От автора 1 страница

Часть 1

Глава 1

Гранада, 2001 год

Прошли считаные секунды после того, как две женщины заняли свои места. Они были последними из числа допущенных на представление, и хмурый хитано^[2] решительно задвинул щеколды на двери.

Волоча подолы своих пышных юбок, к зрителям вышли пять девушек

с волосами оттенка воронова крыла. Плотно облегающие платья создавали вокруг их фигур завихрения огненно-красного и оранжевого, ядовито-зеленого и охристо-желтого. Насыщенные цвета, коктейль из тяжелых запахов, стремительность появления танцовщиц и их надменная поступь были нестерпимо, нарочито мелодраматичными. За девушками следовало трое мужчин, одетых мрачно, точно на похороны; все в них было черным как смоль – от смазанных маслом волос до кожаных туфель ручной работы.

Затем атмосфера переменилась: просачиваясь сквозь тишину, в вялом нездешнем ритме зазвучали хлопки, отбиваемые легким и быстрым ударом ладони о ладонь. Один из мужчин стал перебирать струны. Из глотки другого вырвался густой и горестный вопль, который скоро вылился в песню. Резкость голоса перекликалась с грубоватостью этого места и суровостью изрытого оспой лица исполнителя. Только он и его труппа понимали слова на малопонятном наречии, но зрители были способны ухватить смысл. Потеря любимой.

Так прошло пять минут: в темноте, вдоль стен одной из сырых

куэвас^[3]Гранады сидело пятьдесят человек,едва осмеливаясь дышать.Песня не закончилась в какое-то одно мгновение – она просто стихла, – и девушки восприняли это как сигнал к уходу. Двигались они с неприкрытой чувственностью, не сводя глаз с двери перед ними, будто бы даже не замечая присутствия иностранцев. В темноте витало ощущение опасности.

– Это все? – прошептала одна из запоздавших.

– Надеюсь, что нет, – ответила ей подруга.

В течение нескольких минут в воздухе висело невероятное напряжение, потом до них донесся непрерывный, приятный слуху звук. Не мелодия, а мягкий рокочущий перестук: щелканье кастаньет.

Одна из девушек направлялась обратно: она шествовала по вытянутому на манер коридора проходу, тяжело впечатывая шаг и задевая оборками своего наряда запыленную обувь сидящих в первом ряду туристов. Ткань ее платья яркого мандаринового оттенка с огромными

черными горошинами туго, так что трещали швы, натянулась на животе и груди. Девушка ритмично притоптывала на деревянных половицах, составлявших сцену: раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

Затем ее руки поднялись в воздух; затрепетали, рождая сочную, густую трель, кастаньеты, и девушка начала свое медленное кружение. Пока танцовщица вращалась, она ударяла пальцами по маленьким черным дискам, которые держала в ладонях. Публика завороженно следила за ее выступлением.

Танец сопровождала песня-плач, исполняемая почти не поднимавшим глаз певцом, а танцовщица все кружилась, погруженная в собственный транс. Если между ней и музыкой и установилась какая-то связь, то девушка ее ничем не выдавала; может, она и осознавала присутствие зрителей, но те этого не ощущали. На чувственном лице застыло выражение абсолютной сосредоточенности; глаза вглядывались в мир, видимый только ей одной. Ткань под мышками потемнела от пота, на лбу выступили капельки испарины, а она кружилась все быстрее, быстрее и быстрее.

Танец закончился так же, как и начался, одним решительным впечатыванием ноги в пол, словно точкой. Руки замерли над головой, взгляд застыл на низком сводчатом потолке. Никакого интереса к реакции зрителей. Их могло не быть вовсе – для нее ничего бы не изменилось. В помещении стало жарко, и те, кто расположился поближе к сцене, вдыхали гремучую смесь запахов мускуса и пота, которые она распространяла вокруг.

Не успела она покинуть сцену, как ее место заняла следующая. От второй танцовщицы исходило ощущение нетерпения, словно ей хотелось побыстрее со всем закончить. Перед глазами зрителей проплыла еще одна порция черных горошин, на этот раз на блестящем красном фоне, и водопад вьющихся черных волос упал на цыганистое лицо, скрыв все, кроме четко очерченных арабских глаз, густо подведенных черной краской. На этот раз никаких кастаньет, только бесконечно повторяющийся перестук ног: клак-а-така-така, клак-а-така-така, клак-а-така-така…

Скорость перехода ступни с пятки на носок и обратно казалась невероятной. Тяжелые черные туфли на высоком устойчивом каблуке и со стальной набойкой на мыске выбивали на сцене мелкую дробь. Пожалуй, колени танцовщицы погасили отдачу от тысячи ударов. Какое-то время певец хранил молчание, уставившись в пол, словно встреча взглядом с этой темноволосой красавицей грозила ему превращением в камень. Нельзя было понять, кто задает ритм, а кто ему следует – он со своей гитарой или

танцовщица, настолько неразрывным было их единение. Вызывающим движением подхватив тяжелый подол своей многоярусной юбки, она открыла всеобщему взору изящные ножки в темных чулках: так легче было оценить быстроту и ритмичность ее ударов. Танец достиг своего апогея: девушка вращалась, напоминая то ли волчок, то ли кружащегося дервиша. Роза, чудом державшаяся до сей поры в волосах танцовщицы, отлетела в зал. Она даже не подумала вернуть цветок: едва тот коснулся пола, девушка направилась к выходу. Хотя ее выступление было актом самосозерцания, оно тем не менее оказалось самой откровенной демонстрацией уверенности в себе, какую зрителям только доводилось видеть.

Первая танцовщица и аккомпаниатор последовали за ней из пещеры; лица их ничего не выражали, несмотря на раздававшиеся аплодисменты: им все еще не было дела до своих зрителей.

До конца представления успело выступить еще шестеро, и в каждом танце тревожным лейтмотивом звучали страсть, гнев и печаль. На сцене появился и мужчина, чьи движения были развязными, точно у проститутки,

и девушка столь юная, что от боли, выражаемой ею в танце, становилось не по себе, и пожилая женщина, лицо которой испещрили глубокими морщинами семь десятков лет страданий.

Наконец последний из выступавших покинул сцену. Зажегся свет. Когда зрители начали расходиться, они мельком заглядывали в закулисную комнатку, где артисты спорили, курили и прихлебывали из высоких стаканов, наполненных до краев дешевым виски. У них оставалось сорок пять минут до следующего выступления.

Дышать в помещении с низком потолком было нечем: там разило алкоголем, потом и давно уже выкуренными сигарами, поэтому люди с радостью выходили на улицу. Прохладный вечерний воздух своей прозрачностью и чистотой напомнил им, что горы совсем недалеко.

– Это было невероятно, – поделилась Соня с подругой.

Она не до конца понимала, что вкладывает в это слово, но оно показалось ей единственно верным.

– Да, – согласилась Мэгги. – А какой надрыв.

– Точно так, – подтвердила Соня. – Жуткий просто. Совсем не то, что я ожидала.

– И те девушки, не очень-то они выглядели счастливыми, правда? Соня ответом не озаботилась. Ясно ведь, что фламенко имеет мало

общего со счастьем. Уж это она за последние два часа себе уяснила.

Они пустились в обратный путь по мощенным булыжником улицам, направляясь к центру Гранады, но в старом арабском квартале Альбайсин

поняли, что заблудились. Пытать счастья с картой было бессмысленно; редкий из крохотных проулков имел название, а узкие ступени некоторых и вовсе вели в никуда.

Женщины вскоре сориентировались: стоило им свернуть за угол, как перед ними открылся вид на Альгамбру, залитую в этот час мягким светом, и, хотя время уже было за полночь, теплое янтарное сияние, омывавшее строения комплекса, едва не заставило подруг поверить в то, что солнце все еще клонится к горизонту. Со своим частоколом из зубчатых башен, резко выделявшихся на фоне чистого ночного неба, крепость выглядела так, словно перенеслась из мира сказок «Тысячи и одной ночи».

Взявшись под руки, они продолжили свой путь вниз по склону холма в тишине. Темноволосая, высокая и статная Мэгги делала шаги поменьше, чтобы попадать в ногу с Соней: за годы близкого общения подруги приноровились друг к другу, уж больно разной они были комплекции. В разговорах нужды не было. Сейчас отчетливый стук подошв по мощеной дороге, напоминающий хлопки ладоней и щелчки кастаньет артистов фламенко, был куда приятнее звучания человеческого голоса.

Была последняя среда февраля. Соня и Мэгги приземлились всего несколькими часами ранее, но Соня попала под очарование Гранады уже по дороге из аэропорта. Зимний закат озарил город пронзительным светом, оставив покрытые снежными шапками горы вдалеке в тревожной тени. Когда такси мчалось по автостраде, приближаясь к городу, женщины успели бросить свой первый взгляд на строгие очертания Альгамбры. Казалось, крепость стоит на страже всего остального города.

Наконец водитель сбавил скорость и свернул в сторону центра. Теперь пассажирки смогли полюбоваться величественными площадями, роскошными зданиями и изредка попадающимися на глаза великолепными фонтанами, пока машина не нырнула в переплетение узких мощеных улочек, прорезавших город.

Имея мать – уроженку Испании, сама Соня за всю свою жизнь бывала

в стране лишь дважды, и оба раза на морских курортах Коста-дель-Соль. Она не выезжала за пределы «прилизанного» и бурлящего жизнью побережья, где круглый год светит солнце, а позавтракать можно в любое время с утра до вечера, что и привлекает британских и немецких туристов, коих там великое множество. Утопающие в зеленых насаждениях виллы, расположенные по соседству и похожие одна на другую, с их нарядными колоннами и причудливыми узорами кованых решеток были теперь так близко и так бесконечно далеко от этого города с путаными улочками и

сумбуром зданий, которыми он поразжился за свою многовековую историю.

Здесь витали незнакомые запахи, беспорядочно смешивались в пестрый коллаж древность и современность; в кафе было не протолкнуться из-за местных, в витринах высились горки мелкой глазированной сдобы, которую с гордостью за свой труд отпускали серьезные мужчины. Окна обшарпанных квартирок прикрывали ставни, а через ограждения балконов просматривались вывешенные на просушку простыни. «Тут все настоящее, – подумалось Соне, – ничего показного».

На поворотах пассажирок качало то в одну сторону, то в другую – налево, направо, направо, налево и снова налево, – могло показаться, что они рискуют вернуться ровно туда, откуда выехали. Движение на узких улочках было исключительно односторонним, и их водителю то и дело удавалось едва-едва разминуться с мопедом, едущим им навстречу наперекор всем правилам, да еще и на приличной скорости. Пешеходы, позабыв осторожность, сходили с тротуара прямо на проезжую часть. Только таксисту было по силам пробраться сквозь этот прихотливый лабиринт. С зеркала заднего вида свисали четки, которые постукивали о ветровое стекло, с иконки на приборной панели кротко глядела Дева Мария. Поездка обошлась без жертв, так что Богоматерь, по-видимому, со своей работой справлялась.

От приторного карамельного запаха освежителя воздуха и пережитой тряски обеих женщин мутило, и они почувствовали облегчение, когда машина наконец замедлила ход и остановилась и до них донесся скрип рычага ручного тормоза. Двухзвездочная гостиница «Санта-Ана» располагалась на маленькой неопрятной площади, соседствуя с книжным магазинчиком с одной стороны и сапожной мастерской с другой. Вдоль тротуара вытянулись в ряд торговые палатки, которые в тот момент как раз закрывались. Упаковывались гладкие золотистые батоны и увесистые куски плоского, нашпигованного оливками хлеба, заворачивались в вощеную бумагу остатки открытых фруктовых пирогов, бывших изначально размером с колесо телеги.

– Умираю с голоду, – призналась Мэгги, наблюдя за тем, как торговцы загружают свои фургончики. – Куплю что-нибудь по-быстрому, пока они еще здесь.

Мэгги со свойственной ей непосредственностью побежала через дорогу, оставив Соню расплачиваться с таксистом. Вернулась она с внушительным ломтем, который, торопясь заглушить голод, уже начала разрывать на кусочки:

– Вкуснотища! На-ка, попробуй, – и сунула немного хлеба Соне в руку. Так они и стояли на тротуаре рядом со своими вещами: ели хрустящий

батон и щедро усыпали крошками каменную плитку под ногами. Пришло время пасео^[4]. Люди начали выходить на улицы, чтобы совершить свой вечерний променад. Мужчины с женщинами, женщины под руку с женщинами, мужчины по двое – элегантно одетые. Все они, хотя и прогуливались для удовольствия, вид имели целеустремленный.

– Правда, глаз радует? – сказала Мэгги.

– Что?

– Здешняя жизнь. Только посмотри на них. – Мэгги указала на забитое посетителями кафе на углу площади. – Как думаешь, что они обсуждают за

бокалом тинто?^[5]

– Да, наверное, все подряд, – улыбнулась Соня. – Семейную жизнь, политические дрязги, футбол…

– Давай зайдем в гостиницу и зарегистрируемся, – предложила Мэгги, дожевывая свой кусок. – Потом можем прогуляться, пропустить где-нибудь по бокальчику.

Толкнув стеклянную дверь, они оказались в ярко освещенном холле, оформленном с претензией на роскошь, которую поддерживали лишенные всякой оригинальности композиции из шелковых цветов и несколько массивных предметов мебели в стиле барокко. Обнаружившийся за высокой стойкой администратора улыбчивый молодой человек дал подругам заполнить регистрационные бланки, потом снял копии с паспортов и, сообщив, когда накрывают завтрак, протянул им ключ от номера. Деревянный брелок-апельсин размером с настоящий фрукт служил надежнейшим гарантом того, что они не смогут покинуть гостиницу, позабыв сдать ключ, который тут же вернется на свой крючок в стене за стойкой.

Если не считать холл, все убранство гостиницы оказалось кричаще безвкусным. Наверх они поднимались в крохотной кабине лифта, куда еле втиснулись; чемоданы им пришлось взгромоздить один на другой. Выйдя на третьем этаже, женщины очутились в начале узкого темного коридора, по которому и побрели, цокая каблуками и грохоча багажом, пока не разглядели на двери крупные, тускло поблескивающие цифры: «301».

Номер им достался вроде как «с видом». Вот только не на Альгамбру, а на стену, точнее, на блок кондиционера.

– Мы все равно не стали бы целыми днями у окна просиживать, да ведь? – заметила Соня, задергивая тонкие занавески.

– И даже будь у нас балкон с шикарной мебелью и панорамным видом на горы, мы все равно не стали бы на него выходить, – подхватила Мэгги со смехом. – Погодка еще не располагает.

Соня, не мешкая, распахнула свой чемодан, затолкала несколько футболок в выдвижной ящичек прикроватной тумбочки, а остальные вещи развесила в узком платяном шкафу; скрежет металлических плечиков резал по ушам. Ванная, как и комната, оказалась компактной: Соне с ее миниатюрным телосложением и то пришлось протискиваться за раковину, чтобы закрыть дверь. Почистив зубы, она сунула щетку в единственный имеющийся стакан и вернулась в комнату.

Мэгги лежала на кровати, растянувшись поверх бордового покрывала,

а ее чемодан, так до сих пор и не раскрытый, стоял на полу.

– Так ты что, вещи разбирать не планируешь? – поинтересовалась Соня, по опыту знавшая, что Мэгги скорее будет таскать одежду прямо из чемодана, набитого кокетливыми кружевными нарядами и сбившимися в комки блузками с рюшами, чем удосужится развесить все по местам.

– Чего-чего? – рассеянно переспросила Мэгги, поглощенная чтением.

– Вещи разбирать?

– А, вещи… Потом разберу.

– Что ты там читаешь?

– Да вот, нашла в куче буклетов на столе, – отозвалась Мэгги из-за рекламной листовки, которую поднесла к лицу, чтобы лучше разобрать слова.

Читать при тусклом освещении было трудно; его хватало лишь на то, чтобы слегка разогнать сумрак комнаты, отделанной в темно-бежевых тонах.

– Реклама шоу фламенко, представления проходят в местечке под названием Лос-Фандангос. Как раз где-то в цыганском квартале. На это моего испанского хватило. Может, сходим?

– Давай. Почему бы и нет? Нам ведь подскажут внизу, как туда добраться?

– Начало в половине одиннадцатого, так что успеем еще и перекусить. Немного погодя они уже шли по улице с картой в руках. Отчасти

ориентируясь по ней, отчасти следуя своему чутью, женщины петляли по лабиринту улочек.

Хардинес, Мирасоль, Круз, Пуэнтесуэлас, Капучинас…

Значение большинства этих слов Соня помнила со школьных лет. В каждом была заключена своя собственная магия. Из них, точно из широких мазков, составляющих городской пейзаж, складывалась картина единого

целого. По мере приближения к сердцу города названия улиц все более явно указывали на господствующее здесь влияние католицизма.

Подруги направлялись к центральному зданию Гранады – Кафедральному собору. Судя по карте, он служил своеобразным началом местной системы координат. Казалось, узкими переулками до него не добраться, и Соня задрала голову, только когда заметила решетки ограждений и двух нищенок, собирающих милостыню перед резным порталом. Над ней, заслоняя небо, возвышалось поистине монументальное строение, незыблемая громада из камня, отчетливо напоминавшего материал для возведения крепостных стен. В отличие от соборов Святого Павла, Святого Петра или Сакре-Кёр, гранадский не тянулся к свету. Соне с

ее места представлялось, будто он его скрадывал. К тому же перед этим зданием не было большого пустующего пространства, мгновенно привлекающего к нему внимание. Он таился за узкими непримечательными улочками, заполненными кафе и магазинчиками, и почти ни с одной из них не просматривался.

Тем не менее в начале каждого часа собор напоминал миру о своем существовании. Женщины еще не успели сдвинуться с места, как раздался колокольный звон, громкий настолько, что они отшатнулись. Низкие, гулкие, имевшие металлический отзвук удары отдавались прямо в голове. Соня прикрыла уши ладонями и последовала за Мэгги прочь от оглушительных раскатов.

В восемь вечера тапас-бары в районе собора уже начали заполняться. Мэгги долго не раздумывала: ей приглянулось заведение, у которого стоял вышедший покурить официант. Взмостившись на высокие деревянные табуреты, женщины заказали вина. Его принесли в небольших пузатых бокалах, сопроводив тарелкой с щедро нарезанным хамоном. Стоило им попросить еще вина, как перед ними, словно по волшебству, возникала очередная порция тапас. Хотя пришли они голодными, эти скромные угощения из оливок, сыра и паштета постепенно утолили их аппетит.

Соня была вполне довольна выбором Мэгги. Прямо за барной стойкой с потолка свисали здоровенные окорока, похожие на гигантских летучих мышей, отдыхающих вниз головой в ветвях деревьев. Жир с них по капле стекал в маленькие пластмассовые конусы. Рядом висели колбаски чоризо, а сзади на полках стояли огромные жестяные банки с оливками и тунцом. Бутылки выстроились бесконечными колоннами, но так, чтобы посетителям было до них не дотянуться. Соне нравились этот пыльный сумбур, густой сладковатый аромат хамона и атмосфера праздника, уютная, как ее любимое пальто.

Мэгги заставила ее вынырнуть из задумчивости:

– Ну и как твои дела?

Подруга была в своем репертуаре: вопрос был отнюдь не безобидным, как и острая шпажка, на которую она наколола две оливки и помидорку черри.

– Нормально, – отозвалась Соня, зная, что подругу этот ответ, скорее всего, не устроит. Манера Мэгги опускать любезности и сразу переходить к сути вещей нередко вызывала у нее раздражение. С той минуты, как они встретились в аэропорту Станстед сегодня утром, все их беседы носили характер легкий и непринужденный, но было понятно, что рано или поздно Мэгги захочется пооткровенничать. Соня вздохнула. Эту черту в подруге она одновременно любила и терпеть не могла.

– Как там поживает твой старый, вечно кислый муж?

На столь прямой вопрос одним словом не ответить, особенно таким, как «нормально».

После девяти часов число народу в баре стало быстро увеличиваться. До этого костяк его посетителей составляли в основном пожилые мужчины, державшиеся своей компании. Соня отметила их подтянутые фигуры, небольшой рост, элегантные наряды и начищенные до блеска туфли. Позднее бар начал заполняться людьми помоложе: они оживленно беседовали рядом с узкой стойкой, на которую то и дело примащивали свои бокалы с вином и блюда с тапас: как раз для этого стойку вдоль стен и протянули. Разговаривать в усилившемся шуме стало трудно. Соня придвинулась поближе к Мэгги, так что деревянные ножки их табуретов соприкасались.

– Всё киснет, – проговорила она подруге прямо в ухо. – Не хотел меня сюда отпускать, но, думаю, переживет.

Соня бросила взгляд на висящие над баром часы. До представления фламенко оставалось менее получаса.

– Пожалуй, нам пора, – сказала она, соскальзывая с табурета.

Как бы она ни любила Мэгги, отвечать на личные вопросы у нее в данный момент желания не было. С точки зрения ее лучшей подруги, проку от мужей нет никакого. Но Соне частенько казалось, будто Мэгги так говорит просто потому, что у нее самой спутников жизни отродясь не водилось, по крайней мере своих собственных.

На барную стойку только что выставили приготовленный для них кофе, и Мэгги не собиралась никуда уходить, пока его не выпьет.

– Кофе выпить успеем. В Испании ничего не начинается вовремя. Женщины осушили по чашке наваристого кафе соло^[6], пробрались

сквозь толпу и вышли из бара. На улицах тоже было не протолкнуться, поспокойнее стало только ближе к кварталу Сакромонте, где они быстро нашли табличку с указателем на Лос-Фандангос. Побеленное, грубо оштукатуренное здание было встроено прямо в холм: так выглядела куэва, где они будут смотреть фламенко. Уже на подходе к дому-пещере до них донеслись завораживающие звуки: кто-то перебирал аккорды на гитаре.

Глава 2

Той ночью Соня лежала у себя в номере без сна, уставившись в потолок. Как это часто бывает в дешевых гостиницах, комната была слишком темной днем и слишком светлой – ночью. Луч фонаря, пробиваясь

с улицы через тонкие занавески, рисовал на потолке бледные психоделические узоры из завихрений, а в ее мозгу, еще пребывающем в кофеиновом возбуждении, кружились мысли. Но даже будь в комнате потемнее и воздержись она от кофе, вряд ли у нее получилось бы заснуть на тонком матрасе.

Соня думала о том, как ей нравится в этом городе. Мерное дыхание Мэгги, спящей на соседней кровати буквально на расстоянии вытянутой руки, странным образом успокаивало. Соня вспоминала, как прошел вечер и как она увиливала от расспросов подруги. Как бы Соня ни старалась, Мэгги рано или поздно докопается до правды, и никакие слова не помогут: подруга запросто сообразит, что и как у нее на самом деле. Мэгги хватало всего ничего – секундной, едва заметной перемены в лице у человека, которого спросили «Как жизнь?», чтобы понять, каким был бы правдивый ответ. Поэтому-то Джеймс ее и недолюбливал, как, вообще говоря, и многие другие лица мужского пола. Слишком уж она была проницательна, о мужчинах обычно отзывалась нелестно и спуску им никогда не давала.

Джеймс и вправду был, как мягко выразилась Мэгги, «кислым». И дело было не только в возрасте, но и в его отношении к жизни. «Киснуть» он, похоже, начал еще в колыбели.

Поженились они пятью годами ранее, после расписанного как по нотам ритуала романтических ухаживаний, несколько натянутым, зато сказочным финалом которых стала их идеальная свадьба. Лежа на жесткой и узкой гостиничной койке, во всех смыслах далекой от откровенно роскошного ложа под балдахином, на котором она провела первую брачную ночь, Соня вернулась мыслями к тому времени, когда он появился в ее жизни.

Они познакомились, когда Соне было двадцать семь, а Джеймс приближался к своему сорокалетию. Он был младшим партнером в небольшом частном банке и в течение пятнадцати лет с начала своей карьеры, подталкиваемый честолюбием, работал по восемнадцать часов в сутки, поднимаясь по служебной лестнице. Несмотря на то что в офисе он проводил столько времени, в период скрепления сделки его вообще нельзя

было застать без телефонной трубки в руке. Иногда, поздними вечерами, он знакомился с противоположным полом в винных барах, но все это были женщины, которых он бы никогда не смог представить своим родителям. Раз или два он заводил отношения с работавшими в его банке секретаршами, эдакими кошечками, любящими подефилировать на шпильках. Романы эти ни во что серьезное никогда не выливались, и рано или поздно девушки снимались с места, чтобы устроиться на работу личным секретарем в какой-нибудь другой банк.

Когда до сорокалетнего юбилея оставались считаные недели, Джеймс решил, как выразились бы американцы, владевшие его банком, «пересмотреть свои приоритеты». Ему требовался кто-то, с кем можно было бы ходить в оперу, на званые ужины, завести детей. Другими словами, ему захотелось жениться. И хотя несколько лет потом Соня пробыла в неведении, в конце концов она поняла, что просто удачно вписалась в график предстоящих дел, размеченный в его роскошном ежедневнике.

Соня прекрасно помнила их первую встречу. Начальник Джеймса, Беркманн Уайлдер, недавно провел слияние с другим банком и, озадачившись созданием нового бренда, обратился в консалтинговое агентство, предоставляющее услуги в области связей с общественностью, где работала Соня. На встречи с представителями финансовых организаций она всегда одевалась смело: знала, что предпочтения мужчин из Сити не блещут оригинальностью. Поэтому, когда Соню провели в зал заседаний, Джеймс не мог ее не заметить. Миниатюрная блондинка с упругой попкой, обтянутой узкой юбкой, и изящной грудью в кружевном бюстгальтере, угадываемом под шелковой блузкой, она являлась воплощением не одной мужской фантазии. Под пристальными взглядами Джеймса ей стало слегка неуютно.

– Конфетка, – описал ее будущий муж в тот день своему коллеге за обедом. – И с огоньком к тому же.

На следующей неделе, когда она пришла на вторую встречу, он предложил вместе пообедать. Потом они выпили по бокальчику в винном баре, а через неделю, по определению самого Джеймса, уже стали «парой». Соня влюбилась по уши, так что порхала от счастья и обратно на грешную землю возвращаться не желала. Мало того что Джеймс был весьма недурен собой, он заполнил многочисленные бреши в ее жизни. Выходец из большого, в высшей степени добропорядочного и до мозга костей английского семейства, проживающего недалеко от Лондона, он имел прочные опоры в жизни, которых Соне так не хватало и близость к

которым дарила ей чувство безопасности. После учебы у нее случилось два серьезных романа, закончившихся для нее плачевно. Первый был с музыкантом, второй – с фотографом-итальянцем. Оба ей изменяли, и

в Джеймсе ее привлекли его надежность и солидность, отличавшая выпускников частных школ.

– Но он же гораздо старше тебя! – протестовали ее друзья.

– Неужели это так уж важно? – удивлялась Соня.

Пожалуй, именно благодаря разнице в возрасте он мог позволить себе непомерно широкие жесты. На День святого Валентина он прислал ей не дюжину красных роз, а дюжину дюжин, и ее маленькая квартирка

в Стритэме оказалась завалена цветами. Соню никогда так не баловали и, уж конечно, не делали такой счастливой, как в день ее рождения, когда на донышке бокала с шампанским она обнаружила кольцо с бриллиантом в два карата. Единственным возможным ответом было «да».

Соня не планировала бросать любимую работу, однако Джеймс предложил ей финансовое обеспечение на долгие годы, взамен чего она должна была рожать детей и терпеть его мать, по мнению которой никто не мог стать достойной партией для ее сына.

Лежа в тесной комнатке гостиницы в Гранаде, Соня погрузилась в совсем живые еще воспоминания об их чудесной свадебной церемонии: видео со дня свадьбы было сделано профессионально, и время от времени они его просматривали. Торжество состоялось через два года после знакомства, венчание прошло в Глостершире, в деревушке, расположенной неподалеку от родового дома Джеймса. Унылые улицы Южного Лондона, где выросла Соня, не были достаточно живописными, чтобы послужить декорациями к их бракосочетанию. В церкви гости разделились на две явно неравные части: приглашенных со стороны невесты оказалось заметно меньше, чем со стороны жениха, причем последние были представлены его троюродными братьями и сестрами, стайками маленьких детей и друзьями его родителей, – но Соня ощущала, что по-настоящему ей не хватает лишь матери. И она знала, что отец чувствует то же самое. В остальном все было идеально. Церковные скамьи украшали гирлянды из веточек фрезии, разливающих в воздухе свое благоухание. А когда Соня, опираясь на руку отца, шагнула сквозь увитую белыми розами арку, гости ахнули. Юбка ее платья из тюля была столь пышной, что едва не закрывала собой проход между рядами, пока Соня, мягко ступая, скользила по ковровой дорожке к жениху. Ее голову украшал цветочный венец, а фигуру окружал ореолом солнечный свет. Фотографии в серебряных рамках, расставленные по дому, служили напоминанием о том, какой лучистой, какой неземной она

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒