краски, и звуки, и запахи, и солнечное тепло. Осталось только стылое осознание того, что он мертв окончательно и бесповоротно. Разорвалась граната… чтоб ее…

Если бы мертвые могли плакать, он бы заплакал, но слез не было, так же как не было искры в его мертвой зажигалке, так же как не было пуль в его теперь уже ненастоящем пистолете. Обидно-то как, Господи!

– Поверил? – спросила старуха с жалостью.

– Поверил. – Ставр присел на корточки здесь же, у поленницы дров, по привычке хотел сорвать былинку, но не смог, даже не почувствовал касания. – Я, мать, одного понять не могу, – сказал, сжимая виски руками, – это ад или рай?

– Не то и не другое. – Старуха покачала головой. – Это Морочь, сынок, это она тебя закогтила. Только ты – не ее добыча, ты особенный, теневой.

– Какой?

– Теневой. Ты ни там и ни тут, зацепился…

– И за что же я зацепился? – Ставр поднял голову, посмотрел на старуху снизу вверх.

– Хотела бы я знать. – Она провела по лицу руками, точно смахивая что-то невидимое. Ворон взволнованно защелкал клювом. – Вспоминай, человек, кого ты перед смертью видел?

– Никого. – Он мотнул головой.

– Неправда! – От ее голоса, вдруг ставшего сильным и громким, с соседней осинки посыпались листочки. Ставр подставил руку, пытаясь поймать, но листок прошел сквозь ладонь. – Кто-то точно был. Женщина. Вспоминай!

Он зажмурился, сосредоточился на обрывках воспоминаний.

Тяжесть гранаты в руке… Взрыв… Боль… Крик… Снова боль… Испуганное женское лицо… Синие глаза, зеленые у самого зрачка, заплетенные в длинную косу русые волосы… Голос…

– …Тише-тише, миленький! Я сейчас, ты только не умирай…

– Вспомнил?! – Еще один голос, уже не умоляющий, а требовательный.

– Была женщина. – Он кивнул.

– А что сделала? Что она тебе дала перед смертью?

– Ничего не давала, кажется… Не помню я!

– Давала! Что-то она на тебя накинула. Вспоминай!

– Не могу-у-у… – Ставр повалился на землю, завыл в голос.

– Искать ее нужно, – сказала старуха после тяжкого вздоха. – Без нее пропадешь. А она без тебя. Если уже не пропала, – добавила устало. – Не каждая после такого способна разум сохранить.

– Как искать, мать? – Из всего сказанного он понял только одно: если найдет ту синеглазую, если выпытает или вспомнит, чем таким она его заарканила, то все еще может измениться.

– Ты ее почуешь. Связаны вы с ней теперь крепко-накрепко. Сначала ее найди, потом путы станем искать. А без нее тебе здесь оставаться нельзя, уходить тебе нужно.

Он бы ушел, с превеликой радостью ушел, да только как?!

– Я помогу. Год у тебя на ее поиски. Год без двух дней, – старуха оглянулась на свежую могилу.

– А как не найду? – спросил Ставр, уже заранее зная ответ.

– Как не найдешь, так на веки вечные заблукаешь. Она тебя к себе заберет, Морочь. Останешься теневым, ни живым ни мертвым. И та женщина со временем тенью станет, помереть не помрет, но и жить не сможет. Найди ее, сынок! – Старуха вперила в него невидящий взгляд, по морщинистому лицу промелькнула тень не то жалости, не то грусти. – А как найдешь, ко мне приведи. Посмотреть хочу… Спросить…

– Когда уходить-то, мать?

– Прямо сейчас и уходи. Мало у тебя времени совсем. – Старуха снова достала свой кисет, высыпала на ладонь горсть соли, зашептала что-то быстро-быстро, так что слов не уловить, швырнула соль прямо Ставру в лицо.

Он закричал от невыносимой боли, схватился за глаза, серый болотный мир пошел рябью, и сквозь эту рябь к Ставру прорвался затухающий голос:

– Знаю, что больно, то Морочь отпускать не хочет. Ты уж потерпи…

Голос замолк, серый мир мигнул и погас. Умерев дважды, Ставр очнулся на диване в своем загородном доме…