|
|||
Ошибка. Застрявший на дереве3. Ошибка
Ой, ну ладно, ладно! Может, это и в самом деле было немного чересчур — устроить ночной конкурс талантов прямо под окном спальни бедного проповедника. Белла пела «Краса-а-а-а-а-а-вчик и мечта-а-а-а-тель». Тигр спел «Поскачем в Новый Орлеа-а-а-а-н». Пушкинс продемонстрировал свое мастерство в исполнении тирольских песен. А я выдал блестящую имитацию Элли, прищемившей палец дверцей машины. И все же это не повод хватать панталоны, скручивать жгутом и потрясать ими с воплем: «Поймаю — пущу ваши кишки на подвязки!» Вернуться я постарался как можно позже. Но любому существу необходимо где-то спать. Мы с ребятами распрощались, и я побежал домой. Утро выдалось чудесное. Единственное, что его портило, это голос преподобного. Я его за три квартала услышал: — Таффи-и-и-и! ТАФФИ-И-И-И! Я притаился в тени живой изгороди соседей. Из-за нее выглядывала Мелани. — Скажите, пожалуйста, преподобный Барнэм, — прервала она его вопли, — а молитва работает? Он вытаращился на нее, словно она спросила: «А поезда едят горчицу?». Мелани сделала вторую попытку: — Вы всегда говорите людям: «Давайте помолимся». Ну и как, это работает? — В каком смысле? — Люди получают то, о чем просят? Если я буду очень-очень-очень молиться о чем-то, я это получу? — А о чем, собственно, речь? — с подозрением спросил преподобный Барнэм. Мелани прижала руки к груди. — О собственном домашнем животном. Чтобы оно было такое же мягкое, пушистое и теплое, как Таффи, который здесь прячется. Ну спасибо, Мелани! Я дал деру. Преподобный — за мной. Вот почему я ошибся и вместо привычного прыжка на яблоню сиганул на ручку газонокосилки, а с нее — на грушевое дерево. С верхушки дерева есть только два пути: 1. Можно с верхней ветки попасть в… закрытое и запертое окно ванной. (Ага, все понятно. Мне перекрыли последнюю лазейку на волю). 2. Или можно вернуться тем же путем, каким я сюда поднялся, и спрыгнуть с нижней ветки на ручку газонокосилки, а с нее — на траву. Но поскольку от моего безумного прыжка газонокосилка перевернулась вверх тормашками, то и второй пункт можно считать невыполнимым.
4. Застрявший на дереве
Надо отдать должное преподобному — он перепробовал все. Он аукал и эгекал. Он умасливал. Он уламывал. Впрочем, между умасливанием и уламыванием разница невелика, разве что в уламывании чуть больше плаксивости. Потом пытался угрожать. — Ты пропустишь ужин, Таффи. Ой, можно подумать, я так и мечтаю поужинать засохшими позавчерашними консервами! И наконец преподобный выкрикнул нечто совсем уж гадкое: — Можешь торчать на дереве, пока не сдохнешь, Таффи! Просто замечательно. Дело в том, что я не притворялся. Я действительно застрял. Какой дурак, по-вашему, нарочно провел бы полдня на дереве, слушая, как с одной стороны надрывается проповедник… — А ну спускайся, Таффи! Спускайся немедленно! …а с другой стороны Мелани на коленях, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочет молитвы: — Прошу, пожалуйста, пошли мне кого-нибудь мягкого и пушистого, кого-нибудь вроде соседского Таффи, я буду баюкать его в соломенной колыбельке. Я подарю ему мягкую подушечку и буду кормить его тунцом и сливками.
Свежим тунцом! Сливками! Неужели Мелани в курсе, что я пропустил завтрак? Я слушал до тех пор, пока не лопнуло терпение. Потом передвинулся на другую сторону дерева. Ну, вы меня понимаете. Проповедник тоже явно нагулял аппетит. Он поорал-поорал, да и бросил, ушел в дом готовить завтрак. Себе. Оказалось, что сам он вовсе не был любителем позавчерашних заскорузлых консервов, что вы-что вы. Через открытое окно до меня долетел дивный аромат жареной колбаски и бекона. Говорят, хороший завтрак — отличная помощь мозгам. Преподобному завтрак явно добавил пригоршню серого вещества, ибо минут через двадцать он выволок в сад табуретку. И влез на нее. Но до меня все равно не дотянулся. А ведь это было не так трудно. Я был не прочь спуститься, точнее, наоборот, я был очень даже за. Подтянись он чуток повыше, я, может, и сам упал бы к нему в руки. Конечно, есть вероятность, что я бы его малость поцарапал, но коты ведь славятся своей неблагодарностью, так что он знал, на что идет. Я даже попытался ему помочь, пополз к нему по ветке. Но ветка закачалась. (Вот вам последствия диеты: никакого, понимаешь, веса, никакой устойчивости.) И чем тоньше становилась ветка, тем сильнее она наклонялась, я на ней держался с большим трудом и не рискнул ползти дальше. Ветка все наклонялась, преподобный глядел… глядел… и вдруг — эврика! Его осенило!
|
|||
|