|
|||
Часть пятая. ГЛАВА ПЕРВАЯ. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬЧасть пятая
ГЛАВА ПЕРВАЯ В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ
Это носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду еще задолго до того, как она дала знать о своем приближении. Весть о грядущей ггеремене какими‑то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нем по вине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему это случилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и она уже не ггокидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что‑то затевают. – Послушайте‑ка! – сказал как‑то за ужином погонщик. Уидон Скотт прислушался. Из‑за двери доносилось тихое тревожное поскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, как Белый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все еще тут, а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз. – Чует, в чем дело,– сказал погонщик. Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его не соответствовали выражению глаз. – На кой черт мне волк в Калифорнии? – спросил он. – Вот и я то же самое говорю, – ответил Мэтт. – На кой черт вам волк в Калифорнии? Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэтт осуждает его. – Наши собаки с ним не справятся, – продолжал Скотт. – Он их всех перегрызет. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полиция все равно отберет его у меня и разделается с ним по‑своему. – Настоящий бандит, что и говорить! – подтвердил погонщик. Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него. – Нет, это невозможно, – сказал он решительно. – Конечно, невозможно, – согласился Мэтт. – Да вам придется специального человека к нему приставить. Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишине стало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, и обнюхивает дверь. – А все‑таки здорово он к вам привязался, – сказал Мэтт. Хозяин вдруг вскипел: – Да ну вас к черту, Мэтт! Я сам знаю, что делать. – Я не спорю, только… – Что «только»? – оборвал его Скотт. – Только… – тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не стал скрывать, что сердится: – Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можно подумать, что вы так‑таки и не знаете, что делать. Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздо более мягким тоном: – Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том‑то вся и беда… – И, помолчав, добавил: – Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку с собой. – Я с вами совершенно согласен, – ответил Мэтт, но его слова и на этот раз не удовлетворили хозяина. – Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могу понять! – как ни в чем не бывало продолжал Мэтт. – Я и сам этого не понимаю, – ответил Скотт, грустно покачав головой. А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел, как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то и дело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У Белого Клыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял, что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его с собой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь. Этой ночью Белый Клык поднял вой – протяжный волчий вой. Белый Клык выл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так же, как в детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка и увидел только кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра. В хижине только что легли спать. – Он опять перестал есть, – сказал со своей койки Мэтт. Уидон Скотт пробормотал что‑то и заворочался под одеялом. – В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет. Одеяло на другой койке опять пришло в движение. – Да замолчите вы! – крикнул в темноте Скотт. – Заладили одно, как старая баба! – Совершенно справедливо, – ответил погонщик, и у Скотта не было твердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку. На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились. Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал на крыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. К чемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла и меховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя на эти приготовления. Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил, как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, который нес чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел на крыльцо и позвал Белого Клыка в хижину. – Эх ты, бедняга! – ласково сказал он, почесывая ему за ухом и гладя по спине. – Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмешь. Ну, порычи на прощанье, порычи, порычи как следует. Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяина грустный, пытливый взгляд и спрягал голову у него под мышкой. – Гудок! – крикнул Мэтт. С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены. – Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Я выйду через заднюю. Поторапливайтесь! Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, пока Мэтт выйдет из‑за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье, похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягивать воздух, уткнувшись носом в порог. – Берегите его, Мэтт, – говорил Скотт, когда они спускались с холма. – Напишите мне, как ему тут живется. – Обязательно, – ответил погонщик. – Стойте!.. Слышите? Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина. Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, то в жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния. Пароход «Аврора» первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубы его были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне за золотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, – и все они стремились уехать из этой страны, так же как в свое время стремились попасть сюда. Стоя около сходней, Скотт прощался с Мэттом. Погонщик уже хотел сойти на берег, как вдруг глаза его уставились на что‑то в глубине палубы, и он не ответил на рукопожатие Скотта. Тот обернулся: Белый Клык сидел в нескольких шагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина. Мэтт чертыхнулся вполголоса. Скотт смотрел на собаку в полном недоумении. – Вы заперли переднюю дверь? Скоп кивнул головой и спросил: – А вы заднюю? – Конечно, запер! – горячо ответил Мэтт. Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть в сторонке, не пытаясь подойти к ним. – Придется увести его с собой. Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся в сторону. Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногами пассажиров. Увертываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе и не давался Мэтту. Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошел к нему. – Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает! – обиженно пробормотал погонщик. – А вы хоть бы раз покормили с того первого дня! Убейте меня – не знаю, как он догадался, что хозяин – вы. Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежие порезы на его морде и глубокую рану между глазами. Мэтт провел рукой ему по брюху. – А про окно‑то мы с вами забыли! Глядите, все брюхо изрезано. Должно быть, разбил стекло и выскочил. Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что‑то. «Аврора» дала последний гудок. Провожающие юропливо сходили на берег. Мэтт снял платок с шеи и хотел взять Белого Клыка на привязь. Скотт схватил его за руку. – Прощайте, Мэтт! Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придется писать мне про волка… Я… я… – Что? – вскрикнул погонщик. – Неужели вы… – Вот именно. Спрячьте свой платок. Я вам сам про него напишу. Мэтт задержался на сходнях. – Он не перенесет климата! Вам придется стричь его в жару! Сходни втащили на палубу, и «Аврора» отвалила от берега. Уидон Скотт помахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом С ним. – Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, – сказал он, глядя на доверчиво прильнувшего к его ногам Белого Клыка и почесывая ему за ушами.
|
|||
|