ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ион Друцэ

Уход Толстого

(возвращение на круги своя)

Драматическая баллада

в четырех частях

с эпилогом

Действующие лица.

Т о л с т о й Л е в Н и к о л а е в и ч.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я.

Т о л с т о й с о з и д а ю щ и й.

С о ф ь я А н д р е е в н а, жена писателя.

Д е т и Т о л с т ы х:

Л е в Л ь в о в и ч.

Т а т ь я н а Л ь в о в н а.

А н д р е й Л ь в о в и ч.

М а к о в и ц к и й Д у ш а н П е т р о в и ч, врач в семье Толстых.

Г е л ь д е н в е й з е р А л е к с а н д р Б о р и с о в и ч, пианист, друг Толстых.

Б у л г а к о в В а л е н т и н Ф е о д о р о в и ч, секретарь Толстого.

Б е л е н ь к и й С а м у и л И о с и ф о в и ч, секретарь-переписчик.

Ф а д д е й, нищий из деревни Неменка.

Р о с с о л и м о, профессор-психиатр из Петербурга.

Ф е д о т к а, крестьянин, бывший ученик Яснополянской школы.

Т о л с т о в е ц с опытом.

Т о л с т о в е ц в начале пути.

К у р с е н к о в ы, старушки из соседней деревни.

Ф и л ь к а, Яснополянский телеграфист.

С т а н о в о й.

А х м е т, охранник яснополянского имения.

Домашняя прислуга Толстых, кучера и поварихи, жители окрестных деревень, гости, странники, нищие и множество другого люда, проходившего что ни день через жизнь Ясной поляны.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

На сцене медленно и долго, мучительно медленно и долго пробивается сквозь ночную темень и сумерки времен, известный всему миру силуэт яснополянского дома. Большой зал и спальные комнаты на втором этаже, прихожая, комната для гостей, веранда и еще несколько комнат на первом этаже. В левом углу сцены – крыльцо дома и знаменитое Дерево бедных с висящим на нем колоколом, с болтающейся на ветру веревкой.

Т о л с т о й с о з и д а ю щ и й. И волк, наконец, решился. Глубокой ночью, в глухом лесу он принял самое важное в своей жизни решение. Время было холодное, он сладко дремал в своем логове, ни о чем таком не помышляя, но какие-то высшие силы, силы судьбы, силы рока, разбудили его среди ночи, сказали, что пора, пробил час. Он был старым, мудрым волком. Он хрипло завыл, проклиная свою судьбину, затем умолк, смирился и пошел в свой самый трудный, в свой последний путь.

Откуда-то из темноты появляется, с котомкой за плечами, Ф а д д е й. Старается выглядеть старым, дряхлым, усталым, но под лохмотьями угадывается еще крепкое тело. Подойдя к дереву, он садится на скамейке, ловит над головой веревку, дергает, но звона нет. Колокол обвязан мешковиной. Вздохнув, Фаддей укладывается на скамейке.

Ф а д д е й. Должно, опять приболел барин. С вашего позволения, Лев Николаевич, подремлю тут у вашего порога, раз мы с вами, как вы сами говорите, братья...

В барском доме царят сумерки и глубокая тишина. Только на первом этаже, в прихожей, горит ночник, освещающий лестницу, которая ведет на второй этаж. Большие английские часы в зале бьют четыре раза. И тут же доносится слабый старческий кашель хозяина дома. Кашляет он тихо, приглушенно, чтобы не обеспокоить домашних, но кашель не унимается.

Л е в Н и к о л а е в и ч встает, зажигает свечу, поправляет подушку, затем задувает свечу. Некоторое время спустя доносится его голос.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. Пятый час, а мне не спится. Боль в ногах, боль в затылке. Кажется, опять был припадок. Я с вечера чувствовал его приближение, но никого не позвал, боясь, что услышит Соня и опять будет истерика в доме. Эти скандалы измучили меня несказанно. Хуже всего то, что после ссоры она становится на колени и целует мне руки. Это просто невыносимо.

Часы, тихо прошуршав пружинами, пробили четверть. Рядом, в соседней комнате, ворочается в постели С о ф ь я А н д р е е в на. Зажгла свечу, налила себе из пузырька несколько капель, запила глотком воды.

С о ф ь я А н д р е е в н а (вздохнув). Нет, определенно он меня не любит. Ну что ж, это не такая уж большая беда — на старости, говорят, чувства дряхлеют вместе с человеком. Но в таком случае, почему он любит Черткова? Почему только ему доверяет самое сокровенное? Почему он с каждым годом все больше и больше отстраняет меня от своих дел?

Из соседней комнаты доносится кашель, и Софья Андреевна быстро задувает свечу. Не спится и Фаддею. Ворочается на жесткой скамейке.

Ф а д д е й. Хорошо, когда в доме тепло и кругом перины. Тогда можно не то, что вторую щеку подставить заклятому врагу своему — тогда и головы отдать не жалко.

Льву Николаевичу по-прежнему не спится.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. Какая странная, какая удивительная моя судьба! Едва ли есть в мире забытый, страдающий от бессилия бедняк, который бы чувствовал хотя бы сотую долю того, что чувствую я, видя весь ужас и насилие, окружающие нас. Чувствовал я это давно, и чувство это с годами все росло и росло и дошло в последнее время до высшей степени. И мучительно чувствуя все это, я тем не менее живу в развращенной среде богатых и не могу, не нахожу в себе силы уйти из нее.

Софья Андреевна опять пьет успокоительные капли.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Левочка, неужели верны слухи, что ты подписал тайное завещание? Каковы бы ни были твои убеждения, какова бы ни была твоя вера, я не дам пустить по миру детей. И, пожалуйста, Левочка, не отстраняй меня от своих дел. Сегодня ты весь вечер писал в дневнике, а я не знаю, что ты там писал, и потому не могу уснуть. Ты не должен от меня что-либо скрывать. Я всю жизнь была твоим самым близким и верным другом, я нарожала тебе полон дом детей, я переписывала твои бумаги бессчетное количество раз, и я не усну, пока не прочту того, что ты вечером писал....

Часы пробили половину пятого. Софья Андреевна тихо встает, набрасывает на себя халат, входит в рабочий кабинет мужа и начинает рыться в его столе.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. Милая Соня! Как я смолоду любил тебя, так, не переставая, несмотря на равные причины охлаждения, любил и люблю все сорок восемь лет нашей совместной жизни. Я не могу упрекать тебя за то, что ты не пошла за мной в моем духовном движении. Духовная жизнь каждого человека есть его тайна, и требовать от других такого же таинства нельзя, иначе это уже перестанет быть таинством. Но менять свой образ жизни, свои решения, я не могу, потому что мысли мои и слова мои есть суть свободы моей, и я защищу ее перед любым человеком. Пожалуйста, Соня, не ройся по ночам в моих бумагах, а если ты не примешь этого моего условия, если ты лишишь меня свободы, я уеду из Ясной.

При последних словах Софья Андреевна замирает. Быстро задувает свечу, возвращается в свою комнату. Лев Николаевич долго откашливается, потом встает, идет к окну, приоткрывает одну половинку. Стоит, дожидаясь, пока свежий воздух не успокоит кашель. В доме наступает глубокая тишина, и именно эта тишина разбудила на первом этаже домашнего врача Толстых. Д уш а н П е т р о в и ч быстро накидывает на себя халат, надевает очки, поднимается на второй этаж в комнату Толстого.

М а к о в и ц к и й. Вам плохо, Лев Николаевич?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Вот мы опять, Душан Петрович, забыли проститься, на случай если мне ночью придется уйти...

М а к о в и ц к и й (понизив голос). Вы окончательно решили покинуть Ясную Поляну?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Окончательного решения еще нет, но ведь это может случиться с минуты на минуту.

М а к о в и ц к и й. Лев Николаевич! Если на то будет ваша воля, я хотел бы сопровождать вас в этом пути.

Л е в Н и к о л а е в и ч (тревожно). Вы думаете, я так плох, что не смогу без посторонней помощи даже покинуть этот дом?

М а к о в и ц к и й. Дело не в том. Я ведь не только ваш врач. Я еще и ваш ученик, исповедующий вашу веру...

Л е в Н и к о л а е в и ч (после паузы, растроганно). Какое счастье, что я встретил вас в своей жизни. И какое опять-таки счастье, что я не одинок в эту трудную минуту...

М а к о в и ц к и й. Я могу в ответ на ваши слова только поклониться.

Часы тихо пробили три четверти пятого.

Скоро утро. Теперь вам особенно нужно беречь силы. Дорога может оказаться трудной.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Постою еще немного у окна, успокою кашель и тогда лягу.

Маковицкий тихо выходит, но, спускаясь на первый этаж, все время прислушивается к тому, что творится наверху. Толстой так и не ложился, и Маковицкий, едва войдя в свою комнату, снова выходит, поднимается на второй этаж.

М а к о в и ц к и й. Вам чего-нибудь хочется, Лев Николаевич?

Л е в Н и к о л а е в и ч (после большой паузы). Одиночества. Мучительно хочется одиночества.

Доктор, раскланявшись, спускается, Толстой забирается в постель. И опять мучительно долгая осенняя темень.

Т о л с т о й с о з и д а ю щ и й. Всю ночь, до самого утра, а затем еще один день и одну ночь, одинокий волк пробирался по болотам и мелколесью. Сначала он шел обходными путями, отсиживаясь в зарослях, при любом подозрительном шорохе. Ему не хотелось, чтобы в лесу дознались, в какой трудный и тяжелый путь он пустился, но в лесу скрыть ничего невозможно. Весть разошлась, и лес воссиял, даже как-то похорошел, потому что кому не хочется увидеть матерого волка одиноким и беспомощным. Во всей Российской империи, от самого мелкого чиновника до самых высокопоставленных вельмож, все стали готовиться к облаве. А волк тем временем шел и шел. Дни стояли холодные, сверху падала листва, и нюхом он чуял, что это не к добру. Он был старым волком и знал, что каждый раз вместе с холодами, вместе с опадающей желтой листвой приходит время облавы, время охоты на волков.

Яснополянский дом. Раннее утро. На скамеечке под Деревом бедных сидят к р е с т ь я н е, н и щ и е, с т р а н н и к и. И хотя никто из них за веревочку не дергает, над всей округой стоит сплошной колокольный звон. На первом этаже, в прихожей, А л е к с а н д р а Л ь в о в н а принимает д в у х бородатых т о л с т о в ц е в.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Как я уже вам говорила, отец плохо себя чувствует и принять вас не может. Тем более что две недели назад, получив ваше письмо, он ответил самым обстоятельным образом.

С т а р ы й т о л с т о в е ц. Письмо мы получили, и все уразумели, и в жизни бы не стали беспокоить Льва Николаевича, если бы не опасность катастрофы.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Извините, но я так и не могу уразуметь, в чем суть проблемы…

М о л о д о й т о л с т о в е ц. Распадается наше товарищество, наше толстовское общество. Раскол. Полная катастрофа.

С т а р ы й т о л с т о в е ц. И все из-за той газетной статьи, в которой писалось, будто Льву Николаевичу посулили миллион за его сочинения. Будто даже и договор составлен.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а (сухо). Никто никаких договоров не подписывал, но если ваше общество будет сотрясаться после каждой газетной статьи, то лично я думаю, что лучше было бы, если б оно распалось.

М о л о д о й т о л с т о в е ц. Ну нет, раз договор не составлен, с такой хорошей новостью мы еще продержимся!

С т а р ы й т о л с т о в е ц (мечтательно). Вот бы хорошо было, если бы вы и насчет жеребца успокоили нас.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Это насчет какого жеребца?

С т а р ы й т о л с т о в е ц. Так, в той же газете писалось, будто старый граф, что ни день выезжает на прогулку верхом на прекрасном породистом жеребце. Даже и имя того скакуна приводилось. Запамятовал, не взыщите.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Дэлир.

С т а р ы й т о л с т о в е ц. Во-во! Дэлир. На языке вертелось. И заволновались все у нас на юге.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Почему заволновались?

С т а р ы й т о л с т о в е ц. Дык... не вяжется же.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а. Что и с чем не вяжется?

С т а р ы й т о л с т о в е ц. Ну, породистая верховая лошадь с учением нашим. С толстовством.

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а (встает, сухо). Насчет лошади ничем не могу вас обрадовать. Лев Николаевич действительно изредка выезжает верхом на прогулку. До свидания.

С т а р ы й т о л с т о в е ц (умоляюще). Барышня, не уходите. Дайте нам еще какие-нибудь сведения, которыми я мог бы, как руководитель общества...

А л е к с а н д р а Л ь в о в н а (уже стоя в дверях). Что мне вам сказать... Можете передать своим братьям по кружку, что Лев Николаевич — старый, восьмидесятидвухлетний человек, что у него часто по ночам бывают удары из-за закупорки вен на ногах, что ходил он в своей жизни пешком дальше и больше многих мужиков. Он несколько раз ходил пешком от Тулы до Москвы. Можете передать также, что он очень ослаб, отказавшись от мяса, что он готов отдать жизнь ради тех идей, которым служит, но если какому-нибудь диакону, изгнанному за пьянство, захочется, чтобы отец бросил все и поехал к нему, чтобы съесть, сидя рядом с ним, свою ржаную лепешку, то отец вряд ли поедет. До свидания.

В соседнюю маленькую комнатку, названную «ремингтонной» по марке пишущей машинки, за которой стучит Б е л е н ь к и й, входит секретарь Льва Николаевича Б у л г а к о в.

Б у л г а к о в (Беленькому). Самуил Иосифович! Нужно в срочном порядке переписать на машинке эти два письма.

Б е л е н ь к и й. У меня много срочной работы, а кроме того, ведь раньше было условленно, что письма будут писаться от руки.

Б у л г а к о в. Это письмо исключительной важности. Лев Николаевич написал тому самому революционеру, который требовал насилием уничтожить класс имущих и всех их отпрысков, вплоть до грудных младенцев.

Б е л е н ь к и й. Это Мунтяну, что ли?

Б у л г а к о в. Да, имя этого политического ссыльного, кажется, Мунтян.

Б е л е н ь к и й (подумав, закладывает чистый лист). Диктуйте.

Б у л г а к о в (диктует). «Я долго думал, перед тем, как ответить вам. По моему глубокому убеждению, ни вы, ни я, ни правительство, ни революционеры—никто на свете не призван к тому, чтобы устраивать жизнь человеческую по своему разумению и мстить тем, кто, по их мнению, дурно поступает. Есть только одно, к чему мы призваны и что в нашей власти, — прожить свою жизнь честно и хорошо».

Сидя за столом в своей комнате, С о ф ь я А н д р е е в н а разбирает деловые бумаги. Входит приехавшая накануне дочь Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а Л ь в о в н а. Мама, тебя спрашивает внизу какая-то образина.

С о ф ь я А н д р е е в н а (нервно). Что значит – образина?

Т а т ь я н а Л ь в о в н а. Ну, извини за выражение. Я хотела сказать— какой-то тип с отталкивающей внешностью.

Софья Андреевна откладывает перо, подходит к окну, смотрит.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Господь с тобой, Танечка. Этот черкес — наш новый охранник, Ахмет. Ты просто редко бываешь у нас и видишь его впервые.

Т а т ь я н а Л ь в о в н а (растерянно). Мама, мы всегда поражались, с каким умением вы с папой подбирали прислугу в доме. Они для нас — свои, родные люди, и мне просто не верится, что среди тех добрых и милых людей окажется этот разбойник...

С о ф ь я А н д р е е в н а. Видишь ли, Танечка... Людей добрых и милых обворовывают, кому только не лень. У меня половину состояния растащили, а я с утра до вечера вижу вокруг себя одни милые лица. Надоели мне добрые и милые люди, мне нужен человек, который не даст нашему состоянию растекаться по чужим карманам. А это могут делать только такие люди, как Ахмет.

Т а т ь я н а Л ь в о в н а. Извини, ты сегодня, кажется, не в духе.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Нет, отчего же, мне как раз хотелось поговорить с ним. Меня заботит, как бы и у него лицо не подобрело... (Открыла дверь прислуге. ) Скажите Ахмету — пусть зайдет...

Когда вошел А х м е т, она уже стояла грозная и властная.

Ну, Ахмет, по силам тебе должность, на которую тебя наняли?

А х м е т. Я сделал ваша имения большой порядок.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Ты грамотен?

А х м е т. Немного. Печатная буква хорошо умей.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Доводилось ли тебе когда-нибудь читать сочинения моего мужа, Льва Николаевича?

А х м е т. Если будет такое ваше приказания...

С о ф ь я А н д р е е в н а. Нет, такого приказания не будет. Просто так, к слову пришлось. Ружье тебе новое купили?

А х м е т. Патронов мало. Моя служба требует много порох и дропь.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Хорошо. Я передам, чтобы купили тебе больше патронов. Еще какие-нибудь просьбы?

А х м е т. Нет. Порох, дропь и, если можно, еще один порций овса для лошади.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Хорошо.

Ахмет выходит.

(Восхищенно. ) Каков молодец! Пороху, дроби и овса для лошади!

Т а т ь я н а Л ь в о в н а. Чует мое сердце — будет большой скандал в доме из-за этого Ахмета.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Ах, Танечка, у нас и так с утра до вечера одни скандалы. Ну, будет еще один. Мне — лишь бы имение сохранить, лишь бы не спалили в своем же доме.

У подъезда без конца звонит и звонит колокол. Л е в Н и к о л а е в и ч входит в столовую, здоровается с ожидающим его секретарем, затем подходит к окну.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Валентин Федорович, голубчик, не сможете ли вы мне

одолжить рубль мелочью?

Б у л г а к о в. Ради Бога. Но зачем вам в такую рань деньги?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Так ведь звонят! Все утро протрезвонили.

Б у л г а к о в. Ну, нашли о чем печалиться. Этот Фаддей, из Неменки, на редкость бесстыжий нищий.

Л е в Н и к о л а е в и ч (тихо). В том-то и дело. Будучи бессовестным, он рассказывает про меня разные гадости, и, не знаю почему, мне это неприятно.

Получив у секретаря деньги, аккуратно рассовывает их по карманам разными долями, затем садится за ожидавший его завтрак. Оглядывается, точно не узнает ни дом, ни предметы, которые его окружают.

Б у л г а к о в. Вы не очень свежо выглядите сегодня. Плохо спали?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Где уж в мои годы свежим выглядеть! В мои годы, если во сне сделается складка на лбу, так полдня с той складкой и проходишь... (Вдруг, увидев на маленьком столике граммофон. ) Это что — новая покупка?

Б у л г а к о в. Он у нас именинник! Как только привезли вчера с фабрики, тут битком набилось народу. До позднего вечера сидели и слушали записанные на пластинку ваши беседы о Евангелии.

Л е в Н и к о л а е в и ч (мучительно и долго припоминая что-то). Пусть это вас не беспокоит, у меня часто случаются такие провалы памяти... А что, кроме моих старческих дребезжаний, ничего не исполнялось?

Б у л г а к о в. Были еще два цыганских романса.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Ну, конечно же, как я мог забыть! У меня

даже возникла какая-то мысль относительно цыганского пения — не то

записал где-то, не то собирался только записать. (Ест, но вдруг отодвигает чашку, удивленно. ) Почему здесь только один прибор? Разве вы не будете завтракать со мной?

Б у л г а к о в. Благодарю вас, Лев Николаевич, но свой кофе я уже давно выпил.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Вот и вы отказываетесь... За всю жизнь я так и не смог

найти охотников до овсяной каши. Завтракаю один. Она и вправду безвкусна, мне самому надоело ее есть, да ведь я не в том возрасте, когда человек может себе позволить менять привычки... (Ест. )

Булгаков перебирает свежую почту.

(Улыбнувшись. ) Валентин Федорович, вы можете пересесть подальше. Я хорошо помню, как мне неприятно было смотреть на то, как беззубые старики чавкали за столом. Думаю, что и на меня смотреть тоже не большое удовольствие...

Б у л г а к о в. Ну что вы, Лев Николаевич. До тех беззубых стариков, о которых вы говорите, вам еще далеко.

Л е в Н и к о л а е в и ч (улыбнувшись). Спасибо, голубчик.

Входит С о ф ь я А н д р е е в н а, целует мужа в темя.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Доброе утро.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Благодарю тебя, мой друг. Доброе утро.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Тебе нездоровится?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Да нет, я как будто нынче ничего.

С о ф ь я А н д р е е в н а. У тебя странные глаза. Не было ли ночью припадка?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Не помню. Кажется, припадка в полном смысле слова...

С о ф ь я А н д р е е в н а. О, Господи, почему ты меня не разбудил?! Я ведь знаю, как я нужна тебе в такие минуты!! Никто кроме меня не может тебя вывести из кризиса.

Лев Николаевич молча ест.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. У каждого человека должен быть врожденный стыд, и это прекрасно, что он закрывает одеждой все то, что не нужно, и оставляет открытым только то, в чем выражается духовное, то есть лицо. У меня всегда было это чувство стыда, и, например, вид женщины с оголенной грудью мне всегда был отвратителен, даже в дни молодости. Тогда, правда, к этому примешивались и другие чувства, но все-таки было стыдно.

С о ф ь я А н д р е е в н а. У тебя нынче опять созревают недобрые чувства ко мне?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Давай сегодня проживем в мире, Сонечка.

С о ф ь я А н д р е е в н а (нервно). Хорошо. Мне, что же, уйти?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Нет, почему же. Я очень рад тебя видеть. Кстати, вчера под

вечер тебе была телеграмма — ты видела ее?

С о ф ь я А н д р е е в н а. Да. Это от вдовы Маркса — она торопит.

Л е в Н и к о л а е в и ч (после паузы). Сонечка, если ты помнишь, я просил тебя найти возможность удешевить мои собрания сочинений. Все-таки они очень дорого стоят, и простому человеку может быть не по карману приобрести мои книги.

С о ф ь я А н д р е е в н а (вздохнув). Ты, кажется, все еще носишься с идеей пустить всех нас по миру?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Сонечка, ну зачем такие крайности! Я издаю «Круг чтения» по самым низким ценам и собираюсь достичь того, чтобы эти книги вообще бесплатно издавались, а в то же самое время цены на собрания моих сочинений растут с каждым годом. Имя Льва Толстого не может одновременно печататься и на самых дешевых, и на самых дорогих книгах.

С о ф ь я А н д р е е в н а (все более и более распаляясь). Хорошо. Я сейчас принесу бухгалтерские расчеты, я позову в свидетели людей и Бога, что ни копейкой дешевле...

Л е в Н и к о л а е в и ч. Ну, хорошо. Успокойся.

С о ф ь я А н д р е е в н а. Нет, теперь я даже при желании не могу успокоиться. Давно настала пора, чтобы мы поговорили в кругу семьи. Есть вещи, которые нельзя без конца обходить молчанием.

Обсуждаемая тема заставила старшего сына войти и попытаться вступить в спор.

Л е в Л ь в о в и ч. Папа, можно ли истолковать твои последние слова в том смысле, что завещание, о котором говорит вся Россия, ты еще не писал и писать не собираешься?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Я не желаю отвечать на этот вопрос.

Входит Т а т ь я н а Л ь в о в н а. Молча садится возле отца, целует его.

С о ф ь я А н д р е е в н а (силясь владеть собой). Не надо раздражаться. Раздражение — плохой советчик. Что поделаешь — у нас много детей, еще больше внуков. А кроме того, я должна и о тебе заботиться. Писатель должен иметь досуг для работы и, следовательно, деньги. Другими словами, он должен быть богатым, иначе не сможет исполнить то, к чему чувствует себя призванным. Если он целый день пробудет на службе, то когда же — ночью, что ли, работать ему?

Л е в Н и к о л а е в и ч. А что ж, настоящий художник проработает целый день на службе да потом так увлечется, что пропишет еще и целую ночь. Бедность не помеха для таланта. Напротив, я думаю, что при бедности одни истинные таланты и будут работать.

С о ф ь я А н д р е е в н а (усмехнувшись). А что будет делать его семья, когда он, наслаждаясь свободой, которую дает бедность, будет сочинять по ночам? И вообще на сколько может хватить человека при таком образе жизни?

Л е в Н и к о л а е в и ч (нахмурившись). Как он противен — и этот граммофон, и его труба! И почему он обязательно должен тут торчать — разве его невозможно убрать куда-нибудь?

С о ф ь я А н д р е е в н а. Мы его поставили на видное место единственно потому, что это подарок граммофонной фабрики. Они же целую неделю промучились, записывая на пластинку твой голос.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Глупости все это. Технические изобретения интересны только поначалу — потом они надоедают и глаз скользит по ним, даже не замечая их. А живое всегда неповторимо. Живое не приедается. Интерес к лошади нисколько не спал со времени изобретения велосипеда, хотя эти велосипеды, возможно, со временем вытеснят лошадей совершенно. Но это еще не будет означать победы техники над живыми существами.

Т а т ь я н а Л ь в о в н а (улыбнувшись). Слава Богу. Когда ты заводишь разговор о лошадях, это почти всегда означает начало выздоровления. Сказать, чтобы оседлали Дэлира? Ты уже неделю как не ездил на прогулку верхом.

Л е в Н и к о л а е в и ч (вздохнув). Нет, я, пожалуй, не успокоюсь, пока тут будет граммофон. Танечка, скажи, пусть вынесут его.

Б у л г а к о в (перед тем, как вынести граммофон). Лев Николаевич! А мне вчера показалось, что вам граммофон понравился. Весь вечер лицо светилось, и глядели вы ублаженным...

Л е в Н и к о л а е в и ч. Сидел ублаженный, потому что торчал представитель фабрики. Нельзя же, в самом деле! Это подарок и, надо думать, не дешевый. А то, что лицо светилось, — это не имеет никакого отношения к граммофону. Я весь вечер думал о цыганском пении, жалкое подобие которого вырывалось из этой трубы. Цыганское пение, — великое искусство, еще не оцененное по достоинству. Никто не может растревожить душу так глубоко, на столь долгое время. Нет ли у кого свободного кусочка бумаги? Надо записать мысль, а то опять забуду.

Булгаков приносит чистый лист, но Толстой замахал руками.

Что вы, это ценная бумага, она для художественной работы, с нее можно новый роман начать. Мне бы жалкий такой клочок, для путаных мыслей восьмидесятилетнего старика.

Вынесли граммофон, нашли бумажку. Толстой пишет, а все сидят и молча смотрят, как он водит карандашом по бумаге.

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. Мое горе состоит еще и в том, что мои писания, рукописи, вызывают у людей чувство алчности, чувство соревнования за обладание ими. Когда я работаю, они не думают, что я пишу, а думают единственно, куда пойдет этот клочок бумаги, как бы заполучить его.

Он пишет медленно, долго, и по мере того, как он их отчитывает, члены семьи, один за другим, покидают залу, и в конце концов остается только его секретарь.

Б у л г а к о в (после того, как Толстой кончил писать). Сами виноваты. Зачем так много пишете!

Л е в Н и к о л а е в и ч. Вот-вот! Моя вина, конечно... Так же как виноват я и в том, что народил много детей, а они все бестолковые и делают одни неприятности. Одним словом — держись, Лев Николаевич. И я держусь.

Колокол под Деревом бедных требовательно звонит, Лев Николаевич торопливо возвращается в свою комнату, одевается. Как только он вышел, конюх подвел к крыльцу любимого Дэлира, но ожидавший люд встал и стоит в глубоком поклоне. Лев Николаевич подходит, здоровается, выслушивает каждого. Покопавшись в карманах, достает мелочь, раздает.

Но получив деньги, поговорив с ним, они не уходят, так и стоят под Деревом бедных. Толстой подходит, гладит морду лошади.

Ну-ну, а ты уже кусаться... или ты так, в знак приветствия? Что ж, я тоже рад видеть тебя…

Т о л с т о й, р а з м ы ш л я ю щ и й п р о с е б я. Каждый раз, когда я собираюсь на прогулку, толпа, нищих провожает меня. Небось думают про себя — проклятый старикашка! Говорит одно, а делает другое. И что они еще при этом думают, то позволь мне, Сонечка, лучше тебя знать...

Вздохнув, сказал конюху.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Отведи Дэлира на кузницу, передай, пусть раскуют подковы и отправьте его на работы. Пора пахать.

З а н а в е с