Жарковский Сергей 32 страница

– Пей! " Не пей. – Почему? – Вино отравлено! – Что придумал, подлец! " Чего ты дёргаешься, это опять цитата! Пей, это, во-первых, чай, а во-вторых, не ядовитый, – сообщал он. – Сахара нет, налил сиропа… Ты не должен считать меня праздным болтуном, – говорил он мне с упрёком. – Я просто рад, рад я, ну все мы люди, все мы человеки, каждый в своём роде, но – все. Ну что, Марк Байно, парень – " чокнемся чаем"? " На поцелуй"? Ну вот ещё, с тобой цаловаться!

– Ты согрелся? – спрашивал он, отхлебнув из своей чашки в очередной раз. – Чай, парень! Жаль, что сейчас не пять часов. А помнишь: " С тех пор у нас всё время файф-о-клок! " – Он хохотал. – Я хотел плеснуть тебе спирта, но поверь мне! – Он делал трагическое лицо. – Рано пить спирт! Слишком рано! Или тебе ничто не слишком? Я тебя не утомил? – Он прыскал в свою чашку, совершенно как будто только что вылупившийся из секвенсора девственник. – Выпить мне, конечно, хочется с тобой… Прямо-таки патологически. Ты знаешь, что такое " патологически"? – Тут я кивал, шептал: " Знаю…", чем приводил Яниса Порохова в восторг – совершеннейший, если не сказать – сумасшедший. Так продолжалось, наверное, час. Пока мне не понадобилось в туалет. Я дал ему это понять, он вскочил – он очень легко и красиво двигался, как хорошо отрегулированный робот, – он вскочил, схватил с печки ботинки и бросил их мне под ноги.

– Надеюсь, ты по-маленькому, – сказал он заботливо. – По большому тебе сейчас, хобо, нежелательно. Кстати, ты знаешь, что " по-маленькому" называлось у нас " сурлять"? Пойти посурлять… А по большому – поверзать… Так вот, верзать тебе сейчас будет не очень здорово. Ты давно ел?

– Нет, мне помочиться… – сказал я. – Я ел давно. – Я больше понимал его по его интонациям. У него был выразительный голос.

– Хорошо. Обувайся. И не сочти за жадность – есть тебе действительно нельзя. Пока грудь, как бы, не зарастёт побольше. Два дня. Запомни!

И он помрачнел. Пока я распутывался, попадал носками в ботинки, вставал, с трудом ловя вертикаль, он и помрачнел. И больше не шутил.

На вид ему тысячи лет не было. По меркам космача он, конечно, был стар, но за прошедшие сутки я успел насмотреться на стариков Рукинштейна и Мерсшайра, так что по изношенности кожи на лице, по каким-то ещё, ещё неотчётливо осознаваемым мной, признакам – Янис Порохов был где-то старше первого и моложе второго. Пока шутил и улыбался. А помрачнев разом стал старше, опередив и Мерсшайра…

В Космосе мы все из одной пробирки, отличия считает и разбрасывает вычислительная станция секвенсора. Я не раз слышал от старших, что как будто земляне нас между собой почти не различают. Не знаю. Если говорить о росте, то – правда: 172-170 у нас рост; но верно и обратное: когда стоял я над хорошо ухоженным унитазом в клубном гальюне (со штатно работающей сантехникой) и пытался вспомнить лицо моего гостеприимного хозяина, всего несколько секунд назад виденное, то собиралось передо мной нечто среднее из лиц Мерса, Бори-Бля, Хана, Порохова и актёров из земных фильмов. Когда я, опроставшись, вышел из туалета, сложившийся образ настолько окреп, что Янис Порохов, встретивший меня посередине клуба, показался мне незнакомцем. Да, Янис Порохов несомненно был землянином, и да, несомненно земляне были для нас, космачей, одинаковы в своей разности… Но я всё равно спросил его:

– Янис, вы из экипажа Марты Кигориу?

Он сразу кивнул, – но не на мой вопрос, а тому, что этого-то вопроса он и ждал, и дождался.

– Нет, парень Байно, – он ответил. – Я настолько не из экипажа Марты Кигориу, что мало того, что неотчётливо знаю, кто такая Марта Кигориу, так я вообще, как бы, ни из чьего экипажа, парень.

– Вы землянин, – сказал я.

– Да, я же говорил. – Он кивнул. – Я родился на Земле, в Москве, в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. И жил там, можно сказать, долго – до одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Ты сядь. Сядь, парень, на этот вот деревянный ящик. – Я оглянулся и сел на " этот" лакированный деревянный ящик. – Но очень давно я родился, – продолжал Янис Порохов, – очень много собственных лет назад. – Вот тут была усмешка. Последняя усмешка Судьи Яниса Порохова, которую я видел. – Очень много назад. Так что я вряд ли очень уж, как бы, землянин. Так… – Он показал пальцами когтистые " кавычки". – Немного.

– Видите ли, товарищ… – начал я.

– Как ты сказал?! – перебил он. – Как ты сказал?!

Я смешался.

– Ты сказал, – сказал он утвердительно. – Не я. Ты сказал: товарищ. О господи. Не я, не он, не они, не оне. Сказал ты. – Он откашлялся в кулак. У него блестели глаза. Он оскалился. У него были неровные, нездорового цвета зубы. – Ладно, Байно, парень. Ты сказал, и ты очень, как бы, хорошо сказал. Это – Рубикон, Рубик-джян…

– Не понимаю вас, – предупредил я.

– Это-то как раз понятно, – сказал он. – Но непонимание не оправдывает. – Он втянул сквозь зубы воздух и знакомо выругался. – Бля, три тысячи лет не могу отвыкнуть от этого дерьма. Слишком я стар для него: не отвыкнуть… Не понимаешь меня? А придётся. Знаешь почему? Потому что: " Дело сделано, сказал Чёрный Пёс".

– Стивенсон, – сказал я и засмеялся.

– А чему ты радуешься? – спросил он. – Разумеется, Стивенсон. Он же Роберт Льюис. Я всё помню. Никак, твою мать, не забуду… Ты не понимаешь меня, Байно, как Кельвин не понимал Снаута. Но, Байно, боюсь, с тобой будет так же, как с Кельвином. Потому что дело сделано, карты сданы, тронуто – хожено.

Повторяю, он больше не улыбался, не усмехался, – скалился нерадостно. Ему было муторно. И я чувствовал, что ему муторно оттого, что он испытывает какое-то огромное облегчение. Обрадован, свалив с больной головы на здоровую. Как я был прав! Первое ощущение – как первая любовь, всегда верна. Это цитата.

Итак, он сказал:

– Боюсь, с тобой будет как с Кельвином…

– Как? – спросил я, обмерев. Я читал. Все в Космосе читали.

– Ну, Кельвин понял Снаута в конце концов, – объяснил он.

– Я читал Станислава Лема, – сказал я.

– Ну вот видишь, как замечательно. Значит, мне с тобой будет легче, чем было Снауту с Кельвином. – Он помолчал. – Слова. Сло-ва, – сказал он. – В словах всё дело. Делают дело слова. Дело есть слова. Понимаешь, Марк Байно, я долго… я о-о-очень долго провёл в местах, где к словам относятся правильно. Не так, как на Земле. Не так, как люди относятся. Сказано и сделано там, в тех местах, – синонимы. Вот ты сказал – " товарищ", и дело было сделано. Как теперь ни крутись, как теперь ни старайся, ничего назад уже не вернёшь. – Он сморщился, взял себя за нос. – Скажи друг и войдёшь… – пробормотал он гнусаво.

– А это откуда? – спросил я. Мои чувства возвращались ко мне. Меня начинал увлекать разговор на цитатах. И про слова было интересно, и совсем недавно от кого-то очень знакомого я слышал нечто похожее – про слова…

– Толкиен. Писатель Толкиен. Джон Роналд, что характерно, Руэл Толкиен. Некоторые произносили как Толкин. Не знаю, как верно… и стоит ли чего-нибудь вообще этот нюанс. – Он оборвал себя. – Неважно. Ничего он не стоит. Извини, я, как бы, перебил тебя. Ты там начал спрашивать.

Я не сразу вспомнил.

– Как вы могли оказаться здесь? Вы ведь не с " Форварда"?

Он снова кивнул своей проницательности – если это была проницательность.

– Долгая история, – сказал он с удовольствием. – Очень, Марк. Долгая-предолгая. Я никак не успею тебе её рассказать в подробностях. Да и не хочу. Но коротко: я обещал. Я обещал побыть здесь. Обещал хорошему человеку. И я здесь был – и много дольше, чем должен был. У обещания был срок, тысяча лет, и она тысячу лет назад кончилась… но уж очень хорошему человеку я дал слово. Закрой рот, парень, и сделай то лицо обратно: у тебя неплохо получалась невозмутимость бывалого космического волка Язона дин Альта. Особенно если учитывать, что тебя отравили. Ах да, я, конечно, не с " Форварда", – добавил он.

Уж не знаю, чья и как там у меня до сих пор получалась невозмутимость, но рот я закрыл: он действительно был у меня разинут на полную, раззявлен.

– Но почему же ты не протестуешь? – спросил он. – Ведь я же не на тот вопрос тебе ответил?

Как мне было понять его? Я не понимал его – я его не понимал… Но я был молод тогда, не следует смеяться надо мной.

– Я тебе сказал, почему я тут, – объяснил он (объяснил! эченный вирусом в колбе растатарах квадратным в круглое Янис Порохов! объяснил! ) – А ты спросил: откуда я тут. А я вывернулся. Ну и что ты мне на это предъявишь? Какие будут ваши доказательства?

– Тайм-аут, Янис, – попросил я.

Он должен был хотя бы усмехнуться! Но он не усмехнулся.

– ОК, – сказал он так, как будто был одним из наших, да ещё и передразнил меня: вытянул губы трубочкой, сделал брови домиками и похлопал глазами. – Тайм-аут. Ты помолчишь. А я поговорю. Садись поудобнее, чаю ещё налить? Что, тебе никак не удобно? Ну, тогда хоть чаю.

ВНИМАНИЕ! ПРИОРИТЕТНОЕ СООБЩЕНИЕ

ВНИМАНИЕ!

ОТ ВС ЖФК " 7-69"

РЕАНИМАЦИЯ ПАЦИЕНТА ПО ПРОТОКОЛУ 009 ЗАВЕРШЕНА

RPL: РЕАНИМАЦИЯ ПАЦИЕНТА ПО ПРОТОКОЛУ 009 ЖФК " 7-69" ЗАВЕРШЕНА

КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ

В общем, так, Марк мой Байно. Две тысячи лет я, по просьбе одного хорошего человека, сижу здесь и, как бы, храню некоторые вещи. Человек просил меня хранить их тысячу лет. Прошло две. Я давно мог бы в любой момент этой второй тысячи лет уйти, куда мне хочется, но вещи пришлось бы оставить, потому что очень неуклюже мы договорились – пьяны были. И – подбирай вещи, кто угодно. Тем более желающих – целая очередь. А, как бы, нельзя. И человек был хороший – и вещи замечатель– ные. Не спрашивай меня – где тот человек… Я не знаю. Важно, что тут его нет. Но больше ждать его у меня сил нет. Ещё чуть-чуть, и я бы либо подох, либо спятил бы окончательно. Но сейчас ты видишь перед собой не труп и не сумасшедшего… – Он покусал огромную нижнюю губу. – Ч-чёрт, парень! Мне очень неловко, поверь, но я обязан быть с тобой честным, да и не хочу врать. Помнишь, Штирлиц говорил про Плейшнера: а почему я должен его жалеть? Ведь это его страна?.. Не помнишь? О'кей, не помнишь – так поймёшь. Я тебя создал, хобо. Привёл тебя ко мне на Запрещённую планету. Чтобы ты нашёл меня. Пока я человек, не мертвец и не псих. Пока мы оба, ты и я, – люди, и следовательно, имеем право заключить новую сделку. Не спьяну. Такие дела, Марк.

Он уставился на меня. Я бы сказал – выжидательно.

– Вы читали Грина? – спросил я.

– Нет, никогда, – сказал он, удивившись. – Александра Грина? Никогда. Смотрел, естественно, кино про Вертинскую с парусами. Чепуха какая-то. Никогда, как бы, не тянуло. Причём тут Грин-то?

Вот только теперь, именем всех имён бога, удивился я. Наконец-то я удивился…

…

пауза

сценарий 3: пауза

продолжение –?

выход –?

продолжение – break put-out (attmpt 1)

Поставив свою самому-себе-повесть на паузу, Аб снял очки и обнаружил, что висит в позе эмбриона под потолком плащ-палатки. Тяга прекратилась уже давно, где-то в районе Семнадцатой главы – когда подошло время реанимации Блэк-Блэка, для обеспечения её. А подалась – в районе главы Пятой. Эволюции " Чайковского" планировал Аб самолично, один из его внутренних таймеров показывал, что к очередной из них надо будет как следует приготовиться через часок, момент предстоит долгий и тяжёлый. Аб осторожно, с ладони, оттолкнул от себя упругий потолок, закрепил на полу " персонал" и очки, и выбрался из палатки, оставив её открытой. " Семь – шестьдесят девятая" уже и пар стравила, но Блэк-Блэк, пристёгнутый на выдвинутом в отсек " топчане", ещё не очнулся. Аб осмотрел контрольную панель " семь – шестьдесят девятой". Живёт мой мистер Хендс, дышит. Аб оттянул старшине веко, маневрируя головой, чтобы свет не застить, всмотрелся в пронзительно-голубой зрачок. Всё нормально. Кожа тёплая, влажная. Всё нормально. Аб оставил старшину. Очнётся сам. Аб подплыл к кресту, запустил руку в разрыв РСМ-ткани и притронулся к прохладному дереву. Ему хотелось обнять его, прижаться щекой и побыть так, но это было бы чревоугодием и грозило потерей времени: Блэк-Блэк не решился бы его разбудить…

Медленные острые токи впитывались в ладонь. Голова становилась ясной. Да, он не зря мучил себя и " персонал", записывая свой " мемуар". Идея была правильной. Спасибо, Мегасопелл. Мучения – а это были именно мучения, хуже асфиксии, – себя совершенно оправдали. Сейчас Аб даже мог точно сказать, где он воскрес по-настоящему – глава номер Девять. Он помнил, как размышлял над ней сотню парсек назад, в тяжёлом приступе изнасилования музами вкодировы-вая в текст мантру, и помнил, что, завершив Пятую, испытал очередное, крайнее к моменту " сейчас", чувство " преодоления реальности". И как закрыл главу от чтения – чтобы проверить это чувство, в общем-то, не нуждающееся в проверке, – опыт загробной жизни Аба свидетельствовал тому многажды раз… Да, пожалуй, проверки можно больше не устраивать никогда, смириться, записать в бэкграунд: я умею предсказывать будущее, и всё. Ещё бы научиться предсказывать будущее по желанию…

Не торопись, хобо. Никуда. Так говорил Янис Порохов.

– Капитан, сэр… – услышал Аб и откликнулся, отнимая ладонь от креста:

– Приветствую вас, мистер Хендс! Как вы себя?..

– Я себя чувствую, – ответил Блэк-Блэк с прилежностью выговаривая слова.

– Вода, сигареты? – спросил Аб, поправляя на кресте РСМ.

– Нет, сэр, я разберусь… – Блэк-Блэк сильно закашлялся. – Спасибо, сэр. Дайте мне пару минут.

– Конечно, – сказал Аб. – Даю вам полчаса. Затем реанимируйте нашего Мегасопелла и доложите. Я буду в плащ-палатке. И выпейте спиртного: к сожалению, скоро нам предстоит неприятное.

– Да, сэр.

Аб обернулся. Голый, опутанный световодами, трубками катетеров и обрывками пластыря, Блэк-Блэк держался за поручень на станине " топчана", пытаясь висеть перед Абом по стойке " смирно". Белки его глаз, всего минуту назад белые, заплыли кровью. Аб подплыл к нему и пожал ему руку. От Блэк-Блэка остро пахло – едкий, кислотный запах, как от того безымянного коня… Оп-са, любопытно, подумал Аб, а ведь несчастный коник ведь так и остался на Эдеме, выжил ли он? Пасётся сейчас там – одинокий несчастный конь, среди развалин старых городов… жуёт инопланетную траву, удобряет инопланетный грунт. И некому освободить его от седла и строп упряжи…

– Со мной всё в порядке, сэр! – сказал Блэк-Блэк, и сказать бодро – удалось ему.

– И с ним, надеюсь… – произнёс Аб, продолжая думать о коне.

– Сэр?..

– Помните, мистер Хендс, того коня? последнего? – спросил Аб, сознавая, что вопрос ненужный, неуютный, напрягающий. Блэк-Блэк и напрягся. Он помнил.

– Неотчётливо, капитан, – сказал осторожно. Не бойся, старшина, не будет продолжения… Да, негр великолепно перенёс наркосон. Реакции моментальные. Кровоизлияний только много… Глаза, ногти… Ничего не поделаешь – второй длинный наркосон в жизни у нашего старшины.

– Ну и неважно, Хендс. Приводите себя в порядок, реанимируйте Мегасопелла. Когда он очнётся – позовите меня, я помогу его привести в себя… – Аб помедлил. – Знаете, Хендс, советую вам снова залечь в " кормушку" и заказать полный тест. Вам сильно помяло физику. Давайте-ка я дам вам целый час. Через час длинная тяга на полторы единицы. " Кормушка" вас немного подправит. И спиртику, спиртику, Хендс!

– Да… возможно, сэр, вы правы.

– Подлечитесь – и далее по плану. Действуйте.

Аб вернулся к мемуару. Полными глотками напился воды, сжевал галету. Прочесть мемуар целиком, разумеется, некогда. Аб вызвал статистику: от того места, где сообщение о реанимации Блэк-Блэка прервало " сценарий 3", до конца Пятой части осталось ещё три полных главы, более семидесяти пяти тысяч знаков. Пятую часть он додиктовывал в уже почти бессознательном состоянии, сомнамбулически блуждая в своём словаре, сузившемся от недосыпа и нервного истощения до сотни навязчиво повторяющихся слов… К Пятой части Аб загнал себя, словно лошадь, лошадиными дозами спорамина и большой громкостью Большой Музыки, специально, сознательно. Проживать заново прОклятое и прокляЯтое седьмое сентября полной душой, в здравом уме, с ясной памятью – значило их снова надолго лишиться… Кстати! А что я тогда вынес в Приложения к Пятой? Ну-ка. Начало одной из рукописей Судьи Цветковского! Да, я был совершенно невменяем. Ведь пальцами перепечатывал! Аб поверх " персонала" посмотрел на закрытый сундук. С-собственность Императора…

Пятую часть, Первую книгу я закончил 22 числа. Шесть с половиной суток кошмара! Выключился на сутки… нет, меньше – спал двадцать часов. До старта оставалось двое с половиной… да, пришлось поспешить. 24 утром принялся за " Солнечный Удар" и закончил его вечером 25! Тоже пять частей! хорошо же я выспался. Проснулся истым профессиональным писателем. Чем у меня всё кончилось? Стартом " Чайковского" в Центавр и кончилось. Аб закурил, смеясь. Маньяк. Скорострел. Быстродум. Мало что мертвец в третьей степени, так ещё и маньяк-мемуарист. Мою бы страсть да в мирных целях – Галактику бы освоил в одно поколение!

Он решил дочитать " Времена Смерти" до конца. Исключительно, в общем-то, по старой пилотской потребности непокидания поста до полной остановки тайма миссии. Цель уже достигнута – капитан Хобо Аб воскрес, а не Марк Байно, но надо закончить, хотя бы в лайт-режиме. Сколько там осталось и чего? Аб отключил автоскроллинг, заглянул в дайджест по оставшимся трём главам и присвистнул. Больше сотни гиперссылок в главе 29-ой, за пятьдесят – в 30-ой!.. крепкая работа психа-профессионала. Нет уж, как вырезают кадыки ребятам, я смотреть больше не собираюсь… И пьяные откровения Романова слушать… Аб упростил сценарий до " txt-only" и ткнул концом мундштука в заголовок: " Глава 28".

…

ГЛАВА 28. БЕЗ НАЗВАНИЯ (В ТРЁХ ЧАСТЯХ)

1. Time-out

" Ты помолчишь, а я поговорю", – сказал Янис Порохов? Ха! Не было так! Потому что я взорвался.

…Удивление сработало, как пиропатрон. Янису Порохову пришлось сидеть, а говорил я. Не буду прятать греха! орал я, а не говорил. Ого, как, оказывается, мне к горлу подступило! Когда я начал, Янис Порохов даже отшатнулся. Но мне было плевать на его эмоции. Царапало где-то край сознания, что похожу на Мерсшайра в истерике… О, горек стандарт исповедника! Всего лишь дважды я вкусил от него – Шкабу поспособствовал год назад, да вот днём Мерсшайр меня поимел, – и насытился я навсегда. Хватит с меня. Получите теперь вы. По клубу ходили сквозняки, вызванные моим обильным жестикулированием, редкие длинные волосы Яниса Порохова шевелились от них, и тени пробегали по его лицу. Но он не улыбался, а я потрясал перед ним кулаками и орал. Чай пошёл впрок – брызги из меня летели. Теперь-то ясно, что Порохову-то на мои эмоции было плевать с колокольни, стократ длинней моей вышечки. Запомнилось ещё, что, начиная с какого-то момента, когда ему, вероятно, стало искренне скучно, да и время поджало, – он принялся меня передразнивать: каждая моя вопросительная фраза приветствовалась глубоким кивком, начинавшимся при первом слове и кончавшимся на последнем; фразы обличительные отгонялись прочь покачиванием головы вправо-влево; восклицательные знаки, в моей истерике естественно-преобладающие, сбивались с курса щелчком указательного пальца… и летели мои восклики, минуя Яниса Порохова, рикошетили от стен и, некоторые, возвращались ко мне, испустившему их, и били меня по лбу… Но, как и Мерс-шайр, я был неостановим.

Известное истерическое состояние. Всё вокруг так долго шло нескладно, само собой, своецельно, но по мне… так долго моя личность и моё мнение стояли в игноре по умолчанию… так долго мои реакции и мои эмоции не интересовали никого, и болезненно (для меня) диссонировали с событиями в такой запредельной мере, что я сам их, реакции и эмоции, и гасил, держа себя на обрыве в рективность… Мне хамили, меня били, меня использовали, мной помыкали, меня катали на лошади, меня убивали… И вот наконец кто-то допустил меня до собеседования, до общения… вот и рвануло меня, как агрегатный отсек исторического " Одиссея", только не кислородом, а забродившими жидкими каловыми массами… Нет, ребята, не излечила меня моя тихая матерная истерика, исполненная для безжалостного невидимого неба Четвёрки-Эдема, мне требовалась истерика горячая, фокусированная, со зрителем, публичная. Ужасно. Исповедники – настоящие герои космических буден, ибо им приходится во всяком произвольно берущемся девственнике видеть лицо значительное, с душой и порядком в ней… Не раз и не два Шкаб поминал при мне старинное проклятье, принятое исповедниками для внутрикланового употребления: " (…) note 105 ты унитаз, коллега! "

…Вот я, Марк Байно, и я совершенно не собираюсь верить ни единому слову Яниса Порохова. Может быть, он считает, что я и в имя его поверю? Никаких Янов Пороховых в экипаже " Форварда" не водилось. Я бы узнал имя. И нечего тут разыгрывать из себя гнора. Александра Грина он не читал, видите ли! Выжил, тронулся немного – так что ж в этом стыдного? Зачем мне тут голову-то морочить? Тысячу лет он тут сидит. Меня ждёт. Две тысячи лет? Долго ждать пришлось. Часы встали? А солнышко тебе – не часы? Ну, гнор, чего молчите-то? Листочек выронили?

…Вот я, Марк Байно, и всё враньё вы мне тут плетёте в виде цитат. Всё враньё, тем более зловредное, нетоварищеское и эченное, что это у вас выходит такое враньё, такое несусветное, фантастическое, что ни доказать творящуюся ложь, ни опровергнуть её не хватит фантазии ни у кого на Трассе и вообще в Космосе, сколько его, Космоса, ни есть на божьем свете!..

…Вот я, Марк Байно, и скажите пожалуйста, Грина он не читал! А цитата? Что, за цитату отвечать Александр Грин должен? Гнор, не читавший Грина!..

…Вот я, Марк Байно, и я…

– Дался тебе этот Александр Грин, парень, – перебил меня Янис Порохов. – Не понимаю, какие такие глубокие твои религиозные чувства я, как бы, оскорбил… Ислам, как бы, у вас на Трассе такой, что ли?

– Так вы же его цитируете! – заорал я. – " Вы могли найти человека, труп или сумасшедшего! Я не труп и не сумасшедший! "

– А! – сказал Порохов. Но не засмеялся. – Парень, я это сам придумал.

– Вы лжец! – объявил я. – Отвечайте, где " Форвард"?

Здесь Янис Порохов и счёл моё выступление состоявшимся до конца. И прервал меня. Справедливости ради: у меня уже давно темно кровило в глазах, заглатываемый воздух я тратил на крик до молекулы, и уже сам считал, что пора, пора ко мне прилететь откуда-нибудь доброй товарищеской затрещине… Она и прилетела. Да так быстро! Я не заметил никаких приготовлений. Бац. Левая сторона лица у меня зажглась, что-то сзади подсекло меня под колени, и пол-решётка добавил по мне дважды: по спине и по затылку. Я лежал навзничь, молчал, мои ноги покоились на сундуке, через который я и свалился.

– Прости, но я не лжец, – сказал Янис Порохов, появляясь в вышине надо мной.

– Недоказуемо! – возразил я по инерции.

– Доказуемо, – сказал он. – Этим сейчас и займёмся. Если ты, разумеется, заткнёшься и начнёшь слушать. Ты не ушибся?

Ответить я не сумел.

– Ты должен сказать: меня ушибли, это было, – сказал он назидательно. – Ладно, парень. На хрен мне твои истерики. Но не справлюсь я с тобой, мне не дуэль нужна, а переговоры. Мне нужны союзники. Кто-то знакомый тебе. Кротик отдыхает, он снова на тебя потратился (а ты и не помнишь! ), но вот ваш десантник Нюмуцце, надеюсь, тебя обрадует и успокоит. Я схожу за ним. Полежи, подожди меня. Впрочем, можешь и сесть… Но не убегай. Тебя догонят.

– Ейбо?! – переспросил я, мигом забывая обо всём остальном. Десант выжил?! Мне сразу стало легче, мои невзгоды поблёкли. Я приподнялся на локтях. – Ейбо Нюмуцце?! Он живой?! А Метелица?

– Увидишь… Мы даже не так сделаем. Ты меня раздражил, парень. Наверное, это к лучшему. Не буду тебе ничего объяснять. Хватит с меня иных миров – даже в виде, как бы, нереальностей. Сам потом прочтёшь – литература, – он не усмехнулся, – имеется. А я… А мне пора моё участие в этой истории прекращать. Сделаем так. Нам нужны с тобой два свидетеля, и Кротик не подходит: он часть сделки, и он уже не участвует, он исполнил своё, ему пора на его Землю. Ейбо ваш – подойдёт… И славно, что эти ребята, марсиане, послали за тобой шпионить этого негрилу…

– Кого-кого? – спросил я.

– А я не знаю, как его зовут. Негритос такой огромный – шпионил за тобой… Приведу-ка я его тоже…

2. Сила духов

…

txt screened

введите код

…

put-out (attmpt 2)

– Оп-са!

Аб удивился, поиграл кнопками. Четыре пустых экрана подряд. Аб наморщил лоб. Да-да, что-то такое я тогда придумал… Он включил отображение служебного текста. А, ну да. " Re-mark. Код доступа к закрытой Главы 28 части 2 " Сила духов" – количество знаков главы 8 части 2 книги 2 " Три половины". Ага, это я на всякий случай тогда сделал. Помню-помню. Если, значит, меня " Туча на солнце" не воскресит. Ну что ж, правильно, хобо, запас карман не тянет. Но я и воскрес, и не тянет меня сейчас через две с половиной задницы открывать авторизованный протокол, как сваливают дерьмо с больной головы на мою почти ещё здоровую… при свидетельстве сли Ейбо и марсианина Блэк-Блэка…

Такое и так не забудешь. А уж как несло по клубу смертной вонью от старины Хендса! Почти как сегодня. Ну, ладно.

Аб проверил, не вернулись ли самовзводом в актив гиперссылки на видео– и аудиофайлы в крайних главах " Времён Смерти", и начал просматривать " Переговорный процессор". Аб был благодарнейшим читателем своего мемуара! Запах снега он почувствовал мгновенно, едва открыв первый экран главы. Навалило за ту ночь – выбелило весь Эдем…

" А на небе не было ни тучки. Мы вышли на " веранду" ЭТАЦ – Порохов, я, Хич-Хайк и Ейбо. Молчали. Смотрели на снег. На следы Блэк-Блэка – его отпустили час назад. Между следами было расстояние метра по полтора – бежал марсианин сломя свою лысую голову… Надо было прощаться. Мне не хотелось прощаться с Пороховым, а с Хайком я обнялся в клубе, десятью минутами раньше, сильно стукнувшись лбом о шлем трансляторного устройства, надетый на него… Но Порохов протянул мне руку. И я пожал её… Мы не разговаривали. А, нет, разговаривали. Ейбо проговорил: " Там это… Судья, слышь? Там Лодия моя… Найди крайнюю минутку. Сожги её, что ли…" И Порохов кивнул и ответил: " Конечно, десантник. Сделаю. Только, как бы, я уже не Судья. Вот тебе Судья! " – и в последний раз крепко тряхнул мою руку…"

Слово " последний" слишком глубоко вошло в мой словарь, подумал Аб. Вросло в него, суко, как дерево. Как там и было.

Конечно. Часть третья Главы 28 –?

…

3. Без комментариев

Из памяти выпало и позднее так и не вернулось в строй: решил ли я следовать советам Яниса Порохова сразу? Я ведь именно о его советах размышлял в те последние минуты нашего личного знакомства, докуривая в портале шлюза ЭТАЦ дарёную сигарету Camel… и Хайк был – протяни руку и потрогай, и сам Порохов курил со мной дуэтом… Но принял ли я какое-то решение? И какое, если принял? Начисто не помню. Одна из немногих, но самая кромешная дыра в памяти. Во всяком случае, советы 4 и 5 (" никогда не оглядывайся: где прошёл, там чисто" и " никогда не воображай невесть что: всё именно так, а не иначе" ) я нарушил моментально, несколько десятков шагов спустя. У меня ни лицо не успело замёрзнуть, ни рука, обожжённая последним рукопожатием Порохова.

Так вот, я оглянулся, и позади было чисто. Ни Яниса Порохова, ни моего Хич-Хайка. Они скрылись от меня, плита люка, сильно нездорово подрагивая, заходила на место. Выходные огни погасли. Снег посинел, ровно в тон утреннему небу, сжатому надо мной стенами ущелья в широкую неровную полосу… Сквозь купол просвечивали несколько десятков звёзд. Одна сияла особенно электрически. Я усмехнулся ей. Вряд ли разрешение телескопа DTL даст разглядеть выражение моего лица. Но какая суета сейчас на Птице – представить приятно. Может быть, за воротами ущелья ожидает нас с Ейбо " Нелюбов"? Жаль что выход за поворотом. Я посмотрел вниз. Снег. Я присел, набрал пригоршню. Задумчиво полизал, невесть какого вкуса ожидая. Был только холод и были иголки. Позади всё чисто. Снег, камни, железо рудного комплекса и двух роботов – и я, с моим отсроченным долгом Хич-Хайку… десятком марсиан, караулящих меня неподалёку… землянами… и сокровищами царей земных в мешке, прикрученном стропами к боку БТ. Фасад ЭТАЦ, весь в многочисленных разновеликих синих мохнатых бровях над многочисленными закрытыми глазами – снег подчеркнул и обозначил карнизы и выступы. Вдруг я понял, что это лицо. Да-да, морщинистое живое лицо. Старое, как у Яниса Порохова, гнора, гнора, никогда не читавшего Грина… Огромная отрубленная голова перегораживала ущелье в плече Крестовой горы, голова богатыря-ветерана, плохо выбритый подбородок, синие огромные бакенбарды, брови… в шлеме с шариком на шипе. Отрубленная, но живая голова, спящая, преградившая мне путь к отступлению. Я всерьёз рассматривал вариант – уйти по руднику на ту сторону, в лес, скрыться, спрятаться. Но спящая голова преграждала вариант, дурацкий ещё и по сотне других причин. Руслан и Людмила, подумал я, доел снег, вытер мокрую ладонь о колено и выпрямился. Похоже, что " нереальности", о коих и " не надо воображать невесть что", поскольку " всё так, а не иначе", – действительно со мной отныне навсегда. И действительно, придётся как-то научаться отличать " нереальности" от бытовых галлюцинаций, и чем скорей научусь – тем полезней будет мой личный коэффициент…