Часть вторая 6 страница

Когда англичане вернулись на полянку, я сменил позицию и убил еще одного из них, шедшего сзади. Этого я подхватил под мышки и оттащил в кусты. Я благодарил Бога за своих буянов и забияк. Они и не догадывались, что я совсем рядом, но помогали мне успешнее, чем если бы заранее получили указания, как себя вести.

– Эй! – Солдат повернулся и, не увидев товарища, шедшего сзади, растерянно спросил: – А где Томпсон?

Прячась в кустах, я вставил в трубку новый дротик и поднес к губам. Набрал побольше воздуха, как показывал Кидд, и дунул. Вылетевший дротик вонзился англичанину в челюсть. Быть может, он успел подумать, что его укусил комар. Через секунду солдат уже был без сознания.

Англичане начали потихоньку догадываться, что происходит. Оставаясь в кустах, я пересчитал солдат. Трое убитых, шестеро живых. Если прежде, чем эти шестеро схватятся за свои мушкеты, я сумею уложить еще двоих… что ж, с остальными я справлюсь. Скрытый клинок мне в этом поможет.

Делало ли это меня ассасином? Ведь сейчас я думал и действовал как ассасин. И потом, разве я не поклялся отомстить тамплиерам за события в Хэзертоне?

«Враг моего врага – мой друг», – вспомнилось мне.

Нет. Я сам по себе. Отвечаю только за себя. Для меня не существует кредо. Я столько лет стремился освободиться от всевозможных правил и условностей, а потому не хотел так легко отказываться от всего, чего достиг.

К этому моменту солдаты начали озираться по сторонам в поисках пропавших товарищей. Время меня поджимало, не позволяя высматривать новую мишень для духовой трубки. Придется расправляться со всеми сразу.

Шестеро против одного. Но моей союзницей была внезапность. Едва выскочив на полянку, я перво-наперво полоснул клинком по веревкам, связывавшим руки Адевале. Он моментально встал, подыскивая себе оружие. Клинок был прикреплен у меня к правой руке, а в левой я держал пистолет. Оказавшись между двумя солдатами, я одновременно нажал курок и взмахнул клинком, после чего скрестил руки. Один англичанин был убит пулей в грудь. Второй рухнул с перерезанным горлом.

Бросив разряженный пистолет, я потянулся к поясу за другим, снова развел руки и повторил маневр. Лезвие клинка косо полоснуло по груди третьего солдата. Четвертому я выстрелил в рот. Удар мечом мне тоже пришлось отражать клинком. Затем передо мной вырос еще один захватчик. У него были оскалены зубы. Дотянуться до третьего пистолета я не мог. Мы обменялись ударами. Солдат оказался проворнее, чем я ожидал. Пока я тратил драгоценные секунды, справляясь с ним, его товарищ смотрел на меня через прицел и уже собирался нажать курок… Я опустился на колено и ударил обладателя меча клинком в бок.

Грязный трюк. Мерзкий трюк.

Солдат взвыл от боли и досады. Даже в этом душераздирающем крике улавливалось оскорбленное чувство достоинства англичанина. Ноги у него подкосились, и он шумно повалился на землю. Бессмысленные взмахи мечом уже не могли остановить моего клинка, который пробил ему подбородок и нёбо.

Грязный, мерзкий трюк. И вдобавок глупый. Следом на земле оказался и я (чего в сражении категорически нельзя допускать), поскольку мне было не вытащить лезвие, застрявшее в челюсти мертвого солдата. Я превратился в удобную мишень. Левой рукой я нашаривал третий пистолет, и, если бы не отсыревший порох, вызвавший осечку мушкета англичанина, я был бы мертв.

Я взглянул на него. Лицо солдата выражало готовность выстрелить. А потом… из его груди высунулось острие меча Адевале.

Я с облегчением выдохнул. Мой квартирмейстер помог мне встать. Я был буквально на волосок от смерти.

– Спасибо, дружище Аде.

Адевале улыбнулся, отмахиваясь от моих благодарностей. С друг друга мы перевели взгляд на умирающего солдата. Тот был на последнем издыхании. Его тело выгнулось дугой, а затем вновь распласталось на земле. Одна рука у него дернулась и застыла. Мы с Адевале пытались понять, что бы это могло значить.

Вскоре все пленники обрели свободу. Очищенный от солдат и рабовладельцев, Тулум вновь перешел в руки туземцев. Мы с Джеймсом стояли на берегу и смотрели в море. Бормоча ругательства, он передал мне подзорную трубу.

– А это кто такой? – спросил я.

По волнам скользила внушительного вида галера, с каждой секундой уходя все дальше от берега. Труба еще позволяла различать людей на палубе, один из которых размахивал руками, отдавая распоряжения.

– Ты про шелудивого старикашку? – вопросом ответил Джеймс. – Это Лауренс Принс, голландский работорговец. Живет на Ямайке как король. Мы за этим прохвостом гоняемся несколько лет. Сегодня он был почти у нас в руках, а мы его упустили!

Кидд смачно выругался. Я понимал его досаду. Работорговец действительно побывал в Тулуме, но успел улизнуть. Правда, эта вылазка окончилась для него провалом. Поди, радуется, что ноги унес.

Вторым ассасином, раздосадованным бегством голландца, был А-Табай. Когда туземец подошел к нам, лицо у него было настолько серьезным, что я невольно прыснул со смеху:

– Ей-богу, вас, ассасинов, веселыми парнями не назовешь. Сплошь угрюмые взгляды и нахмуренный лоб.

Глаза А-Табая обожгли меня.

– У тебя замечательные боевые навыки, капитан Кенуэй.

– Спасибо, приятель. Мой природный талант.

Туземец поджал губы:

– Но в то же время ты груб и высокомерен. Щеголяешь в одеянии, которого не заслужил.

– Так ведь все дозволено, – засмеялся я. – Разве не это ваш девиз?

Думаю, лет А-Табаю было более чем достаточно, но его тело оставалось крепким и гибким. Он и двигался как молодой, однако его лицо казалось вырезанным из дерева, а в черных глазах ощущалась некая тьма, древняя или вообще не имевшая возраста. Под его взглядом мне становилось все неуютнее. В какой-то момент я подумал, что туземец способен без всяких слов, одним лишь жаром своего презрения, вытянуть из меня все жизненные соки.

Так длилось, пока А-Табай не прервал пугающее молчание:

– Я прощаю тебе ошибки, допущенные в Гаване и в других местах, но здесь больше не появляйся.

Сказав это, А-Табай зашагал прочь. Джеймс, тоже собравшийся уходить, сочувственно на меня посмотрел, пробормотав:

– Извини, приятель. Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому.

Я остался на берегу, размышляя над услышанным.

«Проклятые ассасины», – думал я. Они были ничем не лучше остальных. То же самодовольство и уверенность в собственной правоте. Мы такие, мы эдакие. Мне вспомнились проповедники. Те любили околачиваться возле таверн. Едва выйдешь за порог, а они – тут как тут. Начнут обзывать тебя грешником и требовать покаяния. Им хотелось, чтобы человек постоянно жил с ощущением вины.

«Но разве ассасины сожгли отцовскую ферму? – следом подумал я. – Нет, это сделали тамплиеры. Зато ассасины научили тебя пользоваться интуитивным чутьем».

Вздохнув, я решил сгладить острые углы, появившиеся в отношениях с Киддом. Предлагаемый им путь меня не привлекал. Но ведь он предлагал мне этот путь, считая меня подходящим для целей своего ордена. Я чувствовал необходимость прояснить ситуацию.

Кидда я нашел возле клеток с голубями, где прежде встретил туземку. Джеймс стоял, упражняясь со скрытым клинком.

– Веселых дружков ты себе выбрал, – сказал я.

Он нахмурился, но глаза блеснули. Чувствовалось, он рад меня видеть. Однако мне Кидд сказал совсем другое:

– Эдвард, ты заслуживаешь порицания. Ты носишь наши одеяния, словно ты – один из нас. Этим ты позоришь наше дело.

– Какое «ваше дело»?

Легкое движение – и пружина выбросила лезвие клинка. Другое движение – лезвие бесшумно ушло в паз. Джеймс проделал это несколько раз, прежде чем повернуться ко мне:

– Откровенно говоря… мы убиваем людей. Тамплиеров и их сподвижников. Убиваем тех, кому нравится управлять всеми земными империями… Тех, кто утверждает, что делает это во имя мира и порядка.

Да. Такие люди встречались и мне. Они хотели властвовать над жизнью всех и каждого. А я пользовался их гостеприимством.

– Похоже на предсмертные слова Дю Касса, – сказал я.

– Понимаешь? Это ведь слова о власти. О господстве над людьми. О том, чтобы украсть нашу свободу.

Свободой я дорожил. Необычайно дорожил.

– И давно ты стал ассасином? – спросил я Джеймса.

– Пару лет назад. А-Табая я встретил в Спаниш-Тауне[6]. Его окружал… ореол мудрости, что ли. Я ему поверил.

– Так этот клан и все остальное – его идея?

Кидд усмехнулся:

– Вовсе нет. Ассасины и тамплиеры не одно тысячелетие сражаются за судьбы мира. У туземцев Нового Света с давних пор существовали схожие философские воззрения. И когда здесь появились европейцы, наши сообщества… во многом совпали. Культурные традиции, разница в религиях и языках – все это разделяло народы… Но в кредо ассасина есть то, что пересекает любые границы. Восхищение жизнью и свободой.

– Тебе не кажется, что это напоминает философию Нассау?

– Схожесть есть. Но не во всем.

Мы простились. Я знал: судьба еще сведет меня с Киддом.

Июль 1716 г.

Пока пираты Нассау расправлялись с караульными Порто-Гуарико, я вошел в сокровищницу форта. Лязг мечей, треск мушкетных выстрелов, крики раненых и умирающих – все стихло.

Я отряхнул кровь с лезвия, наслаждаясь ошеломлением на лице единственного обитателя сокровищницы.

Им был не кто иной, как губернатор Лауреано Торрес.

Он выглядел таким, каким я его помнил. Очки, водруженные на нос. Аккуратно подстриженная борода и подмигивающие умные глаза. Чувствовалось, потрясение от новой встречи со мной не было долгим. Губернатор быстро пришел в себя.

А за его спиной были деньги. Всё, как и обещал Чарльз Вэйн…

Замысел этого налета возник два дня назад. Я сидел в «Старом Эйвери». Разумеется, в Нассау были и другие таверны. И бордели тоже. Я бы соврал, утверждая, что моя нога никогда туда не ступала. Но вернулся я не куда-нибудь, а в «Старый Эйвери», где подавальщицей служила Энн Бонни. (Никто не умел так соблазнительно склоняться над пивной бочкой, как она.) В этой таверне я провел немало счастливых часов, любуясь ее восхитительной задницей; здесь мы с Эдвардом и Бенджамином тряслись от хохота и пили, забыв о времени. Здесь нам казалось, будто мы недосягаемы для остального мира. Естественно, приплыв из Тулума, я немедленно отправился сюда, подгоняемый сильнейшим приступом жажды.

Вот так. Совсем как в давние бристольские времена: чем паршивее на душе, тем сильнее жажда. Конечно, в тот момент я это не очень понимал и вообще не был склонен предаваться размышлениям, хотя стоило бы. Вместо этого я вливал в себя кружку за кружкой, думая, что утоляю жажду, а на самом деле лишь усугублял ее. Мои мысли крутились вокруг Обсерватории; я думал про то, как она вписывается в мои замыслы разбогатеть и отомстить тамплиерам. В мыслях всплывали Джеймс Кидд и Кэролайн. В тот день я выглядел настолько мрачным и угрюмым, что первым вопросом, который я услышал от пирата Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек, был такой:

– Эй, чего грустишь? Никак влюбился?

Я поднял на него мутные глаза. Драться с ним меня не тянуло; для этого я был слишком пьян, как, впрочем, и для всего остального. И потом, Джек был не один, а с Чарльзом Вэйном. Оба совсем недавно приплыли в Нассау, однако слава о них, как водится, бежала впереди. Про эту пару мы слышали от каждого пирата, которого судьба заносила в Нассау. Чарльз Вэйн был капитаном «Скитальца», а Калико Джек служил у него квартирмейстером. Англичанин по происхождению, Джек вырос на Кубе и внешне был похож на смуглого уроженца этого острова. Он носил одежду из яркоокрашенного индийского ситца (или калико – отсюда и его прозвище), в ушах болтались тяжелые серьги, а головной платок лишь подчеркивал его высокий лоб. Не мне говорить про чужое пьянство, однако Джек не просыхал. Его дыхание всегда было зловонным, а взгляд темных глаз – тяжелым и сонным.

Вэйн отличался от Джека более острым умом и бойким языком, но никак не внешностью. Длинные всклокоченные волосы, такая же борода. Все это придавало ему изможденный вид. Они оба носили кожаную перевязь с несколькими пистолетами и абордажные сабли. От обоих исходило жуткое зловоние, свидетельствующее о многомесячных морских странствиях. К таким не торопишься проникаться доверием. У Калико Джека, помимо беспробудного пьянства, явно были не все дома, а Вэйн вечно находился на взводе: неосторожно сказанное слово могло заставить его схватиться за нож. Да и со своей командой он был скор на расправу.

И тем не менее оба были пиратами. Свойскими парнями.

– Добро пожаловать в Нассау, господа, – сказал я им. – Мы рады всем, кто вносит достойный вклад.

Раз уж мы заговорили о Нассау и, прежде всего, о состоянии, в каком пребывала наша пиратская республика, должен тебе сказать: к хозяйственным делам мы относились как настоящие пираты.

Когда ты в море, порядок на корабле поддерживается не из любви к порядку, а потому, что от этого зависит, уцелеешь ты или отправишься на дно. Опрятный корабль – отнюдь не капитанская прихоть, и это знают все. Зато когда на суше, где твое выживание уже не зависит от быстрых и правильных действий, ты понимаешь: вот это надо бы сделать, но можно и отложить на потом…

Это я к тому, что наша столица превратилась в помойную яму. Некогда грозный форт, Нассау обветшал, его стены покрылись внушительными трещинами. Наши хлипкие домишки просто разваливались. Лавки и склады не могли похвастаться обилием товаров, но были захламлены так, что черт ногу сломит. А что касается наших отхожих мест… Знаю, до сих пор я не очень-то щадил твои уши, обрушивая на них кровавые подробности своей жизни. Но здесь я провожу черту.

Хуже всего было зловоние. Не только из отхожих мест, хотя и они, должен тебе сказать, выразительно «благоухали». Зловоние висело над всем Нассау, и главным его источником были кипы гниющих шкур, брошенных пиратами на берегу. Если только ветер дул с моря… такого и врагу не пожелаешь.

Как помнишь, Чарльз Вэйн и сам распространял крепкий «аромат» немытого тела после месяца, проведенного в море. И тем не менее вряд ли можно упрекать его за произнесенные слова:

– Так это и есть новая Либерталия? У вас воняет совсем как в тех дырах, что я ограбил за последний год.

Одно дело, когда ты сам клянешь свою лачугу, но когда об этом говорит другой – тут уже не до смеха. Тебе вдруг хочется встать на защиту родного гнезда. Однако я и тут промолчал.

– Нас убеждали, что в Нассау каждый ведет себя как пожелает, – усмехнулся Калико Джек.

Меня спасло появление Эдварда Тэтча. Раньше чем я успел ответить, послышался знакомый громогласный рев, который в одинаковой степени мог означать приветствие и боевой клич. Мой друг буквально влетел на террасу, словно «Старый Эйвери» был кораблем, который он готовился взять на абордаж.

Надо сказать, что и Эдвард Тэтч заметно преобразился. К его внушительной гриве черных волос добавилась окладистая черная борода.

В нем всегда жил лицедей. Вот и сейчас Тэтч стоял перед нами, раскинув руки: «Смотрите!» Подмигнув мне, он прошел на середину террасы и без каких-либо усилий взял командование таверной на себя. (Если задуматься, забавная штука получается. Мы были горазды разглагольствовать о том, что у нас тут республика, место неограниченной свободы, однако и в нашей среде существовала своя иерархия. Стоило Черной Бороде появиться в таверне, как все сомнения по поводу того, кто здесь главный, тут же улетучивались.)

Вэйн расплылся в кривой улыбке. Тягостная обстановка, воцарившаяся было на террасе, рассеялась.

– Капитан Тэтч, чтоб мне провалиться на этом месте! А что это за украшение ты вырастил на своей физиономии?

Вэйн потрогал собственную бороду. Тэтч пригладил свою.

– Зачем размахивать черным флагом, когда есть черная борода? – засмеялся Тэтч.

Так родился Черная Борода. Беря на абордаж корабли, он засовывал в бороду, заплетенную в косичку, обрезки зажженного фитиля, наводя ужас на всех, кто его видел. Подобные трюки снискали ему репутацию самого ужасного пирата не только на Багамах и в водах Карибского бассейна, но и во всем мире.

Однако сам Эдвард отнюдь не был жестоким человеком. Но, подобно ассасинам с их плащами и скрытыми клинками, выскальзывающими из рукавов, подобно тамплиерам с их зловещими символами и намеками на могущественные силы, Эдвард Тэтч, а ныне – Черная Борода (это прозвище быстро закрепилось за ним), великолепно понимал важность всего, что заставляет врагов наложить в штаны от страха.

Как оказалось, Чарльз Вэйн и Калико Джек заглянули в таверну не только ради эля и возможности приятно провести время в хорошей компании.

– Тут слух прошел, что гаванский губернатор собирается получить груду золота из близлежащего форта, – сообщил Вэйн, когда мы уже сидели вместе, потягивая эль и попыхивая трубками. – А покамест этого не случилось, золотишко лежит в форте и жаждет, чтобы его забрали.

Слова Вэйна и послужили толчком к нынешней осаде Порто-Гуарико…

Сражение за форт было кровавым, но коротким. Мы приплыли туда на четырех галеонах под черными флагами. Все наши ребята были вооружены до зубов. На подходе мы дали залп по крепости, оповещая о своем прибытии.

Затем мы встали на якорь, спустили шлюпки и понеслись по мелководью к берегу, скаля зубы и оглашая воздух воинственными кличами. Тогда я впервые увидел Черную Бороду во всей красе. Зрелище было устрашающим. Готовясь к сражению, он нарядился во все черное. Фитили, вставленные в бороду, больше походили на змей. Они трещали и чадили, распространяя не менее устрашающий дым.

Большинство испанских солдат, едва завидев нас, предпочли спасаться бегством. Тех, кто бросился нам навстречу, было немного. Храбрые души, готовые сражаться или умереть. «Или» для них превратилось в «и».

В тот день я забрал достаточно жизней защитников форта. К правой руке у меня был прилажен скрытый клинок, давно ставший продолжением моих пальцев. Левой я выхватывал из-за пояса пистолеты. Исчерпав их запас, я взялся за абордажную саблю. Часть моих людей никогда еще не видели, каков я в сражении. Прости меня за признание, но и я тоже устроил для них небольшой спектакль. Я двигался среди испанцев, перерезая глотки одной рукой и посылая пули им в грудь другой. Я одновременно убивал двоих, а то и троих. Мной двигала вовсе не жестокость и не жажда крови. Я ведь не зверь и в подобных сражениях никогда не дичал. Я лишь показывал своим парням умение, сноровку и изящество движений. Искусство убивать.

А потом, когда форт стал нашим, я вошел в помещение, где сидел Лауреано Торрес, покуривая трубку и глядя, как двое телохранителей пересчитывают деньги.

Через мгновение и они отправились на тот свет. Во взгляде губернатора я прочел упрек и презрение. Мой ассасинский плащ успел пообтрепаться и запачкаться, но я и сейчас выглядел в нем довольно впечатляюще. Я шевельнул рукой, убирая клинок. Кровь губернаторских телохранителей перетекла с лезвия на рукав.

– Ну здравствуйте, ваше превосходительство, – произнес я. – Мне говорили, что вы появитесь здесь.

Торрес усмехнулся:

– Мне знакомо твое лицо, пират. Но в прошлую нашу встречу ты назвался чужим именем.

Именем Дункана Уолпола. Иногда я с тоской вспоминал о нем.

В хранилище вошел Адевале. Он посмотрел на мертвых солдат, затем на Торреса, и его глаза посуровели. Наверное, вспомнил, как его в кандалах волокли на нижнюю палубу губернаторского корабля.

– И что Великий магистр тамплиеров делает в такой дали от своего castillo ? – продолжал я.

– Я предпочту не отвечать на этот вопрос, – презрительно глянув на меня, сказал Торрес.

– А я предпочту не обрезать губернаторские губки и не заставлять вас их съедать, – весело произнес я.

Мой трюк подействовал. Губернатор выпучил глаза, однако спеси у него поубавилось.

– После того как Мудрец сбежал из Гаваны, мы предложили крупное вознаграждение за его поимку. Сегодня некто известил нас, что Мудрец обнаружен. Золото предназначалось для выкупа.

– И кто же его нашел? – спросил я.

Торрес мешкал с ответом. Рука Адевале сжала эфес меча. Пылающие глаза с неприязнью смотрели на тамплиера.

– Работорговец по имени Лауренс Принс, – вздохнув, ответил губернатор. – Он живет в Кингстоне.

Я кивнул:

– Прекрасная история, Торрес. Нам она нравится. И мы хотим помочь вам ее завершить. Но уже по-своему, используя вас и ваше золото.

Торрес прекрасно знал, что вынужден подчиниться. Другого выбора у него не было. А наш путь теперь лежал в Кингстон.

Уже через несколько дней мы с Адевале жарились на кингстонском солнце. Губернатор направлялся на встречу с Принсом, а мы шли за ним по пятам.

Мы выяснили, что у Принса в Кингстоне есть сахарная плантация. Мудрец работал на него, но, когда в воздухе запахло золотым кушем, плантатор решил его продать.

Перед нами встал вопрос: как быть? Атаковать плантацию? Нет. Там многочисленная охрана. Вдобавок мы рисковали спугнуть Мудреца, если он в данный момент был именно там.

Вот тут-то нам и пригодился Торрес. Он должен был встретиться с Принсом, отдать ему половину золота и сказать, что вторую тот получит, предъявив Мудреца. На этой стадии мы с Адевале умыкнем Робертса, выбьем из него сведения о местонахождении Обсерватории, благодаря чему разбогатеем.

Просто, не правда ли? Что могло пойти не так в столь тщательно продуманном замысле?

Ответ явился в облике моего старого друга Джеймса Кидда.

Принс встречал Торреса в порту – старый, грузный, обильно потеющий на жарком солнце. Поздоровавшись, они пошли к выходу из гавани, продолжая разговор. Двое телохранителей шагали впереди, и еще двое – сзади.

Мог ли Торрес поднять тревогу? Я этого не исключал. Случись такое, мы бы оказались в меньшинстве. Людей у Принса хватало. Однако Торрес понимал: этот крик может оказаться последним в его жизни, поскольку через мгновение мой скрытый клинок полоснет ему по горлу. И помимо прочего, тогда никто из нас больше не увидит Мудреца.

Теперь про Кидда. Самое забавное, я не сразу его увидел, но как бы почувствовал его присутствие. Я стал озираться по сторонам, как это сделала бы ты, если бы вдруг запахло горелым.

И только потом я заметил его на другом конце причала, слоняющимся среди толпы. Прохожие то и дело загораживали его фигуру, но я его узнал. Потом он повернулся лицом и подтвердил мою догадку. Так и есть: Джеймс Кидд. Конечно же, он явился сюда не ради местных красот и не из желания подышать воздухом Кингстона. Достаточно было взглянуть на его физиономию. Нет, его сюда привели ассасинские дела. Кого же он собрался убить? Принса? Торреса?

Черт бы побрал этого парня! Мы приближались к стене, окаймляющей порт. Оставив Адевале, я бросился вперед, схватил Кидда и поволок в узкий проход между рыбачьими хижинами.

– Эдвард, за каким чертом тебя сюда принесло?

Он извивался всем телом, пытаясь вырваться, но я без труда удерживал его. (Потом, вспоминая эту сцену, я удивлялся, с какой легкостью сумел припечатать его к стене хижины.)

– Я слежу за теми людьми, рассчитывая подобраться к Мудрецу, – сказал я Кидду. – Ты можешь не встревать, пока он не появится?

– Что? Мудрец здесь? – удивленно вскинул брови Кидд.

– Да, приятель. И Принс ведет нас прямиком к нему.

– Ч-черт, – выругался Кидд и досадливо поморщился.

Обнадеживать его я не собирался и потому добавил:

– Я повременю пускать в ход клинок. Но надолго не рассчитывай.

Торрес с Принсом успели уйти вперед, и нам не оставалось ничего другого, как поспешить за ними. Кидд шел впереди, давая мне на ходу урок ассасинского искусства быть невидимым. Я убедился в пользе его навыков. Все сработало как по маслу. Держась неподалеку от тех, за кем мы наблюдали, мы сами оставались вне поля зрения, успевая ловить обрывки разговоров. Торрес стал жаловаться на слишком долгий путь по жаре.

– Принс, я начинаю уставать от нашей прогулки, – говорил он. – К этому времени мы должны бы уже прийти.

Похоже, прогулка окончилась. Вот только куда Принс привел гостя? Явно не к себе на плантацию. Впереди торчал покосившийся деревянный забор с нелепой аркой посредине. Никак кладбище?

– Ну вот и пришли, – ответил Принс. – Мы с вами должны находиться в равных условиях. Согласны? Боюсь, у меня доверия к тамплиерам не больше, чем у вас ко мне.

– Если бы я знал, Принс, что вы настолько капризны и пугливы, я бы принес вам букет цветов, – натянуто пошутил Торрес.

Оглянувшись по сторонам, он вошел в кладбищенскую арку.

Принс засмеялся:

– Даже не знаю, почему я так волнуюсь… Из-за денег, наверное. Сумма внушительная…

Он умолк. Понимающе кивнув, мы с Киддом проскользнули следом. Стараясь ничем себя не выдавать, мы прятались за покосившимися надгробиями, а сами не спускали глаз с середины кладбища, где остановились Торрес, Принс и четверо телохранителей работорговца.

– Пора, – шепнул мне Кидд.

– Нет, – твердо возразил я. – Не раньше, чем увидим Мудреца.

Тамплиер и работорговец занялись тем, ради чего встретились. Торрес достал из поясной сумки туго набитый кошелек и положил на протянутую ладонь Принса. Он покупал жизнь Мудреца не за серебро, а за золото. Не сводя глаз с Торреса, Принс подкинул кошель на ладони, оценивая вес.

– Это лишь часть выкупа, – пояснил Торрес.

Дрогнувший уголок рта был единственным свидетельством, что губернатор не полностью владел собой.

– Остальное получите позже.

Голландец открыл кошелек:

– Знаете, сеньор Торрес, мне претит продавать человека своей расы только из выгоды. Напомните мне еще раз… Чем этот Робертс сумел так досадить вам?

– Это что, незнакомое мне проявление протестантского благочестия? – начал раздражаться Торрес.

– Возможно, как-нибудь в другой раз, – вдруг сказал Принс, бросая золото обратно Торресу.

Тот инстинктивно поймал кошелек.

– В чем дело? – спросил недоумевающий губернатор.

Но Принс уже шагал прочь. Он махнул телохранителям, на ходу бросив Торресу:

– В следующий раз убедитесь, что за вами не следят!

Работорговец повернулся к телохранителям:

– Разберитесь с этим!

Все четверо бросились не к Торресу. Они устремились к нам.

Я прятался за могильной плитой. Выдвинув лезвие клинка, я встретил первого телохранителя, полоснув его снизу в бок. Этого хватило, чтобы он замер. Обежав вокруг надгробия, я чиркнул ему по сонной артерии, пролив первую за день кровь.

Телохранитель сполз на землю. Он был мертв. Я отер с лица его кровь, повернулся и пробил нагрудник второго. Третьего я обманул, прыгнув на надгробие и оттуда угостив его горячей сталью. Хлопнул пистолетный выстрел. Адевале убил четвертого. А Кидд тем временем бросился вдогонку за Принсом. Торрес вертел головой, ошеломленный столь внезапным поворотом событий. Крикнув Адевале, я выбежал с кладбища.

Мы с Киддом неслись по раскаленным улицам.

– Ты упустил свой шанс, Кенуэй, – обернувшись, крикнул он. – Я собираюсь прикончить Принса прямо сейчас.

– Не торопись, Кидд. Мы можем действовать сообща.

– Ты упустил свой шанс.

К этому времени Принс понял, что пошло не так. Четверо его лучших телохранителей валялись убитыми на кладбище (такая вот ирония), а сам он был вынужден улепетывать от ассасина по кингстонским улицам.

Работорговец вряд ли догадывался, что его единственным шансом на спасение был я. Ты могла бы ему посочувствовать. Никто, находясь в здравом уме, не захочет, чтобы их единственной надеждой на спасение оказался Эдвард Кенуэй.

Я догнал Кидда, схватил за талию и швырнул на землю.

(Бог мне свидетель, все, что случилось потом, здесь ни при чем. Но еще тогда меня удивило, до чего же легкое у Кидда тело и какая тонкая у него талия.)

– Кидд, пока я не найду Мудреца, я тебе не позволю убить Принса, – прохрипел я.

– Я целую неделю выслеживал этого борова, изучал все его повадки, – сердито бросил мне Кидд. – И какая удача: вместо одной моей цели мне встречаются сразу две. Но ты отнимаешь у меня обе.

Наши лица были так близко, что я чувствовал на своем жаркие волны его гнева.

– Потерпи – и ты их укокошишь, – пообещал я.

Все еще злясь, он отодвинулся от меня.

– Ладно, – буркнул Кидд. – Но когда мы разыщем Мудреца, ты поможешь мне разделаться с Принсом. Согласен?

Мы пожали друг другу руки, предварительно поплевав на них. Вулкан его гнева извергнулся, но быстро погас. Мы отправились к плантации Принса. Значит, нам все-таки придется туда проникнуть. Как должен чувствовать себя человек, когда его вынуждают брать свои слова обратно?

Мы поднялись на невысокий холм. Оттуда вся плантация была как на ладони. Мы уселись на каменистой площадке. Я смотрел, как трудятся рабы. Мужчины рубили сахарный тростник. Ветер доносил их заунывное пение, в которое постоянно вклинивался хруст срубаемого тростника. Женщины сгибались под тяжестью корзин, доверху набитых стеблями.

Адевале рассказывал мне о жизни на плантации. Собранные стебли пропускали через металлические вальцы. Нередко туда же затягивало чью-то руку. Когда такое случалось, единственным «выходом из затруднительного положения» было отсечение руки несчастного. Адевале рассказывал, как выжатый сок затем кипятили, выпаривая, пока он не превращался в вязкую массу, наподобие птичьего клея. Попав на кожу, этот «клей» вызывал жуткие ожоги и оставлял уродливые шрамы.

– Мои друзья лишались глаз, пальцев и рук, – рассказывал Адевале. – Никто и не думал хвалить рабов за хороший труд. А уж за что-то извиняться перед нами… такое хозяевам и в голову не приходило.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒