Андрей Николаевич Воронин. Над законом. Инструктор – 4. Аннотация. Андрей ВОРОНИН. ИНСТРУКТОР: НАД ЗАКОНОМ

Андрей Николаевич Воронин

Над законом

Инструктор – 4

«Андрей Воронин. Инструктор: Над законом»: Харвест; Мн.; 2001

ISBN 985‑13‑0571‑5

Аннотация

Его профессия – инструктор спецназа ГРУ. Его ученики – элита спецслужб России. Когда закон бессилен, инструктор вершит правосудие вне закона. Он – Ас своего дела… Непревзойденный Илларион Забродов на страницах нового супербоевика А. Воронина «Инструктор: над законом».

Андрей ВОРОНИН

ИНСТРУКТОР: НАД ЗАКОНОМ

Глава 1

Подвиги бывают разные. Кто его знает, о чем думает человек перед тем, как броситься с последней гранатой под вражеский танк, – возможно, вообще ни о чем, а может быть, его в такой момент занимает исключительно желание причинить как можно больше увечий противнику, который его по‑настоящему обозлил… Гораздо более трудными, хотя и совершенно незамеченными широкой общественностью, как правило, оказываются подвиги, совершаемые изо дня в день, сопряженные с постоянным и противоестественным насилием не над каким‑то противником, а над самим собой – привычным, бесконечно родным и втайне горячо любимым. Это тебе не танк и не амбразура какая‑нибудь… Масштаб, конечно, не тот. Помельче масштаб, что ни говори, хотя суть зачастую одна: победа разума над хнычущей протоплазмой…

Анатолий Андреевич поскользнулся на подмерзшей за ночь луже, что заставило его на некоторое время отвлечься от возвышенных мыслей и обратить внимание на дорогу, стеклянно поблескивавшую в сереньком утреннем свете. Дорога была истинно грязная и ухабистая, никогда в жизни не видевшая не то что иностранных инвесторов, но, похоже, даже и русскоязычных портфеленосцев, ведающих распределением бюджетных средств. В середине марта она представляла собой своего рода капкан для пешехода, не говоря уже о бегуне. Только полный идиот мог в это время бегать здесь трусцой, полагая при этом, что действует на благо своему здоровью.

Анатолий Андреевич, хотя и был в меру самокритичен, полным идиотом себя все‑таки не считал. Тем не менее, совершив сложный пируэт на гладком и скользком льду и кое‑как удержав равновесие, он продолжал пробежку, глубоко дыша носом и с растущим раздражением ощущая, как при каждом шаге студенисто подпрыгивает кокетливо прикрытый яркой спортивной курточкой округлый дирижабль живота.

Он выглядел комично и прекрасно понимал это.

Чего же проще! Если вам нужен комический персонаж, возьмите пятидесятилетнего мужчину среднего роста, с лысиной в полголовы, вес которого давно перевалил за сто двадцать килограммов, нарядите его в бирюзовый с отливом спортивный костюм и отправьте бегать трусцой – успех обеспечен!

Анатолий Андреевич упрямо вздернул подбородок и немного увеличил темп. Он бросил курить год назад, и с тех пор ему приходилось регулярно обновлять свой гардероб – слава богу, доходы, хоть и невеликие, позволяли все же удовлетворять ставший вдруг совершенно волчьим аппетит и менять костюмы на более просторные прежде чем они начинали трещать по швам. Два месяца назад он начал бегать трусцой и на удивление быстро втянулся, хотя маршруты все еще выбирал такие, где встретить прохожего можно было разве что случайно.

Таких маршрутов у него было несколько, но этот считался излюбленным – люди здесь появлялись лишь дважды в сутки: во время пересменок на опытно‑механическом заводе, и было их совсем немного, потому что в переулок выходила не главная проходная, а узкая железная калитка с турникетом, от которой до ближайшей трамвайной остановки было километра полтора. Справа вдоль переулка тянулась серая бетонная стена, заплетенная поверху ржавой колючей проволокой – такая унылая, что даже у неугомонных подростков не поднялась рука чем‑нибудь этаким ее расписать, – а слева расстилался безбрежный, покрытый черным ноздреватым снегом плоский, как сковорода, пустырь, густо утыканный уже начавшими крошиться бетонными сваями. Судя по всему, кто‑то из бывших начальников намеревался выстроить на этом месте нечто сугубо индустриальное, да руки у него так и не дошли – не то помер, болезный, не то спихнули его не в меру ретивые подчиненные… Каждый день сугробы оседали, разъедаемые лучами весеннего солнца, и из‑под них уже показались угольно‑черные корявые стебли перезимовавшего бурьяна, который, в отличие от свай, крошиться и не думал. На одной из свай – той, что повыше, – сидела упитанная серая ворона. При виде пробегавшего Анатолия Андреевича она забеспокоилась и презрительно каркнула ему вслед.

Впереди уже замаячила выкрашенная в ядовитый синий цвет дощатая будка, в которой сидел карауливший проходную вохровец. Анатолий Андреевич всегда поворачивал, не добегая до будки метров двадцати, – там как раз торчал одинокий фонарный столб, служивший ему ориентиром в его забегах. Эта деталь ландшафта была серединой нелегкого маршрута и потому неизменно приковывала к себе внимание Анатолия Андреевича – в ней заключалось обещание того, что никакая мука не бывает бесконечной.

На этот раз со столбом что‑то было не так. Приглядевшись, Анатолий Андреевич понял, что у подножия столба кто‑то есть: какой‑то гуманоид, плохо различимый на таком расстоянии, сидел в обледеневшем за ночь сугробе, обнимая столб обеими руками, словно любимую женщину. Анатолий Андреевич брезгливо поморщился: перед ним, несомненно, был пьяный, который, чего доброго, мог начать высказывать свои неуместные комментарии. Проще всего было бы развернуться прямо сейчас, но такое сокращение маршрута, хоть и малое, оставило бы на душе неприятный осадок, который испортил бы настроение Анатолию Андреевичу на весь день; с другой стороны, воспитанное семьей и школой человеколюбие немедленно принялось бубнить и нашептывать Анатолию Андреевичу о том, что он должен подойти к сидевшему. Откуда же здесь пьяный в такое время?

Завод работает в две смены. Вечерняя закончилась в час ночи, дневная начнется только в восемь.

Случайный прохожий? Это, конечно, возможно, тем более если речь идет о пьяном. Но что, если этот тип просидел под столбом всю ночь? Так ведь и замерзнуть недолго. Причем замерзнуть не в смысле продрогнуть, а в самом прямом и зловещем смысле.

Рассуждая подобным образом, Анатолий Андреевич продолжал приближаться к точке разворота неизменным утренним аллюром, все еще испытывая противоречивые желания: от христианского стремления помочь ближнему своему до мизантропического «так ему, алкашу, и надо». Вскоре, однако, все эти рассуждения единым духом вылетели из его головы, а сам он застыл на месте, потому что, сократив расстояние между собой и сидящим у столба человеком до минимума, Анатолий Андреевич увидел такое, что делало все его дальнейшие рассуждения попросту бессмысленными.

Человек сидел, подогнув под себя ноги в начищенных до блеска зимних сапогах отечественного производства, обхватив руками шершавый бетон столба и бессильно уронив на грудь седеющую голову. Его пыжиковая шапка откатилась в сторону, карманы тяжелого драпового пальто были вывернуты, а по серому ноздреватому снегу расплылась уже схваченная ночным морозом лужа крови, яркая, как дешевая гуашь. А хорошо бы, чтобы это оказалась гуашь, промелькнула в сознании дикая мысль, столь же странная, как и это ярко‑красное пятно на мартовском снегу.

Впрочем, Анатолий Андреевич очень быстро пришел в себя. Как‑никак, он двадцать лет проработал врачом «скорой помощи» и давно научился отличать кровь от клюквенного морса. Его первоначальная растерянность объяснялась неожиданностью происшедшего: одно дело ехать по вызову, зная, что тебя ждет, и совсем другое – наткнуться на труп во время утренней пробежки. То, что перед ним именно труп, Анатолий Андреевич уже видел с того места, где стоял, но, движимый профессиональным долгом, все же приблизился и пощупал пульс под подбородком сидящего человека. Одного прикосновения было достаточно – кожа незнакомца была ледяной и твердой, как мрамор, и искать у него пульс было все равно, что делать искусственное дыхание березовому полену.

Прежде чем разогнуться, Анатолий Андреевич бегло осмотрел тело и пришел к выводу, что причиной смерти, скорее всего, послужило проникающее колотое ранение в живот. Незнакомца, похоже, просто пырнули ножом – довольно большим и с очень широким лезвием, судя по той дыре, которая осталась после этого в драповом пальто. На плече убитого Анатолий Андреевич заметил крест, образованный двумя широкими кровавыми полосами – похоже, убийца преспокойно вытер лезвие о пальто только что убитого им человека. Толстый доктор разогнулся и немного подышал открытым ртом, прогоняя тошноту. За годы работы в «скорой» он навидался всякого, но убийства неизменно вызывали у него такую реакцию, хотя к виду крови он уже привык, а жертвы дорожных аварий зачастую выглядели куда страшнее, чем те, кого ткнули ножом или даже зарубили топором.

Продышавшись, Анатолий Андреевич тряхнул напоследок головой, окончательно прогоняя волну тошноты, и устремился к синей будке. Ему пришлось довольно долго барабанить в покрытую вздувшейся масляной краской дверь, прежде чем та открылась и на пороге возник заспанный небритый охранник в наброшенном на плечи ватнике и форменной черной ушанке с поднятыми ушами.

– Что вам?..

– Телефон у вас есть? – спросил Анатолий Андреевич, пытаясь отодвинуть его в сторону.

Вохровец даже и не подумал посторониться. Наоборот: довольно грубо отпихнув от себя Анатолия Андреевича, он положил правую руку на кобуру (оказалось, что под ватником и пиджаком на поясе у него висит старомодная длинная кобура из облупившейся коричневой кожи), левой поправил на голове шапку и повторил, повысив голос:

– Что надо? А ну, назад! Не положено!

– Что значит – не положено? – возмутился Анатолий Андреевич. – Вы что, совсем ошалели от служебного рвения? В двадцати метрах от вас лежит труп, а вы спите тут, как сурок, да еще и к телефону не пускаете!

– Какой еще труп? – тоном ниже поинтересовался охранник, пытаясь через голову врача выглянуть на улицу.

– Мертвый труп, – язвительно ответил на это Анатолий Андреевич. – Окоченевший. Не хотите пропускать меня к телефону – звоните сами, только перестаньте, ради бога, тянуть резину.

Охранник оттеснил его от дверей, спустился с крылечка и посмотрел на лежащий поодаль труп.

Лицо его приобрело озабоченное выражение.

– А он точно мертвый? – спросил он с оттенком недоверия в голосе.

– Я врач «скорой», – раздраженно ответил Анатолий Андреевич. – Звоните же, черт бы вас побрал!

Охранник завертел головой, ища машину, не нашел и снова уставился на Анатолия Андреевича.

– Где же ваша «скорая»? – поинтересовался он. – Вы что тут, вообще‑то, делаете?

– Примериваюсь, как бы проникнуть на вверенный вам объект, – снова, не удержавшись, съязвил Анатолий Андреевич. – Перестаньте валять дурака, звоните в милицию!

– Ишь, какой быстрый, – пробурчал охранник, но, тем не менее, отправился звонить, заперев за собой дверь и оставив возмущенного Анатолия Андреевича мерзнуть на улице. Тот хотел было плюнуть и отправиться домой, но рассудил, что милиция наверняка станет его искать, и решил не утруждать стражей порядка. Еще разозлятся и попытаются приплести его к этому убийству. Как и большинство честных граждан, редко сталкивавшихся с милицией вплотную, Анатолий Андреевич питал к ней смутную неприязнь.

Он еще не успел по‑настоящему замерзнуть, когда к проходной, тяжело ныряя в колдобины и с треском кроша по‑весеннему тонкий ледок, подкатил милицейский «уазик». К тому времени, как на месте происшествия показались первые работяги, спешащие к своим токарным, фрезерным и прочим станкам, труп уже увезли, а недовольный охранник, ворча и брезгливо кривя физиономию, перекопал сугроб фанерной дворницкой лопатой, засыпав красное пятно у подножия фонарного столба.

* * *

– Дальше, – сказал полковник Сорокин, закуривая очередную сигарету и наливая в стакан тепловатой воды из графина. Больше всего ему хотелось вылить эту воду за ворот своей рубашки – может быть, это помогло бы ему окончательно проснуться. Глаза упорно слипались, а во рту было сухо – выспаться опять не удалось. Он с отвращением выцедил отдающую хлоркой воду и со стуком поставил стакан на полированную поверхность стола.

– В пьянках замечен не был, но по утрам жадно пьет холодную воду, – тихо сказал его заместитель.

– Чья бы корова мычала, – не остался в долгу Сорокин и сквозь дымовую завесу посмотрел на поднявшегося на дальнем конце стола лейтенанта. Судя по азартному выражению лица этого мальчишки, где‑то опять случилась какая‑нибудь гадость, и бравый лейтенант решил, что настал его звездный час. – Докладывай, Лямин, что там у тебя, – сказал он лейтенанту.

– Убийство, – объявил лейтенант, и Сорокин досадливо крякнул. – Сегодня около шести утра рядом с проходной опытно‑механического завода номер семнадцать дробь двадцать один обнаружен труп мужчины приблизительно пятидесяти лет.

Убит ударом ножа в живот. Смерть наступила предположительно между часом и двумя ночи – то есть как раз после окончания второй смены. Убитый опознан как начальник смены седьмого цеха Александр Сивцов…

– Кто его опознал? – спросил Сорокин.

– Охранник на проходной, – немного обескураженно сказал Лямин. – Труп обнаружил случайный прохожий.., точнее, он там бегает по утрам.

Он сказал охраннику, а тот позвонил нам.

– Свидетели?

– Тут странная штука, товарищ полковник, – пожал плечами лейтенант. – Меня на завод почему‑то не пустили, так что других свидетелей пока нет.

– Почему‑то… – передразнил подчиненного Сорокин. – А тебе не показалось странным, что у какого‑то задрипанного заводишки такой длинный номер?

– Вы хотите сказать, что завод военный? – уточнил лейтенант.

– Мало ли, чего я хочу, – усмехнувшись, сказал Сорокин. – В общем, это дело у нас, скорее всего, заберут, но ты пока продолжай расследование. Еще что‑нибудь есть?

– Показания охранника, – снова оживляясь, сказал потухший было лейтенант. – Вчера.., точнее, сегодня ночью, Сивцов задержался на территории завода и покинул работу с опозданием на пятнадцать минут. Практически он уходил последним.

– Один?

– В том‑то и дело, что нет! Вместе с ним с завода вышел рабочий его смены Николай Зверев. Они ушли вместе, о чем‑то оживленно беседуя. Судя по положению трупа и заключению экспертов, Сивцов был убит спустя буквально несколько минут после этого.

– То есть, получается, что его убил этот самый Зверев?

– Так точно, товарищ полковник. Так и получается.

– Что же он, совсем, что ли, дурак? – не сдержался Сорокин. – Это ведь почти то же самое, что зарезать человека при всем честном народе. Неужели же он этого не сообразил? Его нашли?

– Зверев дома не ночевал, – вздохнул Лямин. – Жена звонила родственникам – там он тоже не появлялся.

– Это уже интересно, – сказал Сорокин.

– Не то слово, товарищ полковник, – снова оживился лейтенант. – Еще одна деталь. Дома у Зверева я заметил большую коллекцию охотничьих ножей. Его жена говорит, что он делал их сам – такое хобби. Как я понимаю, он их еще и продает.

Во всяком случае, квартирка у него обставлена явно не на зарплату.

– К чему это ты ведешь?

– Сивцов убит ударом ножа. Судя по размерам раны, эксперты утверждают, что это мог быть охотничий нож с длиной лезвия не менее двадцати сантиметров и шириной около пяти.

– Да это сабля какая‑то! – сказал кто‑то.

– Как по нотам, – покачал головой Сорокин. – Что ж, этого Зверева надо искать. Если он и вправду такой дурак, найдем мы его быстро. Тебе не показалось, что его жена что‑то знает?

– Откровенно говоря, показалось, товарищ полковник, – сказал Лямин. – Что‑то она скрывает. Не знаю только, с какого конца к ней подступиться.

– Ладно, – вздохнул Сорокин. – Женой Зверева я займусь сам. Она хоть симпатичная?

Лямин скривился, но немедленно спохватился и сделал серьезное лицо.

– Да как вам сказать… – протянул он.

– Все ясно, – вздохнул Сорокин. – Уж к симпатичной ты бы нашел как подступиться.

По кабинету волной прокатился добродушный хохоток, которого полковник не услышал. Он был погружен в раздумья. Сорокин по странному стечению обстоятельств знал то, чего не знал мальчишка Лямин и чего ему, милицейскому полковнику, знать, строго говоря, тоже не полагалось. Сейчас он уже не мог припомнить, при каких обстоятельствах ему стало известно, что контора, скрывающаяся под непрезентабельной вывеской опытно‑механического заводика, производит на самом деле системы наведения для баллистических ракет. Однако он не мог ручаться за достоверность этой информации и уж подавно не мог ее проверить, но вся эта история ему очень не нравилась. Сорокин терпеть не мог всевозможные военные тайны и в особенности людей, коим по долгу службы было поручено эти тайны охранять. Полковник считал, нигде, впрочем, не высказывая своего мнения, что люди эти процентов на пятьдесят заняты наведением тени на плетень, процентов на сорок – устройством своих финансовых дел и сведением личных счетов, и лишь оставшиеся десять процентов своего служебного рвения посвящают своим непосредственным служебным обязанностям. Он всегда старался держаться подальше от всего, что связано с этими людьми, и очень не любил те нередкие, увы, моменты, когда интересы его ведомства пересекались с интересами могущественного департамента, который представляли эти люди.

"И ведь всегда у них так, – с раздражением думал полковник, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей. – Высокие технологии, сверхсекретные ноу‑хау, и тут же рядышком кто‑то клепает из оружейной стали тесаки с зубьями на спинке и с кровоспуском, а потом берет этот тесак и выпускает кому‑нибудь кишки в двух шагах от проходной своей суперсекретной конторы. И вот тогда они вспоминают про свою секретность и начинают усиленно путаться под ногами, а потом и вовсе забирают у тебя дело только для того, чтобы благополучно его замять, потому что хвосты этих дел вечно обнаруживаются то в Кремле, то в Белом доме, а то и в их собственной конторе. Пропадите вы пропадом, ей‑богу, со своей секретностью!

Впрочем, очень даже может быть, что Зверев зарезал Сивцова по причинам, не имеющим ничего общего с военной и государственной тайной. Может, он его просто ограбил – карманы‑то у убитого вывернуты. А может, они чего другого не поделили – бабу, например, или премии его Сивцов лишил… да мало ли что!

Даже если так, нам от этого не легче, – со злостью подумал полковник. – Все равно дело у нас заберут, а если и не заберут, то работать спокойно нипочем не дадут. Ладно, – решил он со вздохом, – как сумеем, так и сыграем. Чего раньше времени заводиться…"

Закончив совещание, Сорокин вызвал машину и отправился знакомиться с супругой исчезнувшего Николая Зверева – главного и единственного подозреваемого в этом казавшемся таким простым и понятным деле. Полковник почти не сомневался, что эти простота и понятность именно кажущиеся, мнимые и при ближайшем рассмотрении от них не останется и следа. Поэтому он решил заняться этим делом лично. Ему давно хотелось натянуть нос «рыцарям плаща и кинжала». Лямина он отправил на квартиру к Сивцову – сообщить родным печальное известие и заодно осмотреться. Глаз у лейтенанта, несмотря на молодость и неопытность, был острый, наметанный, да вдобавок он обладал таким ценным для сыскаря качеством, как хорошо развитая интуиция. Он за версту чуял подвох, а то, что лейтенант пока не все умел верно интерпретировать, было делом наживным. Полковник уже привык доверять интуиции Лямина, как, впрочем, и своей, которая не уставала намекать ему, что убийство Сивцова – лишь вершина айсберга, глубоко погруженного в темные воды военно‑промышленного комплекса.

Семья Зверевых проживала в трехкомнатной квартире недалеко от центра. Едва перешагнув порог, полковник понял, что имел в виду Лямин, говоря об обстановке зверевского жилища. Дело тут было, впрочем, не только и не столько в обстановке как таковой, хотя и в ней тоже. Само расположение и планировка квартиры были таковы, что невольно наводили на мысль о немалых деньгах. Сама по себе обстановка не представляла особого интереса – здесь все было дорого, но безвкусно. Сорокин насмотрелся на такие квартиры досыта. Так обычно живут богатые купчики из новых, которые сумели заработать энную сумму, но еще не прослышали о том, что на свете существуют дизайнеры‑интерьерщики, и потому обставляют свои берлоги по собственном вкусу и разумению. Жена подозреваемого была тоже вполне обыкновенной дамой средних лет, выряженной в шелковое кимоно с драконами и почему‑то в туфли на высоком каблуке, что слегка покоробило даже не искушенного в светском этикете милицейского полковника. В общем, решил Сорокин, если бы ее одеть по‑человечески, расчесать эти крашеные букли, придающие ей какой‑то овечий вид, да стереть с лица толстый слой косметики, она вполне могла бы произвести на Лямина совсем другое впечатление. Вот только голос… Сорокин с трудом удержался от того, чтобы поморщиться при пронзительных, похожих на скрип несмазанных дверных петель звуках этого голоса, и мимоходом подумал, что отсутствие Николая Зверева у домашнего очага, вполне возможно, объясняется куда более прозаическими причинами, чем совершение убийства. Такие голоса можно слышать на базаре, да и то нечасто, и слушать эти скрипучие вопли изо дня в день на протяжении многих лет, наверное, было ужасно противно.

– Да не знаю я, где его, кобеля, черти носят, – решительно заявила эта дама в ответ на вопрос полковника о том, где, по ее мнению, может в данный момент находиться ее благоверный. – Не знаю и знать не хочу. По мне, так лишь бы зарплату вовремя приносил, а так пусть хоть вообще не появляется. Чего он натворил‑то?

– Да так, – осторожно пожал плечами полковник. – В общем, ничего особенного. Просто хотелось бы потолковать.

– Вот и ищите его сами, чего ко мне‑то привязались? – не утруждая себя излишней дипломатичностью, отрезала Зверева. – Я его рожу видеть не могу.

– За что ж вы его так не жалуете? – добродушно спросил полковник.

– А чего его жаловать? Тоже мне, принц‑королевич выискался на мою голову.

– А вы не боитесь, что при таком отношении он от вас сбежит? – осторожно поддал пару полковник.

– Он‑то? – презрительно усмехнулась Зверева. – Пускай попробует. Далеко не убежит.

– Интересно, – сказал Сорокин и с удовлетворением увидел, как его собеседница буквально на глазах поджалась, поняв, что сболтнула лишнее. – Что же это вы про него такое знаете, что он от вас не убежит?

– Да не знаю я про него ничего и знать не желаю, – взяв тоном ниже, ответила Зверева. – Любит он меня, вот и все. Куда ему бежать‑то? К шалавам своим, что ли? Это у него всегда так – набегается, нашкодит, а потом все одно домой приползает, кобелина шелудивый.

– Любит, значит… – задумчиво повторил Сорокин. – Что ж, очень может быть, что и любит. А коллекцию его вы мне покажете?

– Это ножи‑то? – переспросила Зверева, явно очень довольная тем, что разговор ушел от скользкой темы семейных отношений. – Смотрите, мне не жалко. Лейтенант ваш смотрел уже. Чего там смотреть, не пойму. Железяки и железяки. Хлеб ими хорошо резать, так ведь не дает. Коллекция, говорит, не тронь, говорит, дура, голову откручу.

– Вон как, – уважительно сказал Сорокин, проходя вслед за хозяйкой в набитую плюшевой мебелью и дорогой японской техникой гостиную, где в застекленном шкафу на самом видном месте красовалась довольно обширная коллекция мастерски выполненных ножей всевозможных размеров и конфигурации. Впрочем, особого впечатления эта коллекция на Сорокина не произвела. За долгие годы своей работы в милиции полковник насмотрелся на ножи до отвращения. К тому же ничего экстраординарного в этой куче остро отточенного железа не было – просто очень много хороших, острых, очень опасных ножей, таких же примерно, как и те, что втихаря вручную вытачивают из напильников зеки в местах не столь отдаленных. Сталь, конечно, не та, но по уровню исполнения примерно то же самое. В общем, ничего уникального.

Гораздо интереснее показалась полковнику зияющая плешь на том месте, где совсем недавно, похоже, находился один из ножей – судя по размерам пустого места, немаленький.

– А этот где? – спросил он у хозяйки, указывая на плешь.

– Да кто его знает, – пожала плечами та. – Вчера еще был, я как раз пыль вытирала на полках, заметила бы. Может, продал кому или подарил. Я в эти его дела не лезу.

– Ну так вот, уважаемая гражданка Зверева, – веско сказал Сорокин. – У меня есть все основания предполагать, что этим самым ножом сегодня ночью был убит человек, и убил его, судя по всему, ваш супруг. Так что, если вам что‑нибудь известно о его местонахождении, лучше скажите мне прямо сейчас. Если мы узнаем, что вы укрываете его, вы будете обвинены в соучастии, а это лет пять тюрьмы с конфискацией имущества. Так как?

В густо подведенных водянистых глазах его собеседницы теперь легко читался обыкновенный страх.

– Чего это? – переспросила она, медленно опускаясь в плюшевое кресло. – Как это – с конфискацией? Да что вы, в самом‑то деле? Откуда ж мне знать, чего он, гад, утворил и куда подался? Да он же неделями дома не живет, говорит, в командировки ездит. А какие у слесаря командировки? Ах, сволота, жизнь мою загубил, кровь выпил… Да чтоб ему сдохнуть, провались он сквозь землю со своими железяками!..

Она еще что‑то говорила, выкрикивая, яростно жестикулируя и громко сморкаясь в носовой платок: что‑то о загубленной молодости, так и не купленной норковой шубе, о зверевских бабах, о водке, коньяке, квартальных премиях, заначках, но Сорокин слушал ее вполуха, отчетливо понимая, что Зверева врет. Ей было известно о муже что‑то такое, что она пока не решалась сказать. Что‑то, с помощью чего она держала супруга на крючке и тянула из него деньги. Эту информацию она решила пока придержать, рассчитывая, видимо, напоследок выжать из засыпавшегося благоверного хоть что‑нибудь еще. Сорокин хорошо изучил эту породу людей. Решив молчать, она будет отпираться даже перед лицом неопровержимых улик, надеясь, что кривая как‑нибудь вывезет, вопреки очевидности и здравому смыслу.

– Это все художественная литература, – сказал он, когда Зверева примолкла, чтобы перевести дух. – А мне, уважаемая, нужен сухой факт, а именно: где в данный момент может быть ваш супруг. Все‑таки вы с ним не один год под одной крышей прожили, должны хотя бы в общих чертах представлять, куда он мог податься. Не по улицам же он бродит – в такую‑то погоду!

Зверева устремила на своего мучителя вопросительный взгляд, полный тайной мольбы: отстань, мол, ментяра, ну чего ты ко мне привязался? Но полковник сделал деревянное лицо и словно участковый с тридцатилетним стажем с хозяйским видом закурил сигарету, весьма откровенно озираясь по сторонам.

– Квартирку купили? – зажав сигарету в углу рта, невнятно спросил он, на глаз прикидывая высоту потолков. – Метра три с половиной небось потолочки‑то? Так купили квартирку или как?

– К‑купили, – кивнула сбитая с толку Зверева.

Голос ее из пронзительного сделался плаксивым. Полковник видел, что она ничего не понимает, кроме того, что ей обещан срок с конфискацией. – Купчую показать?

– Судебному исполнителю покажете, – лениво отмахнулся Сорокин, выпуская в потолок толстую струю дыма, так что колыхнулись хрустальные висюльки на люстре, и от них по квартире пошел мягкий перезвон. – И обстановочка ничего себе… Хорошо, однако, живут в наше время слесаря! Пойти и мне к вашему супругу в бригаду, что ли? Возьмут. как вы полагаете?

Зверева открыла рот, чтобы ответить, но полковник прервал ее, снова плавно махнув в ее сторону рукой с зажатой между пальцами сигаретой.

– Впрочем, пустое. Что это я? На зарплату вашего супруга можно купить средних размеров санузел без оборудования, но никак не трехкомнатную квартиру почти в центре столицы. Наверное, это вы зарабатываете. А?

– Чего это? – переспросила окончательно потерявшая нить разговора Зверева.

– Я спрашиваю, квартира куплена на вашу зарплату?

Хозяйка даже хихикнула от такого предположения.

– Да что вы, – махнула она, в свою очередь, на Сорокина шелковым рукавом кимоно, – какая же у меня зарплата, когда я домохозяйка!

– Значит, – подвел итог Сорокин, окончательно входя в роль, привольно раскидываясь в кресле и стряхивая пепел с сигареты в кадку с пальмой, – у мужа зарплата маленькая, а у вас и вовсе никакой. Тогда откуда деньги?

По тому, как подскочила его собеседница, полковник понял, что попал в десятку. Отсутствующий хозяин квартиры, похоже, был и вправду очень нечист на руку, и его жена об этом прекрасно знала.

Видно, именно эта осведомленность и была в ее руках той самой дубиной, при помощи которой она шантажировала супруга, удерживая его подле себя.

К несчастью, ей по недоумию ни разу не пришло в голову, что дубина эта, как и любая другая, о двух концах… Полковник решил развить успех и предостерегающе поднял руку ладонью вперед, снова не дав Зверевой высказаться.

– Только не надо потчевать меня сказочками про тетушку из Конотопа, дядюшку из Загорска и прочих вымышленных родственников, которые помогли вам купить эти хоромы. Не бывает в наше время таких родственников, как вы полагаете? Я, например, уверен, что не бывает. И наследство такое разве что прямо из Америки можно получить.., да и не у каждого американца есть за душой такая сумма. Так что мой вам первый и последний дружеский совет: рассказывайте все, что знаете, здесь, сейчас, мне лично, – а я уж посмотрю, как повернуть дело так, чтобы вы остались в стороне. Муж ваш – преступник, и мы его рано или поздно возьмем, но вы‑то ведь ни при чем. Так зачем же вам во все это мараться и идти под статью об укрывательстве и недонесении?.. Вы же молодая красивая женщина (произнося эти слова, полковник внимательно смотрел на тлеющий кончик своей сигареты, словно вдруг увидел там что‑то невероятно интересное), и что вы потеряли в зоне? Скажу вам по секрету: зона – не место даже для здоровых и сильных мужчин, вам же там и подавно нечего делать. Ведь у вас вся жизнь впереди. К чему же губить ее ради какого‑то слесаря, вдруг ни с того ни с сего подавшегося в уголовники? Поверьте, то, что вам про него известно, сейчас представляет интерес только для меня. Я – единственный в целом свете человек, готовый выслушать вашу тайну. Так что расстаньтесь с мечтой получить за нее со Зверева еще немного деньжат и начинайте жизнь сначала.

Зверева уже всхлипывала и шмыгала носом, и полковник удивился тому, как легко, словно по заранее написанному сценарию, движется это дело.

Труп, свидетели, подозреваемый, улики – все это просто сыпалось на голову, как из старой, до отказа набитой антресоли. Вот сейчас, решил полковник, его собеседница, выплакавшись и просморкавшись, поведет печальную повесть о бесчинствах своего супруга, в конце которой непременно даст точный адрес норы, в которой тот отсиживается после совершенного убийства. Причем, судя по интенсивности всхлипываний, Зверева знала даже больше, чем поначалу показалось Сорокину, и рассказать могла множество интересных вещей. Полковник деликатно вдавил окурок в рыхлую землю под корнями пальмы и помахал ладонью перед лицом, разгоняя дым. Видя, что его собеседница уже прицеливается вытереть нос рукавом кимоно, он внутренне вздохнул и, вынув из кармана шинели «дежурный» носовой платок, галантно протянул его Зверевой.

Хозяйка схватила платок, что‑то пробормотала плаксиво и благодарно, и с трубным звуком освободила полость носа от излишков влаги. Полковник вздрогнул – впрочем, совершенно незаметно для постороннего взгляда, – и на мгновение прикрыл глаза. Он очень не любил вести дела, в которых были замешаны женщины, из‑за непомерного расхода носовых платков.

– Я скажу, – наконец слабым голосом произнесла Зверева, – скажу. Пропади он пропадом! Записывайте!

– Я запомню, – успокоил ее полковник.

– Нет, вы записывайте, – потребовала та, – чтобы все было как положено!

Полковник, в очередной раз подавив вздох, извлек из папки чистый бланк протокола, свинтил колпачок со старомодной авторучки и всем своим видом изобразил полное внимание и готовность записывать.

Зверева начала говорить, и по мере того, как ее рассказ переходил от проклятий в адрес мужа и живописания наиболее отталкивающих черт его характера к вещам более конкретным, выражение вежливого интереса на лице Сорокина сменилось тоскливой обреченностью. Интуиция не подвела полковника и на этот раз, и перед его мысленным взором уже громоздились горы неприятностей, напрямую вытекающих из того факта, что он впутался в это паршивое дело.

А то, что дело это паршивое, ясно было, как любил говаривать один из знакомых полковника Сорокина, даже и ежу.

Глава 2

В то время, как полковник Сорокин, пригорюнившись, слушал излияния супруги Николая Зверева, лейтенант Лямин, одетый в штатское, нервно курил в грохочущем тамбуре пригородной электрички, внимательно прислушиваясь к названиям станций, которые объявлял по радио машинист.

Состав, как видно, пришел прямиком из депо, и в вагонах было не теплее, чем на улице, а окна потеряли прозрачность из‑за осевшего на них за ночь инея. «И когда это весна наступит? – недовольно подумал Лямин, поправляя на шее шарф. – Март месяц на дворе, а погода, как в середине января».

Впрочем, недовольство его было мимолетным и быстро прошло, оттертое на задний план более важными мыслями. Лейтенант Лямин ехал за город по той простой причине, что там, в одном из многочисленных дачных поселков, растущих как грибы после дождя, скрывался убийца, и убийцу этого необходимо было арестовать. Несмотря на молодость и почти полное отсутствие опыта практической работы, Лямин был грамотным офицером и прекрасно сознавал, что совершаемая им в данный момент вылазка есть опасное своеволие и вообще махровая и очень непрофессиональная партизанщина. Так убийц не берут, а если уж кому‑нибудь очень сильно неймется, и он готов ради престижа принять на свою голову начальственный гнев, тогда… Но даже и в таких случаях многие находят способ хотя бы поставить начальство в известность о том, куда они направились – для того, чтобы оно хотя бы знало, где искать тела одиноких героев.

Но ведь это же был первый убийца, которого лейтенант Лямин мог заломать самолично! В конце концов, это он, а не полковник Сорокин и не насмешливый капитан Аверин обнаружил место, где скрывается убийца начальника смены Сивцова. Кроме того, из попутно добытой Ляминым информации напрямую следовало, что дело это будет и у него, и у полковника Сорокина вскорости благополучно отобрано и передано ведомству, к которому юный Лямин испытывал неприязнь и недоверие. О том, что он и сам может оказаться среди фигурантов этого дела, ретивый лейтенант как‑то не подумал.

В том же, что касалось начальственного гнева, лейтенант был почти спокоен, зная, что, когда он изложит обстоятельства дела Сорокину, тот вынужден будет признать, что в данной ситуации главным козырем являлось время. К тому же более, что победителей не судят, а в победе лейтенант не сомневался. В самом деле, ему ли, выпускнику милицейской академии, имевшему лучшие на курсе результаты по рукопашному бою, сомневаться в результате стычки с вооруженным охотничьим ножом слесарем?

– Ха! – вслух сказал Лямин и бросил окурок на ступеньки вагона. Окурок подпрыгнул, рассыпая искры, и провалился в щель под дверью, где тугой поток встречного воздуха моментально подхватил его, швырнул под насыпь, на серый мартовский наст, прокатил метров пять и наконец оставил, умчавшись в сторону Москвы.

… Вдова погибшего нач