Накадзима Ацуси. История поэта

Накадзима Ацуси

История поэта

Ли Чен был человеком очень эрудированным. Еще в раннем возрасте он с блеском выдержал экзамены, необходимые для вступления в военную должность, и его имя внесли в армейский список. Скоро он стал начальником гарнизона в долине Нижней Янцзы.

Служба была нетрудной, но Ли Чен, в силу своей гордой и независимой натуры, был ею недоволен. Он считал, что этот пост недостоин его талантов. Поскольку быстрое повышение было маловероятным, Ли Чен через некоторое время уволился. Он порвал отношения с друзьями и коллегами и, взяв семью, уехал в свой родной город Куолюе, решив отныне посвятить себя исключительно поэзии. Нежели считать годы на военной или гражданской службе, пресмыкаясь перед начальством, не лучше ли, говорил он себе, жить достойной и независимой жизнью литератора и остаться в истории великим поэтом.

Увы, чтобы преуспеть в литературе, одной решимости мало. И нескольких месяцев не прошло, а средства Ли Чена истощились. Теперь жизнь его стала ежедневной борьбой за существование. Красивый круглощекий юноша, столь отличившийся на экзаменах, исчез, а на его месте появился изможденный мужчина с резкими чертами лица и пронзительным голодным взглядом человека, цель которого упорно ускользает от него.

Через несколько лет он уже был не в состоянии выдерживать нищету, на которую обрекли его поэтические занятия; он понял, что должен проглотить свою гордость и найти работу, которая хотя бы обеспечивала его и семью пищей и одеждой. Ли Чен поступил на гражданскую службу и стал мелким чиновником в одной из восточных провинций. К этому времени большинство его сверстников поднялись до высоких постов, и Ли Чен оказался в унизительном положении человека, вынужденного получать указания от людей, окончивших учебу с гораздо меньшими успехами, чем он, людей, которых он презирал как тупиц и зубрил. Нервы Ли Чена были уже расшатаны голодными «поэтическими годами», и теперешнее ощущение постоянной униженности привело его на грань безумия.

Примерно через год после поступления на службу ему было велено отправиться по делам на юг. По пути он остановился в гостинице у реки Ю — и там внезапно сошел с ума. Люди слышали, как посреди ночи он испустил жуткий вопль. С искаженным лицом и вытаращенными глазами он выпрыгнул в окно и, прежде чем его могли остановить, скрылся во тьме. Утром специально отрядили людей на поиски, но хотя они прочесали все близлежащие поля и холмы, Ли Чена не нашли. Больше он не появился, и даже семья ничего не знала о постигшей его судьбе.

На следующий год крупный провинциальный чиновник Юан Цань, выполняя волю императора, ехал по важным делам на юг. Он остановился на ночь в Сянцзю, вблизи реки Ю. Утром, еще задолго до рассвета, он уже собирался продолжить путь, когда хозяин гостиницы сказал ему, что в окрестностях бродит тигр-людоед.

— Путникам советуют не выходить на дорогу в темноте, —пояснил хозяин, кланяясь. - Не угодно ли господину подождать восхода солнца?

— Спасибо тебе, —ответил Юан Цань, —но меня охраняют мои люди. —Он вскочил на коня и покинул гостиницу, сопровождаемый своим отрядом.

Путь в лесу освещала им луна. Вдруг огромный тигр выскочил на дорогу и, оглушительно рыча, бросился на Юан Цаня. Зверь уже готовился к последнему и роковому для Юан Цаня прыжку, когда неожиданно повернул и быстро скрылся в кустах.

Несколько мгновений было тихо, потом из чащи послышался странный голос:

— О небо! Ты был на грани гибели.

Юан Цань, хотя и потрясенный до глубины души, сразу узнал голос.

— Несомненно, я слышу моего старого друга Ли Чена, да? —сказал он.

Здесь необходимо упомянуть, что Юан Цань и Ли Чен много лет были друзьями — еще в столице —и экзамены по окончании учебы сдавали вместе. Только такой человек, как Юан Цань, с его мягким характером, мог сносить резкого и своевольного Ли Чена.

Долго из чащи не было ответа, лишь какой-то необычный звук, напоминающий сдерживаемые рыдания. Наконец хрипловатый голос проговорил:

— Да, я действительно Ли Чен из Куолюе, которого ты когда-то знал.

Забыв о страхе, Юан Цань спешился и подошел ближе.

— Выйди же, мой старый друг, и давай поговорим.

— Увы, —ответил голос, —мой облик чудовищным образом изменился! И стыд не дает мне предстать перед твоими глазами в теперешнем обличье. Один взгляд на меня — и ты преисполнишься ужаса и отвращения. Однако раз уж мы встретились по чудесной случайности, не спеши уезжать, пока мы не поговорим немного.

Когда Юан Цань вспоминал об этом позже, все происходившее сейчас казалось ему до жути диковинным. Но в течение всего разговора такого ощущения не было — он как бы жил во сне, где нормальными кажутся любые чудеса. Он приказал своим людям ждать, а сам повел разговор о другом.

Вначале он рассказал новости из столицы, последние сплетни об общих знакомых, обстоятельства своей блистательной карьеры. Унылый голос из чащи поздравил его со столь быстрым продвижением по службе. Затем наступила томительная пауза. Наконец Юан Цань решился спросить:

— А что было с тобой?

Голос Ли Чена рассказал следующее:

— Примерно год назад меня отправили на юг по какому-то пустяковому делу. В пути я остановился на ночь у реки Ю. Я рано лег и сразу уснул, но —как мне показалось, вскоре —был разбужен незнакомым голосом, звавшим меня с улицы. Я поднялся, открыл окно и выглянул. Да, из темноты звал меня незнакомый мне голос, и я, повинуясь непреодолимой силе, последовал этому зову.

Я выпрыгнул из окна и помчался в темноту, не разбирая дороги. Сам не заметив, как, я оказался на тропе, уводившей в лес. К величайшему изумлению, я заметил, что бегу, опираясь о землю обеими руками —похоже, что бежать таким образом было мне легче. Я чувствовал, что в мое тело вливается какая-то странная могучая сила, и легко перепрыгивал через камни и лежавшие стволы деревьев. Потом я увидел, что мои руки поросли густой шерстью —и плечи, и все-все-все... К тому времени я уже забыл о позвавшем меня голосе и просто бежал, находя радость в стремительном движении.

Когда начало светать, я остановился у горного ручья и заглянул в чистую воду. Я увидел, что стал тигром. Ужаснувшись, я тут же подумал, что это, наверное, сон. Но время шло, и при ярком свете дня я должен был признать, что вовсе не сплю. Только тогда настоящий ужас охватил меня. Самым страшным было осознание того, что нарушены законы нормальной жизни и теперь может произойти все что угодно, пусть даже беспредельно ужасное.

Я лег в густую траву под большим валуном и попытался обдумать свое положение. Почему, спрашивал я себя, постигла меня такая судьба? Какую ошибку, где и когда я совершил? Но ответить себе я не мог. Я смотрел на свое тигриное тело и желал себе смерти.

Вдруг неподалеку пробежал заяц. Вмиг всё человеческое во мне исчезло. Когда я вновь обрел способность мыслить, я ощутил вкус крови во рту и увидел пучки белого меха на земле. Это было мое первое действие, соответствующее облику тигра. С тех пор я каждый день утолял свей голод живыми существами—но рассказывать об этом подробно я не в силах.

Лишь на несколько часов в сутки я мысленно становлюсь человеком. В это время я умею говорить так, как говорю с тобой сейчас, и рассуждаю о самом возвышенном. Я даже читаю себе наизусть целые страницы из классиков. А еще я вспоминаю ужасные вещи, которые совершил как тигр, и уши мои наполняются воплями жертв —тогда стыд охватывает меня и негодование.

Однако с течением времени эти светлые часы бывают все реже. Еще недавно я недоумевал, как же это мне случилось превратиться в тигра. Теперь же другой вопрос мучит меня: как я вообще мог быть человеком? А это ужасный признак, правда? Скоро вся память о прошлом оставит меня, и человечье во мне сотрется - так развалины древнего поселения постепенно покрываются землей и песком. Тогда я буду только диким зверем, проклятьем этих лесов, и если встречу тебя. Юан Цань, то сожру без малейшего сожаления...

Голос умолк, и некоторое время до Юан Цаня доносилось лишь тяжелое дыхание. Потом голос зазвучал вновь, но слова были уже менее разборчивыми:

— Пожалуй, мне будет легче, когда ничего человеческого не останется во мне, однако этого окончательного перерождения я боюсь больше всего. Быть диким зверем и не помнить ничего о прошлом — это ужасно. Но, увы, это моя судьба, и мне не спастись...

Опять голос умолк, и долго было тихо. Юан Цань и его люди стояли затаив дыхание, потрясенные невероятным рассказом. Но голос послышался снова:

— Прежде чем покинуть мир людей навсегда, я хочу обратиться и к тебе с просьбой.

— Только скажи, —отозвался Юан Цань, - всё будет сделано.

— Моя просьба такова. В прежние дни я мечтал стать великим поэтом, но не успел ничего сделать, когда со мной случилось это несчастье. Из бесчисленных стихотворений, которые я написал, ни одно, боюсь, не сохранилось. Нет сомненья, они исчезли, как дым под порывом ветра. Единственное, что осталось от моих трудов, это с десяток стихотворений, которые я запомнил наизусть. Запиши их, молю, и позаботься, чтобы они не ушли вслед за автором в забытье.

Но не думай, друг мой, что этими остатками моих творений я хочу создать себе славу великого поэта! Нет, просто мне невыносима мысль, что я покину этот мир, не оставив хотя бы несколько из тех стихотворений, которые стоили мне карьеры, состояния и, наконец, даже разума.

Юан Цань приказал одному из своих людей взять кисть и записать слова существа в чаще. Довольно отчетливо голос Ли Чена продекламировал около тридцати стихотворений, все были изящные и пропитаны самыми высокими чувствами. Однако Юан Цань, слушая их, осознал, печальную правду: его друг никогда бы не прославился в литературе, сколь долго бы ни жил. Ибо хотя Ли Чен и был поэтом искусным, ему явно не хватало искры гения, без которой поэзия мертва.

Когда Ли Чен закончил читать свои стихи, он помолчал немного, а потом заговорил с большим волнением:

— Это абсурдно, и все же бывает, что по ночам я буквально, вижу собрание своих стихотворений в прекрасном переплете, лежащее на столе у какого-нибудь ученого в столице. Он почтительно берет книгу в руки и начинает читать... Как глупо! Смейся, смейся! Смейся над несчастным дураком, который хотел стать поэтом, а стал тигром!

Но Юан Цаню было не до смеха. Он помнил, как и в прошлом Ли Чен, замечтавшись на мгновение, потом зло издевался над собой. Сейчас же слушать Ли Чена было особенно тяжело.

Тем временем меркнущий свет луны, роса на траве и прохладный ветерок возвестили о приближении рассвета. Люди Юан Цаня, давно оправившись от испуга, стали вслух выражать свои чувства:

- Ах какая трагичная судьба, —шептали они. —При всех его знаниях и одаренности — такой конец...

А голос Ли Чена продолжал:

— Ранее я сказал тебе, что причина моего ужасного превращения мне неизвестна. Так и было — вначале. Но в последний год, мне кажется, я начал кое о чем догадываться.

Ты знаешь, что, еще будучи человеком, я удалился в свой родной город и жил там, сторонясь людей. Все считали мое поведение надменным и высокомерным, не зная, что в большой мере это происходило от робости. Не стану утверждать, что я, заметный человек в городе, был полностью лишен гордыни. Но то была робкая гордыня — гордыня труса. Хотя я решил быть поэтом, учиться у мастера или общаться с собратьями по кисти я не хотел — ибо в душе боялся, что если смешаюсь с толпой, то бриллиант гениальности во мне проявится стекляшкой.

В то же время я надеялся и наполовину верил, что бриллиант настоящий, и брезговал общаться с вульгарными людьми, чья жизнь не посвящена литературе. Таким образом я отрезал себя от внешнего мира и жил в изоляции со своей семьей. Все больше и больше я презирал простых людей, а денежные затруднения только усиливали мою неприязнь к тем, кто думает о благах земных. И постоянно рос во мне страх —я боялся осознать, что гениальным поэтом не буду никогда, гордыня и робость, робость и гордыня, я буквально разрывался меж ними и наконец перестал понимать, каков я в действительности.

Теперь я думаю, что моя гордыня была диким зверем, которого я должен был держать в узде и не смог. Этот дикий зверь и помешал мне стать великим поэтом. Я понимаю, что многие другие, менее талантливые, чем я, добились бы поэтической славы, прилежно изучив достижения прославленных поэтов. Да, гордыня моя сделала жизнь пыткой для моей семьи и меня самого! И гордыня превратила меня в дикого зверя по облику, а не только по духу, каким я был прежде.

Сейчас, увы, времени для покаяния уже нет. Мои дни в мире людей кончились, и последние остатки человечности скоро покинут меня. Полный крах! Часто по ночам я стою где-нибудь на скале и оглашаю рычанием долину. Неужели никто из тех, кому слышен мой рык, не поймет моих страданий? Маленькие зверьки при звуке моего голоса вжимаются в землю... А мне больно. Как и раньше, когда я был человеком...

Почти совсем рассвело. Издалека донесся жалобный зов охотничьего рога.

— Пора нам расставаться, —сказал Ли Чен. —Близится час, когда я стану тигром душою, а не только телом. Но вначале еще одна просьба. Когда вернешься на север, отправься, молю тебя, к моей семье в Куолюе. Ничего не говори о нашей встрече, лучше скажи, что, путешествуя, услышал о моей смерти. И если они бедствуют, приюти, умоляю тебя.

Когда последнее слово Ли Чена отзвучало, из чащи послышался стон. Глубоко тронутый, Юан Цань ответил, что сделает всё, о чем просит его друг. Тогда голос Ли Чена опять стал резким и надменным:

— Ты думаешь, конечно, что эту вторую просьбу я должен был высказать прежде первой. Ты прав. Именно потому, что я был таким человеком, которого больше интересует, восхваляют ли люди его слабые стихи, нежели сыты ли его жена и дети, я и стал диким зверем. Кстати, могу я посоветовать, чтобы обратно ты ехал другой дорогой? К тому времени я, возможно, уже не в состоянии буду узнавать старых друзей, а мне отвратительна мысль о том, что я могу разорвать тебя на куски и съесть. И ежели у тебя есть какое-то желание возобновить наше знакомство, то, прошу тебя, остановись, когда достигнешь того холма, и посмотри назад. Ты увидишь меня в последний раз, и это желание навсегда исчезнет.

— Прощай, друг мой. —Юан Цань поклонился в сторону чащи. С печальным лицом он сел на коня и отъехал, сопровождаемый своими людьми. Из чащи слышались прерывистые всхлипывания.

Когда они поднялись на вершину холма. Юан Цань оглянулся. Вдруг на дорогу выпрыгнул огромный тигр. Несколько мгновений он простоял неподвижно, потом поднял голову к бледной, уже едва видной луне и трижды прорычал. Когда последнее эхо отзвучало в долине, тигр опустил голову и скрылся в лесу.