Жарковский Сергей 29 страница

Сизые пятна медленно уплывали из глаз. Конь стоял недвижно. Мерсшайр тоже не шевелился. Из последних сил обняв ногами брюхо домашнего животного, я выглянул из-за Мерсшайра. Мерсшайр тяжело, как будто бежал с седоками, а не был одним из них, дышал.

Альфа сильно присела, над востоком тучи на куполе ещё светились изнутри, но здесь, в проёме между холмами, стояла почти мрачная тень. Нет, не совсем мрачная. Что-то просматривалось. Сначала решил – какая-то разновидность болезненных, уже родных, пятен. Но нет. Это принадлежало внешней реальности. Впереди по курсу пространство перечёркивал страшно светящийся извилистый горизонтальный шрам. Свечение меняло интенсивность так, что я скоро сообразил: это электрический свет из-под грунта, из какого-то провала, несомненно. Мы приехали.

Мерсшайр фыркнул, конь переступил с боку на бок. Мерс-шайр отпустил натянутые стропы управления, привязанные к железке во рту коня. Над плечом Мерсшайра показался ствол флинта.

– Хана! – шёпотом прокричал Мерсшайр.

– Мерс? – ответил женский голос таким же шёпотом на всю округу.

– Я, Мерсшайр!

– Здесь овраг. Мы ждём Хана. Спускайтесь, Адам. Коня оставьте наверху. Радиомолчание!

И нам помигали фонариком.

– Сползай, прик, – велел Мерсшайр. О, тут я был рад подчиниться. Я упёрся Мерсшайру в спину лбом и сполз по гладкой потной заднице коня, всей грудью хватанув её, задницы, запаха. Хвост коня, замотанный зачем-то скотчем до состояния палки, попал мне между ног… в общем, я упал навзничь. Удар меня потряс совершенно. Глаза закрылись сами собой. Отдохновения не наступало, контузия продолжалась. Меня продолжали бить с четырёх подкованных ног в копчик. Но всё равно мне было хорошо лежать. Не заботиться о равновесии. Но Мерсшайр сильным пинком в бедро заставил меня подняться на четвереньки. (Отчётливо запомнилось удивление, которое я испытал оттого, что пинок меня ничуточки не оскорбил. ) Проламывая ладонями и коленями подсохшую корку грунта и выдавливая из-под корки, словно зубную пасту, грунт мокрый, я добрался до провала. Мерсшайр надо мной вёл коня.

Это был молодой овраг, может быть, весенний. Внизу горели фонарики, двигались две фигуры. Глубину оврага я измерил точно: край обрыва у меня под руками обвалился, и я головой вперёд обвалился вместе с ним. Меньше трёх метров.

– Привет, хобо, – сказала Салло.

Она помогла мне сесть, привалила меня спиной к стене. Блэк-Блэк копался в рюкзаке поодаль.

– Сиди так, хобо, – сказала Салло.

По склону стоя съехал Мерсшайр.

– Ну? – сразу же спросил он.

– Обсли, – сказал Блэк-Блэк спокойно. – Много. Больше восьми. Трое напали из полутанка на Мадлу и Веренику. Мадле сломали шею, Веренику порезали. Одновременно – на лошадей. То есть сначала они напали на них. Крик, мы отвлеклись. На лошадей – неизвестно, сколько. Порезали всех. Затем со скалы попали ракетой в ровер. Взрыв. Мощная ракета. Хан ранен в руку. Дротик. Очень быстрый. Керамику раскололо. Болевой шок. Затем нас сильно ужаснули. Никогда такого не было. Отступили. Долго несли Хана. Мы с Салло – авангард… – Он натянул уголок рта на щёку. – Авангард отступления. Сейчас остальные подойдут.

– А мы что? – спросил Мерсшайр. Блэк-Блэк понял его вопрос не так, как я.

– Счёт плохой, – ответил Блэк-Блэк. – Считая того прика – четыре – четыре. Не считая лошадей и машину. – Он посопел. – И ПРО-станции… Ты хоть контейнер закрыл, Адам?

– Закрыл, закрыл, – медленно сказал Мерсшайр. – Четыре – четыре… А Порохов?

– Не появился. Мы и не звали.

– По-моему, они нас не убивали, – сказала Салло. – Отгоняли. А, Хендс?

– И мы отошли, – сказал Мерсшайр.

– Вас там не было, комиссар, – сказала Салло. – Быстрые, страшные – и много. Больше восьми. Ужаснули нас… очень. Н-да. Вот так.

Мерсшайр фыркнул, но промолчал.

Наверху, на той стороне оврага, раздались топот, чавканье по грязи, с обрыва посыпалось – и появились Колдсмит, Никополов и раненый Рукинштейн. Сразу стало суетно.

Рукинштейн никому не позволял себе помочь, шипел на сующихся, словно сбоящий клапан. Он сполз в овраг по склону на спине. Он остался полулежать, зашипел матом на сунувшуюся к нему с " пенкой – подложить" Салло. Он стал ощупывать себя. Он вытащил из кобуры флинт и положил его под здоровую руку. Он отвалил здоровой рукой левый, расколотый надвое наплечник, сбросил его. Перчатка была заляпана грязью, он вцепился зубами, сорвал её. Он полез голой рукой под мышку. Перекошенное лицо его вдруг стало почти нормальным от боли, когда он нащупал свою рану. Один за другим он отщёлкнул замки на кирасе спецкостюма и, громко с прискуливанием шипя сквозь зубы, осторожным поворотом корпуса вылез из неё. Колдсмит подхватила отпавшую кирасу, поставила в сторонку. Поддёвку можно было резать – синтетическая, но ткань. Со стропорезом сунулся к Хану Мерсшайр – Хан на Мерсшайра прямо залаял, от этого Хану явно полегчало. Он распорол майку сам, своим ножом – обнажил кроваво-синее, пробитое навылет левое плечо. Рана сидела в багровом синяке. Кровь обильно и густо толчками плескала. Хан был бледен, словно новая бумага, черты лица почти не различались – белое пятно. Тут стали понятны предстоявшие раздеванию манипуляции Хана с флинтом. Он сдвинул ноги, выщелкнул в пах обойму, большим пальцем выдавил из неё патрон, сунул его пулей в рот, прикусил и принялся расшатывать, зажмурившись. " О чёрт, Хан, сэр! " – сказала Колдсмит. Хан плюнул в неё пулей. Высыпал взрывчатку из гильзы прямо в рану. Я догадался, что он собирается делать. Мигнула светящейся красной защитной головкой огромная спичка (в комплект кислородной шашки такие у нас входят). Держа её в кулаке, Хан несколько раз глубоко, кратко и сильно вдохнул, ногтем сковырнул головку, спичка вспыхнула и, без секунды не промедла, Рукинштейн сунул вспышку в заряженную рану. Взрывчатка взорвалась – полыхнуло насквозь плеча. Мерсшайр отвернулся.

Когда Хан замолчал, Блэк-Блэк, пряча в пояс баллончик с кровоостанавливающим средством, как ни в чём не бывало сказал:

– Можно и так. Сквозное. Удачно. Чисто. Дротик. Перелом срастётся. У меня бывало. Ничего. Без медсерва не справимся быстро. Не двигайте рукой, лидер. Вы теперь у нас надолго однорукий. Дайте мне сделать уколы.

Хан запрокинул голову, закрыл глаза.

– Какой у нас счёт, мистер Хендс? – спросил он.

– Четыре – четыре, если считать прика. Не в нашу, – повторил Блэк-Блэк.

– Морячка было не вытащить? – спросил Хан Салло. – Не похоронить? Я уже не видел.

– Морячок погибла и похоронена, – ответила она. – Ракета попала прямо в неё. Разорвало на части. И я, и Исмаэл – мы видели.

– Какая-бы-Морячок-не-была-старая-и-тупая, – произнёс Никополов, – спрыгнуть-она-должна-была-успеть… Спрыг-нуть-и-укрыться. Секунды-три-у-неё-было… пока-ракета-шла… Секунда-на-неожиданность… ОК. Две-секунды-выпасть-откатиться… не-пито-не-едено. Не-успела… не-марсианка. Батя-у-меня-аптечка-полная. Дать-что?

Мерсшайр фыркнул и зло сказал:

– О, Боря, да ты никак посмелел? Морячок, оказывается, старая и тупая?.. Да оборудованию всё равно была хана, Хан, – поспешил сказать он невпопад, отшатываясь от вызверившегося на него Никополова.

– Мерс-не-трогай-меня-никогда-сука. Тебя-там-не-было. Слова-ты-не-имеешь.

– (…) note 84! – сказал Хан. – Какой ты, Боря, Бля, умный, ни (…) note 85! Стой спокойно, оставь комиссара!

Мерсшайр, отряхивая плечо, фыркнул.

– Софья Василиковна потеряла всё наше снаряжение, – сказал Блэк-Блэк. – Она пыталась его спасти. Но не сумела. Неудачная попытка не стоит благодарности. Во всяком случае, в поле. Вот бинт, лидер. Вы опять сами?

– Ладно, Хендс, ладно, – сказал Рукинштейн. – Хотя… вы правы… – Помогая здоровой руке подбородком, он перевязывал плечо – через шею и подмышку. У него выходило на удивление аккуратно, но с узлом ему помог, не слушая сдавленных протестов, Блэк-Блэк. И сразу же, закончив, Блэк-Блэк подал Хану откупоренную флягу, дождался окончания продолжительного глотка и вставил Хану под нос мундштук с горящим картриджем.

– А трупы? – спросил вдруг Мерсшайр. – Софья – я понял, а Прхалова и Слава?

– Слушайте… – произнёс Хан с оттенком признательности, адресуясь к Блэк-Блэку. – Мистер Хендс… Возьмите на себя… Похороните девчонок… А где наш уникум? – спохватился он вдруг, огляделся, увидел меня, кивнул. – На вас похороны, ОК, старшина?

– ОК, – сказал Блэк-Блэк.

– Вы там знаете… сделайте там всё нормально… Мне надо спокойно посидеть.

– ОК, – сказал Блэк-Блэк, поднимаясь. – Без напряжения.

– Я помогу вам, старшина, – сказала Салло. – Скажу слова нашим девочкам.

– ОК, – сказал Блэк-Блэк. Он вскинул скорчер на плечо, и вместе с Салло они пошли наверх.

– Мистер Блэк-Блэк, – окликнул Хан, не двигаясь. Старшина задержался, стоя коленом на краю обрыва. – Потом смените Луну: она (…) note 86 видит в темноте. Подежурьте вы. ОК? И поаккуратней там. – Негр поднял в знак понимания руку, чего Хан видеть не мог, но чего ему и не требовалось, и скрылся. Земля, сбитая негром со стенки обрыва, кончилась. Хан курил, осторожно трогая повязку. Юпи Эбони Колдсмит заняла надо мной пост: опустилась на колено, положила на другое горизонтально скорчер и облокотилась на него. Мерс-шайр стоял, закинув лицо вслед ушедшим, что-то бормоча. Ругался, а может быть читал молитву. Как " хобо" хоронят своих мертвецов? – подумал я. – Сжигают из скорчера? В землю закапывают? Мерсшайр несколько раз говорил о похоронах, но не говорил – как хоронят… А Закон об обязательной переправке на Землю? Впрочем, подозревал я, не всё однозначно с этим Законом. Да и " хобо" – не космачи. И не земляне. Марсиане. Хобо. Нет, рано мне ещё думать. Надо ещё посидеть просто так. Послушать.

– Эй, Мерс, яйцеглавый, – позвал Хан.

Мерсшайр фыркнул.

– Хан, не называй меня так, если рассчитываешь на моё сотрудничество, – сказал он.

– Сотрудничать, Мерсшайр, изволь со своим прободённым желудком, – сказал Хан. – Или со своим кривым (…) note 87, поскольку ни одна из наших тебе не пособит, а Слава наша общая кончилась. Но с ним, своим, кривым, сотрудничать – только в неслужебное время. А мне, Мерсшайр, ты будешь тупо подчиняться. Без всякого чревоугодия. Сотрудничество тебе? Слушай мой приказ, марсианин. Дано: мы в (…) note 88. Ответь, как тебе кажется, что за (…) note 89 и (…) note 90 происходят у нас тут, (…) note 91, в поле? Почему мы в (…)

note 92? Ведь не должны были!

– Представления не имею, Хан. Общий ответ. Вы у нас лидер. Ожидаю ваших распоряжений.

Хан затянулся яростно. Странно, но не походило, что он, как глупый командир, назначил комиссара болванчиком для вымещения злости и досады и вымещает их. Хотя так выглядело. По-моему, и Мерсшайр думал так же, как я чувствовал, и не поворачивал козырёк назад. Не был Марк Рукинштейн глупым командиром… Обстоятельства были умнее.

Хан поднял флягу Блэк-Блэка, не вынимая окурка, глотнул уголком рта, утёр пролившиеся капли запястьем. Выплюнул окурок – словно пулю давеча.

– Темнишь, падаль образованная! – сказал без, подчёркиваю, напора, неприцельно.

– Иди ты, сэр Хан, в (…) note 93 ещё глубже, чем мы все уже в ней! – ответил ему Мерсшайр. – Может, оттуда, из глубин, лучше разглядишь обстановку… Дашь оценки и рекомендации… Вы лучше бы мне хоть вкратце рассказали, как у вас так криво пошло. Салло начала, но…

– Расскажи ему, Колдсмит, – приказал Хан.

– Несколько пар близнецов… – сказала Колдсмит.

– Два-тройника, – возразил Никополов. – Я-точно-уверен. Два-тройника.

– Их было больше, – возразил Хан. – Трое выскочили из полутанка. Одного из них я присадил. Двое резали лошадей. Один стрелял со скалы по роверу. И двое напали на Салло и Блэк-Блэка. Эти тоже не ушли. И одного присадили Юпи с Планетой. Устоциного.

– Я-тоже-присадил-одного, – заявил Никополов.

– Верить-то я тебе верю, Боря, но за лошадей – спасибо, – сказал Хан. – Напомни мне потом, я тебе медаль в грудь вобью. Ты очень храбро сражался.

Никополов отвернулся.

– Мадлу и Веренику подстерегали за полутанком, – проговорила Колдсмит тихо. – Я была справа, я не видела – полутанк заслонял. Сзади заржали кони, Хан открыл огонь, в него попали сразу же дротиком. Тётушка Софья повернула ровер в нашу с Луной сторону…

– Нет-не-сразу, – перебил Никополов через плечо. – Она-хотела-выскочить-сначала…

Хан поднял голову.

– А как ты это видел, мой дорогой? – спросил он тихо, как Колдсмит. – Разве ты не отбивался от обслей в ложбинке с лошадями? Героически? И одного убил?

Мерсшайр фыркнул.

– Да что ты расчихался, Мерс?! – заорал Хан. – Приманиваешь кого?

– Подожди, лидер, – сказал Мерсшайр. – Подожди. Давай потом. Подробности все – потом, насморк мой – потом, ОК? Обсли напали ещё до того, как вы включили запись, я правильно?.. И Судью вы не видели?

– Да, до того, – ответил Хан, закрывая глаза. – И Судью мы не видели. Естественно. Ясен (…) note 94.

– И в ущелье вы даже не вошли? – настойчиво продолжал Мерсшайр. – Никто, ни один? Резали обслей, а потом отступали, ужаснувшись? Вас было девятеро, обслей – хорошо, восемь, и вы даже не вошли в ущелье?

– Не вошли, – подтвердил Хан. – Резали обслей и отступали в беспорядке, гонимые невыносимым наведённым ужасом. Ты записываешь, комиссар? Всё было, как ты сейчас… подытожил. Выслушав наши сбивчивые показания.

– Отчёт есть отчёт, лидер.

– Сука ты, Мерс, – сказал Хан. – Мразь. Слов, падло, нет, какая ты мразь. Не украсть, не покараулить, только оперы писать. Как ты был красный, так и есть ты он, сколько за тебя глоток не режь…

– Мы не на Марсе, – сказал Мерсшайр.

Хан молчал.

– Мы не на Марсе, Хан! – крикнул Мерсшайр.

– Заткнись, Мерс, – сказал Хан. – Я думаю о тебе. Не мешай мне.

Мерсшайр сплюнул.

– Обо мне? – спросил он. – Обо мне? Хан, у нас провал! Провал, Рукинштейн! Мы должны были сползать по-тихому. По-тихому мы не сползали. Кто-то нам полосу переполз. Со стрельбой. С ужасом. Девчонок потеряли, снаряжение потеряли, ПРО – потеряли, Марачук потеряли, время потеряли. Были от ущелья близко – прорываться даже не стали. Отошли. Нам прикрытие нужно теперь, Хан! Да все аномалы в системе уже на ходу сюда! (" Аномалы"?! Я не поверил своим ушам. Мерсшайр что, всерьёз это – про " аномалов"? ) А нас осталось… Надо связываться с " Черняковым", Хан. Пусть спускают " Чернякова" в атмосферу. Прикрывают нас.

Но ведь уже связались. Крестоносцы же уже на орбите, подумал я. Они же сейчас слушают все их разговоры – по блику Мерсшайра. Почему Мерсшайр молчит об этом? Он ведь явно решил молчать… А я решил, что он и поскакал сюда – сообщить им, что они уже не одни, намекнуть, вопреки приказу этого " крестоносца" Шоса…

– Я согласна с Мерсом, лидер, – сказала Колдсмит. – Со всем уважением, лидер, но дело он говорит. Это ведь аномалы, местные. Это не те два несчастных мёртвых прика-десантника шевельнулись. Это были матёрые, обстарелые мертвецы. Не марсианские. С ужасом, со скоростью. Ты правильно приказал отступать.

Повязка на плече Хана белела – и чёрное пятно проступило на ней. Хан думал, дёргая толстыми щеками. В овраг боком спустилась Лейбер, за ней – Салло.

– Лидер, Блэк-Блэк меня сменил. По вашему распоряжению. Девочек похоронили, – доложила Лейбер. – Как плечо?

– Нормально, милая Луна… Колдсмит, подними-ка ты нашего уникума и сюда его, ко мне, доставь-ка, – сказал Хан. – Он у нас свеженький хобо, не пахнет. Понимаете меня?

– Ну зачем это? – с огромным неудовольствием спросил Мерсшайр.

– А вот так. Давай, Юпи, давай его.

– И следи за словами, прик! – сказал мне Мерсшайр грозно. – Очень грубый прик, – объяснил он недоумённо поднявшему брови Хану.

Колдсмит легко подняла меня с земли за ткань комба на плечах. Рук своих, связанных за спиной, я не чувствовал так давно, что уже и забыл, что они у меня когда-то были, руки. Колдсмит тряхнула меня, утверждая стоять, и подтолкнула. Грунт меня держал, на коне я перестал ехать. Я, шатаясь, подошёл к Хану и остановился над ним.

– Развяжи-ка его, Колдсмит.

– Приказ, сэр?

– Приказ, (…) note 95! Чего ты боишься? Мерсшайр же с нами. Нам ничто не грозит.

Мерсшайр фыркнул.

Они могли бы меня и не развязывать. Руки мои упали по сторонам тела пустыми воздушными рукавами.

– Садись, прик. Посади его, Колдсмит. Осторожней! Не поломай его… Как ты себя чувствуешь, уникум? – подпустив в голос заботы, спросил Хан. Как будто мы были товарищи. – Как, не тошнит тебя?

– Нет.

– Нет… ещё бы. Ты хоть сам-то представляешь, как тебе повезло, прик?

– Повезло – с чем? – спросил я – и вышло без звука.

– Даже грубить не можешь? Колдсмит, дай ему воды. А то я ни слова не понимаю, что он хрипит.

В зубы мне ткнулось горлышко фляги, и я сразу вспомнил, как меня поил Ниткус, я вспомнил Саула Ниткуса. И Очкарика, и шкипера Ван-Келата. И моего Хич-Хайка.

– Пей, клоник, пей, – сказал Хан. – Земная вода. Настоящая. Адаптированная, конечно.

Я сделал несколько глотков, эффективных, долгих, с задержкой. Очень хотел пить, а так – вода как вода. Ничего особенного. Без привкуса. Без какой-либо чудесности.

– Ну? Как? – спросил Хан.

– Никак, – сказал я. – То есть благодарю.

– Считай, я тебя сильно ударил в морду, – сказал Хан. – За пессимизм и непочтительность. Повторяю важный вопрос: ты понял, как тебе повезло?

– Повезло – с чем? – повторил я. Произносить слова, конечно, стало не в пример легче с промоченной глоткой. Никогда в жизни не хотел пить. Свои четыре литра в день всегда я всегда получал бесперебойно.

– С жизнью, сынок, с жизнью. Тебе повезло с жизнью, ты обязан это понимать, как… – Хан щёлкнул пальцами. – Как… Мерсшайр, как?

– Как бином Ньютона, – фыркнул Мерсшайр.

– Я не силён в науках, – сказал Хан с искренностью. – Но и мне пришлось затвердить, как стишок: вероятность иммунитета к SOC-переменной – один шанс на две тыщи семьсот человек. Цифра точная, сынок. Выстраданная многими. У кого иммунитета не было. У нас он есть у всех. И у тебя вот прорезался. Поздравляю тебя, хобо!

– Хобо?

– Хобо. Бродяга. Ныряй на любые грунты – и ничего. Броди не хочу. Как это там определяется, Мерс?

– Да уродство, – сказал Мерсшайр. Он ходил взад-вперёд, словно маятник, у меня за спиной. Он нервничал – из-за меня. – Уродство, в общем. Как у свиней. Свиньи все иммунны, поголовно. И лошади. А приматы – почти поголовно нет.

– Вот так, сынок. Как у свиней. Понимаешь?

– Понимаю. Мне немного рассказали про Марс.

– О! – удивился Хан. – Твоя, наверно, работа, яйцеглавый? – спросил он вроде бы меня, я растерялся, а потом услышал:

– Моя, Хан. Зато тебе теперь не надо читать длинных лекций. Да у тебя бы и не вышло. Забыл бы, с чего начал, не дойдя до середины.

– Ну, что ж, Мерс, лыко и тебе, – сказал Хан без угрозы. – Я запишу.

– Не называй меня яйцеглавым, Хан. Ты не Ска Шос, а я не новик. Пока мы в поле – я твоё кушаю. Но на твоём первом " яйцеглавом" я уже сижу. Больше кушать некуда. Запиши и это.

– Слыхал, сынок? – спросил меня Хан. – Как мне хочется его убить! А ему меня. Но нельзя, сынок. И мы не боимся суда за убийство. Мы боимся друг за дружку. Он знает – за скольких живу я, а я знаю – за скольких он. Мы друг дружку бережём, сынок. Сегодня я его прикрыл своим плечом. Завтра он меня прикроет. Мы хобо, сынок. Нас мало. У нас так и записано – " Нас мало". Но как мне с тобой поступить – я ума не приложу, сынок! Везучий-то ты везучий, но ведь не наш? Прик ведь, клон, а ни один клон не иммунен. А? Молчишь? Из свиней людей не клонируют. Пробовали: бесполезно. Почему тебе повезло? Непонятно. В непонятное я стреляю. У нас в венах текёт жизнь. А что у тебя? Жизнь текёт? Или кровь какая-нибудь?

– Я вас не понимаю.

– Не надоело тебе ничего не понимать?

– Что вы от меня хотите? – спросил я.

– От тебя? Я? Да хрен бы с тобой, прик, сынок. Мне от тебя ничего не надо. Я тебе хочу помочь, вот оно что. Ты молодец: жив до сих пор. Разодолжил всех нас. Но мы тебе отплатим. Расклад такой, прик, сынок. Старый расклад был: либо ты, сынок, даёшь сок, как твои старые приятели с грузовоза, либо ты хобо, как мы, твои новые приятели. Ты сыграл. Бросил фишку, прилипла в цвет. Молодец. Ты – хобо. Но ведь жизнь продолжается? И теперь новый расклад: либо ты в хане, либо тебе хана, хобо. Я предлагаю тебе выбрать. Пора. Я очень сильно тебе помогаю, заметь. И благодарности не надо, не благодари меня. Единственно, извини, времени мало. Я обозначил – ты выбрал. Прямо сейчас.

– Вы убьёте меня?

Он засмеялся. Его жестокое обаяние, несомненное, но ощутимое обычно лишь как бы аурно, явно, но невидимо, вдруг обрело образ – в блеске прищуренных глаз, в самом звуке его смеха, – он очень красиво смеялся, и я поймал себя на том, что непроизвольно улыбаюсь – в ответ.

– Как тебя звать, хобо? – спросил он, смеясь. – Я не запоминал.

– Байно.

– Нет, но имя, имя есть?

– Марк.

– Марк? Серьёзно? Марк! Тёзка! Слышаланахана?

– Тёзка? – переспросил я.

– Ну имена у нас с тобой одинаковые. Называется – " тёзки". Ты Марк, и я – Марк.

– Понял.

– (…)note 96. Уже кое-что. И оставайся таким же понятливым. Так вот, тёзка Марк. Если ты играешь за нас – мы тебя убивать, естественно, не будем. Кто ж убивает своих? Нас мало. Что, очень всё сложно? – спросил он, увидев, что я молчу.

– Вы убили моих друзей, – сказал я.

– Врёшь, – сказал он серьёзно. – Они, Марк, сами умерли.

Мы их всего лишь похоронили. Как наших подруг только что. Зачем, посуди сам, вас было убивать? Вас тут вообще быть было не должно. Если уж напрямки, то это ты убил их. Кто тебя просил сажать грузовоз? Нет, я знаю, ты не знал, но что это у вас, в заводе: увидел планету вблизи – и давай сажать?

– Я вас… Но грузовоз уже шёл на грунт. Программа вела " ОК" на грунт. Я вмешался, чтобы выжить.

– Никуда он не шёл на грунт, – возразил Хан терпеливо.

– Вы пилот? – спросил я.

– Я не люблю, когда мне задают вопросы не спросившись, – предупредил он. – Кто я и что я – не твоего ума вопросы. Ты запомни! Нет, сынок, я не пилот. И?

– Я же объяснял вам, товарищ…

– Товарищ тебе не я. И никогда не стану, – перебил он, не повышая голоса. – Я никому не товарищ. Запомни и это. Продолжай. Что ты мне объяснял?

– И вам, и вот – господину Мерсшайру…

– Хан, а время не потянем? – вмешался Мерсшайр. – Опять. Зачем он тебе – сейчас-то?

– Мерсшайр, заткнись. Видишь, с тёзкой говорю. Продолжай, Марк Байно. Ты – уже нам – объяснял…

– Я перехватил управление, то есть пытался перехватить, когда грузовоз уже был глубоко в пике, – сказал я, выбирая слова. – Уже за точкой возврата. Мы могли уже только сесть. БС.

– Бэ – что?

– Баллистический спуск. На машине был выставлен баллистический спуск, и она его проводила. С пиком тяги в девятнадцать джи, за четыре минуты набирался. И сам пик очень длинный, почти двадцать секунд. А экипаж приходил в себя, все бы погибли… мы все бы погибли. Я спасал себя и экипаж. Я расстрелял БВС…

– Бэ Вэ – что?!

– Компьютер управления. Я расстрелял компьютер…

– Из незаконного флинта… – вспомнил Хан. – Парень не промах.

– Да… Я расстрелял, открыл ручное и с рук подал на прямую автоматику команду " авария, угроза жизни". Экипаж же – приборы показывали – проснулся, понимаете? Как раз вот – проснулся. Один – точно. Они были не готовы к пиковой тяге, девятнадцать убили бы их… а если чудо – переломали и контузили бы. Манёвр " аварийная посадка" – раздел корпусов, запенивание обитаемых объёмов и парашютирование. Слава богу, всё сработало. Я почти не верил, что парашюты сработают. Сработали. – Я запнулся. – Программа посадки, которую я прервал, убила бы всех стопроцентно, – сказал я твёрдо. – И вас, скорее всего. Вы ведь тоже просыпались?.. Ну, и мы принялись к грунту. Погиб шкипер. Поломался динамик. Но выжившие – в сознании. А про вас я не знал. У нас было почти два часа, чтобы собраться и использовать " лифты". Вы нас остановили. Саул Ниткус и… соператор и динамик умерли. Вы их убили.

– Экий ты настойчивый, – сказал Хан, потирая подбородок. – Мы их убили…

– Если бы оставался хоть малый шанс увести грузовоз в космос без принятия к грунту – до 15 единиц на десять минут – я бы рискнул. Но грузовоз не шаттл. Он " космос – космос". Он, может быть, всего раз за всё время эксплуатации садится на тяжёлую землю. И потом – капитальный ремонт. Две бочки, без следов планера… Грузовоз падал прямо как бомба. Прямо на ЭТАЦ. Могли бы прямо попасть… И я знал, что мои товарищи – да и я – не адаптированы к переменной сферы ориентации сознания. С какой же стати мне сажаться?

– Но ты-то адаптирован. Даже иммунен.

– Но я же не знал.

– (…) note 97 какая-то, – заметил Мерсшайр. – Время, Хан, время!

– Эхе-х-хе, – сказал Хан. – Мне нравится твоя убеждённость, Марк Байно, сынок. Не скажу – убедительность, но ты не врёшь явно. Значит, либо мы имеем сбой программы, либо так и было задумано и сбоя не было, либо, парень, ты всё-таки очень убедительно врёшь, и корабль посадил ты. Но зачем? У меня есть, конечно, подозрения… точней, я бы мог, если б захотел, объяснить себе, зачем ты корабль сажал… Но – пока – поверю. Тебе. Приму, как рабочую гиппотезу. – (Он так и сказал – " гиппотЕзу", удвоив глухой и с ударением на " е", и Мерсшайр фыркнул. ) – Сбой программы. Возможно. Самое простое… Один раз я тебя переспрошу, сынок. Когда ты очнулся – грузовоз уже не был на орбите?

– Да нет же, я очнулся уже в пике. – Я помолчал. – Я не могу доказать, но я считаю, что мы с пунктира сошли в атмосферу… Записей-то нет: полуриман… Но всё остальное писалось, можно прочитать: " чёрная дыра" активируется сразу по нисхождении, с БВС синхронизирована односторонне, и данные идут широким потоком прямо на кристалл. А он точно цел. Мы же выжили… Да нет, цел кристалл, мы очень мягко, по ситуации, сели.

– Спасибо тебе? – спросил Хан.

Я пожал плечами.

– Я не знаю.

– Снова не знаешь… Говоришь, значит, запись есть? Мерсшайр, а ведь можно было сообразить и проверить, а? Когда ты его у грузовоза допрашивал? – Мерсшайр фыркнул. – Главное, среди нас такое количество экспертов-космонавтов, что плюнуть мимо Блэк-Блэка промахнёшься… ОК. Сняли тему. Сейчас, в общем, всё это неважно. Я просто хотел с тобой побеседовать. Послушать тебя. А теперь – о деле. Ты заметил, тёзка, что по нас кто-то здорово прошёлся? Кое-кого даже зацепило. И убило кой-кого. А? Лошадей нам убило. Снаряжение. Однако ж, деваться некуда нам. У нас есть тут дело. Важное дело, космач, не чтобы что, а приказ Императора. Как ты сам к Императору?

– Да я в Космосе по приказу Императора, – произнёс я осторожно.

– Иными словами, ложил бы ты на него, но деваться некуда. Всё верно, хобо. Деваться некуда. Я вот что решил. Дам я тебе автокарту, покажу направление, и ты нам сходишь осторожненько к ЭТАЦ, и найдёшь там одного парня…

– Хан, Хан, Хан, Хан!.. – наперебой заговорили Мерсшайр и Колдсмит, а Лейбер (она полусидела, прислонившись к стене оврага) выпрямилась, села прямо, без опоры. Но Хан продолжал, как бы ни в чём не бывало. Но больше он не улыбался. И у меня быстро онемела переносица – так он уставился на меня, так изменился.

– Здесь – на Эдеме – есть один парень. Парня зовут Ян Порохов. Янис Порохов. Мы не знаем, как он выглядит. И не знаем точно, где он там сидит в комплексе. Но он там. Ты найдёшь его. Спросишь: как тебя зовут. Он ответит: Ян, мол, Порохов, (…) note 98 его мать. Он обязательно ответит, не волнуйся. Он должен. Когда он ответит, ты ему скажешь – вот так же убедительно, как ты про твой бэ-эс вещал. Скажешь: заслуженная вами награда близко, она у нас, но по нас кто-то очень метко и сильно стреляет. Такая (…) note 99, прямо диву даёмся. Но завтра утром, – он пошевелил губами без звука, – в девять местного, – пусть он, Порохов, выйдет к этому клятому полутанку. В автокарте есть диктофон. Проверь диктофон, Колдсмит! Беседу запишешь. И назад. Он тебя не задержит, ты – посланец. – Пауза. – Ну? Ты понял?

– На Эдеме?

– Ну здесь, здесь, на Четвёрке.

– Но здесь быть никого… – И я осёкся сам.

– И стрелять по нас, соответственно, некому, – поддержал меня Хан. – Я ж и то: диву даёмся. Но ты понял, что тебе придётся сделать, хобо? Считай, приказ Императора. Деваться некуда. Я уполномочен, если тебе важно. Мне – нет. Просто – сделаешь. Колдсмит!

– Я. Лидер?

– Поводок и ошейник мне смастери. Там, ты знаешь.

– Aye.

– Ты, тёзка, чтобы не мешкал и не искал тяжёлых дорог, и не раздумывал, понимая то или это, я приму меры, помогу тебе. Вот какие. Есть понятие у нас, у хобо: подслащённый приказ. Умники придумали, ну и прижилось. Куда мы ходим, никто не ходит. Как мы, что мы – бесконтрольно. Беспокойно выходит властям. Чтоб что не – вместе с приказом ты получишь таблеточку. Пилюльку. Это яд…. не дёргайся, космач. Тебе пилюльку мы дадим… аж суточную. Сейчас пять часов по месту. До ЭТАЦ отсюда шесть кило. Ты довольно целенький, вон и руки уже отмякли, я вижу. Час туда, час обратно. Ну, хорошо – по полтора на конец. Три часа на дорогу, двадцать один час там. Пилюлька, не беспокойся, точная. Ждать тебя с ответом от Яниса Порохова мы будем прямо тут. Вернёшься – получаешь противоядие. Оно есть, без обмана. А выбора нет. Чего эт я? Есть выбор, конечно.