Джеймс Герберт 20 страница

В тот день никто не вышел на работу, и ни один посетитель даже не переступил порог бара. Позже, после полудня, Розмари пыталась дозвониться до кого-нибудь в деревне, а когда обнаружила, что номер за номером не отвечает, ее охватил панический озноб. Она так испугалась, что не осмелилась выйти и постучать кому-нибудь в дверь. Том был так же встревожен — нет, может быть, даже больше, потому что участвовал в этом, он явно участвовал в этом, черт бы его побрал! — он затолкал ее в комнату наверху и заперся там вместе с ней. Даже через некоторое время, услышав движение в коридоре, он не дал ей выглянуть, — а честно сказать, ей и не было так уж любопытно. Розмари вспомнила предыдущую ночь, ту свистопляску в спальне, и содрогнулась.

— Сволочь! — сказала она мужу.

Что-то защекотало ее пухлые ноги в чулках, и, взглянув вниз, Розмари увидела, что ковер, покрывавший большую часть пола в гостиной, колышется, словно по полу дует ветер.

Розмари поднялась на ноги и переместилась на другую часть ковра в стремлении убежать от таинственно катящихся волн.

Она чувствовала, как толстый ковер пытается подняться под ногами, но не позволял ее вес; волны просто распространялись вокруг, расходясь во все стороны и относя мебель к краям.

Том Джинти был упрям, его мозг отвергал происходящее вокруг, но глаза настаивали, что все это вполне реально. Занавески хлопали, словно в разбитое окно врывался ветер. Часы на камине как-то нелепо, ни с того ни с сего начали со звоном отбивать время, хотя обе стрелки находились далеко от какой-либо цифры. Картина на стене — охотничья сцена, полная красных камзолов, лошадей и гончих, — неожиданно упала на пол. Старый чай в чайнике захлюпал, выливаясь из носика, и еще одна чашка, на этот раз вместе с блюдцем, свалилась с края стола. Цветастый диван начал раскачиваться туда-сюда, разбрасывая подушки по ковру. С телевизора вдруг соскочили лампа и фотография.

Розмари потеряла равновесие и снова стояла на коленях. Ей повезло, потому что остатки стекла в серванте и в окне напротив ни с того ни с сего вывалились и по комнате засвистели осколки, большие и маленькие. Занавески были изрезаны в клочья и раздвинулись, а из серванта вместе с осколками вылетели статуэтки, стеклянные фигурки и украшения. Смертоносная шрапнель встретилась прямо над центром комнаты, именно там, где стоял хозяин «Черного Кабана».

Наибольший ущерб ему нанесли стеклянные осколки, хотя свою лепту внес и фарфор. Удивленный крик Джинти перешел в хрип, когда осколок стекла рассек ему горло. Рана была не так глубока, чтобы мгновенно убить, и Джинти инстинктивно вскинул руки, защищая глаза, но когда Розмари снова подняла голову, то увидела, что верхняя часть его тела, как подушечка для булавок, утыкана крошечными острыми осколками, напоминающими кинжалы. Люстра, как маятник, раскачивалась над головой, и в ее бликах одежда и тело Джинти то освещались, то опять затенялись. Розмари истерически что-то бормотала, в то время как сам Джинти, оставаясь совершенно неподвижным, хотя и травмированный, по-прежнему держал исколотые руки у глаз, а хрип в горле превратился в бульканье.

Боль вызвала у него шок, и Джинти двигался скованно, как робот. Он опустил руки и, не веря происходящему, посмотрел на жену. Розмари кричала уже давно, но теперь крик вырвался с новой силой, потому что гротескная версия проколотого, окровавленного и страдающего от множества ран мужа напугала ее больше, чем кутерьма движущихся вещей. Позже к ней вернулась интуиция, и, возможно, даже смутные, но тревожные предчувствия, которые, она знала, были и у других — о, никто о них не упоминал, все держали их при себе, боясь, что окажутся одиноки в своих мыслях, что это может быть какое-то ползучее слабоумие; но Розмари видела по лицам, по встревоженным глазам, по скованным манерам: страх увеличивался с каждым днем. И тайное, долгое время скрывавшееся, как метастазы рака, как неприметная, но смертельная болезнь под внешне благополучной оболочкой, — наконец проявилось. Одно из этих проявлений стояло сейчас перед ней с миллионом стеклянных осколков, торчащих из изуродованного, напоминающего опухоль тела.

Том Джинти сделал неуверенный шаг к жене, и Розмари снова закричала и отшатнулась. Между ними никогда не было настоящей любви, первоначальная нужда в близости очень скоро сменилась терпимым отношением друг к другу, которое в конце концов перешло во взаимную неприязнь, — и Розмари трудно винить в том, что она бросилась прочь от окровавленного монстра, бывшего ее мужем.

Причудливые часы, грубая имитация Бомберга, соскользнули с каминной полки и разбились в прах. Висевшее над диваном зеркало треснуло и покрылось узором трещин. Диван, все более неистовый в своем раскачивании, наконец перевернулся вверх ножками.

Розмари продолжала кричать, вздрагивая при каждом новом происшествии и прикрываясь креслом от приближающегося мужа. Внезапно она бросилась к двери, преодолев по пути перевернутый диван. Под ногами хрустели стекло и осколки фарфора, а Том Джинти попытался последовать за ней. Розмари нащупала защелку и, открыв дверь, бросилась в коридор. Она чуть не рухнула, увидев маленькие фигуры, прячущиеся в колеблющихся тенях. Вдоль стен бежали крысы, волоча за собой голые хвосты.

Розмари заставила себя побежать за ними, чувствуя за спиной изуродованную фигуру. Где-то в комнате она потеряла туфлю и могла продвигаться дальше, только прихрамывая и опираясь рукой о деревянную обшивку стены. Тени впереди безумно метались, запутывая ее, пока вдруг большую часть коридора не заполнила темнота. Розмари поняла, что, видимо, Том дошел до дверного проема и загородил свет. Ей послышалось, что он зовет ее, но это был лишь странный, бессвязный гнусавый звук, — и Розмари не остановилась; она не испытывала сочувствия, только страх. В голове мелькнула мысль обратиться за помощью к единственному постояльцу, но уж слишком ненадежным человеком был этот Дэвид Эш. В нем чувствовалась какая-то холодность, непроницаемость; кроме того, Розмари была не уверена, не связан ли как-то и сам он с появлением призраков. Свечение впереди заставило ее еще прибавить ходу.

Кто-то включил свет на лестнице и нижнем этаже, но Розмари не стала сразу спускаться, несмотря на шаги за спиной. Она и Том всегда знали, что в подвалах полно крыс, пару раз на кухне и в баре им пришлось гоняться за грызуном, но никогда раньше у этих тварей не хватало наглости подняться выше; и уж тем более никогда они не проникали в номера. А сейчас вся лестница кишела этими тварями.

Крепко схватившись за перила и издав испуганный вскрик, Розмари заставила себя сделать шаг. Большинство тварей убежали вперед, но одна, остановившись у поворота лестницы, показала зубы и зашипела на приближающуюся фигуру. Розмари поставила ногу на ступеньку, и крыса неохотно отползла; Розмари слышала стук когтистых лапок по доскам.

— Ро... Роз... — донесся хриплый стон, от этого звука Розмари вздрогнула и повернула голову. Том стоял на площадке, его тело раскачивалось, утыканное битым стеклом. Он начал наклоняться, и Розмари бросилась прочь, но споткнулась на повороте лестницы и, вопя, кубарем покатилась вниз. Полное тело больно колотилось о старые ступени и замедлило движение лишь у подножия. Еще не придя в себя, Розмари услышала наверху нетвердые шаги. Что-то куснуло ее за руку, и Розмари с содроганием отшатнулась от крысы, которую чуть не раздавила.

Она поднялась на ноги, уже не было и второй туфли, и, размахивая руками и наполняя воплями помещение, зашлепала по полу бара к открытой двери, через которую внутрь закатывался клубящийся желтоватый туман.

Том снова позвал, и, обернувшись к нему, Розмари увидела, что он по-прежнему идет за ней, как зомби, одеревенев, его руки и рубашка были все в крови. Почему он не оставит меня в покое? Что нужно от меня этому прогнившему дерьму?

Розмари выбежала в открытую дверь, на улицу, в туман. И снова завопила, увидев два быстро надвигающихся на нее призрачных огня, возникших из кружащейся мглы.

* * *

Ленни Гровер бессмысленно захихикал.

— Не вижу ни хрена, — сказал он Деннису Крику, сидевшему рядом в пикапе.

— Так притормози, придурок. — Крик тоже ухмылялся, прижав нос к измазанному ветровому стеклу. — Ну и дерьмо! — Его речь была несколько неразборчива после нескольких кружек, принятых вместе с Гровером в придорожном пабе.

— Я бы сказал, химический газ, — предположил Гровер. — Посмотри на цвет, только принюхайся!

— Уже, и мне не понравилось. — Для усиления слов Крик состроил гримасу.

— Откуда-то его напустили, уж поверь мне.

— Не пори муру, Лен. Это туман, вот и все. Смотри, уже рассеивается.

— Слава Богу, — снова хихикнул Гровер.

Его напарнику не хотелось ехать в тумане, в который они вдруг попали на обратном пути по проселочным дорогам в Слит и в котором не было видно и на ярд вперед. Но Гровер настоял, что нужно ехать, поскольку у них в кузове лежали новехонькая газонокосилка, отличный электрический резак для живых изгородей и несколько домашних растений — все, собранное в очередном регулярном «обходе». Не реже чем раз в две недели приятели колесили по сельским дорогам, присматриваясь к садовому инвентарю и всему, что лежит без присмотра недалеко от дороги. Владелец газонокосилки, еще сверкающей лаком модели «Хейтер-Харриер 56», понес сеносборник к помойке или куче компоста позади дома — эта процедура заняла не более двух минут, — оставив Гроверу и Крику достаточно времени, чтобы прибрать саму машину. Они уже пару раз проезжали мимо, выжидая момент. Потребовалось не более тридцати секунд, чтобы остановиться, выскочить, забросить косилку в кузов и отправиться дальше. Их еще больше развеселило, когда через десять минут они увидели электрический резак, лежащий поверх живой изгороди. Владелец, по всей видимости, зашел в дом помочиться или попить, и Крик выскочил из кабины, дернул идущий в гараж шнур, чтобы вырвать вилку из розетки, и не мешкая бросил «плохо лежащий» инструмент рядом с газонокосилкой. Гровер еле завел машину, так его это рассмешило. Еще удалось стащить прямо с подоконников несколько горшков с цветами и пинту молока, которое оказалось прокисшим от жары. На этом дневная работа была закончена. Легко и приятно, и не так рискованно, как среди ночи красться по лесу, ожидая выстрела из двустволки лесника.

Въехав в обволакивающий туман, они стали двигаться осторожнее, оба высунули головы в боковые окна, чтобы следить за обочинами дороги. Гровер переключил фары на средний свет, а Крик постоянно жаловался, что нужно повернуть обратно.

Гровер глотнул теплого пива из зажатой меж коленей жестянки. Крик взял катающуюся по полу неоткрытую банку, откупорил и направил пену на соучастника.

— Козел! — взревел Гровер, пролив свое пиво на брюки, когда попытался рукой загородиться. Пикап дернулся вправо и несколько ярдов проехал, царапая боком по кустам. Гроверу понадобилось время, чтобы вернуть машину на середину дороги; при этом, резко выруливая, он расплескивал пиво на плечо Крика. Обоим показалось это очень весело.

— Смотри! - вдруг прекратил смех Крик и схватил Гровера за руку.

Тот, коленями зажав банку с пивом и вытирая бейсбольной кепкой лицо, нажал на тормоза. Автомобиль ехал довольно медленно, несмотря на утверждения Крика об обратном, и, хотя тормоза были не прокачаны, быстро остановился.

— Что? — спросил Гровер, с прищуром вглядываясь через ветровое стекло. — Что еще?

Крик посмотрел по сторонам.

— Мне показалось, кто-то переходил дорогу.

— Лично я никого не вижу.

— Мы, наверное, уже в деревне, так что не кипятись.

— Да, да. — Большим пальцем Гровер ткнул за спину. — Скоро мы их выгрузим и пропустим немного в «Черном Кабане».

— Не знаю. Эти свиньи могут все еще расспрашивать там про Микки. У меня нет большого желания опять с ними говорить.

— Нет, они убрались в тот же день.

— Возможно. Я только говорю, что не стоит пока показываться, знаешь, пока все не пройдет.

— Глупо, парень. Надо вести себя так, будто ничего не случилось, вот что.

Крика это не убедило.

— Все равно, давай сначала спрячем барахло.

Гровер нажал на педаль, машина снова поползла вперед. Он почувствовал себя увереннее и начал набирать скорость.

— Ладно, это не так глупо, успокойся.

Гровер специально нажал на газ.

— Ленни! — предупредил его Крик.

Тот фыркнул и поехал еще быстрее.

Они подъехали к перекрестку, где сходились две дороги, направляясь к главной улице. По одной они ехали, другая шла от церкви Св. Джайлса. Крик обалдело уставился в окно, хлопая глазами; он даже провел по лицу рукой, не веря себе.

— Ленни, ты видишь?..

Гровер, напевая, ехал вперед. Никаких других машин на дороге не ожидалось — какой дурак выедет в такой туман? — и было особое возбуждение от езды вслепую. Он с удовольствием рыгнул, почувствовав на языке вкус пива.

— Ленни, — опять сказал Крик. Он мог поклясться, что видел, как кто-то двигается в тумане. И слышал странные звуки, похожие на голоса, хотя и не был уверен из-за пения Гровера и шума мотора. Что это впереди? Словно масло течет на дорогу с лужайки. Крик испугался, что машину занесет, и открыл рот предупредить Ленни, но не успел: они уже переехали ручеек. Крик снова высунул голову в окно и принюхался. Неприятный запах... Стоп! На улице есть люди, только он не может рассмотреть, это всего лишь силуэты...

Крик посмотрел вперед, но свет фар отражался от тумана, и было трудно что-либо разглядеть. Других огней не было — ни в лавках, ни в домах. Это чертовски странно...

— Ден-н-и-и-и!..

Крик только что увидел метнувшуюся из дверей фигуру, они чуть не наехали на нее. Гровер тоже ее заметил и, выругавшись, нажал на тормоз.

Он выкрутил баранку влево, чтобы не сбить светловолосую женщину; и машина, дико накренившись, наехала на поребрик. Крыло ударило второго человека, появившегося из той же двери, и отбросило его назад. Вопль сбитого был не громче их собственных. С ошеломляющей силой машина протаранила косяк двери и стену за ним. Автомобиль резко остановился, и оба сидящих в нем, всегда презиравшие ремни безопасности, вылетели через ветровое стекло.

Крику повезло, он приземлился внутри гостиницы, а Гровер с размаху ударился о дерево и кладку у входа. Впрочем, в конечном итоге не повезло никому, потому что в аварии погибли оба. Просто Крик прожил чуть подольше.

* * *

Они снова здесь. Внизу. Бормочут. Шепчут.

Стонут. Стараются свести его с ума. Ну, он не будет долго это терпеть. Всему есть предел. Ему надоели эти голоса, он устал от призраков.

Доктор вылил остатки виски и уронил пустую бутылку на пол. Он держал стопку и смотрел в янтарную жидкость. Ты даешь забвение, не так ли? Что ж, меня это устраивает, потому что забвение означает защиту. Они не смогут пробраться к тебе, когда согреешься. Его пальцы крепче обхватили стопку, и виски внутри задрожало.

Локвуд может идти к черту. И Бердсмор вместе с ним. И остальные тоже, эти дурачки — Бердсмор называл их «посвященные». Им нравились эти обряды, и разложение проникало в них без их ведома. Что ж, и они тоже могут сгнить в аду!

Доктор Степли пил виски, уже не смакуя его, а стремясь лишь забыться. Потом, приняв какое-то решение, поставил стопку обратно на столик у кресла, встал, поправил галстук, расправил плечи и выпрямился; выпрямился, насколько позволяло выпитое и таблетки, которые он принял за последние несколько часов.

Рукой он держался за спинку кресла, чтобы поддержать равновесие. Любой может держаться с достоинством, ободрил он себя.

Как и деградировать, напомнил внутренний голос, ставший в последнее время постоянным собеседником.

Подчеркнуто твердо доктор прошел к двери.

Притворство,тут же вмешался издевательский голос. Настоящий доктор слаб и в панике. Ведь честно, ты не хочешь спускаться туда, правда, дружок? Что ты там обнаружишь? Подумай...

В дверях он помедлил и закрыл глаза. Нет, я настоящий и вполне реален, ободрил он себя другим, не таким упрекающим голосом, но эти звуки в приемной отсутствуют. Это просто шепот сознания, а сознание — это продукт интеллекта, который сам по себе не имеет физической субстанции. Известно, что в придуманном нет ничего реального.

Но когда ты приблизишься, разве голоса не станут громче? А когда ты откроешь дверь внизу...

Ум может дурачить сам себя — таков был его вполне рациональный ответ.

Тогда нет никакой причины бояться.

Никакой.

И все же твои руки дрожат, ладони влажные; и разве твой пульс не участился?

Усталость. Стресс. И...

И?..

Он рванул дверь.

Быстрыми, даже самоуверенными шагами доктор спустился по лестнице. Да, хорошо ощущать злость — она подавляет другие эмоции, в частности, страх. Он не превратится в лопочущую развалину, как малодушный Локвуд, который забился к себе в спальню и сидит там, вцепившись в одеяло, как старая дева, вообразившая в дверях насильника. Сумасшествие Эдмунда случилось не внезапно, процесс начался давно. Возможно, столетия назад.

Начиная с первого слитского Локвуда?

Да. И последующих Локвудов. Эдмунд продолжил долгую цепь психопатов.

Как мертвый доктор продолжил цепь предшественников?

Да, да, это передается по наследству, если хочешь — если ты настаиваешь. Возможно, само рождение в Слите означает кабалу.

Значит, ты не виноват.

И снова Степли поколебался. Он стоял в темноте лестницы, и его решимость убывала. Если бы было так просто отринуть вину, обвинить своего отца, а до того его отца! К сожалению, это означало бы отрицать свободу воли.

Ах, да, свобода воли. Этого достаточно, чтобы противостоять импульсам собственного безумия?

Но я не безумен!

Однако ты слышишь голоса из пустой комнаты.

Не пустой.

Пустой.

Еще три шага привели его к подножию лестницы. Напротив была закрытая дверь приемной.

Там не может быть пусто.

Пусто.

Прислушайся к ним, прислушайся к этим голосам.

Внутренний голос, звучащий только в голове, помолчал, потом послышался снова:

Что ты собираешься делать?

Прогнать их.

Если они есть...

Я слышу их.

А если там пусто, ты признаешь свое безумие?

Но там не пусто! Смотри, я покажу тебе...

Доктор шагнул вперед и распахнул дверь.

Не последовало ни торжества, ни злорадства от сознания того, что он оказался прав. Степли попятился назад и упал на лестницу, по которой спустился.

Теперь, когда дверь была открыта, внутренний голос превратился в бормотание, в адскую какофонию стонов и воплей, причитаний и мольб, ярости и упреков. Степли поднял руки, чтобы отгородиться от этих ужасов, собравшихся в тесной приемной, но их образы уже проникли в его ум, их было не стереть. И он по-прежнему видел их...

...кричащая, женщина протягивает к нему окровавленный зародыш своего ребенка, пуповина которого все еще обвивается вокруг крохотного горлышка, его рождение убило обоих; собравшиеся вместе старики — их слишком много, чтобы сосчитать, — изможденные и дряхлые даже в призрачных оболочках, поносящие его за свою жалкую смерть по его халатности, из-за его презрения, пренебрежения; ребенок с призрачными слезами, блестящими на призрачном лице, упрекает его в неверном диагнозе, который привел к смерти, — грипп вместо бронхиальной пневмонии; жертва СПИДа, которой Степли прописал всего лишь поверхностное лечение, — огромные призрачные глаза этой жертвы смотрят на доктора из кутерьмы непостоянных призраков и посылают проклятья; девушка, показывающая свою иссеченную плоскую грудь, изуродованную раком и запоздалым оперативным вмешательством, поблекшим смерть, которой вполне можно было бы избежать, если бы доктор обратил внимание на первые признаки злокачественной опухоли...

...монстр в углу — это новорожденный, которого доктор счел слишком страшным, чтобы оставить жить, и который теперь вырос в альтернативном мире фантомов...

...и были другие, призрачные лица, которые он с трудом вспоминал, несчастные, ставшие жертвой его небрежности и неправильного лечения, побочные жертвы его злоупотреблений алкоголем и наркотиками...

...другие, большинство из которых он определенно не знал, еле видимые в толпе тени прошлого, умершие еще до его появления....

...и еще другие, более отчетливые, чем предыдущие, некоторых он даже узнал, поскольку их использовали в ритуалах...

...и среди них стоящий в дверях маленький Тимми Норрис, всего семи лет отроду, его фигура видна отчетливее всех, он почти реален, почти осязаем...

Услышав тихое пение убитого мальчика, доктор Степли медленно опустил руки. Каким-то образом слова, как бы тихи они ни были, слышались сквозь шум позади. Тимми пел гимн, и Степли узнал его, этот гимн он слышал во сне, в ночных кошмарах...

Доктор начал понимать.

— Н-е-е-е-т! - закричал он.

Не отрывая глаз от мальчика в открытых дверях, он съехал по лестнице и только у самых дверей выпрямился, но его спина по-прежнему скользила по стене; он мотал головой, пытаясь отогнать обретающее реальность видение.

Крики, бормотание, стенания из приемной продолжались, но, несмотря на это, ясно слышалось тихое пение мальчика.

Доктору Степли потребовалось несколько секунд, чтобы отпереть разнообразные замки, но в конце концов он распахнул входную дверь. Словно привлеченный звуками, внутрь заплыл грязного цвета туман, и доктора едва не стошнило от его запаха; это напомнило ему о тех домах, куда его вызывали и где мертвые тела лежали не освидетельствованными по несколько дней — не такие уж редкие случаи для этих треклятых времен, — заползающая с улицы мгла имела тот же сладковато-тошнотворный аромат разложения. Зажав нос и рот рукой, Степли бросился на улицу.

Его машина стояла в мощеном палисаднике перед кабинетом, и, спеша к ней, доктор полез в карман за ключами. Обнаружив, что ключей там нет, он вслух застонал. Нет, он не мог вернуться, он не может вернуться! Через открытую дверь по-прежнему доносились голоса, теперь слабее, но неземной голос мальчика слышался так же ясно.

...Но в пятницу внезапно

Покрылось небо мглой.

Доктор чуть не зарыдал от облегчения, когда увидел через окно машины, что ключи вставлены в замок зажигания. Он не удивился, а был только благодарен, что они там, так как в последние месяцы подобная забывчивость стала характерной для него; напряжение, в котором он так долго находился, привело к переутомлению, как умственному, так и физическому. Доктор прямо-таки рухнул на сиденье и обнаружил, что руки слишком трясутся и слишком мокрые, чтобы сжать ключ зажигания. Обеими руками, схватив одной другую, сгорбившись и неуклюже изогнувшись, он все же умудрился завести двигатель. Мотор заворчал, и Степли быстро включил фары.

Но, взглянув через ветровое стекло, понял, как трудно будет ехать сквозь туман. Туман клубился, застилая обзор, лениво плыл, и Степли различил темные сгустки, напоминающие... призрачные... фигуры...

...трудно танцевать...

Гимн слышался даже сквозь закрытое окно машины.

Доктор отпустил сцепление и нажал на акселератор. Покрышки пробуксовали, но тут же бросили машину вперед. Там и здесь в тумане имелись просветы, отчего было проще находить путь — или, по крайней мере, не съезжать с дороги. Зубы Степли, сточившиеся и пожелтевшие от возраста, закусили нижнюю губу. Локвуд должен помочь. В конце концов, он несет ответственность, это он разжег все это. Но теперь Локвуд превратился в съежившуюся развалину. Тогда Бердсмор. Он сильнее. И они с Локвудом — одно...

...с чертом, за спиной...

Степли еще сильнее нажал на акселератор, и машина накренилась, набирая скорость. Детский голосок не отставал, хотя кабинет остался далеко позади. Это было почти как...

Он бросил взгляд через плечо, ожидая увидеть на заднем сиденье фигуру Тимми Норриса. Конечно, там было пусто.

Доктор снова стал смотреть вперед и заметил свет фар, какая-то машина мчалась сквозь туман. Он слишком поздно заметил, что кто-то перебегает ему дорогу.

Хотя Степли резко повернул руль влево, машина сбила этого человека. Тело ударилось о ветровое стекло, отчего по стеклу во все стороны разбежались трещины. Степли услышал женский вскрик, машину занесло, и женщина упала с капота. Автомобиль доктора ударился о машину, стоящую у края пустыря, и Степли дернуло вперед. От кружения машины он потерял ориентацию, потом ощутил особое чувство полета, словно плавно плывет по воздуху. Машина продолжала вертеться, отчего кружилась голова, и, как ни странно, это не было неприятно.

Движение замедлилось и прекратилось, легко и без всякого столкновения, мотор заглох. Все стало тихо и спокойно. Даже гимн замолк.

Доктор прислонился к рулю, очки съехали на кончик носа. Он тяжело дышал.

Потом послышался треск. Невозможно, но как будто трескался лед.

Машина вздрогнула, ее передние колеса погрузились, но не глубоко, всего на фут, не больше. И она начала скользить вниз.

Когда машина снова наклонилась вперед и послышался плеск, доктор вскрикнул. За окнами стала подниматься темная вода, ноги вдруг промокли.

Вода из пруда заполняла тонущую машину, темная, серая тяжесть давила на окна, просачиваясь через трещины в ветровом стекле, и струйки вскоре превратились в потоки. Фары по-прежнему горели, и даже сквозь охвативший его ужас доктор разглядел во мраке темные фигуры, плывущие к нему, словно что-то тянуло их к новому чужеродному элементу, появившемуся в этом тусклом, водянистом мире.

Что-то застучало в боковое стекло, и доктор резко обернулся. Ему показалось, что к окну прижалась маленькая ручка. Но на ее пальцах не было плоти.

Стук по стеклу рядом заставил его снова оглянуться.

Сначала было трудно что-то разглядеть, поскольку все окутывал мрак — и внутри машины, и снаружи. Но даже в этой кромешной тьме глаза различили прижавшееся к стеклу лицо. Необъяснимо — поскольку мрак не рассеивался, — но он увидел, как появилось еще одно лицо; призрачные образы как будто светились изнутри, а к стеклу прижимались маленькие ручки.

Сначала Степли показалось, что лица улыбаются ему, но потом он понял, что вода в пруду разъела губы на этих лицах.

Ледяная вода сдавила грудь, стало трудно дышать. Он не мог двигаться. Нет, ему не двинуться. Куда ему деться? Туда, к этим призракам?..

Лица словно закивали в ответ на его молчаливый вопрос. Появлялись все новые фигуры, безгубые лица, пустые глазницы, они облепили ветровое стекло и боковые окна.

Вода дошла до подбородка.

Хотя плоть с них была смыта на этом подводном кладбище, Степли понял, что лица принадлежат детям, потому что они были в большинстве своем маленькие, как и костлявые ручонки, стучащие по стеклу. Нам одиноко здесь, говорили дети. Слишком долго мы здесь безутешны. Нам нужен кто-то, кто бы позаботился о нас. Кто-нибудь старший. Вроде тебя.

Вода заливала рот, попадала в нос. Очки уплыли.

До Степли донеслись слова гимна. От детских голосов улыбки снаружи словно посветлели и стали еще шире.

...Но знайте: я — танец,

И снова кружусь!

Вода сомкнулась над его головой.

* * *

Мэдди Баклер шила, ожидая. До того она поставила на окно маленькую лампу. Возможно, это было глупо, но чувство говорило, что лампа может послужить маяком.

Рядом лежал Гаффер, прижавшись к креслу так близко, что мог коснуться хозяйки. Пес бегал за ней повсюду, с тех пор как в позапрошлую ночь вернулся один и стал выть у двери. Тогда у Мэдди не было сомнений, что с ее Джеком что-то случилось. Она сразу же позвонила в полицию, но там отказались ехать в лес искать его. Пусть рассветет, сказали ей, и тогда — если с ее мужем что-то случилось — его будет легче найти. Кроме того, в любой момент он сам может вернуться, ругая убежавшую собаку. Мэдди не удалось убедить их, что здесь что-то не так и нужно начинать поиски немедленно. Она уговаривала Гаффера отвести ее к Джеку, но собака отказывалась выходить из коттеджа, убегала от входной двери и забивалась под стол в кухне.

Позже, утром, полиция нашла тело Джека, но их извинения и выражения сочувствия уже не могли помочь. Так же как и заверения, что виновного, прострелившего ему сердце металлической стрелой, скоро разыщут.

Прошлой ночью Мэдди ждала, что Джек вернется. И теперь ждала снова.

Он придет. Она знала, что он придет. Он найдет путь в противном тумане, и свет в окне направит его.

О, пусть говорят, что он умер! Они могли унести его тело, но это не значит, что Джек не вернется к ней.

Потому что все возвращаются.

Как никто не понимает этого?

Все возвращаются.

И поэтому она будет сидеть здесь и шить, пока Джек не придет. Мэдди начала напевать себе под нос.

Но прекратила, когда Гаффер вздернул голову. Эрдель тихо заскулил.

— Все хорошо, старый дурачок. Ты знаешь, кто это.

Собака, не отрываясь, смотрела на дверь, жалобное скуление стало настойчивей.

— Теперь помолчи, добрая псина.

Мэдди положила руку на длинную плоскую собачью голову, и пес успокоился. Впрочем, он оставался начеку, повернув голову в сторону и приподняв ухо.

Вскоре и Мэдди услышала шаги.

Они доносились с дорожки, ведущей к коттеджу.

Шаги приближались.

Не раз Грейс убегала вперед, и Эшу приходилось ускорять шаг, чтобы догнать ее. Теперь туман рассеялся клочьями, он то становился редким, так что при неполной луне под деревьями с обеих сторон была видна дорога, то вдруг сгущался, и Эш боялся потерять Грейс из вида; только фонарь у нее в руках указывал путь. Запах, тошнотворный запах разложения, по-прежнему стоял в воздухе, но Эш немного привык к нему и больше не испытывал позывов рвоты при каждом вдохе.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒