Царствовал Зевс №….

М.Б. Сежега

г. Симферополь

Парни, Пушкину и Лео Таксилю

посвящается.

Без их тлетворного влияния

сей гротеск был бы не возможен.

Царствовал Зевс №….

За один год до рождества Христова царствовал Зевс №….., он же Юпитер №…, он же Яхве №… и прочая, прочая, прочая.

— Ну что? Пошатнем веру в богов? — спросил Зевс, — В мутной водичке, глядишь, что-нибудь и выловим.

Пантеон восторженно согласился. После чего, мутить воду было назначено Дионису. Богу виноделия идея понравилась, но смерть на кресте, хоть и мнимая, его не прельщала.

— Ничего! Потерпишь! — сказал ему Зевс, — Думаешь, приятно было тебя в своем бедре таскать?

Крыть было нечем. Пришлось готовиться к таинству непорочного рождения.

Роли были расписаны заранее. Самая выгодная, как всегда, принадлежала отцу. Не пыльная и прибыльная (какая разница, под каким именем тебя будут прославлять?). Основной пантеон был не очень велик, поэтому некоторым досталось по несколько ролей.

В качестве подготовки и тренировки на землю были отправлены: Афина — в качестве Марии Магдалины со строгим предписанием набирать себе отягощенный анамнез; Гефест — как Иоанн Креститель; Гадес — как будущий отец мессии, занятием ему было определено плотницкое мастерство, Гадеса это покоробило, но сказалось почему-то на табуретках — все они получались кособокие; а также: Арес — с приказом ловить рыбу, а не распускать руки, Посейдон — в роли завоевателя Понтия Пилата, Гера — супругой Ирода, Аполлон и Прометей — в качестве гнусных разбойников, Артемида — как жена Пилата. Чуть позже туда отправились все остальные.

Прелюдия началась с Иоанна Крестителя. Всегда молчаливый Гефест так обрадовался возможности поговорить, что договорился.… Посудите сами, никто не мешал ему проповедовать, но хаять собственную мать… Гера не могла этого перенести и сказала Ироду:

— Выбирай! Или я, или Иоанн Креститель!

— Иоанн Креститель, — ответил Ирод и тут же получил по физиономии. Рука у нее была тренированная, тяжелая, поэтому уже через день Гефест, он же Иоанн Креститель, стоял перед судом тетрарха. Было много сказано, еще больше сделано, но поскольку он не собирался извиняться, то было выдвинуто требование украсить его головой большое блюдо. Ирод был не Зевс, и Гефест понял: чему быть, тому не миновать. А высоко в небесах Зевс удивился: этого в сценарии не было. Но вмешиваться не стал. А на земле Гефест продолжал досаждать матери — голова на блюде мерзко корчила рожи и показывала язык.

— Сын мой, — заметила Гера, — мог бы в такой момент вести себя более прилично.

— … — ответила голова, — вот подождите, придет мессия…

И мессия пришел…

Но до этого.… За тридцать лет и три года до усекновения головы, в затрапезном городишке Вифлееме, Гадес с остервенением стучал молотком по очередной кособокой табуретке, дожидаясь, когда его жене (Афродите) будет явлено благовещение.

Благовещение явилось в виде Аполлона, который временно переквалифицировался из разбойника в архангела. Увидев его, Афродита оживилась. Но не тут-то было, боязнь перед отцом могла убить любую похоть.

— Истинно говорю тебе, Мария, жди! — сказал Аполлон и криво улыбнулся.

И хотя всем было известно, чего ждать, Афродита не выдержала и переспросила:

— Чего ждать-то?

— Узнаешь, когда дождешься, — мрачно буркнул Аполлон и пошел шалить на большую дорогу.

А в это время Зевс готовился к приятному визиту.

— Не забыл, зачатие должно быть непорочным? — Гера ехидно ухмылялась.

Этой же ночью появился зевсов орел искусно замаскированный под голубя.

— А где же сам? — недоуменно пожала плечами Афродита, держа в руках пробирку и спринцовку.

— Облезешь, — лениво отозвался Гадес, — сама напросилась. Выкручивайся, как знаешь.

Но непорочное зачатие уже потеряло для Афродиты всякую привлекательность.

… и на следующий день Иосиф сделал свою первую ровную табуретку.

Через девять месяцев, как и положено, мессия родился. Это событие было обставлено с помпой, хотя правда была одна — хлев.

— Не ждали? — Дионис свалился перед родителями прямо с потолка, — а что местечка получше не могли найти? — брезгливо озираясь вокруг, спросил он.

— Зажрался, — буркнул Гадес, пардон, плотник Иосиф, — Мы тут третьи сутки нюхаем…

— Я бы с такой женой тоже понюхал, — сообщил Дионис, старательно уменьшаясь в размерах.

— Мал еще, — ехидно отозвался отец и с удовольствием выпорол сыночка.

Мессия понял — смерть на кресте еще не самое худшее.

— Я что, еще и это терпеть должен? — сварливо поинтересовался Дионис.

— А ты не серди отца, — Мария неумело запеленала спасителя, — а если будешь много пить, папа научит тебя делать табуретки…

Лицо папы стало настолько многозначительным, что мессия второй раз за вечер понял: крест — не самое страшное… Он открыл, было, рот, но тут в дверь постучали и он торопливо произнес: «у-а, у-а».

— Кто там? — робко откликнулась Мария.

— Это мы, волхвы! — ответил Зевс.

После окончания визитов вежливости и невежливости, Дионис раздраженно заметил:

— И удосужило же папочку повесить фонарь, — затем добавил, — может, мне хоть молочка дадут, коли вина нельзя, — и игриво скосил глаза на грудь Афродиты.

— Конечно, дадут, сыночек, — ответила Богоматерь и положила его под козу.

… к шестнадцати годам, Иисус, замученный табуретками, сбежал из дому. Его престарелая приемная мать (коза) увязалась, было, за ним, но в силу своего преклонного возраста не смогла далеко уйти и вернулась домой. Где провел он еще четырнадцать лет, знал только он один. Известно только, что в возрасте тридцати лет он объявился на берегу реки Иордан, где хозяйничал Гефест, он же Иоанн Креститель.

После долгих препирательств, кто кого должен крестить, Иоанн перекрестил Иисуса так, что, тот сразу понял — на него снизошел святой дух. После дружеского причастия мессия отправился проповедовать.

Начал он с того, что заговорил зубы нескольким рыбакам, да так ловко, что Арес, который изображал будущего святого Петра, и сам поверил тому, что говорил его сводный брат. Затем он убедил сборщика податей бросить свое неблагодарное ремесло и сменить его на бродяжничество. Продолжив в том же духе, Дионис, пардон, мессия набрал себе одиннадцать учеников, командование над которыми доверил Аресу. Выстроившись в колонну по два, они бродили за ним по всей Иудее и внимали. Надо сказать, что число его последователей росло: всем нравилось бродить и внимать. Очень скоро апостолов стало двенадцать, так как Гефест, которому отрубили голову как Иоанну Крестителю, не желая возвращаться на Олимп, где его нетерпеливо ожидала Гера (любимая мать), быстренько переквалифицировался в будущего святого Фому. Это очень не понравилось Дионису, поскольку Фома подвергал критике каждое его слово. Впрочем, мессия бузил как хотел, а хотел он многого… Бунта в среде апостолов он не боялся благодаря Аресу, который навел в их среде такой казарменный порядок, что им оставалось только надеяться, что и они когда-нибудь станут капралами.

Короткими марш-бросками они, наконец, добрались до Канны Галилейской, где Иисус неожиданно встретился с матерью, приглашенной на какую-то свадьбу. Такого события он пропустить не мог, и, напросившись в гости, явился на брачный пир в полном составе, к немалому удивлению хозяев. Усевшись рядом с маман, почтительный сын приветствовал ее нежным поцелуем, и поинтересовался:

— А где папа?

— Папа получил повышение, — мило ухмыльнулась Афродита, — он теперь римский центурион.

— Забавно, — кивнул головой Дионис, даже не предполагая, сколько это ему принесет неприятностей, — так ты сейчас не при деле?

— При деле, — тяжело вздохнула Мария, — я все-таки Богоматерь…

— Прости, забыл. А что наливают?

— Наливают дрянь! — вмешался Арес и сунул Дионису под нос чашку с виноградным уксусом.

Не успел Дионис возмутиться, как встал Фома и разразился длинным спичем. Чтобы напиться до такой разговорчивости, нужно было обладать изрядным мужеством. Спич был, впрочем, все о том же: какое дрянное вино подали на свадьбе.

— Сынок, покажи им, — шепнула Мария.

— Не время, — заскромничал мессия, кокетливо ковыряя пальцем стул.

— Я тебе мать или не мать?

— Коза мне мать, — зло ответил Иисус.

Но даже на шару уксус оказался не сладким. Пришлось смириться и превратить несколько кувшинов воды в божественный напиток, так как уксус восстановлению не подлежал.

Зевс, сидя на мягкой тучке, удивленно листал сценарий и пытался понять, откуда они этого понабрали. Впрочем, импровизация прошла успешно и молнии на этот раз с неба не посыпались.

В последующие три года произошло много разных чудес, исцелений и даже воскрешений, что как понимаете, для Диониса, вкупе с Аресом и Гефестом, было не очень сложно. Самым значительным событием стало присоединение к компании Марии Магдалины.

— Грешна ли ты? — с ханжеским видом спросил мессия у женщины легкого поведения, так как здесь она была замужем.

— А пошел бы… — начала разъяренная как дикая кошка Афина, но, услышав с небес многозначительное покашливание, спохватилась и, приклонив колени, начала обмахивать волосами грязные лапы Диониса, приговаривая сквозь зубы, — грешна, господи, грешна.

Насладившись видом кающейся грешницы, мессия сказал:

— Прощаю! Свободна!

Обрадованная Афина кинулась прочь, но ее вновь остановило многозначительное покашливание. Тяжело вздохнув, она присоединилась к восторженным последователям. Через пару дней Дионис окликнул ее и мило поинтересовался:

— Ты не заметила, что все идущие со мной служат мне имением своим?

— Заметила, — Афина сделала вид, что не поняла.

— Придется изгонять бесов, — вздохнул мессия.

После изгнания седьмого беса Магдалина не выдержала:

— Бери имение, только отстань!

На этом злоключения Афины не кончились. Ей пришлось отправиться в путешествие со всей компанией и вдобавок выдерживать непрестанные приставания мессии. Повезло ей только в одном: за взводом апостолов двигалась целая армия женщин, которые были готовы служить чем угодно, лишь бы быть подле мессии. Арес даже почувствовал себя козлом в огороде, благо сторожа там не было. На беду Афины в сценарии ей была отведена роль главной пассии мессии. Зевс искренне резвился, наблюдая за любимой дочерью в таком щекотливом положении. Но женщины были не единственным занятием миссионеров. Для того, чтобы поддерживать свой авторитет, приходилось заниматься врачеванием и другими нудными делами. Зевс у себя на Олимпе немножечко обалдел, когда узнал, какое количество медикаментов просто так перевели слуги господа, не говоря уже о спирте. Справедливости ради надо отметить, что у Диониса впервые не было свободной минуты, чтобы промочить горло. Измученный такой суровой жизнью и обозленный до предела, он сцепился с фарисеями. Вступив с ними в диспут, мессия вошел в раж настолько, что забыл еврейский и долго убеждал их в своей правоте сначала на санскрите, затем перешел на тибетский, потом плавно на греческий и под конец все-таки вспомнил пару слов на иврите, каковые и произнес. Фарисеи наконец-то обиделись. Добившись этого, он успокоился и ушел с гордо поднятой головой. Но фарисеи оскорбились всерьез. Они могли простить все, даже «козлов», но крашеных ящиков не выдержал никто.

Спектакль подходил к кульминации. По сценарию следовал сорокадневный пост с последующим искушением. Дионис собрал котомку, горько всплакнул и с надеждой посмотрел на Афину. Та радостно показала ему язык. Поняв, что сочувствия не встретит, он горестно поплелся в сторону пустыни, подгоняемый орлом, традиционно замаскированным под голубя.

Через пятнадцать дней поста Дионис впал в детство. Лепя куличики, он радостно думал: «Ни фига себе, папа песочницу отгрохал!» Еще через пятнадцать дней его посетили желания. С каждым из них он проводил агон борьбы, то есть корчился в агонии. Объявив туше очередному желанию, он обнаружил напротив Гермеса (Диавола), который возлежал за накрытым столом и, ехидно улыбаясь, протягивал ему камень.

— Обратишь в хлеб или так съешь? — поинтересовался Гермес.

— Не хлебом единым, — ответил мессия, вгрызаясь в куриную ножку.

— А пить здесь будем или на горке? — продолжал изгаляться Диавол.

— И здесь и на горке, — ответил, чавкая, Дионис, — ты ведь ни кому не скажешь?

Будучи по природе подлым, Гермес ответил:

— Конечно, скажу!

Мессия чуть не поперхнулся.

— Пей, — сжалился Гермес, — только, чтобы с утра перегара не было.

Как бороться с перегаром Дионис знал…

Настала пора искушения. Диавол нервно мерял шагами песочницу и задавался вопросом:

— Чем же тебя искушать, сволочь? Наелся, напился… Бабу, что ли тебе предложить?

— Афину, — мгновенно среагировал Дионис.

— Афину? — напугался Гермес, — Так она не пойдет!

— А ты Сатана или кто попало?

— Я-то Сатана, — грустно ответил Диавол, — но она все равно не пойдет.

— Тогда ты проиграл, — зевнул мессия и отключился.

Искушать было больше не кого.

— Смотри-ка ты, устоял! — удивилась Гера.

— Весь в меня! — растерянно ответил Зевс.

После искушения пошла привычная рутина: исцеления, воскрешения, проповеди и довольно удачные приставания к Марии Магдалине. Правда при этом она скрежетала зубами, но это только добавляло очарования.

Внезапно разгульной жизни пришел конец. С неба раздалась ехидная реплика:

— Ладно! Это все цветочки! А слабо недельного жмура оживить?

— Если папа скажет — надо, Дионис ответит, — есть! — пробурчал мессия, с неохотой отрываясь от Магдалины с рюмкой.

Форсированным маршем они добрались до Лазаря, где, осмотрев покойника, Иисус презрительно фыркнул:

— Тоже мне неделя, всего четыре дня прошло!

Отряхивая руки, он вышел из склепа.

— Знаток! — прошипел Танатос ему вслед, поправил на себе саван и принял прежнюю позу.

Воскрешение проходило сложно. Мессия и два особо приближенных апостола бегали вокруг Лазаря и упрашивали:

— Ну, воскресни! Ну, встань! Скотина ты этакая, ну что тебе стоит? У тебя совесть есть?

— Нету, — ответил бессовестный Танатос.

— Позволь, я вложу в него пальцы? — попросил Фома.

— А это куда? — удивился мессия.

— Куда надо, туда и вложу. Он знает куда…

— Только без насилия! — взвился Танатос.

— Тоже мне девка, — буркнул Петр, — у нас для этого Магдалина имеется.

— Для чего это я имеюсь? — с неласковым видом заглянула в склеп Афина, но, увидев сидящего Лазаря, вспомнила роль, всплеснула руками и закричала, — Марфа! Марфа! Иди сюда! Он все-таки ожил!

Оживление Лазаря было отпраздновано. В итоге Дионис так напраздновался, что к концу вечера, к великой радости Афины, перепутал ее с Марфой, которую и утащил в кусты.

Утром, продрав глаза и разобравшись, что к чему, он поймал Магдалину и, прижимая к себе обеих женщин, поинтересовался:

— И как же вас кусать? Как мужчина женщину или как дикий зверь невинного агнца?

— Как мужчина, — засмущалась Марфа, — если Мария не обидится.

— Не обижусь, — огрызнулась Афина, — кусай ее, сколько хочешь, только от меня отстань.

— Обиделась, — сделала вывод Марфа.

— Да нет, — успокоил ее Дионис, — она просто кокетничает.

Приближалась Пасха. У Иисуса пропал аппетит. Тем более, что пить ему неожиданно запретили.

— Баста! — сказал Дионис, — надо что-нибудь сделать!

И въехал на осле в Иерусалим, где его приветствовали поклонники с пальмовыми ветвями и совершенно лысые пальмы.

А в это время, во дворце прокуратора Понтия Пилата, супруга его, то есть Артемида, радостно потирала руки и приговаривала:

— Ну, вот и на моей улице праздник.

Заглянув в сценарий, она обнаружила, что должна защищать мессию. Это ее огорчило. Но потом она вспомнила, что фарисеи не простили ему ни козлов, ни тем более крашеных ящиков, и воспряла духом. В результате она так долго и нудно рассказывала своему мужу сны о бродячем предсказателе, что не выдержал Зевс:

— Лучше бы ты сразу гонцов к Каиафе послала! А, вообще, твоя задача мужу на мозги капать.

— А я что делаю? — с невинным видом спросила Артемида.

Зевс молча показал ей молнию. Та вздохнула и пронзительно завизжала мужу на ухо:

— Не убивай его!

— Не буду, — Понтий Пилат ничего не понял, но на всякий случай согласился. Супруга периодически пугала его своими непредсказуемыми поступками.

А в это время Иисус, которому до смерти надоели ободранные пальмы и немыто-вонючие почитатели, прихватив с собой учеников, Петра, Иоанна и Иакова, отправился на рандеву с пророками. Хотел еще прихватить и Фому, но Гефест отказался, мотивируя это тем, что он вообще ни во что не верит, а в пророков особенно.

— Даже в папу? — поинтересовался Дионис.

Фома ответил многозначительным молчанием.

На горке к нему сошли Моисей и Илия — Посейдон и Зевс. После чего они сели и со вкусом расписали пулечку. В это время Петр, понимая, что дело быстро не кончится, укладывался спать. А Иоанн и Иаков теребили его:

— Смотри! Смотри! Это же пророки! Настоящие!

— Что я пророков не видел, что ли? — зевнул Арес, — Ничего в них хорошего нет. Особенно в этих. Ложитесь лучше спать. Это надолго.

Он повернулся на бок и захрапел. Иоанн с Иаковом внимали. Услышав в сотый раз священную фразу: «Хода нет! Ходи с бубей!»,они помялись и проявили солидарность с Петром.

Утром их разбудил мессия и принялся упрекать:

— Я тут молюсь всю ночь, а они спят. Могли бы и пободрствовать.

— Мог бы, и пригласить, — буркнул Арес, — я тоже давненько не молился.

— Ты хочешь сказать, что они должны были спать двое суток? — поинтересовался Иисус.

— Не баре, поспали бы, — огрызнулся Петр.

Но времени на долгую ругань не было. Надо было срочно возвращаться в Иерусалим и готовиться к тайной вечере.

— Условный знак помнишь? — строго спросил Иисус у Петра, — Повтори.

— Я должен увидеть мужика с кувшином воды на плече! — оттарабанил Арес.

— Возможно, у него будут накрашены губы и ногти, — напомнил мессия.

Накрашенных ногтей и губ Арес не заметил, но спутать было нельзя: Зевс яростно покачивал бедрами. Делать он этого не умел и потому был несколько комичен.

— И отец туда же, — вздохнул Арес. И устремился за ним к самому злачному караван-сараю в городе.

В назначенный час, войдя в комнату, апостолы с изумлением узрели абсолютно голого учителя, чья нагота была прикрыта только критским бандажом. В руках он держал мочалку и мыло.

— Сандалии долой, — скомандовал он, — сейчас я вам лапы мыть буду.

Ученики замялись.

— Не достоин, господи, — нарушил напряженное молчание Петр.

— Достоин, — строго ответил Иисус, — и не вздумай спорить!

— Хорошо, — с готовностью согласился Арес, — но тогда, пожалуйста, и голову, руки, и еще кое-что…

— Кое-что оторвать могу, — прошипел спаситель, — мыть только ноги.

Наконец тягостная процедура была окончена. Мессия с облегчением вздохнул и подумал: «Свои носки малиной пахнут». Наевшись, он завел свою шарманку:

— Истинно! Истинно, говорю вам! Один из вас предаст меня…

— Не я ли, брательник? — с надеждой спросил Петр.

— Не ты, гаденыш, — мило улыбнулся Дионис, — хотя, глядя на твою разбойничью рожу, в это можно поверить.

После чего Иуде, Петру, Иоанну и остальным апостолам были даны подробные указания. Выслушав указания, относящиеся к нему, Иуда ударился в слезы и забился в угол. Пятеро апостолов целый час пытались вытащить оттуда беднягу. Разрешил проблему Иисус, который ласково сказал:

— Ну, повесишь пять минут. Зато потом прямиком в рай.

— Это слабое утешение, — хлюпнул носом Иуда, — а вдруг, того рая и нет вовсе.

— Вот и я говорю, нет его, — икнул Фома, — не верю!

— Станиславский, блин! — разозлился спаситель, — Кто бы говорил. А ты, перестань ныть, и вылезай из угла. Ты меня поцелуешь.

— Взасос? — живо заинтересовался Иуда.

— Как решишь, — устало ответил Дионис.

— Это уже что-то, — состроил глазки апостол и вылез на свет божий.

— А теперь, когда все утрясли, ешьте плоть мою и пейте кровь мою, — провозгласил спаситель.

Апостолы злобно ощерились и двинулись на мессию.

— Ну, не в прямом же смысле! — заорал несколько опешивший Дионис, — вон на столе навалено. Мало вам?

Убедившись, что апостолы занялись едой, он прихватил Петра и Иоанна и торопливо направился на Елеонскую гору. Но очередную пулю расписать не удалось. Грозный голос с небес рявкнул:

— Распустились! По сценарию велено молиться, а не закусывать!

— Чего закусывать-то? — буркнул Дионис, преклоняя колени, — хоть глоточек бы выпить.

— Будь по-твоему, — согласился Зевс, — но попробуй не выпить!

— Да я и на уксус согласен, — оживился Дионис.

— Уксус будет, — пообещал Зевс, — но позже.

И перед Дионисом явился Гермес, на этот раз в виде ангела. Он протянул брату огромную чашу.

— На здоровьичко, только, чур, до дна.

С готовностью, схватив чашу, Дионис радостно хлебнул и дико взвыл:

— Ой, лишенько! Ой, горе! Папа, мы так не договаривались!

— А чем тебе хинная настойка не нравится? — невинно осведомился Гермес, — это профилактика. Не дай бог, малярией заболеешь.

— До дна, — напомнил Зевс.

— Папа, пронеси это мимо меня и помилуй.

— Сам напросился, — ответил отец.

Наглотавшись хины, Дионис, наконец, принял вид, подобающий спасителю и с кислой миной принялся ждать Иуду.

А в это время Иуда стоял перед Каиафой и распинался, обещая указать на Иисуса Христа.

— Эк, удивил, — скривился первосвященник, — да твоего мессию каждая собака в Иерусалиме знает, не говоря уже обо мне.

Иуда растерялся, обещанный поцелуй ускользал от него. Но тут вмешался один из фарисеев:

— Вот если бы его одного подловить или хотя бы вдвоем…

— Знаю! — обрадовался Иуда, — Сегодня ночью он с Петром и Иоанном на горе молиться будет. Я проведу! Но только, чур, я его сперва поцелую.

И Иуда в предвкушении обещанной награды бросился к дверям.

— Ты куда, — оторопели фарисеи, — а мзда?

— Я не мздоимец! — гордо ответил Иуда.

— Бери, — осадил его Каиафа, — всем по тридцать серебренников дают. По протоколу.

— Бог с вами! Давайте, — согласился Иуда, — а то, как раз на помаду не хватает.

Ожидание затягивалось. Мессию тошнило все сильнее, а проклятый поцелуйщик все ни как не появлялся.

— Да не нервничай ты так, — ковыряясь в зубах, проговорил Арес, — придет. Что папа решил, то и случится.

— Тебя бы этой дрянью напоить, — огрызнулся Дионис.

Видя страдания мессии, Иоанн смотался в караван-сарай и привел остальных апостолов, надеясь заслужить благодарность учителя. Но при виде любимых учеников спасителя затошнило еще больше.

— Не грусти, дорогой, — ухмыльнулся святой Петр, — смотри, сколько нас. Любой за тебя и в огонь и в воду.

— Ты бы помолчал! — окрысился Дионис, — Сам до утра трижды от меня отречешься.

— Конечно, отрекусь! А ты чего ждал?

На небесах деликатно кашлянули. Арес спохватился.

— Да ты что! Как тебе такое могло в голову придти?

— Нет, отречешься! — уперся рогом мессия.

— Как скажешь, — согласился Арес.

Тут появился долгожданный Иуда в сопровождении стражников и фарисеев, которые не могли пропустить такое зрелище.

— За смертью тебя посылать… — начал, было, Иисус и осекся, разглядев на губах предателя толстый слой помады.

Дионис судорожно начал искать шпаргалку. Наконец нашел и гордо произнес:

— Кого вы ищете?

— Иисуса Назорея, — улыбнулся знакомый центурион.

— Везуха вам, мужики, — оскалился Дионис, — это я.

И тут, вопреки сценарию, все упали на колени.

— Черт знает, что! — возмутился Зевс, — Мне, что, самому вниз спускаться?

Выход нашел истомившийся Иуда. Он кинулся на шею учителю и покрыл его лицо и плечи горячими поцелуями. После этого Дионис был ненавязчиво арестован, а Арес, уставший от роли пацифиста, начал размахивать мечом. На землю посыпались уши.

Больше всего мессии досаждали связанные руки, так как он не мог стереть помаду с лица. Он пытался сделать это плечами, но только еще больше размазывал ее. Поэтому он предстал перед Каиафой в совершенно непотребном виде.

Каиафа ожидал всего чего угодно, но только не такой рожи. Его передернуло так, что решение не могли вынести в течение часа. А в это время мессия со стражниками развлекались, играя в третий угол. Дионис все время выигрывал и поэтому его поставили вечным, после чего мессия обиделся и перестал отвечать на вопросы.

— Клоун! — сквозь зубы процедил Каиафа, — Пусть с тобой Понтий Пилат разбирается. Захватчику все с рук сойдет.

— Какой Понтий Пилат? — возмутились фарисеи, — Он же сын божий!

— Только сейчас узнали? — кисло поинтересовался Дионис.

— Этого достаточно! — довольно провозгласил Каиафа, — Мы люди богобоязненные. Зачем портить с богом отношения? А Пилат есть Пилат! — и добавил в сторону, — филистимлянин хренов.

К Понтию Пилату Иисус шел, окруженный ликующими поклонниками.

Измученный снами и пророчествами Артемиды, Посейдон выглянул из дворца и, тяжело вздохнув, заметил:

— И здесь без попойки не обошлось.

— А я предупреждала! — высунулась из угла Артемида.

— Уйди, женщина! Ты же его защищать должна! — взвыл Понтий Пилат.

Артемида вздохнула и с сожалением спрятала лук и стрелы.

Мессия предстал перед прокуратором. Посейдон вздрогнул и страшным голосом произнес:

— В баню, поганец!

Когда благоговейно молчащую толпу выталкивали из дворца взашей, Диониса волокли в баню. При этом мессия радостно упирался и кричал:

— Все равно не утопите!

— Совсем оборзел племянничек, — вздохнул Посейдон, — хоть бы думал, с кем говорит.

Допрашивал прокуратор мессию со вкусом. На первый вопрос подали рябчиков в белом вине, на второй — фаршированную рыбу, а все остальные вопросы утонули в добром хиосском вине. Поздно вечером, едва стоящий на ногах, прокуратор вышел к фарисеям и, помахивая мочалкой, сообщил:

— Вины не обнаружил!

— То есть как? — возмутились голодные фарисеи, — где же истина?

— Истина в вине, — меланхолично ответил прокуратор и пошел прочь, оставив фарисеев захлебываться слюной.

Совсем собравшийся отпустить Диониса Понтий Пилат вернулся в баню и с удивлением обнаружил мессию, который усердно посвящал супругу прокуратора в тайны христианского учения. Изголодавшаяся за последние несколько лет по вину и совершенно примирившаяся с братцем ,Артемида внимала, а обнаглевший Дионис… Разъярившийся Посейдон намылил обоим шеи и разогнал: ее под замок, а его на суд к Ироду, выяснять, кто из них царь Иудейский.

Представ перед Иродом, мессия содрогнулся. Рядом с царем сидела Гера и улыбалась ему нежной материнской улыбкой. После чего язык Иисуса отнялся и он не ответил ни на один вопрос Ирода. Ирод сделал вывод, что перед ним законченный идиот и, опасаясь, что жена затребует голову еще одного сумасшедшего, быстренько выпроводил его обратно.

— Удружил, — буркнул Понтий Пилат, — ты, что и там, что-то натворил?

— Да я молчал!

— Молчащий Дионис! — всплеснул руками прокуратор, — Это же хит сезона! Ну, прости, племяш. Сделал, что мог. Но оттуда спустили указание… По сценарию…

…Утро не предвещало ни чего хорошего. Вообще-то, судя по погоде, оно могло быть и добрым, но Дионис впал в меланхолию. Для начала его посадили к трем уголовникам. Первый был поджигателем, второй стрелял по курам, надменно утверждая, что любая курица, отошедшая от дома более, чем на двадцать шагов, дикая, третий был обычным убийцей.

Посейдон с Артемидой увлеклись приготовлениями к казни настолько, что Зевс вынужден был напомнить:

— Ребята, сегодня праздник! Одного придется отпустить.

— Опять всю малину испортил! — расстроился Посейдон. Но Варраву все-таки отпустил.

А в это время оставшихся отправили на экскурсию в столярную мастерскую. От вида табуреток мессию передернуло. А местный столяр расхваливал свой товар:

— Обратите внимание, каждому по росту. По желанию могу отполировать и воском натереть, но это за отдельную плату.

— Хочу из красного дерева, — закапризничал Дионис.

— Надо быть скромнее, — отрезал столяр, — обойдешься ливанским кедром.

Прометей шепнул:

— Ты еще из железного дерева попроси. Это ж на себе переть.

— А из пенопласта можно? — поинтересовался Аполлон.

— А что это такое? — заинтересовался столяр.

— Не обращайте на меня внимания, — ответил Аполлон, — это у меня на радостях крыша едет.

В назначенный час тройка, нагруженная крестами, пыхтя, взбиралась на голгофу.

— Вы что? — взвыл Дионис, — Я ж доходяга!

— Зато по другой части ты силен, — ответил центурион, в котором Дионис с содроганием узнал папу, то бишь Гадеса.

Мессия противно заныл. У Гадеса, по старой памяти, немедленно заболели зубы. Он попытался задобрить сыночка:

— Ну что ты, маленький? Понеси чуть-чуть, а я тебе шоколадку дам…

— Не хочу шоколадку, — окончательно разнюнился спаситель, — ее еще и не придумали!

Чтобы прекратить эту волынку, Гадес схватил первого попавшегося мужика и, нагрузив его иисусовым крестом, пинками погнал обоих в гору.

Посейдону надо отдать должное, он оказался прекрасным организатором. Всех троих распяли без сучка и задоринки.

После распятия Аполлон и Прометей начали пускать пузыри. Это очень скоро довело до тошноты не только мессию, но и Зевса, который тут же намекнул им:

— Ребята, пузыри в сценарий не входят!

Однако Прометей, увлекшись пузырями, не обратил на подсказку никакого внимания. Центурион, которому эта комедия уже начала надоедать, подошел ближе и прошипел:

— Ты подстрекать будешь или нет?

— А-а-а! Посягают на свободу личности! — дурным голосом завопил Прометей, — У меня впереди целая вечность! Когда захочу, тогда и буду подстрекать!

— У тебя может и вечность, а у него три часа до конца спектакля.

— И на пороге смерти покоя не дают, — закатил глаза главный советник Зевса, — Ладно! Эй! Ты! Сойди с креста и спаси нас всех, да поживее! — и добавил, обращаясь к Гадесу, — что я несу?

— Господи! — жеманно вздохнул Аполлон, — помяни меня у отца своего!

— Непременно, — пообещал Дионис, — сегодня вечерком у него и встретимся.

— А я? — возмутился Прометей, — Я тут подстрекаю, стараюсь, а меня даже и не приглашают! Я вам это припомню!

— Нет в тебе коллегиальности, — вздохнул спаситель, — жадный ты.

После этих слов Дионис поискал глазами любимых учеников, но кроме Афродиты, Афины и любимчика Иоанна никого не обнаружил. Остальным апостолам было так страшно, что они пошли топить свой страх в вине.

Богоматерь искренне плакала и, войдя во вкус, попыталась устроить настоящие дионисийские рыдания. Магдалина же, горестно всхлипывая, щекотала мессии пятки и приговаривала:

— Я тебя предупреждала! Не приставай! Папа долго такого спускать не будет!

Дионис хотел, было, огрызнуться, но тут перед ним появился радостно точивший зубы Танатос.

— Смотри, напильник сломаешь, — мрачно процедил мессия.

Бог смерти ухмыльнулся и пробно куснул спасителя за шею. Иисус поморщился, но стерпел.

Погода стремительно портилась. Афродита подняла голову и возмущенно воскликнула:

— Ну вот! А мой макияж?

— Мама! — упрекнул Дионис, — тут сын гибнет, а ты о таких мелочах думаешь!

— Ничего себе мелочи! — хором возмутились обе женщины.

— Тебе, сынок, — вздохнула богоматерь, — терять уже нечего. А мне здесь еще лет пятьдесят жить.

Дионис собрался возразить, но Гадес заткнул ему рот губкой, предусмотрительно смоченной в уксусе, для пресечения дальнейшего диспута. Как папа и обещал дошло, наконец, и до уксуса.

После уксуса мессия окончательно расстроился и отдал мать Иоанну. Магдалину он отдать никому не успел, потому что ревнивый Гадес засветил ему копьем в бок. Иисус для приличия слегка подергался и с облегчением умер.

— Отмучился, — перекрестились, сидя в ближайшем кабачке, Арес с Гефестом и уронили скупую братскую слезу.

После погребения апостолы предались безудержной скорби. Скорбь длилась двое суток, изредка прерываемая отползанием в кусты.

— Грешники мы, — рыдал Петр и с трудом удерживал рвущегося к могиле Фому.

— Не верю! — кричал Фома, — Не поверю, пока сам не увижу!

— Брось лом! И без того грешны. Суббота ведь!

И была ночь и было утро.

А утром в воскресенье злая и невыспавшаяся Афина, прихватив кувшин с благовониями, отправилась, согласно сценария, к гробнице. К ее ужасу гробница оказалась пустой.

— Ну, если это работа Гефеста… — не закончив мысли, разъяренная Афина бросилась назад.

К моменту ее возвращения, из всей скорбящей братии на ногах держались только Петр и Фома.

— Сволочи! Куда тело дели? — разрыдалась от обиды Магдалина.

Апостолы недоуменно переглянулись, порылись в карманах, глянули на стол и в небо и дружно спросили:

— Чье тело?

— Евонное!

— Не брали, не ели, — икнул Арес.

— Пьянь подзаборная! — вызверилась Магдалина, — о чем вы только думаете?

Тут примчалась богоматерь и задала тот же вопрос:

— Куда тело дели? Боржомцы, пьяницы, бродяги! Где мой сын, я вас спрашиваю?

И тут до апостолов дошло. На нетвердых ногах, поддерживая друг друга, они рысью припустили к пещере. Гроб был пуст. В течение часа они тупо смотрели в гробницу, а потом молча вышли и куда-то направились.

— Вы куда? — поинтересовалась Афродита.

— Я тело искать, — ответил Фома, — а куда он, не знаю.

И они удалились с гордо поднятыми головами. Вернувшись в трапезную и обнаружив, что тела там нет, они глубоко задумались, благо крови господней в кувшинах было еще предостаточно.

А женщины около гроба решали, что им приличней: пойти тоже причаститься или горько всплакнуть… Их сомнения разрешил возникший из воздуха Гермес, подозрительно смахивающий на ангела:

— Ну что, девчонки? Плакать не хотите, так хоть радуйтесь — воскрес!

— Воскрес. Воскрес? — повторила Афина и, схватив копье, кинулась искать любимого учителя.

— Ты что? — окликнул ее Гермес, — В сценарий посмотри!

— В эти писульки? Убью! Но теперь уже навсегда!

— Не получится сестренка, бессмертный он.

— Вот как меня встречают, — раздался за спиной Марии Магдалины веселый голос, — а я тебя так любил.

Все резво обернулись. У входа в гробницу стоял, радостно оскалившись, Дионис в своем обычном виде. Но за те три десятилетия, что он прожил в Иудее, окружающие привыкли видеть его исключительно в еврейском платье и потому-то не признали его в первую минуту.

— Ну что такое? Что стоим и не здороваемся? — поинтересовался он.

— Воскрес, — простонала Афина и упала в обморок.

— Поистрепались нервишки. Бери пример с моей матери! Не первой свежести уже, а как держится.

— Это кто не первой свежести? — возмутилась Афродита.

Афина быстро пришла в себя и с интересом наблюдала, как мессия уворачивается от разъяренной Марии.

— Вы еще на радостях друг другу рожи порасцарапайте! — буркнул Гермес, — Воссоединилась семейка.

— А ты здесь не рассиживайся, — велел ему Дионис, — дело сделал и вали. Я с девочками сам разберусь.

Явившись вечером, после разборки с богоматерью и Афиной, в собрание апостолов, мессия многозначительно изрек:

— От нашего стола, вашему столу: дух святой, — и дыхнул.

Апостолы пошатнулись и потянулись за закуской. Тут из-под стола вылез протрезвевший Фома и, увидев любимого брата, завопил:

— Не верю! Не убедительно! Хочу вложить персты!

И вела его при этом не столько любовь к знаниям, сколько врожденная тяга к садизму, который он всосал с молоком матери.

— Ну, ладно, — томно сказал Дионис, — вкладывай.

Не известно, то ли новое тело мессии было со старыми дырками, то ли пальцы вкладывались в места не столь приличные, но Фома уверовал, чем не мало удивил окруж