|
|||
VIII Горбунов в ночиVIII Горбунов в ночи
«Твой довод мне бессмертие сулит! Мой разум, как извилины подстилки, сияньем твоих доводов залит — не к чести моей собственной коптилки… Проклятие, что делает колит! И мысли — словно демоны в бутылке. Твой светоч мой фитиль не веселит! О Горбунов! от слов твоих в затылке, воспламеняясь, кровь моя бурлит — от этой искры, брошенной в опилки!
Ушел… Мне остается монолог. Плюс радиус ночного циферблата… Оставил только яблоки в залог и смылся, наподобие Пилата! Попробуем забиться в уголок, исследуем окраины халата. Водрузим на затылок котелок с присохшими остатками салата… Какие звезды?! Пол и потолок. В окошке — отражается палата.
Ночь. Окна — бесконечности оплот. Палата в них двоится и клубится. За окнами — решетки переплет: наружу отраженью не пробиться. В пространстве этом — задом наперед — постелью мудрено не ошибиться. Но сон меня сегодня не берет. Уснуть бы… и вообще — самоубиться! Рискуя — раз тут все наоборот — тем самым в свою душу углубиться!
Уснуть бы… Санитары на посту. Приносит ли им пользу отраженье? Оно лишь умножает тесноту, поскольку бесконечность — умноженье. Я сам уже в глазах своих расту, и стекла, подхлестнув воображенье, сжимают между койками версту… Я чувствую во внутренностях жженье, взирая на далекую звезду. Основа притяженья — торможенье!
Нормальный сон — основа всех основ! Верней, выздоровления основа. Эй, Горбунов!.. на кой мне Горбунов?! Уменьшим свою речь на Горбунова! Сны откровенней всех говорунов и грандиозней яблока глазного. Фрейд говорит, что каждый — пленник снов. Как странно в это вдумываться снова… Могилы исправляют горбунов!.. Конечно, за отсутствием иного
лекарства… А сия галиматья — лишь следствие молчания соседних кроватей. Ибо чувствую, что я тогда лишь есмь, когда есть собеседник! В словах я приобщаюсь бытия! Им нужен продолжатель и наследник! Ты, Горбунов, мой высший судия! А сам я — только собственный посредник меж спящим и лишенным забытья, смотритель своих выбитых передних…
Ночь. Форточка… О если бы медбрат открыл ее… Не может быть и речи. На этот — ныне запертый — квадрат приходятся лицо мое и плечи. Ведь это означало бы разврат, утечку отражения. А течи тем плохи, что любой дегенерат решился бы, поскольку недалече, удрать хоть головою в Ленинград… О Горбунов! я чувствую при встрече
с тобою, как нормальный идиот, себя всего лишь радиусом стрелки! Никто меня, я думаю, не ждет ни здесь, ни за пределами тарелки, заполненной цифирью. Анекдот! Увы, тебе масштабы эти мелки! Грядет твое мучение! Ты тот, которому масштаб его по мерке. Весь ужас, что с тобой произойдет, ступеньки разновидность или дверки
туда, где заждались тебя. Грешу лишь тем, что не смогу тебя дозваться. Ты, Горбунов! Покуда я дышу, во власть твою я должен отдаваться! К тебе свои молитвы возношу! Мне некуда от слов твоих деваться! Приди ко мне! Я слов твоих прошу. Им нужно надо мною раздаваться! Затем-то я на них и доношу, что с ними неспособен расставаться,
когда ты удаляешься… Прости! Не то, чтобы страшился я разлуки… Зажав освобождение в горсти, к тебе свои протягиваю руки. Как все, что предстоит перенести — источник равнодушия и скуки — не помни, Горбунов, меня, не мсти! Как эхо, продолжающее звуки, стремясь их от забвения спасти, люблю и предаю тебя на муки».
|
|||
|