Импортные тапочки

Импортные тапочки

(документальный рассказ)

Для моего поколения война – это уже история. Но история – это чья-то жизнь, и бывает так, что совсем неожиданно чья-то история становится твоей жизнью…

Не так давно самый умный мой одноклассник сделал мне предложение! И вот уже две недели, как я замужем! Я счастлива! И, по-моему, не только я. Мой муж тоже счастлив, счастливы наши родители, в общем, счастливы все и даже соседская собака. Мне кажется, что при встрече она мне улыбается, может это потому, что я сама всем улыбаюсь!

В субботу у папы моего мужа день рождения. Правда, он не сильно радуется по этому поводу, но все готовятся к этому дню и мне тоже хочется сделать ему подарок. Подарок хочется сделать приятный и полезный. Я уже решила подарить папе домашние тапочки. Я заметила, дома он ходит в мокасинах, развязывать-завязывать – это такая морока. Лично я люблю тапочки-шлепанцы, по-моему, это очень удобно.

«Вот бы купить, - думала я, - мягкие удобные и, конечно же, импортные тапочки, в смысле красивые и качественные.» Вернее, их надо было достать.

В советское время, а тогда еще было именно такое время, что-нибудь ненужное можно было купить свободно, а вот нужное - только достать. А уж импортные тапочки, нужные абсолютно всем, и достать-то было сложно, потому как «товарищи», ответственные за народные блага, наверное, считали, что в наших краях тепло, а посему мы и босиком можем дома ходить. Но у меня надежда достать тапочки все же была. У «нас» был «наш человек в ЦУМе».

Моя хорошая знакомая работала в обувном отделе. А ко всему, я ей писала контрольные. Она училась на заочном отделении института советской торговли. Поступив в институт, она сказала, что я просто обязана ей помочь, а иначе она не сможет учиться, а если она не будет учиться, её выгонят с работы, потому что она не пройдет аттестацию. Я, надо сказать, была крайне удивлена её решением, у меня вообще-то другая специальность: где тугоплавкие неметаллические соединения и где товароведение промышленных товаров. Но она вполне логично заметила: «А ты представь, что ты сама поступила и тебе самой надо писать контрольные». Поскольку все это я «представляла» уже третий год, то вполне была уверена, что тапочки мне обеспечены. А так как не только моя знакомая училась, моими услугами пользовались и другие работающие в ЦУМе студентки, поэтому у них я тоже была свой человек. Так что я смело ехала за тапочками. Но, поднявшись на второй этаж, я поняла, что «план по тапочкам» с треском провалился. На входе в обувной отдел висела табличка «Комплексная ревизия», а это значит, что и отдел, и склад были закрыты на ревизию одновременно.

Что делать? Мне нужны тапочки! Пока я ехала в ЦУМ, я представляла себе какими красивыми и мягкими должны быть тапочки. Я даже представила, как папе будет удобно их носить и, вообще, я уже сроднилась с мыслью, что подарю папе именно тапочки. А про ревизию я думать не думала.

Увидев мое безнадежное расстройство, на выручку пришла другая моя знакомая, из отдела мужской одежды. Она предложила мне мужской банный халат. Стопроцентный хлопок, синяя, серая и голубая полоски и нежнейшая мягкость. Увидев халат, я сразу представила в нем моего горячо любимого мужа, но тогда папа опять оставался без подарка. И я инстинктивно спросила: «А еще один можно»? То ли учитывая мое полное в прошлом безразличие к отделу мужской одежды, то ли мой вклад в дело народного образования, мне великодушно был отдан еще один халат. И он был еще краше первого! Вместо серой, во втором халате была белая полоска. Моей радости не было предела.

«Сейчас еще забегу к подруге, она вчера вернулась из командировки, из Москвы, заберу свои заказы и домой». Мне не терпелось обрадовать мужа и увидеть его реакцию на купленный папе подарок. К подруге я зашла вовремя. Разбор покупок – самый приятный по результативности итог всех наших командировок.

Весь приобретенный подругой дефицит был уже разложен на кровати и приготовлен к раздаче. Войдя в комнату, первое, что я увидела – это тапочки.

Мужские тапочки! Четыре пары!

Подруга уже год была замужем и потому тапочки предназначались двум папам, мужу и брату.

Вельветовые темно-синие тапочки, с пушистой, цыплячьего цвета, внутренностью, являли собой воплощенную в реальность мою мечту и как нельзя лучше дополняли мой подарок.

- Ира-а-а-а!

Мой истошный вопль вместил в себя мольбу, требование и обещание всего, чего угодно: «Пол-царства за тапочки!» Подруга, мельком глянув в мои глаза, без слов поняла все и сразу.

- Олежек, - строгим голосом сказала она, - твои тапочки мы отдаем Ольге.

- К-а-к? - попытался возмутиться её муж.

- Как-как, очень просто. Я думаю, ты еще помнишь, что две недели назад, девушка вышла замуж и ей нужно вливаться в семью. В субботу у её свекра день рождения. Но ты сильно не расстраивайся, тебе Ольга достанет туфли, такие же, как у её мужа.

Про меня Ира знала всё, она знала не только какие у моего мужа туфли, про мои связи с ЦУМом ей тоже было известно.

Безумно счастливая, я вернулась домой и, не дождавшись субботы, раздарила все подарки.

Облачившись в подарок, мой частично довольный муж, вальяжно развалился в кресле и, поглаживая мягкие махрушки на шалевом воротнике халата, бурча, выражал свое недовольство его больничной расцветкой и несправедливым распределением благ: почему ему, самому родному и любимому, не достались тапки. И теперь из-за этого в его утренней спецодежде наблюдается некомплект и отсутствие гармонии. Чуть погодя, из спальни вышел папа в халате и…в мокасинах, а тапочки он почему-то держал в руках.

- Олечка, спасибо за подарок, халат замечательный, и как раз кстати, и расцветка хорошая, а вот тапочки пусть носит Саша. Я не очень люблю тапочки, а тем более шлепанцы.

Папин отказ от тапочек, я восприняла, как его желание вернуть сыну утреннюю гармонию.

А Саша, вообще ни над чем не задумываясь, надел тапки и томным стоном выразил свое теперь уже полное удовлетворение. Поправив «больничный» халат, мой укомплектованный муж встал рядом с папой и очень беззастенчиво, но совершенно беззлобно пошутил:

- А почему мы не слышим призыв: «"больные", на ужин!»?

Папа чуть улыбнулся, и мы, пропустив мимо ушей шутку мужа, сели ужинать.

Тогда я действительно не придала значения нежеланию папы носить тапочки, а он и в самом деле их никогда не носил. Сколько я его помню, дома он всегда ходил в мокасинах. Мне и в голову не приходило спросить, почему, я думала, кому как нравится, тот так и ходит.

И только спустя много лет после смерти папы, уже живя в Израиле, я прочла воспоминания Ефима Кримонта, если так можно выразиться, почти родного папиного брата. Из его воспоминаний, написанных в простой школьной тетрадке, я узнала, кому обязана своим счастьем и поняла, почему наш папа не любил носить тапочки. Почему почти родного, все просто. Родители Ефима Кримонта и родители нашего папы - Гамарника Давида Вигдоровича были родными. Брат и сестра Кримонты и брат и сестра Гамарники поженились между собой. Их даже звали одинаково: Вигдор и Сара Кримонты и Вигдор и Сурка Гамарники. Родители Ефима Кримонта и его сестра Бася были зверски убиты в начале войны. И в двадцать два года он остался совсем один, и поэтому ближе и роднее нашего папы и его родителей - Вигдора и Сурки Гамарник – у Ефима (дяди Фимы) никого не было. А для дочерей Ефима – Тамары и Светы – наша баба Сурка и дед Вигдор были такими же родными бабушкой и дедушкой, как и для моего мужа Саши и его брата Миши.

Бабу Сурку все запомнили очень бойкой и активной. Она беспрестанно всегда что-то планировала, сама решала и сама всё выполняла. Мужа она привлекала к домашним делам, но по большей части только финансово, и не потому, что он не умел чего-то делать, он как раз таки умел всё. Не привлекала, потому что берегла, работа у него была тяжелая. Дед Вигдор был кузнецом. А баба Сурка всегда была по хозяйству.

Она до последнего крахмалила и гладила постельное белье, так было надо, и так любил её муж. Она успевала все: первое, второе и третье – это закон. И это в Ташкенте, где летом жара под сорок и нет холодильника. Первый холодильник им купил сын в шестьдесят пятом году. А как она готовила! Сладкое жаркое, фаршированная рыба. А какие она пекла штрудли! Но это отдельный рассказ.

Она успевала всё. Успевала ходить по холодку на базар только за свежим молоком и творогом для мужа, успевала навещать своих сестер, живущих в разных концах огромного Ташкента, и все это пешком. Успевала нянчить внучек (Ефим тоже жил в Ташкенте), писать письма на идиш с руководящими указаниями сыну, начальнику грузового отдела в управлении железной дороги, причем и по поводу работы тоже. Успевала приезжать к нему повидаться и обязательно с гостинцами, а заодно и проверить, теми ли котлетами кормят её сына, поинтересоваться: не слишком ли он нервничает на работе, да и просто погладить своего Дудалэ по голове. Если честно, то вначале меня удивляла такая неистовая забота и какая-то уж слишком чрезмерная любовь к сыну, которой он совсем не был обделен: его любили все: жена, родители жены, сыновья, жены сыновей. А чего только стоила её сакраментальная фраза: «Сыночек у тебя ножки не мерзнут»? Ну, а если учесть, что у «сыночка» уже свои сыночки большенькие, то у нас, у молодого поколения, кроме недоуменной улыбки, эта фраза вызывала еще и гомерический хохот. Вопрос: «У тебя ножки не мерзнут?», был нашей дежурной шуткой.

Но у бабы Сурки всё было под контролем – и ножки, и любовь, и котлеты! Она успевала всё, а главное – она знала как надо! Недаром дед Вигдор называл её - «мой инженер»!

А как он это говорил! С какой нескрываемой любовью и с какой безграничной гордостью. А мы и по этому поводу шутили: «Ну, всё, строимся, к нам приехал… главный инженер! Немая сцена!»

А вот дед Вигдор, он наоборот, был тихий и спокойный.

А еще он был очень рассудительный и очень надежный.

До войны они жили в еврейском местечке, которое было частью большого украинского села Загнитков, Винницкой области, а перед самой войной село передали в Одесскую область. Несмотря, на то, что дед был неграмотным, до 41-года, он был бессменным членом колхозного правления. Он был очень надежным и очень ответственным человеком.

В своей профессии он умел все. За скорую и качественную работу его называли «фабрикой», а в награду даже посылали в Москву.

Наверное, потому, что дед был ответственным и честным человеком, именно его правление колхоза в начале войны назначило начальником обоза и поручило доставить этот обоз с колхозным имуществом в один из военкоматов Ворошиловградской области (это уже граница с Россией). Сдав в военкомат свой паспорт и военный билет, дед получил все сопроводительные документы и отправился в путь. Чего только по дороге не было: и обстрелы и бомбежки, гибли люди, но обоз дед всё же доставил и сдал. А вот вернуться домой уже не смог. Все дороги были перекрыты фронтом наступающей немецкой армии. Дойдя до какого-то колхоза, дед был вынужден остаться там. Немыслимое провидение и огромное желание деда вернуться домой спасли его. А может, просто этого колхоза не было на немецкой карте, и немцы прошли мимо. Но как только эта деревушка оказалась в тылу у немцев, дед решил возвращаться. Получив справку о том, что он колхозный кузнец по имени Гамарник Виктор, а не Вигдор, он пешком отправился домой.

В справке не были указаны ни отчество, ни национальность и не потому, что казенные чернила берегли, а потому что все уже знали, что может ожидать его, напиши они всё так, как положено. Деда и в том колхозе уважали и за хорошую работу и за доброе сердце. Его уговаривали не ходить, но он не мог: дома ведь остались жена и единственный сын. Их дочь, умница и красавица Хайка, студентка Одесского мед. института умерла от перитонита перед самой войной.

- Да, я ведь не похож на еврея, светлый и размовлять по-украински я добре умею. Дойду, - успокаивал он сельчан.

Лук, соль и две буханки хлеба, принесенные соседями – это всё что он взял с собой и пошел. Шёл только ночью, стараясь не попадаться никому на глаза, а днем отсыпался в скирдах и в заваленных хворостом лесных оврагах. К тому времени, когда ему необходимо было переправляться через Днепр, он, обросший и похудевший, и вовсе не был похож на еврея, да и «мова» помогла. Не заметили немцы, пропустили.

Поздней осенью он все-таки дошел.

Дошел…

Его местечко было на немецкой карте …

А через месяц, в декабре, в село вошли немецкие и румынские карательные отряды.

«Взять только самое ценное и немного вещей!»

Всех построили и повели …

На расстрел…

К Днестру…

Но каратели немного не рассчитали. Зима, снег, огромная толпа, дети...

Пришлось идти еще и ночью…

А ночью они отдали всё свое самое ценное худющему, в грязной потрепанной гимнастерке, не очень аккуратному, но очень сговорчивому румыну. Отдали всё: кольца, сережки и цепочку с кулоном – всё, что приготовили своей Хайке к свадьбе. Баба Сурка хотела сохранить их, как память о любимой дочери, но жизнь не всегда дает право выбора…

Как им удалось бежать?

Не знаю. Они остались живы.

Ночью вернулись в село, прятались у соседей-украинцев. Те собрали им кое-какие вещи, немного еды.

Хоть и уважали деда в селе, но оставаться было нельзя. Всех оставшихся евреев уже расстреляли.

Расстреляли и украинцев, прятавших их у себя.

И опять ночью они пошли.

Пошли в сторону Рыбницы. Там станция. И они слышали, что там нет немцев. По дороге папа заболел и не мог идти. Дед Вигдор нес его на руках, на плечах, как только мог, так и нес. Сам обессиленный, где он брал силы? Никто не знает. Последние дни кормили только Давида.

Но все же дошли.

И донесли.

В Рыбнице были и немцы, и румыны, и еврейское гетто. Комендантом в городе был румын. При нем евреев не расстреливали, но работать заставляли с утра до ночи.

Деду опять повезло: он кузнец. Ремесленники были нужны. Баба Сурка и папа, совсем еще мальчишка, работали на общих работах и не всегда вместе и совсем не в тепле. Работали, как говорило военное начальство, на благоустройстве города, похоже, румыны сильно верили в свое господство в Транснистрии. Мороз, не мороз, а их гнали на работу. Старики, женщины, дети разбирали завалы, мыли, убирали…

Морозы были сильные. Да и обувь плохая.

Давид отморозил пальцы ног.

Солдат-румын, он был сын кузнеца, дал Давиду шнапса.

- Так надо, сынок, - сказал дед Вигдор, - так надо!

Мужчины держали Давиду ноги и руки, а баба Сурка стояла перед сыном на коленях и гладила его по голове: «Потерпи, мой Дудалэ, потерпи…

Дудалэ, я хочу, чтобы ты был живой…

Д-у-д-а-л-э-э-э…».

Его крик нельзя назвать криком, а её плач не называется плачем».

В кузнице обыкновенной пилой, той, которой пилят на зиму дрова, папе, тогда пятнадцатилетнему мальчишке, отпилили обмороженные пальцы ног. Когда ему прижигали раскаленным железом раны, дед потерял сознание.

Румынскому солдату, сыну кузнеца, похоже, не нужна была никакая Транснистрия.

Он, как все нормальные люди, хотел просто жить. У себя дома. В своей деревне. Помогать отцу. Жениться. Растить своих детей.

И уж совсем никого не хотел убивать.

- Сегодня ночью расстреляют всех. Вам надо спрятаться, а иначе…, - предупредил он деда.

Наверное, он тоже уважал деда за его работу и доброе сердце. И хвала Господу, если сын кузнеца тоже остался жив и все его мечты сбылись. Спасибо ему. Спасибо лично от меня, от всех кто остался жив, кто благодаря ему живет сейчас и я надеюсь, что будут и жить дальше.

Спасибо сыну румынского кузнеца!

Уже утром наступающая Советская армия освободила Рыбницы от оккупантов.

После освобождения дед Вигдор с семьей переехал в Рашков, это совсем не далеко от Загниткова.

В Загнитков возвращаться было очень тяжело, там все было разрушено и все, все были расстреляны. Погибли сестра деда Вигдора и брат бабы Сурки (родители Ефима и его сестра Бася). И не только они. Погиб Золман - отец бабы Сурки.

На фронте погиб её старший брат Яков. А мог бы остаться живым.

Он был директором Самаркандского тракторного завода.

У него была бронь. Но он ушел на фронт, как подобает мужчине.

Из родни в живых остались только те, кто еще до войны уехал в Ташкент, пять сестер бабы Сурки: Этя, Фаня, Поля, Злата и Удл.

После войны Давид, будущий папа моего мужа, окончил школу, и вместе с Ефимом и его женой Лидой уехал в Ташкент и поступил в институт инженеров железнодорожного транспорта. А к осени и его родители перебрались в Ташкент.

Дед, как всегда, работал, папа учился, а баба Сурка управляла хозяйством. Первое, второе и третье! Свой закон она выполняла строго.

Ташкент – город хлебный. Вот она и старалась, кормила своих мужчин, что заметно сказывалось на папе. Она кормила их за военный, за послевоенный голод, как будто можно было накормить «за» или впрок. Она даже невесту папе присмотрела с хорошим приданным – с коровой. Но папа в институте встретил свою любовь – маму моего мужа, Тильман Эстер и прожил с ней в любви и согласии 45 лет.

Только один раз, после свадьбы, она спросила, что у него с ногами. От внезапного вопроса, папа почувствовал чудовищную боль. Ему стало плохо с сердцем. Он плакал, как ребенок, и никак и не мог рассказать.

Больше они никогда не возвращались к этой теме. Мама знает, что это произошло в гетто. И всё. А подробности знал только Ефим.

Как всё было, однажды ему рассказал дед Вигдор.

Но только однажды.

Дед пережил все это, и вспоминать тоже не мог.

А баба Сурка, когда приезжала уже к взрослому сыну, все равно тайно проверяла папины сапоги и неважно, сухие они были или влажные, она их ставила поближе к батарее.

А сапоги моего мужа Саши и его брата Миши к батарее всегда ставил папа.

Сейчас мы живем в Израиле, здесь нет зимы и нет снега, и уж тем более нет морозов, и кроссовки нашего сына Давида ни мне, ни моему мужу не надо ставить к батарее.

Давид, он, как дед любит порядок и сам ставит их в шкаф.

Дома папа всегда ходил в мокасинах, хотя и не любил их: развязывать, завязывать – это такая морока. Ему нравились тапочки, особенно шлепанцы, это ведь так удобно: надел и пошел, но у него они сваливались с ноги, даже импортные.

12 Следующая ⇒