Текст № 1. Граната

11 класс. Домашняя работа по литературе.

Дата: 7 мая 2020

Прочитайте 2 текста. Определите и сформулируйте проблему в прочитанных текстах

Текст № 1. Граната

Саня оглянулся. Домешек стоял сзади. Вид его испугал Саню. Вернее, он не увидел самого Домешена. Он увидел длинный белый, как у грача, нос и огромные белки, которые, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Домешек протянул Сане руку:

– Вот...

– Что это?– спросил Саня.

– Чека... от гранаты.

Саня ничего не понимал, не понимали и Щербак с ефрейтором. Но всем вдруг стало страшно.

– Я проверял в сумках гранаты и не знаю как... вытащил чеку. – Домешек хотел улыбнуться, но вместо улыбки лицо его задрожало и сморщилось.

У Малешкина обмякли ноги, и все вокруг стало нереально маленьким и серым.

– Граната без чеки в сумке?– спросил ефрейтор.

Домешек кивнул и, схватившись за голову, сел прямо в снег.

– Почему же она не взорвалась?– вслух подумал Саня.

– Наверное, трубку взрывателя прижало. А то б она рванула.– И Бянкин

зябко поежился.

– Что же теперь делать-то?

Малешкина сковал ужас. Его самоходка, родной дом, превратилась в

огромную глыбу взрывчатки. Малейший толчок– капсуль-детонатор срабатывает,

и... Саня закрыл глаза и увидел огромный взрыв, а на месте машины– черную

яму. Он невольно попятился.

Все поняли и молчали. И в этом молчании младший лейтенант

Малешкин почувствовал, что теперь все зависит от него. Он командир, он за

все в ответе. Саня закрыл ладонью глаза, стиснул зубы.

– Сержант Домешек, вы сейчас пойдете в машину и достанете ту гранату.

Понятно?

Домешек скорее удивленно, чем испуганно посмотрел на командира, словно

спрашивая: "Ты что, шутишь, лейтенант?"– и наконец понял, что

это не шутка, а приказ.

Он поднялся, опустил руки и тихо по складам проговорил:

– Есть достать гранату.

С минуту он стоял, повесив руки и опустив голову, потом поднял ее,

горько усмехнулся и пошел к машине. Когда он уже занес ногу на гусеницу,

Малешкина обожгла мысль: если Домешек погибнет, ему тоже не жить. "Так

зачем же и ему? Уж лучше один я". И Саня тихо позвал:

– Мишка.

Домешек через плечо посмотрел на командира.

– Вернись.

– Зачем?

– Назад!– грубо оборвал его Саня.

Домешек пожал плечами и вернулся.

– Я сам... Понимаешь, я сам.– Саня отвернулся от наводчика, посмотрел

на корявую сосну с перебитой макушкой.– В какой сумке она?

– С левой стороны.

Саня стащил фуфайку, бросил ее на снег, потом снял шапку и тоже

швырнул, подошел к машине, вскочил на нее и взглянул в открытый люк. Оттуда

на него дохнуло холодом. Он оглянулся на ребят, хотел улыбнуться, помахать

им рукой, сказать что-нибудь доброе, но улыбки не получилось, рука не

поднялась, и сказал он то, что надо было сказать:

– Отойдите от машины подальше. А то взорвется, и вам будет хана.–

Последних слов Саня не хотел произносить, они сами неожиданно соскочили с

его губ, и Малешкнн почувствовал, что он немеет от страха. – Господи,

помоги!– прошептал гвардии младший лейтенант Малешкин и спустил ноги в люк,

как в могилу.

Саня не помнил, как он разыскал гранату, как осторожно и цепко ухватил

ее за взрыватель и вынул из сумки.

Когда Саня вылез из машины и вытер с лица пот, который был холоднее

родниковой воды, он опять увидел мир, огромный и прекрасный, хотя над лесом

висело сырое, тяжелое декабрьское небо. Саня поднял вверх гранату и

закричал:

– Ребята! Вот она! (По В. Курочкину)

В. А. Курочкин, русский советский писатель, сценарист и драматург, журналист, яркий представитель «лейтенантской прозы». Участник Великой Отечественной войны. Гвардии лейтенант.

Допрос

За столом у керосиновой лампы сидел маленький плотный старший лейтенант с круглым бледным лицом, красивыми, словно нарисованными, бровями и глазами немного навыкате. На плечи у него была зябко наброшена до ворота забрызганная грязью шинель. На второй табуретке напротив лежала фуражка, тоже забрызганная грязью.

– Разрешите войти? – спросил Синцов.

Синцов молча посмотрел на него, снял с табуретки его фуражку, переложил ее на стол и сел.

– Встать! – закричал старший лейтенант.

Синцов сидел и молча продолжал смотреть на него.

– Встать! – снова закричал старший лейтенант.

Синцов продолжал сидеть.

Старший лейтенант схватился рукой за кобуру с пистолетом.

– Не пугайте – пуганый, – не шевельнувшись, сказал Синцов. – Я политрук, по званию вам равен, а стоять мне тяжело. Вот я и сел. Тем более что вы тоже сидите.

– Где ваши документы?

– Нет у меня документов.

– А пока нет документов, вы для меня не политрук! Встать!

Так начался их не предвещавший ничего хорошего разговор. Они долго смотрели друг на друга, и, кажется, старший лейтенант понял, что может хоть стрелять в этого человека, но заставить его встать не в силах.

– Я тут встретил своего комиссара, – наконец первым, отведя глаза, небрежно, словно о подчиненном, сказал старший лейтенант. – Но, в противоположность ему, я Фома неверующий. Повторите мне свои басни!

Это было так неожиданно, что Синцов даже не сразу понял.

– Хорошо, я повторю вам свои басни, – после долгой паузы, с тихим бешенством сказал он.

Он вовремя вспомнил, что как бы там ни было, а они оба военнослужащие, и он вышел в расположение части, находящейся под командой именно этого старшего лейтенанта, и хотя он рассказал уже все комиссару части, но и ее командир вправе потребовать, чтобы ему повторили это. И, сделав над собой усилие, Синцов добросовестно повторил все от начала до конца.

Синцов говорил, а старший лейтенант сидел и не верил. Он был молод, недобр и растерян. И, как это бывает со слабыми и самолюбивыми людьми, злобное нежелание верить другим рождалось у него от мучившего его стыдного чувства собственной растерянности. Он сам просился на фронт, но, попав в эту страшную кашу под Москвой, в первый же день под бомбежкой в открытом поле испытал такое чувство ужаса, от которого не мог отделаться уже трое суток. Он изо всех сил старался по-прежнему держаться так, как его обязывала надетая на него военная форма, и, пряча собственный страх, цыкал и упрекал в трусости своих подчиненных. Но себя самого он не мог обмануть. И сейчас, сидя перед Синцовым, он в глубине души чувствовал, что никогда бы не выдержал всего того, о чем рассказывал ему этот человек: не вынес бы трех месяцев окружения, не шел бы до последнего часа в комиссарской форме, не побежал бы, раненный, под выстрелами из плена. И, зная, что не сделал бы этого сам, из чувства самозащиты не хотел верить, что на это способны другие.

Старший лейтенант слушал Синцова и не верил, не потому, что Синцову нельзя было поверить, а потому, что, наоборот, ему очень хотелось убедить себя, что этот сидящий перед ним человек лжет, больше того – что это, может быть, немецкий диверсант и этот диверсант будет задержан не кем-нибудь другим, а именно им, старшим лейтенантом Крутиковым, всего три дня как попавшим на фронт, но уже умеющим разбираться в обстановке лучше некоторых других, побывавших и на фронте и в госпиталях. Он уже не раз за эти дни, одолеваемый внутренней дрожью, ежился под добродушным, но все понимающим взглядом своего комиссара и был рад случаю взять над ним верх хотя бы здесь, вот сейчас, своей проницательностью, строгостью, тем беспощадным служебным рвением, на которое особенно щедры люди такого сорта в минуты, когда они не обременены страхом за свою собственную жизнь. (По К. Симонову)

К. С. Симонов, русский советский прозаик, поэт, драматург и киносценарист. Общественный деятель, журналист, военный корреспондент. Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской и шести Сталинских премий. Участник боёв на Халхин-Голе и Великой Отечественной войны 1941-1945 годов