Макаренко Антон Семенович 13 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 28Следующая ⇒

- Надо их связать, а то они все поубегают!

Другой ответил:

- Верно, давайте свяжем им ноги.

- И руки, и руки!

- Нет, руки не надо.

- А они поразвязываются руками!

В этот момент сидящий рядом с Митей Олег Куриловский взлетел в воздух и пронзительно закричал:

- Ой-ой-ой-ой! Чего ты щипаешься!?

Южане расхохотались, но их начальник напал на Митю:

- Ты не имеешь права щипаться! Ты сам пленный!

Митя не удостоил его взглядом.

Тогда начальник рассердился:

- Связать им руки и ноги!

- И этому? - показали на Олега.

- Этому не нужно.

Южане бросились к пленникам, но сейчас же выяснилось, что связывать нечем. Только у одного южанина был поясок, но отказался выдать его в распоряжение командования, ссылаясь на то, что "мамка заругает".

Вася с напряжением смотрел на чужие, страшные лица врагов, и в нем вск больше и больше разгоралась ненависть к Олегу, истинному виновнику поражения северян и его, Васиных, страданий. Один из южан достал где-то узкую грязненькую тряпицу и крикнул Васе:

- Давай ноги!

Но на вершине горы кто-то закричал:

- Сюда! Сюда! Они идут! Защищайся!

Южан как ветром снесло. Все они побежали отражать атаку северян. На вершине остались одни пленники. Битва шла рядом, на противоположном склоне слышны были крики "ура", слова команды, смех. Митя пополз к вершине, но его мало интересовал ход сражения. Поравнявшись с Олегом, он дернул его за ногу. Олег отчаянно закричал и покатился вместе с Митей к кустам. Вася за конец рубахи перехватил Олега и немедленно уселся на нем верхом. Он радостно смеялся, сидя на предателе.

- Давай его бить, - предложил Митя.

Вася не успел ответить. Более взрослый и жирный Олег вывернулся из-под Васи и побежал в сторону. У кустов он снова был опрокинут. Митя схватил его... Олег снова огласил "кучугуры" самым диким воплем.

Вася сказал:

- Ты не щипайся, а давай поведем его к Сереже.

Олег плакал громко и грозил:

- Вот я все расскажу папе.

За это Митя еще раз ущипнул его, после чего Олег растянул рот до самых ушей. Вася смеялся:

- Давай его тащить! Давай! Ты пойдешь сам? - спросил он Олега.

- Никуда я не пойду, и чего вы ко мне пристали!

- Давай!

Вдвоем они столкнули Олега с той самой кручи, по которой удрал Левик. С визгом Олег барахтался в песке. Его преследователи сползли рядом, зарываясь ногами. Они почти достигли дна пропасти, когда наверху раздались победные крики южан. Олег так орал, что сохранить побег в секрете было невозможно. Их легко поймали.

Пришлось снова двум отважным разведчикам взбираться по сыпучему песку в гору. Олег карабкался, не переставая плакать. Митя по дороге ухитрился ущипнуть его в последний раз. Начальник с пером сказал:

- Это вредные пацаны! Они этого плаксу цнлый день будут молотить.

- Да и верно, - кто-то поддержал начальника. - Когда нам с ними возиться? Северные опять в атаку пойдут, а они подерутся опять.

- Хорошо, - сказал начальник, - мы вас отпускаем, только дайте честное слово, что вы пойдете домой, а не в ваше войско.

- А завтра? - спросил Вася.

- А завтра, пожалуйста!

Вася глянул на Митю:

- Идем?

Митя молча кивнул, поглядывая на Олега.

Олег отказался:

- Я не пойду с ними. Они будут щипаться. Я никуда не пойду.

Вася стоял против Олега, стройный, красивый и веселый, и в его ясных больших глазах открыто для всех было сказано, что действительно Олег по дороге домой ничего хорошего ожидать не может.

Начальник сердился:

- Так куда тебя девать? Смотри, такой большой!

- Я с вами буду, - прохныкал Олег, поглядывая на разведчиков.

- Да черт с ним, пускай остается, от него никакого вреда!

- Ну, а вы идите, - сказал начальник.

Разведчики улыбнулись и двинулись домой. Они не успели спуститься с Мухиной горы, как в армии южан опять забили тревогу. Вася дернул спутника за рукав. Они остановились и оглянулись. Ясно: южане побежали драться. Вася шепнул:

- Пойдем за кустиками.

Они быстро полезли обратно. Спотыкались, падали, тяжело дышали. За последним кустом ярко горело на солнце брошенное знамя северян. Митя потянул за древко, и красное полотнищо сползло к ним.

- Теперь бежим, - шепнул Митя.

- А я то возьму.

- Чего это?

- Ихнее возьму.

- Да ну! А то кто стоит?

- Да то Олег!

Митя обрадовался. Он улыбался нежно, и его лицо сделалось красивым. Он обнял Васю за плечи и зашептал любовно:

- Васятка, знаешь что? Наше здесь полежит. Ты бери ихнее, а я его столкну. Хорошо?

Вася молча кивнул, и они быстро понеслись в атаку. Олег оглушительно завизжал и покатился в пропасть с предельной скоростью. Вырывая знамя из песка, Вася успел посмотреть вниз: ни своих, ни чужих он не увидел, битва отошла далеко.

Разведчики начали отступление. Они спустились вниз, но там стало труднее. Знамена были очень тяжелые. Догадались свернуть полотнище вокруг палок и легко потащили их между кустами. Они долго шли, не оглядываясь, а когда оглянулись, увидели на вершине Мухиной горы страшное смятение. Южане бегали по всей горе и заглядывали в каждый закоулок.

- Бежим, бежим, - шепнул Митя.

Они побежали быстрее. Снова оглянулись - на горе никого. Митя затревожился:

- Они все побежали за нами. Все побежали. Теперь, если поймают, отлупят.

- А как?

- Знаешь? Давай туда своротим, там густо-густо! Там ляжем и будем лежать. Хорошо?

Они побежали влево. Действительно, скоро они попали в такие густые заросли, что с трудом пробирались в них. На небольшой прогалине остановились, задвинули древки в кусты, а сами рядом зарылись в песок и притихли. Теперь они ничего не могли видеть, только прислушивались. На заводе раскатисто-победно пропел гудок - четыре часа. Нескоро донеслись к ним голоса преследователей, сначала неясные, далекие. По мере того как они приближались, стало возможным слышать и слова:

- Они здесь! Они здесь, - уверял один голос пискливо.

- А может они уже дома, - ответил другой, более солидный.

- Нет, если б домой пошли, видно бы было. Там все видно!

- Ну, давай искать!

- Они сюда, они сюда полезли! Вот следы ихние!

- Да, да.

- Вот, вот, они палку тащили.

На полянку выскочили четыре босые ноги. Разведчики и дышать перестали. Босые ноги ходили по линии кустов и осматривали каждый кустик. Митя шепнул в самое ухо Васи:

- Наши идут.

- Где?

- Честное слово, наши!

Вася послушал. Действительно, совсем рядом проходил галдеж десятка голосов, и не могло быть сомнений, что это "наши". Митя вскочил на ноги и заорал раздирающим уши надсадным криком:

- Сережка-а-а!

Двое южан остолбенели сначала, потом обрадовались, бросились к Мите. Но Митя уже не боялся их. Он отбивался кулачками и напористо сверкал глазами:

- И не приставай! И не приставай! Сережка-а-а!!!

Вася выпрыгнул на полянку и спокойно смотрел на врагов. Один из них, дочерна загоревший мальчик с яркими губами, улыбнулся:

- Чего ты кричишь? Все равно в плену. Где знамена? Говори, где? повернулся он к Васе.

Вася развел руками:

- Нету! Понимаешь, нету!

В это время затрещали кусты, зашумели голоса, и враги бросились в другую сторону.

Митя еще раз заорал:

- Сережка-а-а!

- Что тут делается? - спросил Сережа, выходя на полянку. За ним выглядывала вся северная армия.

- Вот, смотрите! - сказал Вася, развертывая вражеское знамя.

- И наше! И наше!

- Какой подвиг! - воскликнул Сережа. - Какой героический подвиг! Ура!

Все закричали "ура". Все расспрашивали героев. Все трепали их по плечам. Сережа поднял Васю на руки, щекотал его и спрашивал:

- Ну, как тебя благодарить? Как тебя наградить?

- И Митя! И Митя! - смеялся Вася, дрыгая ногами.

Ах, какой это был славный, героический, победный день! Как было торжественно на Мухиной горе, куда свободно прошла северная армия и где Сережа сказал:

- Товарищи! Сегодняшний день кончился нашей победой! Мы три раза ходили в атаку, но три раза враг, вооруженный до зубов, отражал наше наступление. Наши потери страшные. Мы уже думали, что разбиты наголову. С поникшими сердцами мы начали отступление, и вот мы узнали, что доблестные наши разведчики Вася Назаров и Митя Кандыбин на западном фронте одержали блестящую победу!..

Кончил Сережа так:

- Так пусть же эти герои своими руками водрузят наше знамя на вершине Мухиной горы! Нате!

Вася и Митя взяли яркое алое знамя и крепко вдвинули его древко в податливый песок. Северяне оглашали воздух кликами победы. Недалеко бродили растроенные южане. Некоторые из них подошли ближе и сказали:

- Неправильно! Мы имеем право снять!

- Извините! - ответил им Сережа. - Знамя ваше захвачено до четырех часов?

- Ну... до четырех...

- А теперь сколько!? Умойтесь...

Какой это был прекрасный день, звенящий славой и героизмом.

- Нет, пойдем к нам, - решительно сказал Вася.

Митя смутился. Куда девалась его постоянная агрессия!

- Я не хочу, - прошептал он.

- Да пойдем! И обедать будем у нас. А ты скажешь маме, что ты пойдешь к нам.

- да чего я буду говорить...

- А ты так и скажи!

- Ты думаешь, что я боюсь мамы? Мама ничего и не скажет. А так...

- А ты что говорил... еще утром... там ты что говорил?

Митя, наконец, сдался. Когда же они подошли к крыльцу, он остановился:

- Знаешь что? Ты подожди, а я пойду и сейчас же приду.

Не ожидая ответа, он побежал в свою квартиру. Через две минуты он выскочил обратно, держа в руках знаменитую железную коробку. В ней уже не было ни гнезд, ни диктовых перегородок.

- На твою коробку!

Он сиял розовой радостью, но глаза отводил в сторону.

Вася опешил:

- Митя! Тебя отец побьет!

- Ой! Побьет! Ты думаешь, так он меня легко поймает?

Вася двинулся вверх. Он решил, что это проклятый вопрос с коробкой сможет решить единственный человек на свете: мудрый и добрый, всезнающий его отец Федор Назаров.

Мать Васи встретила мальчиков с удивлением:

- А, ты с гостем? Это Митя? Вот хорошо! Но, ужас! На кого вы похожи? Да где вы были? Вы сажу чистили?

- Мы воевали, - сказал Вася.

- Страх какой! Федя, иди на них посмотри!

Отец пришел и закатился смехом:

- Васька! Немедленно мыться!

- Там война, папа! Ты знаешь, мы знамя захватили! С Митей!

- И говорить с тобой не хочу! Военные должны раньше умываться, а потом разговаривать.

Он прикрыл дверь в столовую, высунул оттуда голову и сказал с деланной суровостью:

- И в столовую не пущу! Маруся, бросай их прямо в воду! И этого выстирай, Кандыбина, ишь какой черный! А это та самая коробка? Угу... понимаю! Нет, нет, я с такими шмаровозами не хочу разговаривать!

Митя стоял на месте, перепуганный больше, чем в самой отчаянной битве. С остановившимися в испуге острыми глазами он начал отступление к дверям, но мать Васи взяла его за плечи:

- Не бойся, мы будем мыться простой водой!

Скоро мать вышла из кухни и сказала мужу:

- Может, ты острижешь Митю? Его волосы невозможно отмыть...

- А его родители не будут обижаться за вмешательство?

- Да ну их, пускай обижаются! Бить мальчика они умеют, у него... все эти места... в синяках.

- Ну, что же, вмешаемся, - сказал весело Назаров и достал из шкафа машинку.

Еще через четверть часа оба разведчика, чистые, розовые и красивые, сидели за столом и... есть не могли, столько было чего рассказывать.

Назаров поражался, делал большие глаза, радовался и скорбел, вскрикивал и смеялся - переживал все случайности военной удачи.

Только что пообедали, прибежал Сережа.

- Где наши герои? Выходите сейчас же, парламентеры придут...

- Парламентеры? - Назаров серьезно оправил рубаху. - А мне можно посмотреть?

Северная армия выстроилась в полном составе для встречи парламентеров. Трубача, правда, своего не было, но зато на ывершине Мухиной горы стояло северное знамя!

Но раньше, чем пришли парламентеры, пришла мать Олега и обратилась к северянам:

- Где Олег? Он с вами был?

Сережа уклонился от ответа:

- Вы ж не разрешили ему играть.

- Да, но отец позволил ему посмотреть...

- У нас его не было...

- Вы его видели, мальчики?

- Он там торчал, - ответил Левик. - Его в плен взяли.

- Кто взял в плен?

- Да эти... южные...

- Где это? Где он сейчас?

- Он изменник, - сказал Митя. - Он им все рассказал, а теперь боится сюда приходить. И пусть лучше не приходит!

Куриловская с тревогой всматривалась в лицо Мити.

Митя сейчас сиял чистым золотом яблоком головы, и его глазенки, острые и напористые, теперь не казались наглыми, а только живыми и остроумными. Назаров с интересом ожидал дальнейших событий, он предчувствовал, что они будут развиваться бешеным темпом. Из своей квартиры, пользуясь хорошим вечером, вышел и Кандыбин. Он недобрым глазом посматривал на нового, остриженного Митю, но почему-то не спешил демонстрировать свои родительские права.

Куриловская в тревоге оглядывалась, подавленная равнодушием окружающих к судьбе Олега. Она встретила любопытный взгляд Назарова и поспешила нему.

- Товарищ Назаров, скажите, что мне делать? Нет моего Олега. Я прямо сама не своя. Семен Павлович еще ничего не знает.

- Его в плен взяли, - улыбнулся Назаров.

- Ужас какой! В плен! Куда-то потащили мальчика, что-то с ним делают! Он и не играл совсем.

- Вот то и плохо, что не играл. Это напрасно вы ему не позволили.

- Семен Павлович против. Он говорит: такая дикая игра!

- Игра не дикая, а вы сами поставили его в дикое положение. Разве так можно?

- Товарищ Назаров, мало ли мальчишки чего придумают? А только у них своя жизнь...

В это время калитка впустила торжественную тройку парламентеров, а четвертым вошел и Олег Куриловский, измазанный, заплаканный и скучный. Мать ахнула и бросилась к нему. Она повела его домой, он шел рядом и хныкал, показывал пальцем на мальчиков.

Мальчикам было не до Олега. Южная армия выставила ни на что не похожие требования: возвратить знамя и признать, что северяне потерпели поражение. Парламентеры утверждали, что Вася и Митя были отпущены потому, что дали честное слово больше сегодня не воевать, - им поверили, а они честное слово не сдержали.

- Какие там честные слова, - возмутился Сережа, - война - и все!

- Как? Вы против честного слова? Да? - человек с пером искренне негодовал.

- А может, они нарочно дали честное слово? Они, может, нарочно, чтобы вас обмануть!

- Честное слово! Ого, какие вы! Честное слово если дал, так уже тот... уже нужно держать...

- А вот если, например, к фашистам попался? К фашистам! Они скажут: дай честное слово! Так что? Так, по-твоему, и носиться с твоим честным словом?

- О! Куда они повели! - начальник рукой протянул по направлению к небу. - К фашистам! А мы как? У нас какой договор? У нас такой договор: и мы красные, и вы красные, и никаких фашистов. Придумали - фашисты!

Сережа был смущен последним доводом и обернулся к своим:

- Вы давали честное слово?

Митя насмешливо прищурился на человека с пером:

- Мы давали честное слово?

- А то не давали?

- А то давали?

- Давали!

- Нет, не давали!

- А я вам не говорил: дайте честное слово?!

- А как ты говорил?

- А как я говорил?

- А ты помнишь, как ты говорил?

- Помню.

- Нет, ты не помнишь.

- Я не помню?

- А ну, скажи, как?

- Я скажу. А по-твоему, как?

- Нет, как ты говорил, если ты помнишь?..

- Не беспокойся, я помню, а вот как по-твоему?

- Ага? Как по-моему? Ты сказал: дайте честное слово, что не пойдете к своему войску. Вася, так же он говорил?

- А разве не все равно?

Но карта врагов была бита. Северяне засмеялись и закричали:

- А они пришли! Честное слово! Тоже хитрые!

Кандыбин, на что уж серьезный человек, и тот расхохотался:

- Чертовы пацаны! Обставили! А кто моего так обстрогал?

Назаров не ответил. Кандыбин придвинулся ближе к мальчикам - их игра начинала его развлекать. Он долго смеялся, когда услышал контрпредложение северян. Смеялся он непосредственно и сильно, как ребенок, наклонясь и даже приседая.

Северяне предложили: пускай их знамя три дня стоит на Мухиной горе, а потом они отдадут, и тогда начинать новую войну. А если не хотят, значит, "Мухина гора - наша".

Парламентеры смехом ответили на это предложение:

- Пхи! Что мы, не сможем себе новое знамя сделать? Сможет, хоть десять! Вот увидите завтра, чье знамя будет стоять на Мухиной горе!

- Увидим!

Прощальная церемония была сделана наскоро, кое-как; парламентеры уходили злые, а северяне кричали им вдогонку, уже не придерживаясь никаких правил военного этикета:

- Хоть десять знамен пошейте, все у нас будут!

- Ну, завтра держись! - сказал Сережа своим. - Завтра нам трудно придется!

Но им пришлось трудно не завтра, а сейчас.

Из своей квартиры по высокой деревянной лестнице спускался сам начальник планового отдела Семен Павлович Куриловский, спускался массивный, гневный, страшный. За ним, спотыкаясь, прыгал со ступеньки на ступеньку измочаленный жизнью Олег Куриловский.

Семен Павлович поднял руку и сказал высоким властным тенором, который, впрочем, очень мало походил к его фигуре под графа Витте:

- Мальчишки! Эй, мальчишки! Подождите! Подождите, я вам говорю!

- Ой и злой же! Это Олега...

Семен Павлович еще на нижней ступень крыльца закричал:

- Издеваться! Насильничать! Самовольничать! Я вам покажу насильничать!

Он подбежал к мальчикам:

- Кто здесь Назаров? Назаров кто?

Все притихли.

- Я спрашиваю, кто Назаров?

Ваня испуганно оглянулся на отца, но отец сделал такой вид, будто все происходящее его не интересует. Вася покраснел, удивленно поднял лицо и сказал звонко и немного протяжно:

- Назаров? Так это я - Назаров!

- Ага, это ты! - закричал Куриловский. - Так это ты истязал моего сына? А другой? Кандыбин? Где Кандыбин?

Митя напружинил глазенки и повернулся плечом к гневному графу Витте:

- А чего вы кричите? Ну, я Кандыбин!

Куриловский подскочил к Мите и дернул его за плечо так сильно, что Митя описал вокруг него некоторую орбиту и попал прямо в руки к Сереже. Сережа быстро передвинул его на новое место сзади себя и подставил Куриловскому свое улыбающееся умное лицо.

- Где он? Чего вы прячете? Вы вместе издевались?

Куриловский так комично заглядывал за спину Сережи, и Митя так остроумно прятался за этой спиной, что все мальчики громко расхохотались. Куриловский налился кровью, оглянулся и понял, что нужно скорее уходить, чтобы не сделаться обьектом настоящего посмешища. В следующий момент он, вероятно, убежал бы в свой кабинет и там дал бы полную волю гневу, если бы в это время к нему не подошел отец Мити:

- Вам, собственно, для чего понадобился мой сын? - спросил он, заложив руки за спину, а голову откинул назад, так что на первом плане оказался его острый кадык, обтянутый красной кожей.

- Что? Что вам угодно?

- Да не угодно, а я спрашиваю, для чего вам понадобился мой сын? Может, вы его побить хотите? Я вот - Кандыбин!

- А, это ваш сын?

- Ох, и стукнет его сейчас! - громко сказал Митя.

Новый взрыв хохота.

Назаров быстро подошел к двум родителям, стоявшим друг перед ругом в позициях петушиной дуэли. Вася сейчас не узнал своего отца. Назаров сказал негромко, но голосом таким сердитым, какого Вася еще никогда у отца не слышал:

- Это что за комедия? Немедленно прекратите! Идем ко мне или к вам и поговорим!

Кандыбин не переменил позы, но Куриловский быстро сообразил, что это лучший выход из положения.

- Хорошо, - с деланной резкостью согласился он. - Идем ко мне.

Он направился к своему крыльцу. Кандыбин двинул плечами.

- А пошли вы к...

- Иди! - сказал Назаров. - Иди, лучше будет!

- Тьфу, барыня б вас любила! - Кандыбин двинулся за Куриловским.

Назаров поднялся на крыльцо последним. Он слышал, как в притихшей толпе мальчиков кто-то крикнул:

- Здорово! Вася, это твой папан? Это я понимаю!

В своем кабинете Семен Павлович, конечно, не мог кричать и гневаться: из-за какого-то мальчишки не стоило нарушать единство стиля. Любезным жестом он показал на кресла, сам уселся за письменным столом и улыбнулся:

- Эти мальчишки хоть кого расстроят.

Но улыбка хозяина не вызвала оживления у гостей. Назаров смотрел на него, нахмурив брови:

- Вас расстроили? Вы соображаете что-нибудь?

- Как, я соображаю?

- Орете на ребят, хватаете, дергаете. Что это? Кто вы такой?

- Я могу защищать своего сына?

Назаров поднялся и презрительно махнул рукой:

- От кого защищать? Что вы, его за ручку будете водить? Всю жизнь?

- А как по-вашему?

- Почему вы не позволили ему играть?

Теперь и Куриловский поднял свое тело над столом:

- Товарищ Назаров, мой сын - это мое дело. Не позволил, и все. Мой авторитет еще высоко стоит.

Назаров двинулся к дверям. На выходе он обернулся:

- Только смотрите: из вашего сына вырастет трус и двурушник.

- Сильно сказано.

- Как умею.

Во время этой не вполне выдержанной беседы Кандыбин молча сидел, вытянувшись на стуле. У него не было охоты разбираться в тонкостях педагогики, но и позволить Куриловскому толкать своего сына он тоже не мог. В то же время ему очень понравились слова Куриловского об авторитете. Он даже успел сказать:

- Авторитет - это правильно!

Но отставать от Назарова он принципиально не мог. А внизу на крыльце Назаров сказал ему:

- Слушай, Степан Петрович. Я тебя очень уважаю и человек ты порядочный, и мастер хороший, а только если ты своего Митьку хоть раз ударишь, - лучше выезжай из города: я тебя в тюрьму упеку. Поверь моему слову большевистскому.

- Да ну тебя, чего ты пугаешь?

- Степан Петрович, посажу.

- Тьфу, морока на мою голову! Чего ты прицепился? Как там я его бью?

- Он у меня купался сегодня. Весь в синяках.

- Да ну?

- А мальчик он у тебя славный. Забьешь, испортишь.

- Для авторитета бывает нужно.

- Авторитет, авторитет! Это дурак сказал, а ты повторяешь, а еще стахановец!

- Вот пристал! Федор Иванович, чего ты прицепился? Черт его знает, как с нимми нужно!

- Пойдем ко мне, посидим. Есть по рюмке, и варенников жена наварила...

- Разве по такому случаю подходяще?

- Подходяще.

Проблему авторитета в семье Головиных подменило развлечение, организованное вокруг навязчивой идеи. Р о д и т е л и и д е т и д о л ж н ы б ы т ь д р у з ь я м и .

Это неплохо, если это серьезно. Отец и сын могут быть друзьями, должны быть друзьями. Но отец все же остается отцом, а сын остается сыном, т.е. мальчиком, которого нужно воспитывать и которого воспитывает дополнительно отец, приобретающий, благодаря этому, некоторые признаки, дополнительные к его положению друга. А если дочь и мать не только друзья, но и подруги, а отец и сын не только друзья, а закадычные друзья, почти собутыльники, то дополнительные признаки, признаки педагогические, могут незаметно исчезнуть. Так они исчезли в семье Головиных. У них трудно разобрать, кто кого воспитывает, но во всяком случае, сентенции педагогического характера чаще высказываются детьми, ибо родители играют все же честнее, помня золотон правило: играть, так играть!

Но игра давно потеряла свою первоначальную прелесть. Раньше было так мило и занимательно:

- Папка - бяка! Мамка - бяка!

Сколько было раджости и смеха в семье, когда Ляля первый раз назвала отца Гришкой! Это был расцвет благотворной идеи, это был блеск педагогического изобретения: родители и дети - друзья! Сам Головин учитель. Кто лучше него способен познать вкус такой дружбы! И он познал. Он говорил:

- Новое в мире всегда просто, как яблоко Ньютона! Поставить связь поколений на основе дружбы, как это просто, как это прекрасно!

Времена этой радости, к сожалению, миновали. Теперь Головины захлебываются в дружбе, она их душит, но выхода не видно: попробуйте друга привести к повиновению!

Пятнадцатилетняя Ляля говорит отцу:

- Гришка, ты опять вчера глупости молол за ужином у Николаевых!

- Да какие же глупости?

- Как "какие"? Понес, понес свою философию: "Есенин - это красота умирания!" Стыдно было слушать. Это старо. Это для малых ребят. И что ты понимаешь в Есенине? Вам, шкрабам#19, мало ваших Некрасовых да Гоголей, так вы за Есенина беретесь...

Головин не знает: восторгаться ли прямотой и простотой отношений или корчиться от их явной вульгарности? Восторгаться все-таки спокойнее. Иногда он даже размышляет над этим вопросом, но он уже отвык размышлять над вопросом другим: кого он воспитывает? Игра в друзей продолжается и по инерции и потому, что больше делать и нечего.

В прошлом году Ляля бросила школу и поступила в художественный техникум. Никаких художественных способностей у нее нет, ее увлекает толь ко шик в самом слове "художник". И Гришка, и Варька хорошо это знают. Они пытались даже поговорить с Лялей, но Ляля отклонила их вмешательство:

- Гришка! Я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь! И что вы понимаете в искусстве?

А что получается из Левика? Кто его знает! Во всяком случае, и друг из него получился "так себе".

Жизнь Гришки и Варьки сделалась грустной и бессильной. Гришка старается приукрасить ее остротами, а Варька и этого не умеет делать. Теперь они никогда не говорят о величии педагогической дружбы и с тайной завистью посматривают на чужих детей, вкусивших дружбу с родителями не в такой лошадиной дозе.

С такой же завистью встречают они и Васю Назарова.

Вот и сейчас вошел он в комнату с железной коробкой под мышкой. Головин оторвался от тетрадей и посмотрел на Васю. Приятно было смотреть на стройного мальчика с приветливо-спокойным серым взглядом.

- Тебе что, мальчик?

- Я принес коробку. Это коробка Лялина. А где Ляля?

- Как же, как же, помню. Ты - Вася Назаров?

- Ага... А вы тот... А вас как зовут?

- Меня... меня зовут Григорий Константинович!

- Григорий Константинович? И еще вас зовут... тот... Гри...ша. Да?

- М-да. Ну, хорошо, садись. Расскажи, как ты живешь.

- У нас теперь война. Там... на Мухиной горе.

- Война? А что это за гора?

- А смотрите: в окошко все видно! И флаг! То наш флаг!

Головин глянул в окно: действительно, гора, а на горе флаг.

- Давно это?

- О! Уже два дня!

- Кто же там воюет?

- А все мальчики. И ваш Левик тоже. Он вчера был в плену.

- Вот как? Даже в плену? Левик!

Из другой комнаты вышла Ляля.

- Левика с утра нет. И не обедал.

- Завоевался, значит? Так! Вот он тебе коробку принес.

- Ах, Вася, принес коробку! Вот умница!

Ляля обняла Васю и посадила рядом с собой.

- А мне эта коробка страшно нужна! Какая ты прелесть! Почему ты такая прелесть? А ты помнишь, как я тебя отлупила? Помнишь?

- Ты меня не сильно отлупила. И даже не больно. А ты всех бьешь? И Левика?

- Смотри, Гришка, какой он хороший. Ты смотри!

- Ну, что же, смотрю.

- Вот если бы у вас с Варькой был такой сын.

- Лялька!

- Вы только и умеете: "Лялька!" Если бы у меня был такой брат, а то босяк какой-то. Он мой зеленький кошелек сегодня утром продал.

- Ну, что ты, Ляля!

- Продал. Какому-то мальчику за пятьдесят копеек. А за пятьдесят копеек купил себе вороненка, теперь мучит его под крыльцом. Это вы так воспитали!

- Лялька!

- Ну, посмотри, Вася! Он ничего другого не умеет говорить. Повторяет, как попугай!

- Лялька!!

Вася громко засмеялся и уставился на Гришку действительно как на заморскую птицу.

Но Головин не оскорбился, не вышел из комнаты и не хлопнул дверью. Он даже улыбнулся покорно:

- Я не только Левика, а и тебя променяю на этого Васю!

- Гришка! О Левике ты можешь говорить, а обо мне, прошу, в последний раз!

Гришка пожал плечами. Что ему оставалось делать?

И на Васином дворе и на "кучугурах" жизнь продолжалась. С переменным счастьем прошла война между северными и южными. Было много побед, поражений, подвигов. Были и измены. Изменил северянам Левик: он нашел себе новых друзей на стороне противника, а может быть, и не друзей, а что-нибудь другое. Когда он через три дня захотел вернуться в ряды северной армии, Сережа Скальковский назначил над ним военный суд. Левик покорно пошел на суд, но ничего не вышло: суд не захотел простить его измену и отказал в восстановлении его чести. Где-то на краю "кучугур" начал он копать пещеру, рассказывал о ней очень много, описывал, какой в пещере стол и какие полки, но потом об этой пещере все забыли, и даже сам Левик.

Война не успела привести к разгрому одного из противников. Когда военные действия были перенесены на крайний юг, там враждебные стороны наткнулись на симпатичное озеро в зеленых берегах, за озером увидели вишневые сады, стоги соломы, колодезные журавли и хаты - деревню Корчаги. По почину южан решили срочно прекратить войну и организовать экспедицию для изучения вновь открытой страны. Экспедиция получила большой размах после того, как отец Васи решил принять в ней участие. Вася несколько дней подряд ходил по двору и громко смеялся от радости.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒