|
|||
Смерть немецким оккупантам! 2 страница- Чтой-то они сегодня так рьяно воюют, - пробурчал кто-то недовольным голосом. - Как бы стекла не повылетали… Звон разбитого стекла раздался тут же, и это возмутило потревоженных ночными залпами людей. - Да погодите вы канючить, глядите - ведь стреляют не по “колбасе”… её вообще нет… Стреляют ведь прямо по самолету… Эти слова, сказанные встревоженным голосом, я помню до сих пор. Почему только один из всех собравшихся на улице полураздетых людей заметил, что зенитки, скорострельные пушки и крупнокалиберные пулеметы бьют прямо по оказавшемуся в перекрестии прожекторов самолету?! Он летел над бухтой в сторону Братского кладбища, издавая какой-то непривычный, низкий, гнетущий гул. - Товарищи, это не учение, это война! - Какая война?! Что вы такое говорите?!. Я не видел говорящих, Я смотрел на небо. На этот высеребренный прожекторными лучами самолетик, вокруг которого лились золотые струи трассирующих пуль. Все это было очень красиво! Жутко и красиво! Самолет внезапно лег на левое крыло и словно провалился. Лучи беспорядочно заметались, пытаясь снова обнаружить исчезнувшую цель, но вместо самолета осветили купола парашютов. Кажется, их было три. Три парашюта, которые плавно спускались над бухтой. - Воздушный десант! - ахнула какая - то женщина. Ее никто не поправил. В звенящей, внезапно наступившей тишине кто-то негромко спросил: - Который час? Мама в суматохе не успела надеть часы. Но кто-то сказал: - Четверть четвертого. И тут же вскрик: - Тише, опять летит!.. Действительно, где-то над горой Рудольфа гудел самолет. Туда же метнулись и щупальцы прожекторов. Прожектористы выудили его, когда он пролетал над Пятым бастионом. Он летел прямо на нас. Летел низко. Бомбардировщик с черными крестами на крыльях. И я ещё подумал, что эти кресты совсем такие, какими украшают машины “скорой помощи”, только черные. Задрав голову, я смотрел на эти кресты, когда от крыла, от нижней его плоскости отделился какой-то предмет и полетел прямо вниз. - Бомбят! Хватайте деток! Ховайтесь!.. Эти истошные крики будто подстегнули маму, она схватила нас за руки и поволокла к калитке, где стояла бабушка. Я оглянулся и увидел, как наверху раскрывается парашют. Самолет уже приближался к Хрусталке, он тоже летел к бухте - туда, где стояли корабли, и вокруг него сверкали и искрились, словно искры бенгальского огня, разрывы зенитных снарядов. Подчиняясь порыву, я выдернул руку и, не обращая внимания на крик матери, понесся туда, куда спускался парашют. Я хотел увидеть, как будут брать диверсанта. Разве можно было пропустить такое… И я не пропустил. Выскочив на угол, я увидел, как в том месте, куда опустился парашют, вдруг вздыбился огненный столб, меня оглушило и обдало горячей волной. Я стоял и смотрел на зарево пожара, когда мамины пальцы вцепились в мое плечо. - Не смей! - задыхаясь, проговорила она. - Не смей никуда убегать!.. Сильный новый взрыв в районе Приморского бульвара на секунду заглушил канонаду. Мамины пальцы судорожно сжались, и я ощутил в плече саднящую боль. Помню, что было светло как днем. И туда, где полыхал пожар, бежали мужчины с ведрами…
ИХ БЫЛО ТРОЕ Их было трое, погибших в доме на углу Греческого переулка и Подгорной улицы за пятьдесят семь минут до “время Ч”, когда в соответствии с планом “Барбаросса” гитлеровцы по всему фронту от Черного до Баренцева моря перешли нашу Государственную границу. Их было трое - маленькая девочка, её мама и бабушка. 22 июня во второй половине дня их останки похоронили на кладбище в десяти шагах от церковного входа, почти напротив дверей. Кто мог предположить, что война унесет более двадцати миллионов жертв. Эта самая первая жертва Великой Отечественной войны в тот день показалась чудовищной.
Александра Белова Варвара Соколова Леночка Соколова.
Эти имена стоят первыми в списке жертв Великой Отечественной войны. Еще не погиб ни один солдат. День “Д” уже начался, но “время Ч” ещё не наступило. Их уже убили.
КРАСНЫЕ СТЕНЫ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ
МАЙСКИЙ БРЕСТ Брестскую крепость я попал в мае семьдесят девятого года. После Ленинграда, где Нева переносила в Финский залив будто засахаренные ладожские льдины и воздух был холодным, как заиндевевшее стекло, майский Брест показался летним, знойным, остро пахло клейкой тополиной листвой. В холле гостиницы, где проходила регистрация прибывших на совещание писателей, художников, издателей и сотрудников журналов, было оживленно, шумно. Восклицания, рукопожатия, объятия. Я узнавал знакомых москвичей, киевлян, бакинцев, минчан, меня тоже узнавали, окликали. Кто-то громко повторял, что вечером мы все пойдем в Брестскую крепость, и называл время сбора, кто-то раздавал список участников и программу совещания. Когда в назначенный час мы все собрались внизу, в руках у женщин были цветы. Красные гвоздики на длинных ножках. Я ещё не знал, что через каких-то двадцать минут я снова вернусь в ту ночь. Вернусь, а затем стану писать эту книгу, о которой я ещё тоже ничего не знаю. Её ещё нет - этой книги, нет её названия: “Возвращение”, ещё ничего нет. Я просто еду в автобусе и жду, когда нас привезут в Брестскую крепость…
ГОЛОС ЛЕВИТАНА Мы как раз подошли к воротам, ведущим в крепость, когда автоматически включились громкоговорители и на нас обрушилось надрывное завывание приближающейся воздушной армады, громкое, все нарастающее пение ветра в стабилизаторах бомб и грохот близких разрывов. Машинально я определил, где упадут эти бомбы, и понял, что нужно немедленно бросаться в траву и накрывать голову руками. В свое время я этого не сделал - упал на землю, но голову не прикрыл, и осколок чиркнул по левому плечу, но не задев лопатки, словно скальпелем снес кожу на макушке. Я оказался везучим: три - четыре миллиметра ниже и все было бы кончено. Теперь былое нахлынуло, голос Левитана, возвещающий о коварном нападении фашистской Германии, только подлил масла в огонь - и я почувствовал, что задыхаюсь. Внезапно куда-то исчез запах молодой листвы. Сердце гнало кровь толчками, словно это была не кровь, а тяжелая ядовитая ртуть, ломило в висках. “Это всего лишь магнитофонная запись”, - сказал я сам себе, но уловка не помогла. Во мне, оказывается, таилось нечто более сильное, чем рассудок. И это нечто теперь вырывалось из резервуара памяти, где все эти десятилетия плескалась, но не находила выхода та самая горечь войны, которую я, сам того не подозревая, впитал словно губка. Голос Левитана, надрывные завывания пикирующих самолетов, выстрелы и разрывы бомб все разом воскресили и вспомнились бешеная пляска прожекторов, лица полураздетых людей в сполохах света, мать, которая в одной ночной рубашке, босая гонится за мной по дороге, и самолеты с намалёванными черными крестами…
РЕТРО Это были бомбардировщики дальнего действия, “Юнкерсы-88” и “Хейнкели-111” 27-й бомбардировочной эскадры “Бельке”. Они взлетели с аэродрома в Мамайи, с румынской земли, и, выстроившись ромбом, взяли курс на восток - на “остен”. За штурвалами сидели асы ночных полетов, не единожды бомбившие города Англии, Франции, Польши, Бельгии, Голландии, английские военно-морские базы на островах Средиземного моря. Теперь настал черед России. Фюрер изрек: “Задача Германии в отношении России состоит в том, чтобы разбить вооруженные силы, уничтожить государство… Война будет резко отличаться от войны на западе. На востоке жестокость является благом для будущего”. Жестокая молниеносная война. Изгнанные за Урал - в пустынные сибирские земли, в болота, тундру, в глухие леса жалкие остатки “славянского сброда” будут обречены на вырождение. Ну а затем, когда будет завоевана оказавшаяся в изоляции Британия, когда надменные англичане поднимут свои лапки, моля о пощаде, когда вся Европа падет к ногам фюрера, прибрать к рукам остальной мир уже не составит труда. Конечно, уйдут годы на то, чтобы установить на планете единый порядок, где каждому народу в зависимости от чистоты расы будет определена своя роль и образ жизни, но игра стоит свеч. Самолеты летели без опознавательных огней, лишь мертвый фосфорический свет приборов да свет ярких южных звезд падал на сосредоточенные лица пилотов. Из приказа, который был им зачитан на аэродроме в Мамайи, вытекало, что им, именно им фюрер доверил нанести первый удар в этой войне с русским колоссом. Поставленная задача была сложна: положить новые, обладающие громадной разрушительной силой, морские мины в севастопольской гавани, закидать ими фарватер* и тем самым закупорить горловину обширной бухты, в которую, как донесла агентура, вошли после учений корабли Черноморского флота. По данным все той же агентуры, Севастополь был празднично иллюминирован: там весь субботний вечер продолжалось гуляние, и это облегчало задачу: в ясную ночь залитые электрическим светом города похожи на лоскуты звездного неба, небрежно брошенные на землю. Разбросанный же на холмах Севастополь должен был походить на гирлянду рождественских лампочек… * Фарветер – безопасный для прохода судов путь между мелями, островами, минными заграждениями и т.п., оборудованный навигационными знаками. Прим. OCR. Теперь-то я это знаю, знаю, каким гитлеровцы в ту ночь увидели Севастополь. С погашенными огнями город уже был неразличим в ночном мраке, лишь один створный маяк - Верхний Инкерманский - продолжал слать сигналы, мигать, выдавая и себя, и наш город. Но смотритель маяка здесь был ни при чем: он просто не знал, что ему следует вырубить маяк. Сработали немецкие диверсанты, перерезав провода телефонной связи с маяком. Но главное уже случилось - Севастополь был готов к отражению налета вражеской авиации.
ТЕЛЕГРАММА НАРКОМВОЕНМОРА В Севастополе телеграмму наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И. Д. Елисеев получил в 1 час 03 минуты ночи. Текст телеграммы был кратким и четким, как математическая формула: “СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДРФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов”. Но ещё раньше, чем пришла эта телеграмма, Николай Герасимович Кузнецов связался с Елисеевым по прямой телефонной связи. - Вы ещё не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность? - услышал Елисеев голос наркома. - Идет первый час ночи, телеграмма уже должна была дойти до флотов. - Нет, товарищ нарком, ещё не дошла, - доложил Елисеев. - Тогда, не дожидаясь телеграммы, переводите флот на оперативную готовность номер один - боевую. Повторяю - боевую! Действуйте без промедления! Доложите командующему. - Есть, товарищ нарком, - ответил Елисеев и положил трубку. Приведение флота в боевую готовность № 1 автоматически означало готовность начать военные действия. Елисеев взглянул на часы и подумал о том, что с краснофлотцами все в порядке, кроме сверхсрочников, которым разрешалось ночевать в семье, все остальные уже на кораблях и в частях, но вот командиры, кроме вахтенных, первую после учения ночь проводят дома. К ним следовало срочно отправить оповестителей. И Елисеев отдал соответствующее приказание. По пустынным улицам все ещё освещенного города понеслись машины и мотоциклы с оповестителями, побежали рассыльные. Это был скрытный способ оповещения. При всех его достоинствах к приходу шифрованной телеграммы наркома уже стало ясно, что при таком способе оповещения полный переход на боевую готовность произойдет слишком медленно, и Елисеев приказал объявить “Большой сбор”. В ту же минуту над Константиновским равелином взлетели ракеты и на сигнальной мачте Павловского мыска зажглись условленные огни. Несколько выстрелов, которые произвел на Константиновской батарее лейтенант Заика, также были сигналом тревоги. В домах, где на ночь не выключили радио, послышалось шипение и мужской голос объявил “Большой сбор” для всех военнослужащих - это к радиосети города подключился узел связи Дома Красной Армии и Флота. Около двух часов ночи Севастополь уже погрузился во тьму. И уже в полной темноте началась погрузка на корабли снарядов, торпед и мин. На береговых и зенитных батареях, куда из штаба Береговой обороны был передан сигнал, обозначающий готовность № 1, снимались предохранительные чеки, чехлы, опробовались механизмы. В 2 часа ночи флот уже полностью перешел на оперативную готовность, ещё через полчаса об этом же отрапортовали все береговые батареи. В 3 часа 07 минут ночи с постов наблюдения, где стояли чуткие звукоулавливатели, начальнику противовоздушной обороны полковнику Жилину поступило донесение, что со стороны моря приближаются самолеты. Жилин набрал телефон оперативного дежурного по штабу флота капитана второго ранга Рыбалко. Выслушав Жилина, Рыбалко соединился с командующим флотом вице-адмиралом Октябрьским и доложил, что к Севастополю приближаются неизвестные самолеты. - Есть ли наши самолеты в воздухе? - спросил Октябрьский. - Наших самолетов в воздухе нет! - доложил Рыбалко. - Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны! “Комфлота говорит не о том”, - подумал Рыбалко. - В случае нарушения воздушного пространства разрешите открыть огонь? - спросил он. Комфлота явно медлил с ответом. Наконец он проговорил: - Действуйте по инструкции. И повесил трубку. А Жилин ждал на другом конце провода. - Что приказал комфлота? - спросил Елисеев. С момента звонка наркома контр - адмирал уже не покидал штаб. - Приказал действовать по инструкции. Глаза Рыбалко и Елисеева встретились. В эту секунду каждый из них понимал, чем они рискуют. - Передайте полковнику Жилину приказание открыть огонь! - проговорил Елисеев. Рыбалко поднял трубку и скомандовал: - Открыть огонь! И услышал в ответ громкий голос начальника противовоздушной обороны: - Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание! Я записываю его в журнал боевых действий… - Записывайте куда хотите, но открывайте огонь! - рявкнул Рыбалко и бросил трубку. Затем, погасив свет в комнате, он отдернул плотную штору. Через окно ему было видно, как в небо над Севастополем уперлись десятки прожекторных лучей. В ночи они казались ослепительно белыми. Вспышки зенитных орудий он увидел раньше, чем до штаба докатилась канонада. И ещё он увидел в бинокль светло-зеленые купола парашютов. Парашюты спускались к воде…
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ В Брестской крепости в ту роковую ночь все было иначе. В зарослях ивняка на берегу Западного Буга безмятежно распевали соловьи, но за этими зарослями уже разворачивалась для броска 4-я армия фельдмаршала фон Клюге. Брест лежал в полосе действия 2-й танковой группы генерала Гудериана. Известен фотоснимок: Гудериан со своим штабом за пятнадцать минут до начала военных действий. Фотография нечеткая, лиц не разглядеть - только профили, генерал застыл на берегу затянутого туманом Буга, он весь в ожидании начала боевых действий. В Севастополе уже неистовствуют зенитные установки, а здесь по-прежнему слышно, как струится речная вода и лениво играет пробудившаяся рыба. Под этой фотографией я поместил бы слова генерала: “Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Бреста, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они проводили развод караулов…” В этом оркестре было несколько мальчишек - воспитанников музыкантской команды. Один из них, теперь уже полковник, адрес которого я получил в музее, согласился рассказать нам - ленинградским журналистам и писателям - о том, что происходило в те дни в крепости. Накануне вторжения, утром оркестр поднялся на крепостной вал, где по обыкновению они репетировали. Так и на этот раз, поработав до пота, они получили разрешение на передышку. Уже становилось жарко, и музыканты расположились в тени кустарников. Вот тут-то кто-то и обнаружил в кустах два свертка с новеньким солдатским обмундированием. И тогда стали вслух рассуждать: кому понадобилось два комплекта красноармейской формы. Порешили, что кто-то забыл её по рассеянности. Уже потом, задним умом, стало ясно, что это была припасена одежда для диверсантов. Эти переодетые в красноармейскую форму диверсанты, в назначенное время перерезали телефонные и телеграфные провода, прервав связь крепости с внешним миром. Полковник-очевидец рассказывал нам, как все те же диверсанты сосредоточились под мостами, которые соединяли цитадель с прочей территорией крепости. По замыслу главного фортификатора крепости Эдуарда Ивановича Тотлебена, того самого генерала Тотлебена, памятник которому украшал исторический бульвар в Севастополе, цитадель, прислонившаяся своими восточными, южными и западными стенами к Мухавцу и Западному Бугу, с севера защищалась системой водных рвов, которые одновременно служили обводными каналами. Собираясь под мостами через эти каналы, диверсанты были отлично осведомлены, что весь комсостав гарнизона, кроме дежурных, ночует в домах вне цитадели. Они знали, что по первой тревоге командиры бросятся в цитадель, и готовились их встретить пулеметным и автоматным огнем. И вот когда вражеские снаряды с воем обрушились на крепость, когда от взрывов сотряслась земля и в крепостных казармах столбом поднялась пыль, переодетые диверсанты, пользуясь суматохой и неразберихой, перекрыли мосты и стали в упор расстреливать тех, кто мог организовать людей для обороны. Диверсанты были опытные, они действовали спокойно, нагло и сделали все, что от них требовалось: гарнизон крепости оказался практически без командиров, способных организовать единую оборону. С учетом неоднородного состава гарнизона - здесь находились и пограничники, и части НКВД, и автодорожные войска, и стрелковые подразделения, и части связи - становится понятно, почему с первых минут схватки с врагом приняли локальный характер. Мы обходили цитадель по периметру, и наш провожатый показывал нам, где, у каких ворот, в каких казармах возникали очаги сопротивления. Разрушенные артиллерийскими снарядами и минами, посеченные автоматными очередями и гранатными осколками остатки кирпичных стен лучше всяких слов говорили о стойкости и мужестве бойцов. Передовые отряды гитлеровцев на надувных понтонах форсировали узкий на этом участке Буг, легко овладели участком, где размещался малочисленный состав войск НКВД, захваченный к тому же врасплох, и просочились в гарнизонный клуб - бывшую церковь, с верхотуры которой было удобно вести корректировку артиллерийской стрельбы. Казалось, что судьба крепости предрешена… Но гарнизон Брестской крепости продержался месяц. Из семи тысяч бойцов и командиров, которых застигла в крепости война, в живых осталось человек триста. Израненные, потерявшие много крови, обессиленные от голода, жажды и зноя, они попали в плен, когда их оставили последние силы. Но и потом многим из них удалось бежать, найти партизан, сражаться, брать Берлин. В музее нам показывали военную немецкую хронику. Кинооператор запечатлел на пленке эпизоды боя. Но не было такой кинопленки, да и не могло быть в природе, которая смогла бы донести до нас отчаянное мужество обреченных людей. Вначале была надежда, что со дня на день наши войска контратакуют и освободят заблокированную со всех сторон крепость, но этого не происходило. С внешним миром не было никакой связи. Никто не знал, что происходит в стране, где армия, удалось ли остановить нашествие. Все попытки прорваться закончились ничем: плотный пулеметный огонь косил атакующих. Ночью к подножию крепостных стен протягивались щупальцы прожекторов, они шарили в густой траве, по берегам рек и каналов и, выхватив прижавшуюся к земле фигуру, злорадно застывали - и человек погибал, так и не напившись воды. Немцы хорошо знали, что в крепости нет воды. Жажда, голод, трупный смрад были их союзниками. Время от времени усиленный громкоговорителями голос предлагал сдаться, сложить оружие, обещая в обмен воду, пищу и жизнь. Затем включалась музыка, сладкие звуки танго. Немцы ждали. Никто не выходил с поднятыми руками, не бросал к ногам победителей оружия. Крепость держалась - и это раздражало солдат, офицеров и генералов. Уйти, оставив гарнизон крепости в тылу, они не могли, но и уничтожить его им не удавалось. Постепенно бои переместились внутрь кирпичных казематов. Бесконечные коридоры, ниши, подземелья. Немцы пустили в ход огнеметы. Фукающие языки пламени неслись вдоль кирпичных стен, и кирпич оплавлялся, словно покрывался глазурью. Человек вспыхивал как факел и на глазах превращался в бесформенную груду угля. Но когда солдаты бросались в атаку, вновь гремели выстрелы. Чтобы продырявить могучие кирпичные стены, гитлеровцы подвезли свои знаменитые “Карлы”. Те самые, которые перед третьим штурмом окажутся под Севастополем. Это были орудия с короткими стволами, внешне похожие на бутылки с широким горлышком. 615-миллиметровый снаряд “Карла” был больше человеческого роста и весил несколько тонн. И вот такими снарядами фашисты стали долбать крепостные стены. Ни одна крепостная стена мира ещё никогда не испытывала ничего подобного. Когда я смотрел на циклопические стены Брестской крепости, поверженные в отдельных местах снарядами “Карла”, становилось не по себе; так что же переживали те, кто за этими стенами поднимал винтовку и посылал пулю во врага?! На красной стене крепости сохранилась надпись:
“Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина. 20/VII - 41”. Я читал эти простые и в то же самое время святые слова, и мне хотелось, чтобы этот последний автограф безымянного героя не исчезал никогда… Ивы склонялись над зеленой водой тихой реки Мухавец. Там, где кирпичная стена цитадели врастала в землю, буйствовали лопухи. В одиночестве я медленно шел по тропинке. И вдруг вспомнились слова Льва Николаевича Толстого, где-то совсем недавно прочитанные, в какой-то газетной или журнальной статье, но запавшие вот в память - слова, которые могли бы стать эпиграфом к любой книге о войне: “Ежели причина нашего торжества была не случайна, она лежит в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений”. Высказанная мысль по-толстовски была простой, ясной и мудрой, она объясняла, почему 22 июня 1941 года здесь, в Брестской крепости, решалась участь Берлина. Она соединяла в одно неразделимое целое слова, выцарапанные на красных стенах Брестской крепости, и те, что в мае 1945 года украсили стены поверженного рейхстага.
МИНЫ НА ФАРВАТЕРЕ
ПРИБЛИЖЕНИЕ К ИСТИНЕ Уже была написана первая глава этой книги, когда я впервые задумался над тем, почему налет на Севастополь произошел раньше времени, предписанного планом “Барбаросса”. Случайно ли это или все так и было задумано в Берлине? Случай, конечно, мог иметь место, но, скорее всего, немецким летчикам была предписана и скорость полета и время атаки. А если все делалось преднамеренно, то - напрашивался вывод - Гитлеру это почему-то было крайне важно. Но почему? Еще в Брестской крепости, задумываясь над тем, какой должна быть будущая книга, я понял, что в поисках ответа мне не раз придется обращаться к всевозможным документам и мемуарам, к рассказам участников войны, к письмам. Конечно, сам по себе документ - это ещё не истина. Обыкновенное ль донесение, пояснительную ли записку или хронику событий пишет человек, и можно допустить, что этот человек не обо всем, что он видел и знает, хочет или может говорить. Напротив, в интересах дела или в собственных интересах он жаждет о многом умолчать, такое бывает. Вот почему документы открываются далеко не всегда, далеко не сразу и далеко не каждому, они похожи на айсберги, у которых, как известно, большая часть, находясь под водой, скрыта от глаз. Истину же познает только тот, кто способен айсберг увидеть целиком. В стремлении приблизиться к истине я решил обратиться к документам, решил использовать их, как используют, стремясь к правде момента, кадры старой кинохроники и фотоснимки военных лет кинорежиссеры документальных и художественных фильмов.
В ПОИСКАХ ОТВЕТА Итак, сорок лет спустя после памятной ночи меня вдруг заинтересовало, почему немцы атаковали Севастополь раньше условленного времени. Ответ на этот вопрос могли дать только сверхсекретные документы верховного главнокомандования вермахта, и действительно, в приказе ставки вермахта от 21.8.41 года первым пунктом значилось: “Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере - окружение Ленинграда и соединение с финнами”. В подробной памятной записке от 23 августа 1941 года говорилось: “1. Цель настоящей кампании состоит в том, чтобы окончательно уничтожить Россию как континентальную державу, союзную Великобритании, и тем самым лишить Англию всякой надежды на возможность изменить судьбу с помощью этой, ещё существующей последней великой державы. 2. Эту цель можно достичь только путем: а) уничтожения людских ресурсов русских вооруженных сил; б) захвата или, по крайней мере, уничтожения экономической базы; необходимой для воссоздания русских вооруженных сил”. И далее добавлялось: “…наряду с уже упомянутой важностью захвата или, во всяком случае, разрушения важнейших сырьевых баз (железо, уголь, нефть) для Германии решающее значение имеет также скорейшая ликвидация русских военно-воздушных баз на побережье Черного моря, прежде всего в районе Одессы и в Крыму. Данное мероприятие для Германии при определенных обстоятельствах может иметь жизненно важное значение (здесь и далее разрядка моя. - Г Ч.), ибо никто не может дать гарантии, что в результате налета авиации противника не будут разрушены пока единственные находящиеся в нашем распоряжении нефтяные промыслы. А это как раз может иметь для продолжения войны такие последствия, которые трудно предвидеть…” В свете этих документов совсем иначе прочитывалось письмо Гитлера Муссолини, написанное и отосланное специальным курьером в Рим 21 июня 1941 года. Для Гитлера Муссолини как основоположник фашистского движения всегда оставался идейным вождем. Гитлер никогда не забывал, что когда сам он был ещё далек от активной политической деятельности, Муссолини уже сколотил отряды “чернорубашечников”, получивших название фашо, с помощью которых он захватил Рим и высшую власть в Италии. На примере Муссолини Гитлер понял, какую страшную силу таит в себе неудовлетворенная своим местом в обществе армия лавочников, кустарей, всевозможных недоучек и авантюристов. Они, как никто другой, жаждали власти, признания, материальных благ, и ради этого готовы были на многое. Суть лозунгов итальянских фашистов годилась и для Германии, и Гитлер, усвоивший уроки Муссолини, решился. Итальянские фашисты носили черные рубашки, для немецких он придумал коричневые. И когда у него все получилось, он стал обожать Бенито Муссолини ещё больше. За несколько часов до нападения на СССР Гитлер специальным самолетом отправил Муссолини секретное письмо. И вот в этом письме, которое пестрело совершенно несвойственными Гитлеру оборотами, такими как “смею добавить” или “смею вас, дуче, заверить”, были следующие слова: “Вполне допустимо, что Россия попытается разрушить румынские нефтяные источники… Задача наших армий состоит в том, чтобы как можно быстрее устранить эту угрозу…” Это признание фюрера и вышеприведенный приказ все поставили на свои места, Конечно же, все дело было в этой румынской нефти. Ведь Румыния была единственным поставщиком горючего для Германии: бензина для люфтваффе, мотопехоты и торпедных катеров, соляра для танков и подводных лодок, мазута для линкоров, крейсеров, эсминцев и транспортов. И проблема, как защитить в случае войны этот единственный источник, не могла не беспокоить верховное главнокомандование Германии, во главе которого стоял Гитлер. В Берлине отдавали себе отчет, что с началом агрессии авиация и корабли Черноморского флота, базирующиеся на аэродромы Крыма и Севастополь, обязательно предпримут ответные меры и попытаются нанести удар по нефтепромыслам Плоешти и сжечь нефтехранилища близ порта Констанца. Несомненно, налет на Севастополь до наступления “время Ч” был продиктован желанием упредить действия кораблей Черноморского флота. На это в своем письме Муссолини и намекал Гитлер, когда писал о поставленной перед армиями задаче “как можно быстрее устранить эту угрозу”. Итак, акция по уничтожению Черноморского флота была задумана и спланирована в ставке верховного главнокомандования. Избранный вариант был прост и эффективен: постановкой сверхсекретных, обладающих громадной разрушительной силой и не поддающихся тралению мин на фарватере заблокировать флот в севастопольской гавани.
ФОРМУЛА ПАМЯТИ Уже после войны эту начальную главу героической эпопеи Севастополя назовут “Битвой за фарватер”. И выиграет её командир звена малых охотников скромный белобрысый лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов. Дядя Митя. Тети Катин муж. Нет, не его жизнь, а больше память о нем позволила мне воссоздать его подвиги - 28 ноября 1943 года он был смертельно ранен осколком.
|
|||
|