Тютрюмов И.М. Гражданское право. Юрьев: Тип. К. Матиссена, 1922.

Будучи основным элементом развивающегося общества на каждом этапе его развития, человек, выступающий в сфере социального взаимодействия единственным разумным представителем среди всего живого на планете, является поэтому также и незаменимым механизмом любого процесса.

Как минимум уже отсюда следует сформировать следующий вывод относительно обязательности обеспечения интересов современной развивающейся человеческой личности. Тем не менее, простой констатации обеспечения всех необходимых интересов недостаточно, поскольку, во-первых, далеко не всегда из создания самих условий следует возможность их действенной реализации, а во-вторых, наделением какими-либо привилегиями одного важно не нарушить сферу ожиданий другого.

Описанные процессы требуют как детальной проработки перед непосредственной реализацией, так и высокого уровня юридической техники, в противном случае реальная цель не будет достигнута. Что касается реальной цели, то она по нашему мнению заключается в следующем.

В современных правопорядках, позиционирующих себя развитыми и культурными, принципы определенности и прочности права являются конститутивными вне зависимости от отраслевой принадлежности, что свидетельствует также об их общеправовом характере. Соответствие национального законодательства указанным принципам формирует еще лишь формальные условия для независимого юридического положения личности в обществе [8, с. 97]. Далее необходимо охарактеризовать такое положение материальным содержанием, которое может качественно изменяться в зависимости от количества и объема прав личности, провозглашаемых подлежащими безусловной правовой защите.

Из опыта исторического развития государственности и общества в целом мы наблюдаем как человеческая личность изначально бесповоротно признается субъектом права, в результате чего последовательным выглядит и следующий шаг относительно возможности принадлежности ей субъективных прав, что окончательно сводит на нет трансперсоналистские теории Л. Дюги и М. Шварца [3, с. 105 – 107]. Соответствующие тенденции уже в том своем виде позволяют свидетельствовать о расширении сферы самостоятельности личности, но этого еще недостаточно, чтобы считать последнюю некоторой юридической самоцелью. Поскольку объем интересов личности увеличивался пропорционально уровню ее культурного развития, видится логичным заключить, что человек был самостоятельным творцом признания его прав наивысшей ценностью[1].

Основополагающим последствием описанных ранее тенденций становится то, что государство, следуя по пути охраны человеческой личности во всей совокупности ее индивидуальных интересов и особенностей, признало естественные права человека (прирожденные, jura connata) неотъемлемыми, вследствие чего также подлежащими безусловной правовой защите с его стороны [1, с. 34 – 38; 2, с. 324 – 326]. Поскольку как имущественные, так и неимущественные права человека тем или иным образом производны от его естественно-правовых прав, становится очевидным, что современное государство, соответствующее ранее указанным обязательным признакам, признает на своей территории всестороннюю защиту интересов и особенностей личности, формирующихся далее, посредством облечения в юридическую форму, в субъективные права.

Определившись с объемом прав человеческой личности в современном развитом культурном государстве, которым мыслится, в частности, Российская Федерация, необходимо установить может ли правопорядок, не нарушая общеправовых принципов законности и справедливости, поступиться с некоторыми из указанных прав в угоду интересов публичного порядка или в целях достижения иного социально значимого результата, а также каковы пределы подобной интервенции.

Поскольку предметом настоящего исследования выступает очерчивание пределов государственного вмешательства в частные дела, прежде чем перейти к его основной части, необходимо определить, что включает себя категория «частное дело».

Как дореволюционная [9, с. 126], так и современная [5, с. 64; 7, с. 89 – 95] отечественные цивилистические доктрины, за некоторыми взаимными исключениями, стоят на том, что под понятие «частное дело» попадает все приватное: от личных неимущественных прав до вещных и имущественных прав, а также прав ожидания правомерных выгод [7, с. 96].

Тем самым, отрасль гражданского права в целом (res privata) служит основным инструментом охраны самой приватности лиц, участвующих в гражданском обороте, то есть включает в себя имущественные и неимущественные права последних, а также законные интересы. Логично предположить, что из указанного вытекает недопустимость даже непроизвольного вмешательства государства в пределы очерченной частной сферы гражданина. Между тем, в рамках дальнейшего исследования основным образом будут подвержены анализу лишь имущественная часть прав и интересов лица, вследствие ее меньшей чувствительности в сравнении с неимущественной, а потому более широкой возможностью интервенции со стороны государства.

Касательно дискреции допустимости вмешательства следует изначально оговориться, что указанный процесс носит монополистический характер, пресекая любые возможные незаконные действия граждан и юридических лиц, в частности, посредством установления их ответственности за вторжение в чужие имущественные отношения[2].

Приведенный вывод выступает следствием того, что действия, направленные на вмешательство в чью-либо частную сферу, могут быть совершены исключительно государством. Поскольку даже такая прогрессивная организация политической власти, как государство, с позиции персонализма в большинстве случаев не имеет политико-правовых оснований на подобное вмешательство, впору констатировать объективную невозможность какой-либо интервенции со стороны других субъектов гражданского оборота.

Прочной доктринальной основой представленного вывода, заключающегося в исключительной возможности вмешательства государства в частные дела граждан, выступает теоретическая концепция юридического интереса Р. Иеринга, согласно которой цель государства состоит в обеспечении принудительности права, что способствует реализации интересов тех, на кого соответствующее регулирование направлено [4, с. 54]. Вследствие чего, методом простого силлогизма удается определить, что цель государственного вмешательства, установление которого возможно лишь позитивным способом, соответствует цели права. Проблема обнаруживается в той части, когда становится очевидным, что установление патерналистских начал тех или иных правоотношений имеет и естественно-правовые корни.

В свою очередь, определение круга субъектов, чье вмешательство может быть допустимо в отдельных исключительных случаях, служит отправной точкой в процессе очерчивания самих пределов. Важность и юридическая неизбежность установления желаемых пределов вмешательства государства в частные дела является одной из важнейших задач юридической науки в тесном взаимодействии с другими социальными гуманитарными областями знаний. Опыт исторического развития общества показывает какие последствия могут ожидать то или иное объединение людей на одной территории в отсутствие точно сформулированных исследуемых пределов вмешательства [6, с. 23 – 25].

Нам представляется последовательным продемонстрировать допустимые пределы государственного вмешательства в частные дела граждан сквозь призму учения Д. Юма, опровергающего правовой позитивизм, в непосредственной взаимосвязи с теорией юридического интереса Р. Иеринга.

Шотландский философ полагает, что законы морали и права строятся в обществе на основании законов природы, которые не нарушаемы. Что касается законов морали и права, то они, восходя от сущего, могут отклониться от должного вследствие преобладания в обществе какого-либо триггера (власти имущих, политической элиты, экономической формации, уровня культурного развития цивилизации) [10, с. 189]. Тем не менее, вне зависимости от перечисленных факторов, в истоках издаваемых в государстве законов должно находиться «твердое ядро», именуемое ранее естественным правом. В нынешних условиях под «твердым ядром» понимается нечто более развернутое, чем естественное право, под ним имеют в виду и позитивное право, и результаты правоприменительной практики, но только в том, случае, если указанные источники права служат тем идеям, которым придерживался, в частности, Д. Юм.

Из изложенного нами вытекает, что широта сферы субъективных прав гражданина, относительно которых наблюдается конституционно-правовая допустимость вмешательства в них со стороны государства, ограничена при этом абсолютной невозможностью нарушения естественных прав соответствующего субъекта права.

Соответствующие идеи имеют законодательное преломление, о чем свидетельствуют конститутивные положения Гражданского кодекса Российской Федерации, а также конституционно-правовая правоприменительная практика.

Так, уже в пункте 1 статьи 1 Гражданского кодекса Российской Федерации излагаются базовые принципы гражданско-правовых отношений, подавляющее большинство которых складывается в имущественной сфере. Совокупное декларирование принципов неприкосновенности собственности, свободы договора, а также взаимообусловленных между собой принципов недопустимости произвольного вмешательства кого-либо в частные дела и необходимости беспрепятственного осуществления гражданских прав, служат определенным и прочным основанием применительно к определению пределов вмешательства государства в частные дела граждан.

Безусловно, каждый из перечисленных принципов обязан своим существованием положениям Всеобщей декларации прав человека 1948 года и статье 2 Конституции Российской Федерации, декларирующим права и свободы человека высшей ценностью[3].

Что же касается форм нарушения прав человека и гражданина, то само по себе вмешательство со стороны государства может быть обусловлено лишь посредством принятия незаконного нормативно-правового акта, индивидуального административно-правового акта или судебного решения, а также действия (бездействия), в том числе с превышением полномочий [7, с. 96].

Согласно все той же диспозиции пункта 1 статьи 1 Гражданского кодекса Российской Федерации отечественный правопорядок обязан обеспечить восстановление нарушенных прав, в том числе, посредством их судебной защиты.

Конкретизирован перечень способов защиты нарушенных прав граждан в результате произвольного государственного вмешательства в их частные дела диспозициями статей 12, 13, 16, 16.1 Гражданского кодекса Российской Федерации, перечисляющих такие из них, как: признание недействительным акта государственного органа или органа местного самоуправления; неприменение судом акта государственного органа или органа местного самоуправления, противоречащего закону; возмещение убытков, причиненных государственными органами и органами местного самоуправления; компенсация ущерба, причиненного правомерными действиями государственных органов и органов местного самоуправления.

Тем самым, отечественное гражданское законодательство, казалось бы, содержит широкий инструментарий способов защиты нарушенных прав в исследуемой области, а также имеет ту основу, действие которой должно минимизировать указанные нарушения со стороны государства.

Однако, даже оставив за рамками настоящего исследования недостатки регулирования имущественных отношений на охранительной стадии их развития, мы все-таки встречаемся с аналогичным состоянием и на регулятивной стадии. Одним из наиболее ярких примеров описанного состояния является положение, отраженное в статье 243 Гражданского кодекса Российской Федерации, устанавливающее возможность конфискации имущества собственника в пользу государства в предусмотренных законом случаях, что является очевидным поступлением с ранее названным принципом неприкосновенности собственности. Количественное многообразие аналогичных приведенному примеру в гражданском законодательстве любого государства свидетельствует о высокой степени легализованного вмешательства государства в частные дела граждан в соответствующем правопорядке.

Касательно отечественного правопорядка из совокупности причинно-следственных связей в самом общем виде вырисовывается положение, согласно которому допустимо лишь непроизвольное[4] вмешательство, установленное законом в целях достижения социально значимых целей, а также соблюдения публичного порядка. Таким образом, отечественный правопорядок признает рациональным то вмешательство, которое основано на приоритете конституционно-правовой значимости охраняемого интереса, достигая тем самым стабильность гражданского оборота.

В свою очередь, как было показано ранее, частотой попрания одних принципов в целях реализации других невозможно добиться указанной стабильности. Конкуренция принципов права (в данном случае отраслевых) может принести практическую пользу обороту лишь в результате определения мерила, демонстрирующего в каждом конкретном случае наиболее справедливый результат. При этом, действующее отечественное законодательство не обладает подобным средством, о чем может свидетельствовать хотя бы все то же положение о конфискации имущества собственника, из диспозиции и практического применения которого отнюдь не вытекает большая конституционно-правовая значимость, следовательно последнюю определило само государство, исходя исключительно из публичных интересов.

Мы полагаем, что в условиях неограниченного простора для дифференциации степени важности объектов охраны (прежде всего субъективных прав, законных интересов), у государства может сформироваться широкое поле для злоупотреблений, мимикрирования одних целей другими, что недопустимо для такой организации политической власти, которая позиционирует себя соответствующей принципам правового, социального, демократического государства.

Разумеется, в отдельных случаях нам надлежит просто признать исключительный характер вмешательства и не подвергать его подробному правовому анализу ввиду объективной очевидности санкционирования интервенции[5]. Однако указанное все-таки никоим образом не может разрешить проблему, связанную с отсутствием механизма, справедливо определяющего конституционно-значимый приоритет одного интереса над другим (одного принципа над другим).

В сложившейся ситуации необходима разработка теории справедливого определения значимости конституционно-правового интереса на основании создания правового средства (мерила), всесторонне учитывающего каждую переменную, совокупность которых составляет конституционно-правовой статус личности. Видится, что действие названной теории следовало бы распространить не только на имущественные правоотношения, но также и на неимущественные. Соответствующая теория должна быть призвана не допустить злоупотреблений со стороны государства при определении конституционно-правовой значимости каждого отдельно взятого интереса.

Некоторым промежуточным итогом настоящего исследования представляется обозначить желаемое законодательное состояние пределов государственного вмешательства в частные дела граждан. Согласно сделанным ранее выводам, опуская за скобки интервенцию со стороны «частных лиц», следует установить, что произвольное вмешательство со стороны государства полностью недопустимо (вне зависимости от исключительности случая), что касается непроизвольного государственного вмешательства, то таковое допустимо лишь в исключительном случае, квалификация которого зависит от показателя нарушения того или иного интереса человеческой личности относительно его конституционно-правовой значимости.

Библиографический список:

1. Баскин Ю. Я. Проблема свободы в философии права Христиана Томазия // Правоведение. 1999. № 2.

2. Гроций Г. О праве войны и мира. М.: Ладомир, 1994.

3. Дюги Л. Общество, личность и государство (Социальное право, индивидуальные право и преобразование государства). М., 1909.

4. Иеринг Р. Цель в праве. Избранные труды В 2 т. Т. 1. СПб.: Издательство Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2006.

5. Карапетов А.Г. Экономический анализ права. – М.: Статут, 2016.

6. Нерсесянц В.С. История политических и правовых учений. М.: Норма, 2004.

7. Основные положения гражданского права: постатейный комментарий к статьям 1–16.1 Гражданского кодекса Российской Федерации [Электронное издание. Редакция 1.0] / А. В. Асосков, В. В. Байбак, Р. С. Бевзенко [и др.]. Автор комментария – Сарбаш С.В.; отв. ред. А. Г. Карапетов. М.: М-Логос, 2020.

8. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. Петроград: юр. книжный склад «Право», 1917.

9. Тютрюмов И.М. Гражданское право. Юрьев: Тип. К. Матиссена, 1922.

10. Юм Д. Трактат о человеческой природе. М.: Мысль, 1996.

[1] Так, видится очевидным, что зависимость признания прав личности от развития самой личности носит непосредственный характер, о чем свидетельствует опыт исторического развития общества во всей его совокупности.

[2] Пускай у нас не получила какого-либо законодательного закрепления континентально-европейская доктрина недопустимости произвольного вмешательства (интервенции) в чужие договорные отношения «tortious interference with contract», однако она имеет богатый опыт действенного регулирования имущественных отношений. Подобным аналогом в общем виде применительно к отечественному имущественному правовому регулированию выступает принцип относительности обязательства, закрепленный в пункте 1 статьи 308 Гражданского кодекса Российской Федерации.

[3] Обязательному вниманию подлежат также положения главы 2 Конституции Российской Федерации.

[4] Под непроизвольным вмешательством нами в рамках настоящего исследования понимаются действия государственных органов, органов местного самоуправления, соответствующие предписаниям нормативно-правовых актов, иных актов, подлежащие реализации лишь в ситуации их конституционно-правового приоритета над конкурирующими правами. Что касается произвольного вмешательства, то соответствующее состояние достигается либо посредством совершения заведомо незаконных действий, либо хотя и формально законных, но недобросовестных.

[5] Так, сотрудникам медицинского учреждения может не нравится ношение масок или белых халатов, а гражданин, не успевший до одиннадцати часов приобрести алкогольный напиток, окажется в результате сложившейся ситуации неудовлетворившим свой интерес. Между тем, государственное вмешательство в соответствующие интересы граждан правомерно обусловлено как необходимостью соблюдения санитарно-эпидемиологических мер или охраной здоровья гражданина, так и обеспечением общественного порядка в ночное время.