Жарковский Сергей 30 страница

– Убьёте.

– Придётся, тёзка! За саботаж. В боевых условиях. Именем Императора Александра, его мать Ирину. Исполним закон. Убьём.

– Но ведь и по мне тоже будут стрелять, если я пойду.

– Да тут мы сами виноваты, понимаешь ли, – сказал Хан доверительно. – Я виноват, как командир. Пёрли, понимаешь, как псы-рыцари, на лошадях, с машиной, напролом, напрямки. Днём. Орали. Моя вина, в натуре. Понижаю себя в звании – до генерала. А ты – ты иди тихонько, впотьме, потому что мы приобрели ценой жизни двух хун из моей ханы дорогой опыт и делимся им с тобой безвозмездно…

– Ты – хобо новик, – вмешался Мерсшайр. – Часов пятьдесят ещё обсли тебя не почуют. Я же тебе говорил.

– Если, конечно, нос к носу не столкнёшься, – сказал Хан. – Немного внимания. Осторожности. На верную смерть я бы тебя не посылал. Ты же мой тёзка!

– Вы генерал? – спросил я, помолчав.

– Конечно, сынок! – расхохотался Хан. – Был я адмирал, стал я генерал: разжалован собственноручно. Ну что ж, славно мы с тобой поболтали. Колдсмит, готово? Спасибо тебе, душа моя тёмная. Вот это, сынок, – компас тебе, – объяснил он, тряся небольшим модулем с охристым дисплеем передо мной. – Наводка по полутанку. Ты у нас пилот, с такой машинкой и без фонарика не заплутаешь. Под ноги только гляди, не подверни ногу. Разберёшься сам с машинкой? Ну, я и не сомневался. А вот это, сынок, тебе надо скушать. Она не горькая.

Я взял модуль и повертел его в руке. Граммов сто весит прибор. Местонахождение, цель, пунктир. Масштабирование сносное. Примитивное, но сойдёт. Шагомер. Допустимая погрешность – пятьсот метров, пять градусов. Всё ясно. Я спрятал прибор в боковой карман.

– Таблеточку скушай, – напомнил Хан.

– А если я его не найду?

– Тебе придётся найти его, тёзка, – сказал Хан, и я его понял.

Юпи " Эбони" Колдсмит протягивала мне обрывок упаковки с запрессованной таблеткой и крышечку от фляги. Я с трудом продавил пластик, вылизнул яд, взял крышечку и запил его. Таблетка буквально лопнула у меня на языке, наполнив рот вязкой приторной сладостью. Глоток воды не всю её смыл, но больше глотка мне не предложили. Я вернул крышечку.

– Спасибо, – сказал я.

Мерсшайр фыркнул.

– Ну, двигай. Мы тебя ждём с победой, Марк, – очень благожелательно сказал Хан Рукинштейн. – И аккуратней там. Мистер Хендс!

– Да, лидер? – послышалось сверху.

– Прик уходит. К ущелью. По моему приказу. Поясните ему там.

– ОК, – сказал Блэк-Блэк, нисколько не удивившись.

Через несколько минут после моего ухода Салло сказала, прервав выразительнейшее молчание:

– Новичкам везёт. Может выпасть.

Мерсшайр фыркнул.

– Так что, Рукинштейн, вот так сидим тут и ждём? – спросил он. – Выпадет новику, или он выпадет?

– Слишком уж много загадок, – проговорил Хан. – Слишком сырой и ненадёжный план нам спустили. С нашей точки зрения. Но контора над нами серьёзная, значит, резон у них имелся. Нам надо хоть половину загадок отгадать. Иначе, как нам с Мусором и Капёром разговаривать? Что предъявить за правду? Они нас сольют, ведь облажались мы, ясно же… А тут же ещё и Шос, ублюдок… Если мы ничего им умного не скажем – сольют нас, и будут, кстати, правы. Виноватых бьют.

– Не соглашусь с тобой… – начал Мерсшайр.

– Мерс, – очень ласково сказал Хан. – Выжить в одного я тебе не позволю, милый. Дай-ка линк свой мне, Адам, и тот маленький диктофон – тоже сюда мне дай. Боря!

– Мерс-слышал-что-лидер-приказал.

– Отпусти, Бля!

– Колдсмит, Луна, Валера. Разоружите-ка комиссара. Пока Боря его никуда не пускает.

– Лидер…

– Шевелись, шоколадная моя! – заревел Хан.

– Лидер, всё в порядке? – спросил сверху Блэк-Блэк. Белки и зубы засияли над кромкой обрыва.

– Да, мистер Хендс. Всё в порядке, – ответил Хан. – Мы опять спорим с комиссаром. Вы знаете – судьба у нас такая.

– Исмаэл! – крикнул Мерсшайр.

– Почему комиссара держат за руки, лидер? – поинтересовался Блэк-Блэк.

– Возвращайтесь на пост, старшина, – приказал Хан. – Достаточно с меня одного красного. Не будем ссориться, мистер Хендс. Возвращайтесь на пост. Всё в порядке.

Все замерли.

– Долли? – спросил Блэк-Блэк, помолчав.

– Иди, Исмаэл, – сказала Салло.

– Есть, лидер. Прика я направил. – И Блэк-Блэк скрылся полностью.

Довольно Хан откровенно перевёл дух.

– Мерс, не связать ли тебя? – спросил он.

– Нет. Отпустите меня. Диктофон в нагрудном кармане. Идиоты.

– ОК, комиссар. Чтобы ты не дёргался – послушай меня. И вы все, хана, слушайте. Вот что я думаю. Эдем – последняя доступная с Земли Запрещённая планета. Последний шанс. Последний. И всё идёт неправильно. Поменяли план. Нет телеспутника. Мы боимся максимум двух случайных молодых обслей с флинтами – а нас встречает минимум восемь аномалов с ракетными установками и арбалетами. И тоже всё неправильно. Мы корчимся от ужаса, не сопротивляемся, а они нас не режут, а оттесняют… Нас не убивали, нам просто повернули оглобли… Неправильно. – Колдсмит и Салло одновременно кивнули. – Хана, крестоносцы нас сольют. Для отчётности. У нас меньше недели. Надо выживать. Плевать мне на собственность Императора – откровенно вам говорю. Как лидер я должен заботиться о вас. Будем повышать себе цену. ПРО у нас остался единственный. Одна и три астроедных до Города. Значит, точность отражения – на критической. Вызываем звездолёт сюда. ПРО доставляем к ущелью. Обороняем установку, в ущелье не входя. Приходит " Черняков" – подаём несущую наверх, но приём не включаем. Требуем за включение противоядие и транспорт. Берём транспорт под контроль. Проверяем противоядие, принимаем. Тогда включаем приёмник. Пусть Мусохранов и Джэйвз идут на контакт сами. Они у нас крестоносцы. А мы охраняем зону контакта. Вышло, нет, – не наше дело. Мы возвращаемся. Задание выполнено. Наше задание. Хобо нужны Императору.

– Ваш план принимается, Рукинштейн, – тихо, но очень внятно сказал голосом Ска Шоса блик Мерсшайра в руке Никополова. Никополов выронил блик. – С единственной поправкой. Противоядие вы получите, только когда я увижу Судью Порохова. Если его не приведёт новик – пойдёте в ущелье сами. Кстати, " Чернякова" ждать не надо. Я, ублюдок Шос, уже здесь.

ГЛАВА 26. ГАЛЛЮЦИНОГЕННЫЙ ПРОЖЕКТОР

Если привыкнуть и стараться, то можно многое разглядеть даже и в темноте. Или довообразить невнятно видимое. Вот следы в грязи, уже подмёрзшие. Вот пустая коробочка от курительных картриджей. Вот очередной этанный овраг, спасибо, что неглубокий и старый… Обрывок исподней майки – в общем, окровавленное тряпьё… Пустая одноразовая обойма – перезарядили флинт… Следы, следы. Дырявый обожжённый шлем, выдранное с корнем забрало. Никополова? После шлема я попал в плотную полосу невысоких круглых деревьев, чуть ниже меня ростом, называемых кусты, неширокую, но я вломился в неё не по проторённой тропе отступления (потерял), а в девственную чащу – и едва не заблудился, как пик-мэн. Влага с голых веток просочилась под комб, и текла под ним по телу, и скоро забралась и в ботинки. Не знаю уж, как, но вышел я, вышел я, проломился, выбрался, исцарапав руки и по нескольку раз каждого не лишившись глаз… и выбрался – к двухметровому круглому валуну, про который упомянул, напутствуя меня, Блэк-Блэк.

Валун белел блестя, абсолютно мокрый, как и всё остальное на этой планете. Валун означал, что холмы кончились, и меня отделяла от гряды с разломом ЭТАЦ лишь четырёхкилометровая овражистая равнина, густо покрытая двумя видами засохшей травы – короткой и длинной. Когда она пойдёт под уклон – значит, до полутанка недалеко, кило – кило двести. Там надо учетверить осторожность. " И не вляпайся в трупы лошадей – там будет такая ложбинка. Мы через неё отходили, перемазались. Да и просто противно… И непрезентабельно". Последнего слова я тогда не знал.

Если б не сгустившаяся темнота, я бы уже видел гору, видел бы и верхушки белых столбов, служащие воротами в ущелье, и, может быть, я бы не удивился, разглядев на одной из них фигуру со скорчером на плече, как в кино. Но я был не в кино. И темнота сгустилась. Седьмой час местный, и – где-то ноябрь посередине.

У валуна я сделал привал – как и намеревался. У меня стучало изнутри черепа в виски, у меня скакал пульс. Мне не мешало сейчас поюзать мои новые способности: погасить сердце, погасить дыхание. Очень не мешало.

Я опустился на корточки, осторожно привалился спиной к валуну, обнял колени, стиснул зубы. Задержал дыхание, пережил привычную уже минуту удушья, сердце остановилось само. С болью в позвоночнике поделать я ничего не мог: гравитация на всех действует одинаково, дышишь ты, не дышишь. Отбитая задница бездыханьем тоже не лечится. Но впервые с начала моего приключения – заработала голова. Вышел робот из standby'я? Вышел-то он и вышел, но прежде всего надлежало выгрести эмоциональный шлак из контура. Душа просила отвести её, да, товарищи, выплеснуться, вот так.

Вот что из меня вышло.

Шкаб, разумеется, никакой не серьёз, а элементарный результат неудачного полового извращения, хоть у него и были живые папа и мама, и исповеди Шкаб принимает ввонь как плохо, а днём рождения своим может отныне и впредь подпоясываться вместо стиранных многоразовых памперсов, кои тайно предпочитает; а никто от него ничего хорошего и не ждал; прик он прик и есть, со своим авторитетом и серьёзничес-твом… Со Шкабом я расправился за пару минут, но тщательно, чтобы больше на своих не тратиться.

Император Галактика. С Императором дело пошло хуже – но дальше, вглубь веков. Родословная монарха, вне всяких сомнений, родословная подлинная. Но собачья. Такие животные. Украденной из титановых сейфов Главного Земного Собачьего Питомника Породистого Собаководства, о котором я однажды слышал в аудиокниге. Но тут нельзя было исключить ошибки, и с Императором дело, может быть, обстояло ещё сложней. Животные свиньи наверняка в (…) note 100 метрополии под ласковым Солнцем тоже делятся на породистых и непородистых, и у породистых животных свиней, как я понимаю, тоже есть родословные; могли украсть документ и у свиней. А своей Солнечной Визой можете подтираться ежедневно, отныне и до скончания, Ваше Величество Император. Марк Байно как гражданин Земли никогда не исполнится. Пока на троне Александр наш свет Галактика – минимум. Аминь, бля. Бессвязно, но честно, так.

С " Черняковым" я покончил мельком: ассенизационная, профильным продуктом заполненная цистерна есть " Черняков", вот и всё с " Черняковым".

А марсианскую хану я пропустил. И пропустил сознательно. Там было над чем поразмыслить не в сердцах, а рационально, в негативной тональности, но с некоторым пониманием.

Себя, идиота, я изничтожил без угара, но до очень глубинных слоёв добравшись. Себя я знал хорошо, бил ниже пояса. К сожалению, была причина и для восхищения собой: процент выживших после аварийной посадки на тяжёлую планету с тяжёлой атмосферой грузовоза " космос-космос". И землян-кораблестроителей пришлось помянуть очень добрым, не одиноким словом: тех, кто сорок лет назад укладывал парашюты в колодцы и рядил бустеры МD-системы, Император Александр своими подданными считать был не достоин никак.

А Хайк… Хоть он и подсуропил мне навязаться моему несчастному Очкарику в попутчики… Но Хайк… Хайк погиб, погиб мой Хайк, а я даже рядом с ним не был… А он наверняка звал меня.

Я не дышал, и моя боль была словно ватой обложена. Хорошо, что я умел не дышать.

Таким образом, всего за пять минут я привёл свой разум в более-менее рабочее состояние. Я сумел теперь расслабиться: лёг на мокрый грунт навзничь и сильно и правильно подышал этим невидимым, но свежим, насыщенным воздухом моего первого мира, моё сердце в смысле душевном успокоилось, в смысле физическом – пошло по моей команде, и я включил чек-ап.

Растворившийся в крови сладкий яд Рукинштейна меня не беспокоил: это неизменимо. Да и: эка невидаль! Против Щ-11 вообще нет противоядия, и ничего, не сгнил. Постоянная гравитация утомляла сильно. Очень, ужасно болел позвоночник, надо больше лежать, всяк космач сам себе врач, но лежать и негде, и некогда. Опасная, ненадёжная позиция – колени, а икры пока спасают высокие ботинки, шнуровка сильная. Но колени уже распухли. Ступни – тоже вопрос времени. В общем, настроено тело не очень. Но пока ничего фатального. Синяк на заду, стёртые ляжки – пустяк.

Мобильность, автономия: я на коротком поводке, но вне пределов видимости, и за выстрелом.

Экипировка. Крепкое вымокшее бельё, рабочие бриджи, мокрые " носки" под пилотскими ботинками, поверх всего – комб. Повреждений нет. Дальше. Сбитый таймер. Полпачки пластиковых зубочисток. Капа в упаковке. Совершенно новенькая, несосанная, земной работы, " конакс" … Негодный аккумулятор-пальчик, Осин, века назад я сунул его в карман, уходя с вахты: Оса попросила заправить контрабандой, у меня есть личный блок питания, в столе, в " личке" спрятан.

И трофейный, так сказать, модуль автокарты.

Поспикивает очень приятным голоском. Ну и зачем он поспикивает? А так устроен. Как отключить спик, в интерфейсе найти не удалось. Неведомым силам обороны спятившего ЭТАЦ, мать его колба, будет гораздо легче меня, разведчика засечь. Свет клином сошёлся, ЭТАЦ, на тебе, тьма-ть, и порвался на тринадцатикратную радугу, борт об нос на прогнистый его фарфор!

Называется – оборудование боевой группы. В кино и то правдоподобней.

Но я был не в кино. В сказке какой-то. Отыскал под рукой камешек, выбил из корпуса модуля пластинку " звучка". Стало тихо. Сказочно тихо. И навалилось, навалилось на меня… Я осторожно лёг на бок.

Нет. Я должен, должен что-то придумать, что-то, что поможет прогнать видение двух женских голов на ладно обструганных колышках полуметра от грунта… неповреждённая головка Прхаловой с распущенными волосами, и с раскроенным черепом головка Устоцы… светящийся оскал с красным кантом запёкшейся между зубами крови, две чёткие чёрные дорожки из носа через губы, крупно засохшая капля в ямочке на подбородке… Обезглавленных тел я так и не видел. Вряд ли мясорез старшина Блэк-Блэк, даже и с помощью Салло, успел их зарыть в грунт, а головы воткнуть сверху в роли надмогильных крестов. Да-да, не колышки, кресты, вспомнил я, сдерживая себя лёжа на грунте моего первого зелёного мира, сдерживая, чтоб не побежать прочь без выбора расстояния на время до активации яда…

Головы были насажены на кресты. Поперечины торчали из-за ушей: головы отрезали высоко, под корень, по челюсть. Распустившиеся волосы Прхаловой поперечину почти скрывали, да и дальше она была от меня, но на крест с головой девушки Устоцы я буквально налетел, едва выбравшись из оврага… Блэк-Блэк меня удержал.

Похороны, значит. Я приподнялся на локте. Нет, так нельзя. Надо думать, Марк, сказал я себе. Надо думать. Голодно, холодно, с морозцем думать, ледяно, кристально, с хрусталём в паузах, с чётким счётом на " четыре", цифрой умиротворяющей и понятной… Мантра помогла. Значит, Ниткуса, старину Ван-Келата и бедного Очкарика они " похоронили" так же.

И значит, убийство почти на моих глазах Ниткуса, так что его побелевшей гноистой кровью мне вымазало волосы на правом виске, было не убийство… чудовищно, но Хан Рукинштейн, марсианин, действительно, по-видимому, не острил… ритуал. Головы им отделяет автоматическая гильотина, вспомнил я.

Но ведь действительно, подумал я вдруг, Ниткуса же не могло спасти ничто, уже даже чудо не могло спасти его, ну так чего и тянуть-то… с похоронами?

Я сознательно не хотел ничего и гордо просить у ханы с её сэром Ханом, но сейчас пожалел о гордости… пару-то сигарет не пожалели бы они мне, попроси я… А я бы покурил бы их сейчас: было б очень кстати. Ведь какие у нас, в сущности, на Трассе развлечения и блага после смены перед сном? Попить, покурить, да романтики потискать разных степеней погружения… Под музыку… (Я рассвирепел. ) Да и ту – контрабандную… Едва ли не впервые в жизни я удивился: музыку-то почему земляне на Трассу не пропускают, кроме разрешённой? Чем помешает? Что страшного? Высшая земная психология? " Я, Главный психолог УПК Солнечной Империи Ктототам Нуивот, УТВЕРЖДАЮ данный список музыкальных произведений, разрешённых для распространения в Солнечных Колониях". Это ведь не шутка. Сам видел документ (Шкаб спьяну показал). Что такое? На степень нашей лояльности к метрополии влияет Майкл Джексон в худшую сторону? Ничего нет гаже психолога. Ни один психолог никогда не станет исповедником. Технология эффективной манипуляции людьми. Даже если манипуляция обладает всеми признаками оказания помощи… Но обнажить, описать надлом не значит извлечь его… Пробитый метеоритом отсек можно закрыть, но если там твоя единственная зубная щётка, а подвоза не предвидится никогда?

Итак.

Грузовоз с усыплённой ещё в Солнечной Системе группой Рукинштейна проходит низким пунктиром (в полуримане) дистанцию Форт – Четвёртая и занимает скорость и место над планетой на какой-то кем-то заданной стационарной. Предполагается сброс спутника. Затем просып группы, решение ситуации с экипажем из субъектов привилегированных клонов, и – заход на стыковку с Птицей, где есть и малый шаттл, и " Нелюбов", в конце концов. И далее – десант – наводимый со сброшенного спутника в точку ЭТАЦ, где Императору что-то нужно. Кто-то нужен, по имени Янис, по фамилии Порохов.

Вот как должно было быть. Или немного не так – если исключить стыковку с Птицей. Слишком много приков. Операция секретная. Секретная до звона в ушах. До яда в крови. Но тогда – а Ван-Келат с Ниткусом, и Очкарик? И " ОК" не умеет садиться… Нет, стыковка с Птицей была в плане… " ОК" не умеет… не умел садиться. Был ли БС из полуримана в грунт аварийным? не запланированным? Я почувствовал, наконец, что нашёл хороший вопрос.

ЭТАЦ. ЭТАЦ… Янис Порохов. Да оставим же пока за толстыми скобками этого Яниса Порохова, не знаю уж, чьей матери трещины?! В любом случае, у этого Порохова мама – даже и не колба, а предметное стекло, лизок на пробнике!.. Продолжим, мы успокоились. Продолжим. Без Янисов Пороховых, а холодно и с ледком. " ОК". БС. ЭТАЦ.

" ОК" попал точно в цель, вот что. Но не в десять, а в край девятки. Моя заслуга: я ведь сбил, я, сбил я! грузовоз с курса! Так, но это интуиция. Давай сначала, холодно, с математикой. (Плохо без калькулятора. ) Положение Форта. Положение Четвёрки. На момент старта. На момент восхождения в полуриман. Восемь и шесть ноль два средних, на пунктире дрейф нулевой… Но попал же грузовоз точно в девятку, даже в полдесятки! Так, снова: положение Форта относительно Четвёрки на момент старта, восемь и десять средних пунктир, дрейф нулевой, а нисходить из полуримана… целимся в околопланетное, а не в планету… а ведь не выходит. Не выходит, не могли мы так – промахнуться мимо промежуточной цели, а попасть в главную. Наш БС не есть ведь совпадение вероятного с нежелательным. Это совпадение невероятного с желаемым. Это, ребята мои марсиане, точный прицел, и покойная Тютюля Ниткуса сработала по вредоносной земляной программе ОК, приведя одноимённого в назначенную цель точнейшим образом… Там было должно: слепое нисхождение сквозь планетарный массив, осуществление грузовоза в римане глубоко в атмосфере, 30-40 километров над грунтом, и брюхом в надир, главными дюзами в надир, и на полную тягу! Прекрасная работа расчётчика и адекватное исполнение задания автоматикой. Если бы не я… эх, не хватало мне сейчас калькулятора, но и по приближённым я уверился: если бы я не вмешался, то, без этих моих рысканий, с выработанной до конца программой – " ОК" осуществился бы в римане секундой ближе от точки старта, а это всего… даже не 30-40 кило высота, а всего 10-20, а не мои – 70, и это выходит совершенно другая обложка для бортжурнала… и это, товарищи мои марсиане, у нас получается почти что мягкая посадка на брюхо без разделения корпусов… Я ведь читал и запомнил данные: БВС брала на ось скорость планеты по вращению, два звена аварийных бустеров выстрелила как бы впустую, а не впустую, а чтобы скорости соотнести и грузовоз развернуть… вот тут-то я и появился с пистолетом.

Ай да я. Хорошо, что не просчитал этот вариант раньше. Хан, наверное, прав – виноватых бьют, а до сих пор я не чувствовал себя виноватым. Но, выходит, Хан снова прав, и моих убил я…

Я хочу домой, наверх, в Город. Поговорить со Шкабом. С Осой. Хочу домой.

Найти им Яниса Порохова. И вернуться домой.

Я перевернулся на спину. А не так уж мне и больно. Осваиваем Космос понемножку, подумал я, пялясь в зенитную мглу, в которой воображались невесомые клубящиеся кучи разных степеней мглистости. Вдруг меня что-то ужалило в глаз. Какая-то песчинка – как раз ветерок пролетел.

– Ай! – сказал я, рывком садясь, за глаз хватаясь, но лишь попутно, а не загодя соображая, что грязные у меня руки, что делаю хуже, и вместо одной песчинки набиваю себе в глаз тысячу. С прискорбием сообщаю: борьбу за чистоту взгляда пришлось вести долгую. Вслепую я вывернул все самые укромные уголки комба и поддёвки в поисках салфетки, ну быть же того не может, чтобы не завалялось в комбе хоть использованной! а вот не завалялось. Глаз резало невыносимо, и в закрытом варианте, и в открытом, и в моргающем. С головой у себя за пазухой, по-тираясь глазом об относительно чистую подкладку, пережидал я катастрофу, внешнюю информацию сканируя аудио. Оставалось радоваться, что чужая планета одёрнула меня, можно сказать, нежно. Так, лёгко замусоренным ветерком погладила… Движения воздуха происходят из-за разности давлений в атмосферных локалях, вентиляторов здесь нет: шелестит – это те кусты раскачиваются… а тихий басовитый гул с тонким подвыванием вторым голосом – это сквозняк у меня под мышкой – задувает ветерок под комб. Как же тут холодно.

Резь утихла. Слёзы промыли глаз. Я выпростал голову и увидел свет. В виде сферы свет в уплотнённом до полупрозрачности воздухе несколько ниже меня в моей горизонтали. Я застыл, выключил сердце, погасил дыхание, в борьбе за зрение распоясавшиеся. Свет был костёрного цвета. Сфера его разрасталась – он приближался, от центра к грунту свет, рассечёный длинной тенью. Близкое воспоминание – щель оврага, наполненная электричеством, – выскочило, наложилось на эту тень, и образовался крест из чёрной перекладины и белой перекладины. Одно из значений креста – (…) note 101.

Кто-то приближался прямиком ко мне, длинный, худой, по краям объеденный из-за спины светом – свет испускал живой огонь в фонаре с шеста через плечо длинного худого. Приближающийся был жутким силуэтом на фоне багрового круга подсвеченного влажного воздуха, почти что водяной взвеси… как вертикальный зрачок жуткого… Мерсшайр сказал бы – ужасного красного буркала. Буркало приближалось. Оно не выискивало меня – оно меня видело.

Спокойно. Надо сначала спрятаться. Очень страшно мне. Обсля, несомненно: со стороны ущелья, с огнём на палочке. " Чуют за десять километров", – а до ущелья дважды меньше. Но ведь я же, как его? – хобо новик. Уже неубедительно. Надо спрятаться. И не пытайся, поздно. Решал одну проблему, а другая за спиной стояла. Вот тебе и standby, вот тебе и робот, в курсе событий и дееспособный. В глубоко внутренне обоснованном желании увеличить расстояние между собой и приближающимся мертвецом, я ударил каблуками в грунт, выбив, наверное, порядочные ямки, и распрямил колени, толкая себя прочь – и врезал головой белому валуну в живот, – и крепкий же был живот у валуна! действительно каменный. Вот ведь удачный денёк, всё время я сегодня прав. Точно замечено строкой выше – проблема стояла за спиной, и не один миллион лет, вероятно.

Атака валуна стоила мне кратковременного выпадения сознания с последующим моментальным повышением мягкости членов до уровня их абсолютной соплистости. Я нахожусь уже внутри злого буркала, и ужасный его зрачок надо мной ломается пополам, длинная стальная прожилка вспыхивает и, ледяной искрой, пройдя без усилия комб, вонзается в мою грудь. Стропорез стандартный, никуда больше не торопясь, отмечаю я. И неторопливо же умираю. Неторопливость моя позволяет хорошо расслышать и понять слова, произносимые убийцей:

– Смердишь ты на сто кило вокруг, хобо! Как сто кило тухлятины!

Как же так, ведь я же этот… как его… хобо новик.

Вот тебе и вышел из standby. Буквально – весь вышел. Я умираю.

Нуивот.

Имеем некие пальцы. Они ощупывают некое небольшое, меньше шарика для пинг-понга, мягкое волосатое полусферическое образование, имеемое в некоем данном пространстве. Образование имеет большую влажность. Влажность имеет свою липкость. И всё это как-то со мной связано, всё это я имею. Я имею к пальцам и волосатой мягкой полусфере некое, но прямое отношение. Я двигаю пальцами – и чувствую боль в полусфере. Это я ощупываю свою затылок. Который имею. А он меня.

А это что мы имеем ощупывать? Какая знакомая штука: рукоять стропореза. Торчит у меня посредине груди. (…) note 102 моя!

" Нож не трогай", – говорит Хич-Хайк. Я стремлюсь иметь его в поле зрения. Нахожу. Имею, вижу, как бы через чистое, но омываемое неспешными струями воды стекло. Хайк в шортах и распашонке – той самой его единственной паре, имеемой им в ходе его бенганнствования… Со словом " иметь" пора что-то решать, иметь его как-то. А в общем, Хайк выглядит отлично. Стоит свободно руки в бёдра – внутри островерхой арки.

" Хайк? "

" Не трогай, тебе говорят, нож! – повторяет Хайк. – Руку убери с ножа! Вот так. Привет, Марк! "

" Привет, Хайк, – отвечаю я, мне всё ясно, сделать ничего нельзя, жаль, только жаль, что я был убит не мушкетёром, а мертвецом. А голова моя у меня на плечах (шишка свидетельствует), и, значит, ничем от мертвеца я теперь не отличаюсь, а Хайка послали, вероятно, помочь мне перенести ужасную правду, поддержать меня в тяжёлую минуту. Не соображу только, хорошо это или плохо – что голова при мне. Может ли мертвец (согласен, ещё совсем свежий) сам себе отрезать голову? Сам себя похоронить? Бред – говорите вы? Перед смертью организм вбрасывает в мозг шоковую порцию адреналина, анестезируя его, не давая погибающему сойти от боли и страха с ума. Все мы умираем в здравом уме – под защитой своеобразного наркаута. Видимо, смысл в этом есть. То есть хочется верить, что смысл вообще хоть в чём-нибудь есть. Или был. Или будет.

Хорошая мина при плохой игре делается так.

" Ну, что, Хайк, я умер, что ли? " – спрашиваю я весело. Блю-э… бля бу… блюду стиль.

" Ты давно уже умер, Марк. Щ-11 тебя убила тогда, на пороге моей бутылочки".

" Я подозревал", – я стараюсь, чтобы прозвучало глубокомысленно, с оттенком небрежности.

" Ничего ты не подозревал, – говорит Хайк раздражённо. – Даром я, что ли, тогда с тобой возился? Подозревал он. Полсебя на тебя потратил, а Рину и Ксаву – целиком".

Значит, такое дело тут, ребята. Все вы спали, почти все вы – хоть раз в жизни видели сон. Выносимые иногда обо сне воспоминания вас, если вы человек серьёзный и положительный, заставляли испытывать примерное, немного ностальгическое недоумение. И – сожаление. Законы сна универсальны и дружественны чрезвычайно. Нет, кошмары есть, и вас едят, я не об этом, когда говорю о дружественности. С точки зрения бодрствующего, сны наполнены нелепостями и несуразностями, – но как же глубоко внутренне они обоснованы, и образом очевиднейшим! – когда вы спали. Вы летали – и удивляло вас, что ваши ночные шлёпанцы вам жмут, словно новые ботинки, – но в самом полёте-то ничего удивительного, летим, всё нормально, всё ясно, подумаешь; все летают.

Я совершенно понимал слова Хайка. Они меня не удивляли. И нож у меня в груди неудобен, но неудивителен. Я сижу, спиной чувствую клятый валун, которого здесь, на устеленном этаким туманцем десяти сантиметров от пола, набранном из мраморных плит, – нет. Неудивительно. Мраморный пол на ощупь под туманцем – мокрая холодная земля. Разумеется. Мраморный пол и туманец принадлежат неудивительному коридору, уходящему в точку. Коридор имеет профиль многократно увеличенной арки, оправляющей Хич-Хайка. Своды коридора остро смыкаются в чудовищной, зенитной вышине. Хич-Хай-кова арка не одинока. Их тысячи на протяжении коридора. Сам коридор и состоит из тысяч островерхих арок в тысячу ярусов. Совершенно неудобописуемо – но выглядит всё вполне устойчиво, удобно для зрения, мозгом переворачивается без труда и несбойно, – словом, коридор имел свои логику, историю и предназначение и не удивлял. Построено всё из мрамора. Чистый белый мрамор, немного больничный. Но нестерильный, живой, как огонь в фонаре обсли, только цвета не костёрного. Спим, словом, космачи. Туманчик на полу светится… но основной свет – от мрамора. Пахнет тоже мрамором. Откуда я знаю, как пахнет мрамор? Спим, космачи, спим: всё знаем.

" Осмотрелся", – утверждает Хич-Хайк.

" Осмотрелся. Пусть будет… Стало быть, ты меня тогда оживил", – утверждаю я в ответ.

" Воскресил, Марк. Вот точное слово".

" Так ты у меня, Хайк, типа бога? "

" Не богохульствуй, Марк. Бог – это очень серьёзное слово. Пореже с ним. Да и ни при чём оно тут. В нашей миссии Бог не участвует".

" ОК, Хайк, тебе видней. Тут ты серьёз, а я девственник. Теперь что – по этому коридору мне, и не бояться света? "

Хайк хмыкает.

" Извини, что тебя убили, Марк".