167Jac.Ec.Ep.Thds.ap.Dion.BarSal.Exp.lit.3 (CSCO 14:37[13:7]) 1 страница

ГЛАВА ПЕРВАЯ

АВТОРИТЕТ ОТЦОВ

В 7-м веке главенствующей фигурой в развитии христианского вероучения на Востоке был Максим Исповедник, о котором современные историки с большой похвалой отзываются как о " самом универсальном уме 7-го века и, быть может, последнем независимом мыслителе среди богословов византийской церкви" 1, как о " по-видимому, единственном плодотворном мыслителе всего столетия" 2 и " подлинном отце византийского богословия" 3. Святым он был признан довольно рано, быть может, даже при жизни 4, а столетие спустя (или чуть позднее) его провозгласили " святым ветераном многих сражений" 5. Однако те же богословы, которые хвалебно наделяли Максима такими эпитетами, дали понять, что само наименование " исповедником" предполагает что угодно, кроме независимости, самобытности и плодотворности, и что " исповедуемое среди нас" предполагало " поддержание догмы богословия" 6. Будучи исповедником и богословом, Максим был обязан хранить, оберегать и защищать учение, переданное отцами, так как " исповедовать душой и устами" означало утверждать то, " чему научили нас отцы" 7. Таким образом, в любом богословском доводе надлежало сделать так, чтобы зазвучали " голоса отцов как свидетельство веры церкви" 8, так как это и было " богословием", то есть исследованием связи между Отцом, Сыном и Святым Духом в Троице9 тогда как " домостроительство" касалось воплощения Слова 10. Сходное различие пролегало между " заповедями" и " догматами" 11: с помощью первых Бог отделил тех, кто был Ему послушен, а посредством вторых наделил их " светом знания", потому что вероучительные положения относились как к Богу, так и к видимому и невидимому, равно как к Божьему промыслу и суду 12. По той же причине следовало различать " учение" и " любовь" 13.

Такое понимание авторитета отцов было свойственно не только Максиму и его сторонниками; " византийцы никогда не забывали своего наследия" 14. Все группировки во всех спорах, которые мы здесь описываем, были едины в своем стремлении сообразоваться с этим авторитетом. Иконоборцы, например, в поддержку своей позиции были вынуждены утверждать, что они " исповедуют переданное святой кафолической церковью" 15, тогда как их противники тоже обращались к отцам, " коих речения и добродетели суть столп и опора кафолической и апостольской церкви" 16. То же самое можно сказать и о различных сторонах в споре о личности Христа, о восточном и западном взглядах на Filioque и о других богословских положениях. Почти все спорящие почти во всех спорах могли сказать вслед за Феодором Студитом: " В доказательство сказанному надобно иметь речение, подтвержденное свидетельством отцов" 17. Этому свидетельству не должен противоречить никакой другой авторитет, так как " если кто-то возвещает вам иное благовествование, несходное с тем, которое кафолическая церковь восприняла от святых апостолов, отцов и соборов и которое хранит доныне, не слушайте его 18. ... Если ангел или император благовествует вам не то, что вы восприняли, затворите ваш слух" 19. Безусловная преданность отцам всегда сопутствовала восточной мысли. Один богослов 12-го века отметил, что " ромеи < то есть византийцы> во многом весьма отважны, но как только дело заходит о том, чтобы преступить пределы, положенные святыми отцами, они изрядно малодушествуют" 20. В 15-м веке уже в самом заголовке трактата " Против ересей", принадлежавшего перу Симеона Фессалоникийского, значилось: " Он не привнес ничего своего, но все собрал из Святых Писаний и Отцов" 21. Таким образом, необходимо уделять внимание не только тому, что говорили сами богословы этих веков, но и тому, на кого из Отцов и как они ссылались. Выбор и упорядочение святоотеческих свидетельств, встречающихся в их трудах, могут с большей достоверностью характеризовать их умонастроение, нежели их собственные высказывания ex professo, так как, приступая к объяснению какого-либо вопроса или толкуя какой-либо текст, богослов должен был признать, что он излагает не свои мысли, но то, что угодно Богу22.

НЕПРЕЛОЖНАЯ ИСТИНА СПАСЕНИЯ

" Главной мыслью св. Максима, равно как всего восточного богословия < была> идея обожения" 23. Как и все прочие богословские идеи, она пришла к нему из христианской древности и была сформулирована греческими отцами24. Спасение, понимаемое как обожение, было средоточием христианской веры и библейской вести. Цель Господней молитвы состояла в том, чтобы указать на тайну обожения 25. Крещение совершалось " во имя Троицы животворящей и обоживающей" 26. Когда (как описывает Иоанн в своем Евангелии) приглашенные на брачный пир в Кану Галилейскую сказали хозяину, что он " хорошее вино сберег доселе" 27, речь шла о слове Божием, которое было оставлено напоследок и благодаря которому человек обретал обожение28. Когда в посланиях того же Иоанна, прозванного " Богословом" 29, говорится, что " еще не открылось, что будем" 30, речь идет о " грядущем обожении тех, кто ныне соделались детьми Божиими" 31. Когда апостол Павел говорил о " богатстве" 32 для святых, тоже предполагалось обожение 33. Однако в Библии есть два основополагающих отрывка, в которых о спасении говорится как об обожении: это возвещение из псалма (" Я сказал: вы - боги" )34, приводимое в Новом Завете, и новозаветное обетование о том, что уверовавшие " соделаются причастниками Божествого естества" 35. Первое означает, что праведники и ангелы наследуют божественную природу36, тогда как во втором говорится, что обожение37 достигается через " единение со Христом" 38, так как уподобление Ему является обоживающей силой, наделяющей человека божественной природой39. Греческое язычество уже знало, что от деятельной жизни надо возвыситься до созерцательной, однако греческое христианство открыло третий шаг, когда человек возносится и обретает божественное естество40. Из сочинений Дионисия Ареопагита41 ревнители созерцания знали, что Бог не только превыше всего существующего, но превосходит и саму сущность, и, зная это, они постигали подлинный смысл обожения 42.

Предпосылкой спасения как обожения стало воплощение божественного Слова, так как " Господь стал человеком ради нашего спасения" 43. Порой, говоря о " богословии", такие писатели, как Дионисий, стремились указать на тайну воплощения и связанные в ней вопросы 44. Изначально человек был сотворен для " такого чадородия, которое было обожающим и невещественным", но грехопадение означало, что божественный замысел был изменен и что человек был уловлен в силки плотского размножения, водительствуемого страстным вожделением. Поэтому Слово Божие стало человеком, чтобы освободить человека от этой страсти и восстановить его до того состояния, для которого он и был сотворен 45. Следовательно, Бог стал человеком, чтобы человек обожился. Пасхальное воскресенье (" первое воскресенье" ) можно рассматривать как " символ грядущего воскресения во плоти и нетления" или же как " образ грядущего обожения по благодати" 46. В конечном счете, для верного это было одно и то же. Само определение благовествования было связано с определеним спасения; оно было " посланием от Бога и призывом к человеку через воплотившегося Сына и примирение < совершенного Им> с Отцом, даровавшего награду как дар тем, кто уверовал в Него, - < награду> вечного обожения" 47. Несмотря на то что никакое определение благовествования не упоминает об обожении явно 48, оно скрыто присутствует как содержание благовествуемого спасения.

Фраза " даровавшего награду как дар" предполагает некую двойственность в идее обожения, так как " с одной стороны, Максим может сказать, что природе человеческой не присуща никакая сила, могущая обожить человека, а с другой, - что Бог становится человеком настолько, насколько человек обоживается сам" 49. Библейское возвещение " вы - боги" не надо понимать в том смысле, что человек по своей природе или в силу своего нынешнего состояния мог достичь обожения; он мог достичь его и обрести это возвышенное именование только благодаря усыновлению и Божией благодати. В противном случае обожение было бы не даром Бога, но работой самой человеческой природы50. " Ни одна тварь не может обожиться силою своего собственного естества, поскольку не может уловить Бога. Это бывает только по благодати Божией" 51. Обожение - не дело рук человеческих, но одной лишь божественной силы52, и все-таки это постоянное и недвусмысленное упоминание о благодати не означало, что свободную волю человека надо исключить из этого процесса, потому что " Дух не родит волю, которая не изъявляет себя, но обоживает волю, которая сама того желает" 53. Таким образом, для восточно-христианской мысли противостояние божественной благодати и человеческой свободы, веками не дававшее покоя западному богословию, как таковое проблемы не представляло. Важно, наверное, то, что некоторые из самых пространных обсуждений этого вопроса начались в спорах с исламом 54.

Не предполагалось, однако, что дар обожения, обретаемый благодаря воплощению Логоса, следует держать в тайне. Он был содержанием божественного откровения, которое стало известно людям через святое учение, и поэтому неотъемлемой частью " совершенного спасения" является " совершенное исповедание" [1], в то время как еретики противоборствуют тому и другому. Поскольку богоявленное вероучение содержит истину спасения, его можно именовать " учениями святых обоживающих осияний", так как они озаряют верных светом достоверного знания, обоживая их[2]. Таким образом, благодать и откровение характеризуются тем, что сообщают знание о божественной истине, равно как благодаря обожению преображают смертного человека. С одной стороны, нельзя сказать, что Писание сводится к одной лишь истории откровения и спасения, так как " божественными Писаниями мы очищаемы и озаряемы для святого рождения от Бога". С другой стороны, нельзя сказать, что таинства призваны лишь к тому, чтобы наделять благодатью, ибо " причастием и миропомазанием мы соделываемся совершенными в нашем познании" [3]. Истина спасения дарует нечто большее, нежели знание, но и не меньше его. От постижения спасительной истории воплощения, смерти и воскресения Христа можно возвыситься до созерцания славы Божией и, в конечном счете, до мистического единения с Богом [4], однако начинать надо именно с такого знания. Благодаря " практической философии" или деятельной жизни христианина некоторые уверовавшие от плоти Христа поднялись до Его души; другие через созерцание обрели возможность пойти от души Христа к Его " уму", и через мистическое единения уже немногие смогли двинуться дальше, от Христова ума к самому Его Божеству [5]. Однако для всех остается необходимым истинное богопознание во Христе.

Итак, единение с Богом и первый шаг к нему - очищение - были тесно связаны с познанием. Толкую один отрывок из Григория Богослова, Максим утверждает, что " тайноводство чрез познание" - основа для очищения ума Святым Духом, даже если этим даром наделены те, кто уже получил дар святости [6]. Вера - это " основание, предлежащее делам благочестия, то, что вселяет уверенность, что Бог есть и что божественное реально" [7]. Будучи таковой, она предстает как основа надежды и любви, которые не имеют крепости без нее. Царство Божие, осуществляющее единение с Богом, - это " вера в действии" [8]. Такая вера весьма самобытна по содержанию и цели. Это " вера Церкви... чрез которую мы ведомы к наследованию благости" [9]. Вера характерна для православных догматов церкви, благодаря которым становятся возможными надежда и любовь. Без веры невозможно достичь спасения. Уверовавшие получали наставление, согласно которому необходимым условием обретения вечной жизни было не что иное, как сама вера [10]; православное умонастроение было необходимым для спасения. Поэтому предостережение апостола Павла от " производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились" [11], было воспринято как наступление на " тех, кто не приемлет благочестивых и спасительных догматов Церкви" [12].

Эти благочестивые и спасительные догматы представляют собой богооткровенную истину и, будучи таковыми, сохраняют свою непреложность. Когда, например, какой-нибудь богослов начинает определять " высшее молитвенное состояние" [13], свое определение он предваряет формулой " они говорят", так как - подобно другим руководствам по вероучению церкви - молитвенники и аскетические правила вообще не притязали на самобытность. Согласно Феодору Студиту самым богатым наследием, которое можно оставить потомству, будет православная вера Церкви вкупе с монашеским правилом [14]. Цитируя Максима, он определяет все сказанное отцами в древние времена первохристианства как " учение истины"; соглашаясь с ним в том, что касается принципа формального подхода, его противники в то же время по-своему смотрят на реальное содержание этого предания [15]. В любом споре, о котором мы будем говорить, сторонники обоих лагерей соглашались с принципом непреложности истины. Монофелиты и диофелиты, иконоборцы и иконопочитатели, греки и латиняне, - все заявляли, что они ему верны, утверждая, что никак не прелагают неизменной истины. " Слово истины таково, - мог сказать любой из них, - что по самому своему естеству оно единообразно, неколебимо и не может подлежать различным воззрениям или скоротечным переменам. Оно всегда остается одним и тем же, уча и отстаивая одно, ибо превыше всякого прибавления и умаления". В противоположность этому для лжи характерно, что она " распадается на много частей и воззрений, неожиданно прелагаясь из одного в другое. Сейчас она отстаивает одно, но чуть погодя учит совсем обратному и никогда не пребывает в одном и том же, ибо подвержена переменам и неотложным превратностям" [16]. Вот почему, когда вселенский собор, водительствуемый Святым Духом, возвещает какое-то учение, оно рассматривается как " древнее и изначально властительное предание в Церкви... и совсем не как некое новшество" [17].

В основе определения истины как чего-то неизменного лежит определение самого божественного как непреложного и абсолютного. Бог превыше перемен, и, следовательно, такой должна быть и истина о Нем. Природа Божия бесстрастна и неразрушима [18]. Бог - это " древнее и новое", о чем недвусмысленно сказано и в Послании к евреям (Евр. 13: 8)[19]. Богу невозможно приписать какую-либо перемену, какое-либо движение разума или воли[20]. Когда Библия и особенно Ветхий Завет говорит о том, что Бог " раскаялся", это следует понимать не в буквальном смысле, то есть не как некий антропопатизм, но - в соответствии с характером библейского языка - как определенное согласование с нормами человеческой речи[21]. Писание не говорит с буквальной точностью, чтобы читатель тем самым смог постичь то, что выходит за пределы буквализма [22]. Таким образом, только Бог по самой своей природе неизменен; что же касается других, то они могут воспринять дар " недвижности" как определенное свойство[23]. Бог " по естеству благ и бесстрастен", Он одинаково любит всей тварей и посему тот, кто " по благой воле благ и бесстрастен, одинаково любит всех людей" [24]. Частью процесса спасения, понимаемого как обожение, является постепенное уподобление человеческого ума разуму Бога. Благодатью молитвы он прилепляется к Богу и научается общению только с Ним Одним, все более Ему уподобляясь и все более отвращаясь от этой бренной жизни[25]. Суд Божий вершится не в " согласии со временем и плотью" и посему душа, превозмогшая плоть и время, уподобляется этому божественному качеству[26]. Использование одних и тех же слов для описания Божией природы и самобытной истины о Нем (и особенно ключевого слова " непреложный" ), по-видимому, предполагает связь между тем и другим.

Противоположность между православной истиной о Боге и ее еретическими искажениями особым образом проявляется в этой самобытности, так как еретиков отличает то, что они описывают " новшество тех, кто обесценивает благовестие" [27]. Еретика можно назвать " открывателем сиих новых учений" [28]. Движение монтанистов, пришедшееся на 2-3 века и притязавшее на некое новое пророчество[29], было отринуто как порождение злого бесовского духа[30], но не Святого Духа Божия. Оригенова теория предсуществования души[31], а также теории о предсуществовании тела отвергали " царский путь" древнего патристического предания, согласно которому душа и тело начинают существовать одновременно[32]. В противоположность этому преданию, сдержанному в вопросе богопознания, такие еретики, как, например, Евномий, дерзали " знать Бога как Он знает Себя" [33], что само по себе было безумием и богохульством. " Новшество" и " богохульство" были почти синонимами, так как и то, и другое противостояло божественной истине, что и показала ересь Ария[34]. Враждебное отношение к богословским изыскам в равной силой проявлялось и в тех, кто отстаивал позиции, в конечном счете признанные еретическими. Так, например, христологическое неприятие того, что писал Максим, основывалось на предположении, согласно которому " каждая формула и слово, не найденные у отцов, предстают как явное новшество" и, следовательно, те, кто учит, как Максим, измышляют свое собственное учение, противоположное формулам Отцов[35]. Другие из числа его противников утверждали, что надо не отступать от языка ранних соборов и ничего не добавлять, даже если возникают какие-то новые вопросы[36]. Все сходились на том, что ересь - это всего лишь " новая вера", которая учит о " чуждом боге" [37] и поэтому ее надо отвергнуть. Она противоречит не только древней истине предания, но и самой себе[38].

Таким образом, неизменная истина не подлежит обсуждению. Если кто-то просит о прощении, ссылаясь на свое незнание православного учения, принципиально важно проводить различие между прощением человека в его ошибках (что предполагалось Евангелием) и прощением, простирающимся до снисходительного отношения ко лжеучению (что запрещалось тем же Евангелием)[39]. Когда заходила речь о вероучительных различиях, спор шел не о словах, но о самой сути христианской веры и поэтому им нельзя было пренебречь как пустым словопрением[40]. Порой раздавались голоса, что, например, в споре об одной или двух волях во Христе обе стороны расходились между собой " в одних лишь формулах" [41], однако такое предположение отметалось как измена истинной вере. Для верных в предании не было первозначного и второстепенного, того, что надо почитать больше или меньше, так как учение пришло от отцов и его надлежало чтить[42]. Это была древняя и неизменная истина церкви, и принимавшие ее были " теми, кто окормлялся на чистой божественной пажити церковного учения" [43]. Церковь была " чистой и непорочной, незапятнанной и целомудренной", и в ее вести не было ничего чуждого или смущающего[44]. Истина благовестия была явлена в ней от начала, ныне и вовеки.

НОРМЫ ТРАДИЦИОННОГО ВЕРОУЧЕНИЯ

Источник этой неизменной истины следует искать в " учениях благовестников, апостолов и пророков" [45]. Ее спасительное знание - знание этого источника жизни - обреталось через преемство свидетелей Ветхого и Нового Заветов, начиная с патриархов, законодателей и водителей, продолжаясь судьями и царями и завершаясь пророками, евангелистами и апостолами[46]. Их слова, содержащиеся в богодухновенных Писаниях, были не земными, но небесными [47]. " Непрестанное размышление над божественными Писаниями" [48] и их исследование, занимавшее всю жизнь, было тропой к обретению духовного благоденствия, и поэтому никому не дозволялось не верить в сказанное Писанием. Надлежало блюсти его слово, ибо, если в нем говорил Бог и если Он в существе своем не ведал пределов, то было очевидно, что и сказанное Им слово тоже являлось таковым [49]. В основании веры лежал авторитет апостолов, зодчих и вестников истины[50], и поэтому апостол Павел, например, был служителем сверхчеловеческих таин [51], вселенским водителем и наставником[52], истинным первосвященником[53]. Не только боговдохновение, но и ясность Писания удостоверяли это как высший авторитет христианского вероучения[54].

Однако многовековые споры о его смысле показали, что, сколь бы ни было Писание боговдохновенным и ясным, богословы читают и понимают его по-разному и зачастую прямо противоположно. Важно не выходить " за смысл Писания" [55], так как " те, кто не читает слов Духа умудренно и со тщанием" могут впасть " во многоразличные заблуждения" [56], что и происходит. Недостаточно хорошо знать Писания и уметь в них разбираться: имея эти преимущества, еретики все равно ухитряются обмануть себя [57]. Они искажают Писания, сообразуя их со своим разумением, враждебным Богу. Лжетолкование случается тогда, когда читатель по неведению или с умыслом не замечает самобытности библейского речения. " Писание по обыкновению поясняет несказанные и сокровенные советы Божии плотским образом, дабы мы могли постичь божественное на основании сродных слов и звуков, ибо иначе ум Божий останется неведомым, Его слово неизреченным и жизнь - непостижимой" [58]. Это означало, что на самом деле описываемое было не таковым, каковым оно представало на страницах Писания[59], однако Писание было истинным, даже если не было буквально точным. Всякий, стремящийся постичь смысл Писаний, должен большое внимание уделить их способу речения. Кроме того, ему надо учесть, что какое-либо слово или имя собственное, которое в них встречается, имеет не одно значение[60]. Писание последовательно предваряет своим действительным духовным смыслом " то, о чем оно говорит в исторических повествованиях", однако это видят только те, кто взирает на него неповрежденным зрением и здоровыми очами[61]. Библейские исторические рассказы никогда не бывают просто историческими[62].

Однако учитывать такую особенность Писания прежде всего необходимо для того, чтобы правильно понять все, что ему надлежало сказать о Христе и спасении. " Спаситель наш многоименуем", и есть много способов созерцать Его через образы и символы природного мира, использованные в Писаниях[63]. Правильное толкование Писания - это толкование символов и тайн, поскольку истина, сообщаемая в нем, по своей природе невыразима[64]. Даже если и верно, что " дар пророчествования весьма уступает апостольскому" [65], творения пророков - если правильно их понимать - исполнены свидетельством о Христе[66]. Три тысячи вернувшихся из Вавилона - это свидетельство о Троице[67]. Церковная иерархия - исполнение ветхозаветного священства[68]. Сам Ветхий Завет - это тень Нового, в котором ныне сбылось обетование обожения[69]. Все христиане едины в их принятии, даже если расходятся в толковании[70]. Многоразличными символами Бог прообразовал воплощение Своего Сына в лице Иисуса Христа[71], и задача верного экзегета в том, чтобы отыскать их и соотнести с этим воплощением. Он должен осмыслить Писание соответственно духу и букве, - без духа полнота смысла будет утрачена[72]. Всякий, обращающийся к одной лишь букве, уразумеет лишь естественное, но не сверхъестественное значение[73]. Именно поэтому иудеи не смогли правильно понять Ветхий Завет[74]. Если видно, что текст нельзя осмыслить как таковой, в нем надо искать более глубокий, духовный смысл[75], который можно именовать аллегорическим или тропологическим [76]. Есть толкователи, которые " ревностно держатся одной лишь буквы Писания", но любящие Бога должны сосредоточиться на духовном смысле, ибо слово истины значит для них больше, нежели начертанная буква [77]. Так, например, надо подходить к тому, что в Писании говорят люди порочные[78]. Поскольку оно призвано не только сообщить что-то обыденное, но и наделить даром обожения, духовный смысл предстает как основа[79]. Подлинными авторитетами в постижении этого смысла являются те, кто подходит к Божиим словам " тайноведчески" [80], и такое разумение дается лишь тем, кто " удостоился" Святого Духа [81].

Но среди подлинно " удостоившихся" - Отцы Церкви и их духовные потомки в православном предании, - те, кто выразил это в учении [82]. Светильник Писания виден лишь тогда, когда он утвержден на подножии Церкви [83]. Слова апостола Павла о том, что Христос утвердил в церкви не только апостолов и пророков, но и учителей[84], означают, что " мы наставляемы единым Святым Писанием, Ветхим и Новым Заветом, святыми учителями и соборами" [85]. Апостолы наставляли своих последователей, а те, в свою очередь, своих, - " боговодительствуемых отцов кафолической церкви" [86]. Отцы, конечно, учили не своему, но тому, что брали из Писаний [87], однако всякий, возлагавший на себя труд в истолковании их " вероучительной полноты", не смел приступать к этому без водительства тех, кто обнаружил точное понимание библейских тайн [88]. Водительство в осмыслении высшего учения шло от " тайн и тайноводителей" [89], которые этим занимались. Что касается ересей - как прошлых, так и настоящих - то их можно отринуть как неподкрепленные авторитетом Библии[90] и Отцов[91], тогда как православное учение - единое, пребывающее " в согласии с преданием Святых Речений и отеческими поучениями" [92]. Таким образом, авторитет Писания - это авторитет правильно понятого Писания, то есть истолкованного в соответствии с духовным смыслом и в согласии с экзегезой отцов. Отцы - это " корифеи" Церкви[93], и даже если в том или ином месте[94] и можно было отклониться от их толкования, зависимость от них все равно была равна зависимости " от самого нашего дыхания" [95].

Связь между Писанием и отцами была столь глубокой, что в одном предложении можно было упомянуть " святого апостола Павла и... Григория < Богослова>, великого и чудесного учителя" [96]. Различие между апостолом и отцом церкви касалось не столько качества, сколько меры. Отцы и богословы могли говорить о многом, чего они, однако, не делали, ибо, хотя по благодати им и было это позволительно, они предпочитали хранить молчание[97]. Речения отцов принадлежали не им, но исходили от дарованной им Христовой благодати[98]. По сути дела власть " святых отцов и учителей" была не их властью, но " истины, которая говорит и говорила через них" [99]. Поэтому слово " богодухновенный" (theopneustos)[100], которое в Новом Завете встречается только раз и употребляется по отношению к Ветхому[101], можно отнести и к Отцам Церкви[102]. Определения и наименования, закрепившиеся за именами того или иного отца, характерным образом указывают на его особую благодать и боговдохновенность. Афанасий, например, именуется " богоносным учителем" [103] и " непогрешимым победителем в спорах" [104]; Василий - " великим оком Церкви", то есть, вероятно, " путеводным светильником" [105]; Климент Александрийский - " философом философов" [106] (чьи переложения Платона[107] имели особую силу в Церкви)[108]; Дионисий Ареопагит (подлинность и давность творений которого приходилось отстаивать)[109] - " тем, кто истинно говорил о Боге, великим и святым Дионисием" [110], " благословенным, удостоившимся божественного вдохновения" [111], тем, кто чудесным образом верно изложил догматы веры[112] и даже " богоявцем" (theofantor)[113]; Григорий Богослов не только был назван " богоносным учителем" [114] (подобно Афанасию), но и речения его именовались " пребожественными" [115]. Признаны были даже некоторые из латинских отцов, особенно Амвросий и, прежде всего, папа Лев 1-й[116].

Вместе эти боговдохновенные и святые Отцы кафолической Церкви - восточной и западной - являли собой образец традиционного вероучения и мерило христианского православия. Когда Пирр - противник Максима - утверждал, что речения отцов были " законом и правилом церкви", Максиму оставалось только согласиться, заявляя, что " в этом, как и во всем, мы следуем святым Отцам" [117]. Обращаясь к своим противникам, он возвестил: " Пусть они сначала докажут это, основываясь на определениях отцов!... И если это невозможно, тогда пусть оставят свои мнения и присоединятся к нам, вместе с нами сообразуясь с богодухновенными отцами кафолической церкви и пятью вселенскими Соборами" [118]. Определить православное учение кафолической Церкви значило держаться того, что передали Отцы[119]. Мудрый православный наставник в церковном учении подобен маяку, надежно освещающему темные тайны, незримые для многих[120]; этим светом является " познание и сила отеческих речений и догматов" [121]. Наставляя в аскетическом делании, Максим опирается не на свои соображения, но на творения Отцов, собранные им для назидания братьев[122]. Оставляя " путь святых отцов", аскет оскудевает в любом духовном делании. " Будем же, - говорит Максим, - беречь великое и первозначное лекарство нашего спасения. (Я разумею прекрасное наследие веры). Будем душою и устами твердо исповедовать его, как учили нас Отцы" [123]. В другом месте от так подытоживает свои взгляды: " Мы не измысливаем новых формул, в чем нас обвиняют наши противники, но исповедуем сказанное отцами. Равным образом мы не выдумываем слов сообразно нашим воззрениям, ибо это дерзновенное занятие, дело и измышление помраченного еретического ума. Но то, что осмыслено и изложено святыми, мы с почтением приводим как наше мерило" [124].