Ася. 1943 год

Бабка Шептуха точно в воду глядела, когда рассказывала, что ждет Асю в деревне. Так и случилось, как она напророчила.

Односельчане Асю сторонились. Бабы недобро косились, шептались за спиной, а стоило только обернуться – замолкали. Мужики поглядывали с жалостью, точно на юродивую, провожали хмурыми взглядами.

– Это все из-за Захара, из-за ирода этого, донька! – говорила мама. – Они ж думают, что он тебя… – она стыдливо замолкала, принималась теребить уголки платка, – что ты из-за этого умом тронулась.

Ася отмалчивалась. Да и что сказать? Как объяснить маме, что дело тут вовсе не в Захаре, а в ней самой?

– Донька, ты бы на болото не ходила, – продолжала уговаривать мама. – Ну что там, на болоте? А люди шушукаются, разное про тебя говорят. Да бог с ними, с людьми! Асенька, немцы же лютуют, партизан ищут, пособников их. А ты каждый день в лес… А ну как заподозрят что?

Асю злили эти пустые, никому не нужные разговоры. Мама ходила вокруг да около, ведь догадывалась, что на болото дочь бегает не просто так, но ни разу не спросила напрямую. Боялась, что Ася ответит правду. А правда ведь еще страшнее неведения. Страшнее даже людской молвы. С правдой нужно как-то жить. Мама боялась. За себя боялась, за отца, за Асю. Слишком много было вокруг этого страха, слишком душно от него делалось.

Ася могла дышать полной грудью только лишь на болоте. Теперь она знала здесь каждую тропку, каждую корягу, теперь ей не нужны были проводники, чтобы добраться до острова, до Алеши.

Он поправлялся очень быстро, ее летчик. Он уже мог без посторонней помощи выходить из избушки, чтобы встречать Асю еще на подступах к острову, приветственно махал рукой, улыбался светло и радостно. Они часами просиживали на берегу озера, разговаривали и не могли наговориться. Смущения больше не было, ему на смену пришло то особенное чувство, которое делало мир правильным и расцвечивало все вокруг яркими красками.

Весна уже вошла в полную силу. И Сивый лес, и Гадючье болото преобразились, зацвели, покрылись молодой, дурманно пахнущей зеленью. Асе было хорошо, с каждым прожитым днем она все чаще вспоминала слова бабки Шептухи, ее предложение остаться. Не уйти от людей, а прийти к Алеше, быть рядом с ним и днем, и ночью. Она бы, наверное, так и сделала, если бы не острое, невыносимо болезненное понимание – он здесь не останется, как только поправится окончательно, уйдет к партизанам. Она бы тоже с ним ушла, если бы позвал, но он не позовет, потому что считает, что в деревне ей будет безопаснее. Наверное, это оттого, что он не может видеть людей тем особенным видением, которое есть у нее и у бабки Шептухи. Он совсем по-детски делит всех на врагов и своих. Ася должна быть среди своих, но не в партизанском отряде, а в деревне. А может – об этом она старалась не думать, но думала все чаще, – может, Леша не хочет брать ее с собой совсем по другой причине? Он красивый, он сильный и смелый – настоящий мужчина. У такого мужчины обязательно должна быть женщина, где-нибудь там, на Большой земле. Любимая женщина, а не сопливая девчонка, рвущаяся в боевые подруги… Об этих невеселых мыслях никто не знал, бабка Шептуха если и догадывалась, то молчала, не вмешивалась.

Их спокойный, но такой хрупкий мир рухнул в одночасье, в самом конце мая. Партизаны снова заявили о себе. Первым взлетел в воздух железнодорожный мост в десяти километрах от райцентра, потом взорвался и сошел под откос фашистский эшелон. Пламя полыхало на полнеба, зарницы были видны даже с острова.

– Пора мне, – сказал Алеша, с непонятной тоской вглядываясь в затянутый дымом горизонт. – Засиделся.

Ася хотела сказать, что рана еще не до конца зажила, что в лесу, а уж тем более в болоте, ему одному не выжить, что партизаны сторожкие и подозрительные, не бросятся к чужаку с распростертыми объятиями. Все это она хотела сказать, но так и не сказала. Наверное, если бы Алеша хоть разочек глянул в ее сторону, она бы решилась, рассказала все и про лес, и про болото, и про партизан, и даже про свою любовь, но Алеша смотрел в небо и не смотрел на нее. У нее хватило сил, чтобы не расплакаться. Она даже погладила его по отросшим курчавым волосам перед тем, как уйти, а он даже не обернулся. И тогда Асе подумалось – а может, и нет никакой другой женщины, а есть небо, может, для ее летчика любовь неба важнее любви женщины?.. Это были горькие и глупые мысли. Ревновать его к небу – все равно что ревновать ее к Сивому лесу и болоту. Но почему же тогда так больно?..

* * *

На смену Матвей не опоздал, пришел тютелька в тютельку. Прежде чем заглянуть к Алене, решил пройтись по отделению, присмотреться, порасспрашивать народ. В больнице царило привычное благолепие, только вот в благолепии этом чудилось что-то тревожное, очень похожее на затишье перед бурей.

Про бурю Матвей не ошибся. Буря была, да еще какая! Утром главный устроил такой разнос, что мало никому не показалось. Не только Петровича уволили, отстранили от работы дежурившую в прошлую ночь постовую медсестру, сделали выговор дежурному врачу и старшей, а все из-за того, что буйная и потенциально опасная для окружающих пациентка свободно разгуливала по больнице на виду у персонала.

Халатность и непозволительное разгильдяйство! Так сказал главврач. Он еще много чего говорил: про ужесточение контроля и дисциплины, про врачебный долг и моральную ответственность, а в самом конце пригрозил принять меры. Что это будут за меры, оставалось только догадываться, но многие уже задумались о смене работы. Так бывает, когда руководитель – деспот и самодур, персонал терпит-терпит, а потом начинает разбегаться. Персонал-то может сбежать, а вот что делать пациентке? Той самой, которая разгуливала бесконтрольно по больнице и представляла угрозу… С этим вопросом Матвею еще предстояло разбираться, и разбираться в одиночку. Если разговоры про нафаршированный успокоительными овощ не пустой треп, то Алена ему не помощница. Какая помощь от человека, который сам беспомощен, как младенец? Матвею хотелось ошибаться, но самые страшные подозрения оправдались, стоило лишь переступить порог палаты номер четырнадцать.

Она лежала на узкой больничной койке с закрытыми глазами и лицом таким безмятежным, что от этого волосы на загривке встали дыбом. Какой там овощ?! Статуя – неподвижная, неживая. Эта новая Алена была даже страшнее прежней, той, что рисовала углем на бумаге и чем-то острым на стенах.

– Допрыгалась… – Он присел на стул рядом с кроватью, коснулся тонкой, в синих прожилках вен руки. – Чуть-чуть бы подождала…

В оконное стекло с громким стуком врезалась ночная бабочка. Сначала одна, а потом и еще несколько. Матвей вздрогнул от неожиданности, встал со стула, подошел к окну, прижался лбом к стеклу. Там, за стеклом, была непроглядная чернота, поглощающая и мгновенно переваривающая свет от фонаря, неправильная и даже жуткая. Интересно, как долго можно оставаться нормальным в этом гиблом месте? Сколько времени понадобится, чтобы, всматриваясь в черноту за окном, начать видеть то, чего нет?..

Мало понадобится времени, всего пару минут… Темнота, до этого монотонная и однородная, вдруг ожила, зашевелилась и запульсировала, посмотрела на Матвея желтыми совиными глазами, прижалась к стеклу десятками полупрозрачных ладоней. Матвей чертыхнулся и отскочил от окна. Что только не примерещится! Какие глаза?! Какие ладони?! Мотыльки! Бестолковые и отчаянные в этой своей бестолковости, хрупкими крыльями рисующие на стекле дикие узоры.

Алена вдруг заметалась, словно даже в своем сумрачном состоянии почувствовала рвущихся в палату мотыльков. Матвей вернулся на место, положил ладонь на ее влажный лоб, заглянул в уже открытые, но все равно бессмысленные глаза и скрипнул зубами от бешенства. Какой же тварью нужно быть, чтобы сознательно превратить нормального человека в такое вот жалкое и беспомощное существо!

– …Что вы тут делаете? – послышался за спиной знакомый и уже ненавистный голос.

Доктор Джекил стоял на пороге и буравил Матвея подозрительным взглядом. Даже домой не уехал, подонок! С чего бы это?

– Да вот, зашел проверить. – Матвей убрал руку с Алениного лба, выпрямился.

– Что вы зашли проверить? – Главврач сделал шаг ему навстречу. – Что здесь вообще можно проверять?! С пациенткой все в полном порядке, вы же видите.

Все в полном порядке? Вот это неподвижное, ни на что не реагирующее существо в полном порядке?.. Больше всего на свете Матвею хотелось врезать доктору Джекилу по морде, но вместо этого он лишь виновато улыбнулся.

– Мотыльки! – сказал многозначительно.

– Что – мотыльки? – Главврач оторвал взгляд от Алены, недобро сощурился.

– Залетают в палату. – Матвей пожал плечами. – А больная их боится, нервничать начинает. Это же плохо, что она нервничает, – добавил он с детской наивностью.

Ох как тяжело далась ему эта наивность и этот простодушный тон! Но не время показывать зубы, нужно дождаться подходящего момента.

– Больная не нервничает. – Доктор Джекил подошел к кровати, посмотрел на Алену с нежностью. Ну прямо родная мать у постели спящего ребенка. – Ей сейчас хорошо и совсем не страшно. Вы что, не видите?! – Он кивнул на штатив с капельницей, отмеряющей Алене фальшивое медикаментозное счастье.

– Так а с мотыльками что делать? – поинтересовался Матвей. – Они ж все равно летят. Вон стекло все испачкали. Сестра-хозяйка просила принять меры.

– Утром! – рявкнул главврач. – Утром будете принимать меры, а сейчас идите уже, мне нужно ее осмотреть.

Уходить из палаты не хотелось, а еще больше не хотелось оставлять Алену наедине с этим выродком, но время еще не пришло, и Матвей подчинился. Просто нужно немного потерпеть, дождаться, когда доктор Джекил свалит наконец домой, а уже потом действовать.

Ждать в отделении не было никаких сил, и Матвей вышел на улицу. Свежий весенний воздух сладко пах молодой листвой, а с черного неба таращилась щербатая убывающая луна. Он хотел было присесть на скамейку под яблоней, но вместо этого спрыгнул с крыльца и, стараясь не попадать в льющийся из окон оранжевый свет, побрел вдоль стены.

Разведка местности – вот как он это называл. Разведка и изучение путей отступления. В кармане глухо звякнули ключи, те самые, который выдал ему Петрович. Разведку местности было бы разумно завершить у запасной калитки. А еще разумнее было бы проверить замок.

Петрович не соврал: пол-оборота влево и только потом вправо. Проржавевший, но все еще крепкий замок поддался с громким скрипом. С таким же скрипом распахнулась и калитка. Запирать калитку Матвей не стал, просто подпер куском кирпича. С одной стороны, хорошо, что у него есть такой сообщник, как Петрович, а с другой – в том деле, которое он задумал, лучше бы вообще без сообщника, спокойнее и надежнее. Но теперь уж что! Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Деньги нужно отрабатывать, и ему еще очень повезет, если часть этих средств потом не придется потратить на адвокатов. Похищение человека – это уже статья…

Чтобы вернуться к крыльцу, Матвею совсем необязательно было проходить мимо окна четырнадцатой палаты, но он выбрал именно этот кружной и не самый короткий путь. Он помнил про ту почти аномальную темноту и поэтому почти не таился, подошел к окну вплотную, заглянул внутрь.

Доктор Джекил никуда не ушел, он склонился над Аленой и, кажется, что-то говорил. Разговаривать с бессознательным человеком – это ли не проявление сумасшествия? Матвей осторожно, стараясь действовать бесшумно, приоткрыл форточку, затянутую посеревшей от пыли марлей, прислушался…

– …А ты сдохнешь. – Главврач говорил и всматривался в неподвижное Аленино лицо, точно рассчитывал, что она ему ответит. – Тогда не сдохла, так сейчас… Я тебе обещаю. Я умею держать слово, я же настоящий мужик. И не узнает никто. Дружка твоего я уволил, а постовую медсестру отослал. Одни мы с тобой, дорогуша. Ты, я и шприц с инсулином. Инсулин… Сколько его нужно, чтобы отдать богу душу? Ты же умная, ты должна знать… – Его голос упал до едва различимого шепота. – Я же тебя любил, я же жениться на тебе хотел, а ты все испортила…

Матвей прижался спиной к стене, зажмурился. Дело принимало совсем уж нешуточный оборот, по сравнению с которым даже похищение начинало казаться детской забавой.

– …Это небольно, ты же знаешь. Возможно, ты даже не заметишь, как умрешь…

Твою ж мать… Матвей мысленно застонал. Вот это называется – влип! И что теперь делать? Стоять и ждать, когда этот урод осуществит свои угрозы? А если это не угрозы, а пустой треп, такой идиотский способ самоутвердиться?..

– …Ты сама виновата, ты не оставила мне выбора. – Доктор Джекил вдруг замолчал, и притаившийся под окном Матвей услышал его приближающиеся шаги.

Целую вечность ничего не происходило, Стешко всматривался в темноту, а Матвей, впечатавшись спиной в стену, старался не дышать.

– Эй, кто там? – Створка форточки качнулась, и марля пыльной паутиной спланировала к ногам Матвея. – Кто там, я спрашиваю?!

В воцарившейся тишине вдруг послышался не то шепот, не то шелест, а в ярком прямоугольнике окна заплясали десятки, если не сотни полупрозрачных теней.

– Пошли прочь, твари! – Другая, теперь уже человеческая тень взмахнула рукой и отступила в глубь комнаты.

Матвей отклеился от стены, мгновение понаблюдал за танцем сошедших с ума мотыльков и бросился к крыльцу.

Он ворвался в палату в тот самый момент, когда главврач достал из кармана халата шприц, маленький, с виду совершенно безобидный. Наверное, только с виду…

– Ну, что вам еще?! – Он старался говорить спокойно, но глазки за стеклами очков испуганно бегали, а рука со шприцом вздрогнула.

– Мне? – Матвей перехватил его запястье. – Мне ничего, а вам? Что это у вас тут, Егор Васильевич? Еще одно волшебное лекарство?

– Не твое дело! – Доктор Джекил попытался вырваться, мотнул башкой, целясь Матвею в переносицу, но промахнулся. Может, потому, что Матвей был тренированным мужиком, а не беспомощной, накачанной дурью женщиной.

– Ты, скотина, бросай шприц! – зарычал он.

Эх, не получилось уйти без шума и без свидетелей…

– Ты ответишь! – пригрозил доктор Джекил. – За нападение на главврача головой ответишь. Я тебя посажу…

Рывок, неожиданно стремительный и сильный для такого тщедушного тела, заставил Матвея ослабить хватку. Увернуться от целящегося прямо в глаз шприца он успел лишь в самую последнюю секунду. Удар под дых заставил противника сложиться пополам. Еще один, по шее, окончательно вывел его из игры. К сожалению, только на время. Но что тут еще поделать? Не сообщать же в милицию, честное слово! Конечно, есть телефонная запись и отпечатки пальцев на шприце, но нет свидетелей. При такой хлипкой доказательной базе эта скотина все равно выкрутится, а Ставр сказал, что у него нет времени. Да, не вышло без шума…

Матвей растоптал шприц, выдернул иглу капельницы из Алениной вены. Обошел валяющегося на полу доктора Джекила. Если повезет, этот гад очухается еще не скоро, а постовая медсестра заглянет в палату не сразу. Его бы стреножить, да, жаль, времени нет.

Бросив взгляд на бесчувственного главврача, Матвей перекинул Алену через плечо и, стараясь не шуметь, вышел вон. Несколько метров до пожарного выхода он преодолел незамеченным, пересек плохо освещенную площадку заднего двора и толкнул калитку черного хода.

Машина была припаркована в соседнем дворе. Матвей отключил сигнализацию, уложил Алену на заднее сиденье, заботливо прикрыл заранее приготовленным одеялом, сдернул с головы опостылевший за месяц парик, с наслаждением запустил пятерню в короткие светло-русые волосы, сдернул с переносицы бесполезные при его стопроцентном зрении очки, сунул в бардачок фальшивый паспорт и включил зажигание. Адрес, который оставил ему Ставр, детектив знал наизусть…